Образы биев-судей и правосудия в казахии в исторической художественной литературе

Казахская художественная литература, как самостоятельная ветвь творческой деятельности, получила развитие в основном в ХХ веке – в годы Советской власти в России, в условиях, когда безраздельно доминировала коммунистическая идеология. Особенностью этой идеологии было то, что она была государственной, тотально проникающей, повелевающей и одноцельной. Писать и возносить советскую, партийную реальность поддерживалось, поощрялось и направлялось всей мощью политического аппарата и финансово-материальными средствами. Культивировавшийся “классовый подход” определял композицию, канву и содержание художественного произведения. Это означало в особенности при описании событий прошлого исходить из необходимости воспроизведения в них вечного противостояния одной части общества к другой, между угнетателями-работодателями (“богатыми”) и угнетаемыми-работниками (“бедными”). При этом верховенство в этой борьбе должно было оставаться на стороне представителей “низшего сословия”. Это было правилом и официальной установкой. Отклонение от нее, как правило, расценивалось как игнорирование политики официальных структур и повлекало за собой государственную и личную ответственность вплоть до уголовного преследования авторов.

Реальность была такова: а) официальная идеология, определявшая политику советского государства и его органов в национальном вопросе в национальных республиках, предписывала излагать и освещать предреволюционную историю (речь идет о большевистской революции 1917 года) под углом зрения классовой борьбы, т.е. отрицательного отношения ко всем национальным общественным и политическим деятелям прошлого, не связанным с “освободительной борьбой” народа и его союза с Россией. Бий-судьи и независимое правосудие, отправляемое ими, их выдающаяся роль в историческом прошлом казахского общества признавались институтами эксплуататорской системы, а следовательно антинародными; б) согласно идеологизированной исторической концепции народы Центральной Азии и до начала ХХ века находились на стадии патриархально-феодальных отношений, отсталости и туземности, исключающих передовую мысль и подлинно демократические общественно-политические идеалы и институты. В то же время не было прямого запрета на исторические работы и исследования.

С идеологической оттепелью, наступившей с середины 50-х годов (после смерти Сталина), связано начало свободы творческой деятельности в Республике, в том числе и в области художественной литературы. Годами пролежавшие задумки и фрагменты писательского труда начали воплощаться в опубликованных произведениях. Они то и составляют основную массу источников, места и отрывки из которых приведены во втором разделе второго тома “Древний мир права казахов”.

То, что было в государственной идеологии Союза ССР и то, что стало с нею после его распада неминуемо отразились в идейных композициях казахской художественной литературы в целом, в нравственных образах биев и режима Казахского правосудия в “древней форме” – в особенности.

Такой выдающийся писатель-мыслитель, ученый, большой знаток истории и культуры казахов Ауэзов М.О., посвятивший свою трилогию-роман Абаю Кунанбаеву, крупнейшему поэту, мыслителю и гуманисту, жившему во второй половине XIX века, многое не договорил в своих великолепных произведениях из-за идеологического ограничения в годы Советской власти. Это особенно заметно в отсутствии в его объемном романе более цельных и целостных картин и страниц из жизни Абая, получившего известность в свою эпоху в роли бия и Тобе бия – судьи и верховного судьи в Степном крае. При жизни он считался приверженным носителем идеалов и продолжателем дела, мыслей и демократических традиций великих биев Великой Степи кипчаков.

Историческая тематика, уходящая в события прошлых веков, становится преобладающей в Казахской художественной литературе. Она пользовалась наибольшим спросом населения. В творчествах известных писателей сложная и противоречивая жизнь живущих, современная тематика, разные занимательные детективы оставались мало привлекательными. Это происходило в условиях заинтересованности партийного руководства в этих жанрах. Это, видимо, можно объяснить следующими мотивами: а) Советская реальность в человеческих измерениях имела значительные и принципиальные изъяны, о которых в писательских трудах умолчать было невозможно, а открыто высказываться о них в то же время было и нельзя; б) естественная потребность в самоутверждении в самопознании казахской нации непременно вела к истории Великой Степи, к его нравственным истокам; в) нравственные идеалы и истоки исторического прошлого прочно засели и сохранились в духовной натуре и в памяти народа.

Тяга казахов к художественной исторической литературе была особенной и несла в себе вековую традицию.

Многие писатели, описывающие в своих произведениях события прошлых веков, берутся за основательное изучение эпохи, ее социально-духовных особенностей, в которых происходили эти события, а также их реального носителя - развитую историческую память народа. Некоторые из них поднимаются до уровня исследователей, публикуют научные труды по ранней и средневековой истории казахского государства.

Память о правосудии казахов в “древней форме” была и оставалась сильной в духовном бытие казахов вплоть до недавнего времени, особенно в умах национальной интеллигенции. В произведениях писателей, посвященных исторической тематике и опубликованных в последние десятилетия, социальная роль и фигура биев часто занимают ведущее место среди литературных персонажей. В таких случаях, когда надо было в художественной панораме демонстрировать проявление таких высоких принципов нравственности, как гуманизм и справедливость, достоинство человека и благородство в Казахском кочевом обществе, писатели часто использовали образы неподкупных биев и учреждения бийского судебного процесса.

Так, Ауэзов М.О. в своем историческом романе-эпопеи «Абай», опубликованном при Советской власти, а следовательно в условиях идеологического ограничения, описывается два судебных процесса в сохранившихся традиционных формах степной демократии. По времени они относятся ко второй половине XIX века, когда многое в социально-политическом положении казахского общества изменилось и влияние в нем политики колониальных властных структур и местных “авторитетов” стало значительным, а следовательно и содержание когда-то неподкупного правосудия значительно изменилось.

В одном случае сторонами в судебном процессе являются: малочисленный, бедный аульный коллектив «Жігітек» и его предводитель Базаралы (ответчик) и Такежан-истец, выходец из влиятельной и богатой семейной династии Кунанбаевых и его представитель на суде Жубар. Обе стороны принадлежали одному и тому же роду “Тобыкты” из Среднего жуза, жившие в длительной междоусобной вражде. Суть дела заключалась в том, что люди из «Жігітек» (ответчик) в числе 40 человек за нанесенные кровные обиды, притеснения и в виде мести угнали у Кунанбаевых 800 голов лошадей. Особенностью этого судебного процесса было то, что в нем состав судей, а их было несколько, призывался из других родов и принимал участие в нем волостной начальник, представлявший колониальную власть с явной симпатией к семье Кунанбаевых. Во втором случае сторонами судебного процесса были: профессионал вор – угонщик лошадей (ответчик) из аула Кунанбаевых и истцы, приехавшие из далеких кочевьев других родов, у которых был похищен табун лошадей. Особенностью этого судебного процесса было то, что истцы, по их словам, искали справедливого судью-бия в округе и остановились на кандидатуре Абая - сыне Кунанбая, приходящего прямым родственником подозреваемого ответчика.

В этих судебных процессах, независимо от вынесенных на них решений, исключительно важны следующие характерные их особенности: а) представителями сторон избирались в первую очередь владеющие красноречием, степные логосы, б) приводятся образцы из судебных их речей, полных образностью словесных ресурсов, в) стороны в судебном процессе – виновные и невиновные – апеллируют к высшему принципу “справедливости” и выражают готовность признать и исполнить судебные решения, какими бы они не были для тяжущихся сторон, г) проводится идея: независимость для биев-судей была прежде священной, но сегодня сомнительной и условной. Судебный процесс, как описывает автор, в первом и втором случаях длился целый день, хотя факт угона скота вовсе не оспаривался. В нем, наряду с доказыванием факта, имело важное значение доказывание мотивов факта и искусство передачи мысли.

Приведем некоторые места из судебной речи Базаралы, ответчика, вовсе не оспаривавшего факта угона чужого скота. По описанию автора романа, Базаралы “своими первыми словами заставил сидящих в юрте биев обратить на него пристальное внимание” («үнсіз отырған үй-ішін өзіне еріксіз жалт қаратты»). Вот начало его речи: «-Ойдағы ұлық, қырдағы қазақ болып, бас қосқан келелі жиының екен. Ағайын! Көбіңнің түсіңді танымасам да атағыңды, тегіңді білуші едім... Дауға келіп отырған менің мырзаларым, -мынау Құнанбайлар болады. Мұның қарсысында мал-пұлы жоқ, әрі құны да жоқ, бір шөкім кедей атынан мен кеп отырмын. Құнанбай баласына қайратпен, байлықпен, бақталыспен, не басқа тайталаспен тең келермін дейтін мен емеспін... «Ұзын арқау, кең тұсау» бұнда болғанда, «қысқа жіп күрмеуге келмес»-менмен. «Еңкейсе Ертісі, шалқайса Шығысы» дейтін бұлар болғанда, қасында қанат тұтар жалғыз-жәутік серігі де жоқ-менмін.

…. Құнанбай балаларының өздеріңдей жақсыларға беріп жатқан асымен сыйы мол ғой. Ал түгім жоқ болса да, ойлап, барлап қарасаңдар, менің сендерге беріп жатқан парам, сыйым осылырдың сый-сыбағасынан сонағұрлым көп екен. Сендердің елдерің болсын, өздерің бол, бұл күнге шейін осы дуанда Құнанбайдан жуанды көрдің бе? Көрмедің! Бұған кәр өтеді, бұларға қарсы адам баласы басады деп білдің бе? Білмедің? Ойламадық. Бұлар Құнанбайдан туды ма тіпті құдайдан туды ма?-дегендей көрушіек. Менің сендерге берген парм ол-дәл сол Құнанбай баласы да өзіміздей адам баласы екенін таныттым. Ұрсақ оған да таяқ өтінен, жұлқысаң оның да жыртылатын жағасы барын таныттым. Тіпті одан әрі батыл, бекм ұра берсең, тікейіп тұра бере алмай омақата жығылып, өлуге де бар екенін таныттым. Біле білсеңдер, менің осындай сый бергенім бар! –деп сылқ-сылқ күлді.

Ағам, Балағаз осының айдатуымен өлді. Інім –Оралбай, осылар шырмаған кесірдің салдарынан елден безіп жүріп, қу дала, қу мәдиенде көмусіз қалды. Тәкежан, бар істі істеген менің өзім. Оны істеткен менің бас кегім. Дәл өз басымның кегі. Елден қума, өзімнен қу? Өлтіріп тынасың ба?! Тірідей қара жерге көмдіріп тынасың? Есебіңді айырғанда, бір өзімнен ғана айырасың!-деген.

Такова была концовка одной из последних защитительных речей предводителя-представителя ответной стороны. Она была полна изящных оборотов и афоризмов, которыми просторно располагал казахский язык и которыми так искусно владел ответчик на судебном процессе. Перевод этой речи труден, примерно гласит так: «Здесь важный и примечательной сбор. Он собрал казахов из низовий и носителей власти. Сородичи! Хотя многих из вас я не знаю в лицо, но мне известны ваши звания и предки!... Вот сидят сыновья Кунанбая, которым я питаю почтение. Они- истцы и в то же время богатые. Напротив них сижу я - из ауле бедняков и собрался выступить в их защиту. Я не могу сравниться с ними ни богатством, ни знатностью и ни влиянием, тем более не думаю выйти победителем в разбираемом споре с ними... у них как говорится, «и длинные петли и широкие пути». Кто «на короткой веревке, из которой и узла не завяжещь», - так это я. Если они по поговорке: «Начнется –Иртыш к услугам стелется, откинется- Чингиз подопрет», получает здесь, думаю, полную поддержку, то у меня здесь нет никого, на кого я мог бы опереться хотя бы кончиками своего крыла... Доходят до меня, что сыновья Кунанбая оказывают некоторым из вас особые лести и почтения не без умысла, дают богатые подарки. Я ничего вам не принес, ничем не угостил. Но я хочу преподнести вам подношение, намного ценнее, чем они дали вам. Это то, что я развенчал миф о грозной силе сыновей Кунанбая, о которых вы раньше думали: не от бога ли послана им сила? Вы до сих пор не думали, что кто-нибудь да способен вступить в борьбу с ним в судебном споре. Теперь увидили это. Они такие же земные люди, как мы. Их также можно схватить за ворот и стрести, подвести под суровое осуждение и наказание. Это мой подарок-открытие вам, если в состоянии по достоинству оценить его... Такежан, сын Кунанбая,- мой неоплатной должник. По его вине умер в ссылке мой старший брат Балагаз. Младшего брата Оралбая Такежан вынудил бежать из родных мест и умереть на чужбине. Я не знаю даже, где его могила.

Набег с угоном лошодей Такежана я совершил из личной мести. Поэтому спрашивайте не от моих одноаульцев, а от меня. Хотите-убейте, хотите-живьем закопайте меня в землю. Но только меня одного...»

Защитительная речь Базаралы, как описывает автор произведения, произвела сильное впечатление на участников процесса. Судебное состязание, длившееся целый день закончилось вынесением биями решения о взыскании угнанного скота в тройном поголовьи со всех членов аульной общины «Жігітек» в пользу сына Кунанбая-Такежана. Такое оешение предполагалось и ожидалось. Она имело такой общественный резонанс, обратный его содержанию

Второй суд биев, происходивший также в имени Кунанбая, представлял противоположность первому. В первом случае бий-судьи были заранее подкуплены, то во втором случае показано степное правосудие в «древней форме», когда судья-бий независим, а его решение основано на высоком нравственном принципе «справедливости». Дается описание глазами Абиша-сына знаменитого Абая Кунанбаева, как его отец – Абай творил суд справедливости, в котором виновной стороной (ответчиком) выступали его же родственники или близкие, дружественные одноаулцы. Он – Абай, как би, был более строг по отношению к своим ближним по крови, не знал сознательных отклонений от прецедентов знаменитых казахских биев, завещавших биям-судьям «служить всем и каждому, как равным». К Абаю, к его суду приезжали из далеких родов. Однажды перед ним предстал ловкий «свой» вор, угонявший косяк лошодей у отдаленного рода месячной езды. Вот эпизод психологического обвинения вора-ответчика: «Абай біраз тоқтап, қарсы алдындағы кесек денелі ұрыға көп қадалып қарады. Бір уақыт, сәл мысқылдап күліп қойып, Әбішке (өз баласына) бұрылды»: «Қарашы! Тағдырдың ызалы мазағындай, бұл тынымсыз ұрының аты да, ары да бар адам баласына мысқыл сияқты. Мұның аты-Мыңжасар! Не деген сорлы ата-ана қойған масқаралылық ат! Өлмесе екен деп тіледі ғой! Сондағы адал қасиетті тілек неменеге айналған? Оң тілектің сұмдық масқара тілекке айналғаны, адам қауымына бір қорлық жаза ғой! – деді». – «Абай выдержав небольшую паузу, довольно долго устремил свой пронзительный взгляд на вора с крупным телосложением. Немного собравшись с мыслями, с усмешкой сказал рядом сидящему своему сыну Абишу:

- Посмотри на него! Как судьба злобно посмеялась над ним. Он стал посмешищем своего имени «Мыңжасар» (в переводе "живи долго"), которым нарекли его родители в надежде, что он станет их совестью. Вместо этого он предал их, сделавшись вором. Чем это лучше позора! - закончил свое судебное решение Абай".

В романе другого крупного писателя Кекильбаева А.К. «Үркер»- «Плеяды-созвездия надежды» в художественных образах воспроизведена реальная социально-политическая панорама казахского общества второй половины XVII и начала XVIII веков. Этот период выдался наиболее суровым испытанием для населения и для его предводителей, судьбоносным для казахского государства и общества. В числе главных персонажей, которым отведены ведущие роли в рамоне выступают бий-судьи по профессии и поднявшиеся до уровня деятелей большой политики.

Автор воспроизводит традиционную иерархию организации ханской власти в Казахии. «... Шар тарапты өзіне шақырып тұрған шаршы төбенің шырқау басында шақырайған зор кілемнің үстінде алатын тақта алшайып алтын тажды хан отырар-ды. Тақтың екі жағында қос қанатты тізе қосып ұлыс бегі төрелер мен сұлтандар тізілер-ді. Тақтан сәл төмен, хан алдында қолдарына үш арыстың қамшысын ұстап үш жүздің төбе билері батырлары отырар-ды» - «На самом дорогом ковре устанавливали золоченный трон, и на него величаво усаживался хан, увенчанный короной из золота. Поджав под себя ноги, по обе стороны от хана сидели правители улусов-тюре и султаны, чуть ниже, напротив хана, располагались верховные бии трех жузев с камчами в руках-символами власти. Пониже собирались кучками самые знатные бии племен и самые известные в степи батыры».

Подлинная раскладка властных сил и группировок в этот период была такова: «Ол тұста тайпа басы төрелердің қатарынан табылғанға билер емес, Орда басы билердің қатарынан табылғанға төрелер масаттанып қалушы еді» - «Не би почитали за честь сидеть рядом с правителями-тюре, а тюре-правители были довольны, что их места рядом с биями».

В романе, как алмазная россыпь, имеются фрагменты мудрости, философская глубина мышления, которыми владели знаменитые бии, в первую очередь Толе би, Казыбек би, Айтеке би, и в которых как в сгустке синтеза, даны законы и прогнозы жизненного пути общества. Это выразительно представлено в следующих фрагментах романа, в которых описываются советы трех биев на заданные им вопросы обществом.

«...Осы жолы да, әз Тәукені күллі қазаққа ортақ хан сайлап, Сұлу әжіні күллі қазаққа пір сайлап, Жеті Жарғының жосығын қабылдаған ұлы жиын аяқталғансын да жиналған жұрт «Ертең елге барғанда айта баралық. Үш би бізге не дейді екен? Соны естіп кеткіміз келеді»-деп тырп етпей тұрып алғанды.

- Сонда үш биден не сұрайсыңдар? –деген-ді хан Тәуке.

- Үш би бізге ең әуелі заман құлқыны жөнінде үш ауыз сөз айтсын-дескен жұрт.

Сонда Төбенің басына қамшысын ұстап шыққан-ды

- О, Әлеумет, қалай осы, жылқы біткен көп кісінеп кеткен жоқ па? Әйел біткен көп кісімсініп кеткен жоқ па? –деп қайта түсіп кеткенді.

Одан кейін төбеге Қазыбек көтеріліп, сонау Мұнартқан көжиекке қарап тұрып;

- Жылқы біткен көп кісінесе ел шетіне бір дүбір жетейін деп жүргені болмасын, әйелдер көп кісімсінсе қадірлерінің өтейін деп жүргені болмасын!-деп топқа қайта қосылған-ды.

- Әйтеке қамшысын көкке көтеріп:

- Ел шетіне дүбір жетсе, атаңның жалы панаң болар,көк саутың-қатын, көк найзаң-бала болар! –деген-ді.

- Қарақұрым халық үн-түнсіз бастарын шұлғыған-ды.

Енді не сұрайсыңдар?– деген хан Тәуке.