Таким образом, уголовное законодательство страны состоит из суммы обобщенных постановлений, характеризующих типы преступных деяний, воспрещенных под страхом наказания. 22 страница

Подстрекатель, как и всякий соучастник, должен быть виновником и совиновнвком. Поэтому подстрекателем может быть только лицо дееспо­собное и действующее умышленно.

На этом основании тот, кто разгласит при других придуманный им план какого-либо артистического мошенничества, не имея в виду возбудить кого-либо этим рассказом к преступлению, не может считаться подстрека­телем, хотя бы кто-либо из присутствующих воспользовался этим расска­зом и осуществил этот план.

На этом же основании не может быть признано подстрекательством развитие в другом преступных наклонностей, приучение к порочной жизни, даже подготовка к преступным занятиям, если в этом не содержится вовлечения в определенное преступное деяние; таким образом, например, оТГекун, потворствующий разврату своего питомца, не может только по­этому считаться подстрекателем к совершенному подопечным изнасило­ванию; лицо, устроившее целую школу для малолетних воришек, обуча­ющее их проворству, ловкости, может быть наказано как пристанодер­жатель, как виновный в развращении малолетних, но оно не будет под­стрекателем. Точно так же, по общему правилу, не подойдет под понятие подстрекательства и жестокое обращение, хотя бы и доведшее другого до учинения какого-либо преступного деяния.

Недостаточно для подстрекательства простого заявления желания, указания на известную цель, если при этом не был указан и путь деятель­ности, так как подстрекательство предполагает вовлечение в определен­ное преступное деяние.

Возбуждение должно иметь определенный характер, как относительно лиц, к коим оно относится, так и относительно деяния или деяний, кото­рые подстрекатель имеет в виду. Этим подстрекательство отличается от возбуждения масс от пропаганды, играющих такую важную роль в обла­сти политических преступлений. Но, разумеется, если таким возбужде­нием толпа или отдельные лица направляются именно на совершение отдельных преступных деяний, то виновный может быть рассматриваем как соучастник.

В нашем Уложении о наказании 1845 г. постановления о наказуемости публичного возбуждения к преступлению представлялись и неполными и весьма дробными (ст. 245, 251, 252, 274, 1035 изд. 1885 г.), а в действую­щем уложении случаи публичного возбуждения указаны в ст. 129, причем

оно должно заключаться в публичном произнесении или чтении речи или сочинения, а равно в публичном выставлении сочинения или изображения; такое публичное возбуждение должно быть направлено к возбуждению к определенной деятельности, имеющей противогосударственный или про­тивообщественный характер, или же к учинению деяний, признаваемых по закону тяжкими преступлениями. По общему правилу, возбуждение наказуемо, хотя бы оно и не сопровождалось ожидаемыми последствиями, но в числе обстоятельств, усиливающих ответственность, в уложении ука­зано и то, когда последствием возбуждения было учинение преступления; но, однако, закон прибавляет, что наказуемость за такое возбуждение может быть назначена только в том случае, если возбуждавший не под­лежит в качестве соучастника (а в частности, в качестве подстрекателя) учиненного деяния более тяжкому наказанию.

Таким образом, публичное воззвание может рассматриваться как под­стрекательство при наличности следующих условий: во-первых, оно долж­но заключать в себе прямое возбуждение к определенному преступлению; во-вторых, виновный должен действовать с намерением возбудить к это­му преступлению; в-третьих, возбуждение должно сопровождаться дей­ствительным учинением того деяния, к которому возбуждали.

Вместе с тем подстрекатель должен действовать не только умыш­ленно, но и_с определенным оттенком умысла — выполнить задуманное посредством другого лица или при участии этого лица; следовательно, подстрекательство предполагает не только сознание собственной деятель­ности и долженствующей возникнуть вследствие того деятельности дру­гого лица, но и соответственно сему направление воли.

Умысел подстрекателя направляется на вовлечение в участие в пре­ступном деянии, безотносительно к свойству этого участия. Поэтому мо­жет быть подстрекательство не только к еще неначавшемуся преступ­ному деянию, но при известных условиях к продолжению деяния, уже начатого, но еще не оконченного, не только к самому выполнению, но и к пособничеству. Возражения против последнего положения, встречаемые иногда в немецкой литературе, относятся к вопросу о наказуемости под­стрекательства к пособничеству, а не к юридической конструкции поня­тия. Наше уголовное уложение говорит о подстрекательстве к соучастию вообще.

Умысел подстрекателя направляется, конечно, к учинению преступного деяния в том объеме, который ему придал законодатель, включая сюда и покушение и наказуемое приготовление.

Умысел подстрекателя может быть прямой или непрямой, преступное безразличие; если кто-либо, совершая известное действие или сообщая известный рассказ, сознает, что последствием его рассказа будет совер­шение кем-либо указываемого им преступного деяния, и безразличной относится к этому, то мы можем ему вполне вменить совершенное другим лицом преступление, по тем же основаниям, по которым мы вменяем последствия подобного безразличия непосредственному виновнику.

Умысел, прививаемый подстрекателем, может быть или составлен им самим, или воспринят им от другого, так что подстрекателем может явиться подстрекаемое лицо; с другой стороны, подстрекателем будет

признан и тот, кто привил кому-либо преступный план не непосредственно лично, а через посредство третьего лица.

Безразлично, в чьих интересах и из каких мотивов действовал подстре­катель. Если, например, кто-либо подговорил другого к совершению пре­ступления, зная, что он доставит этим выгоду или удовольствие не себе, а своему другу, любовнице, и руководствуясь только этими побуждениями, то он все-таки будет отвечать как подстрекатель.

Точно так же безразличны и те основания, по которым подстрекатель прибег именно к этому способу выполнения задуманного; безразлично, вос­пользовался ли он чужой помощью потому, что считал свои силы недо­статочными, как, например, при выполнении какого-либо сложного пре­ступного деяния, или потому, что находил личную деятельность неудоб­ной, не хотел этого, или, наконец потому, что физически безусловно не мог его выполнить. Последний случай вызывал споры в доктрине. Так, Бернер в своей монографии о соучастии предлагал считать таких лиц не подстрекателями, а пособниками; но такое ограничение представля­ется и ненужным, и неверным. Если мы считаем виновником потопле­ния лицо, прорвавшее плотину, виновником поджога — подложившего зажженные материалы под здание, хотя, конечно, эти преступления могли быть только выполнены стихийными силами, то на этом же основании мы должны признать параличного подстрекателем к убийству, нанесению побоев; импотентного или даже женщину подстрекателем к изнаси­лованию, неграмотного — к подлогу. Исключение представят только, как мы увидим далее, те случаи, когда невозможность выполнения пред­ставляется не фактической, а юридической, когда преступное деяние предполагает, по своему составу, во всех участвующих наличность осо­бенных условий и признаков, например особенное служебное положе­ние.

Подстрекательство может быть однократное или, смотря по обстоя­тельствам, многократное; может быть одно подстрекательство к несколь­ким деяниям и, наоборот, подстрекательство к одному деянию несколь­кими лицами.

Указывая на эту возможность подстрекательства не из личных побуж­дений, мы естественно встречаемся с вопросом: будет ли подстрекателем тот, кто возбуждал к преступлению с целью предать совершителя право­судию и подвергнуть его ответственности? Случаи этого рода, к сожале­нию, встречаются в судебной практике всех стран. Такого рода подстре­кателями могут быть и частные лица, но чаще всего в этой роли явля­ются низшие агенты полицейской власти, сыщики, исполняя роль так называемых а§еп18 ргоуоса1еиге (Ьоск5р11ге1). Можно ли применить к этим лицам понятие подстрекательства при наличности, разумеется, всех об­щих условий такового?

Прежде всего несомненно, что одно только желание подвергнуть закон­ной ответственности подстрекаемого не может устранить наказуемости подстрекнувшего. Если кто-либо подговорил, положим, своего брата на убийство с тем, чтобы потом донести на него и воспользоваться его иму­ществом, как лишенного прав, или, как приводит пример Глазер, с тем, чтобы, воспользовавшись его заарестованием, обольстить его жену или

дочь, то, конечно, такое-лицо является не только безнравственным деяте­лем, но и уголовно наказуемым подстрекателем.

Даже и в тех случаях, когда подстрекатель руководствуется не личными побуждениями, а своеобразно понимаемыми обязанностями служ­бы или интересами общественными, подобная ссылка недостаточна для признания подстрекательства безнаказанным. Ссылка на служебные обя­занности сама по себе несостоятельна уже потому, что никакой закон не уполномочивает и не может уполномочить кого-либо на подобную деятельность. Обязанность полиции состоит в раскрытии совершенных преступных деяний или в предупреждении готовящихся; но и в том и в другом случае эта деятельность не имеет ничего общего с созданием новых преступлений или преступных попыток. Такая ссылка не извини­тельна не только тогда, когда данный агент по своему почину прибег к подобному способу открытия преступника, но и тогда, когда он действовал по приказу начальника, так как подобный приказ беззаконен. Поэтому лицо, подговорившее другого совершить преступление для того, чтобы захватить его во время совершения и предать правосудию, совершает деяние, не только не совместное с представлением о нормальных функ­циях органов правительственной власти, но и подводящее учинившего под понятие подстрекателя, потому что в его деятельности совмещаются все существенные условия подстрекательства: он сознавал, что он подго­варивает другое лицо, он сознавал, что он подговаривает к преступному деянию, он сознавал, что последствием его подговора будет или, по крайней мере, может быть преступная деятельность вовлеченного. Мало того, он не только сознавал последнее условие, но и желал его наступ­ления, а с тем вместе желал, или, по крайней мере, безразлично относился к таковому. Если такой увлекатель неопытных умов и пылких сердец подстрекает к вступлению в тайное сообщество или к учинению какого-либо анархического действия, то он не может не желать, чтобы такое действие, или, по крайней мере, наказуемая попытка такового не про­изошла, ибо без этого последствия вся его работа пропала, и никакого поощрения и отличия ему не получить. Но, разумеется, то же сообра­жение применяется и к вовлечению в другие преступления: подделку денежных знаков, убийство, поджог, а потому вовлекший должен быть наказан как соучастник в учиненном преступном деянии.

При этом, по моему мнению, постановка вопроса не изменится, если и будет доказано, что лицо, склоненное к этому деянию, имело преступные наклонности, могло казаться опасным, но не было преступником. Если кто-нибудь, зная, что лицо нуждается в средствах и не прочь поправить свои дела каким бы то ни было путем, подговаривает его принять участие в делании фальшивых ассигнований, или, пылкий характер, способность к увлечениям какого-либо юноши, уговаривает вступить в тайное обще­ство, заняться пропагандой, то суд может и должен признать такого под­говорщика уголовно наказуемым: он создал преступление, а следователь­но, и преступника, если, конечно, мы не признаем, что для наказуемости достаточно одной преступной насышенности, преступности лица.

Несколько иными представляются те случаи, когда подговариваемое лицо уже разыскивается властью за учиненное им какое-либо иное пре-

IЧ Таганцев Н С 1 том

ступное деяние, когда в совершении нового деяния или даже покушения на него нет никакого интереса, а засада устраивается не для привлечений к ответственности за вновь учиненное, а только для захвата преступника. Если такую полицейскую деятельность по разным причинам нельзя наз­вать вполне рациональной, в особенности ввиду той опасности, которая грозит жертве вновь придуманного преступного деяния, и ввиду возмож­ности достичь задуманного иными средствами, то, с другой стороны, здесь можно возражать против наличности подстрекательства, так как дейст­вительное учинение этого деяния или даже наказуемая попытка на него пострекавшим и не предполагалась. Но при таких условиях, очевидно, нет основания вовлекать в преступления, угрожаемые смертной казнью или

каторгой.

Обратимся к подстрекаемому. Подстрекательство предполагает созна­тельное вовлечение, склонение чьей-либо воли к совершению преступного

деяния.

Конечно, если исходить из того положения, что человек, как существо свободно разумное, определяется в своих действиях исключительно из се­бя, по личному усмотрению, т.е. стоять на почве индетерминизма, то та­кое воздействие подстрекателя не может служить основанием его ответ­ственности за учиненное: А. подговорил Б. на совершение убийства, но так как Б. в действительности решается только по собственному волеоп-ределению, то убийство и может быть вменено ему одному; подговорщик же может отвечать только за акт подговора или самое большее за участие в чужом преступном деянии. Между подговором и смертью не будет никакого причинного отношения, как не существует его между действиями лица, приготовившего отраву, и смертью предполагаемой жертвы, происшедшей от удара молнии. Это замечание одинаково отно­сится как к прежней доктрине безусловной свободы воли, так и к но­вейшему индетерминизму, допускающему значение мотивов действия, но при условии вполне свободного выбора между мотивами, так как само-починность действия уничтожает связь учиненного с подстрекатель­ством.

Иначе ставится вопрос с точки зрения закономерности человеческих действий. Если каждое лицо определяется в своей деятельности моти­вами, вытекающими частью из его личного опыта, характера, привычек, а частью из обстоятельств, существующих в момент деятельности, к чилу которых, очевидно, относится и воздействие, подговор другого, то дейст­вия, совершенные вследствие подговора, являются вполне аналогичными с действиями, вызванными ощущениями голода, жажды, а потому вменя­ются совершившему, так что наличность подговора отнюдь не исключает ответственности подговоренного. С другой стороны, создание мотивов для деятельности другого совершенно равнозначительно с возбуждением ка­ких-либо сил природы, а потому виновный в таком подговоре отвечает за учиненное подговоренным по общим началам учения о причинной связи, а притом не как за чужую вину, а, как и все соучастники, за общую вину, причинившую преступное посягательство на правоохраненный интерес.

Для того чтобы действия подстрекателя могли служить мотивом дея­тельности подстрекаемого, необходимо, чтобы последний находился в та-

ком психическом состоянии, при котором склонение его представлялось возможным, чтобы он мог быть совиновником.

На этом основании, если подговоренный будет недееспособным, то подстрекательства нет, а склонивший должен рассматриваться, как было указано ранее, как физический виновник, хотя бы он в момент действия и отсутствовал.

Эта дееспособность подговоренного должна существовать в момент подговора, т.е. он должен находиться в условиях вменения; поэтому подговора нет, если исполнитель действовал под влиянием физического принуждения¹.

Больше спора возбуждает вопрос о принуждении психическом. Если кто-нибудь под угрозой смерти требует от другого выполнения преступле­ния и достигает требуемого, то можно ли его считать подстрекателем или же он будет единичным физическим виновником? Я полагаю, что ответ должен быть дан на основании установленных выше общих начал об от­ветственности соучастников. Если действие исполнителя утратило пре­ступный характер, то нет соучастия, нет и-подстрекательства; таким об­разом, если мы признаем, что психическое принуждение поставило при­нуждаемого в состояние крайней необходимости, лишило его деятельность характера самостоятельного участия в преступном деянии, то ответствен­ным является только принудивший; если же угроза не достигла такого размера, то, конечно, она может быть одним из средств определения дру­гого к действию, т.е. одним из средств подстрекательства.

Наконец, нельзя говорить о подстрекательстве, когда кто-либо побудил другого к учинению какого-либо действия обманом, посредством возбуж­дения заблуждения или путем пользования его ошибкой, хотя не могу не прибавить, что этот вопрос считается весьма спорным. Если вовлеченный действует в силу этого обмана или ошибки неумышленно, то вовлека­ющий является самостоятельным виновником; если даже совершивший при этих условиях, в свою очередь, будет привлечен к ответственности за неосторожность или небрежность, то и тогда он не будет соучастником вовлекшего, что ясно доказывается различием в объеме вменения совер­шенного каждому из них. Это положение подкрепляется и изложенным выше учением о посредственном виновничестве. Неосторожная деятель­ность не прерывает причинной связи, и подстрекнувший в этих случаях отвечает как непосредственный виновник результата.

Любимым предметом старой доктрины в учении о подстрекательстве был вопрос о средствах вовлечения: не всякое возбуждение другого к преступному деянию считалось подстрекательством, а только возбуж­дение известными, определенными путями, а потому было необходимо исследовать природу каждого отдельного средства.

Теперь все это учение отошло на второй план. В самом деле, можно ли перечислить а рпоп все средства воздействия одного лица на другое и установить их относительное значение? Сила и значение этих средств безусловно зависят от разнообразных отношений, в которых находятся

' Точно так же не будет подстрекательства, если исполнитель действовал в силу данного ему законного и обязательного приказа: в этих случаях единственным ответственным ли­цом будет приказавший.

И* 351

эти лица. "Часто, - говорит проф. Жиряев, - самое сильное в других слу­чаях средство, например приказание, соединенное с угрозой, разбивается, как волна о скалу, встречаясь с железной волей или случайным капризом того, относительно кого она употребляется, и, наоборот, иногда про­сительное слово, одно высказанное желание заставляют другого решаться на самое безумное предприятие, бросаться, как говорят, в огонь и в воду'¹. Для подстрекательства необходимо только, чтобы данное лицо опреде­лило другого к совершению преступного деяния, каким бы путем оно этого ни достигло, если только воздействие не уничтожило вменения в вину: род и характер выбранного средства могут иметь только процес­суальное значение, как доказательство умышленности и причинной связи. Наш Свод законов относя к пособникам лиц, соответствующих по своей деятельности подстрекателям, указывал только на следующие сред­ства воздействия: наем, подкуп, препоручение; но составители Уложения о наказаниях 1845 г. пополнили этот перечень, называя подговорщиками всех тех, которые употребили просьбы, убеждения, подкуп или обещание выгод, обольщения и обманы или же принуждения и угрозы. Наконец, действующее уголовное уложение отказалось от всякого перечня, говоря: "подстрекавшие других к соучастию в преступном деянии".

Таким образом, с точки зрения теоретической, вопрос об отдельных средствах подстрекательства мог бы быть обойден молчанием; но ввиду существующих в теории и практике сомнений я остановлюсь на некото­рых спорных способах подстрекательства.

Так, г. Дохвицкий находит неправильным отнесение к средствам под­стрекательства просьбы, как излишне расширяющие понятие подстре­кательства; но я полагаю, что если, конечно, не всякая просьба может быть признана подстрекательством, то в то же время могут быть в жизни такие близкие отношения, глубокая любовь, безграничная преданность, при которых даже самой незначительной просьбы достаточно, чтобы под­винуть другого или на геройский подвиг, или на преступление.

Под понятие просьбы может быть подводимо и поручение. Если такое поручение принимается и исполняется другим лицом, то несомненно, что, хотя бы поручение и не соединялось с прямым обещанием каких-либо выгод или награды, оно тем не менее может быть средством вовлечения.

За просьбой следует убеждение, т.е. представление таких оснований, в силу коих совершение какого-либо деяния становится как бы обязатель­ным или необходимым для данного лица, объяснение той пользы и выгод, которые можно Получить от данного деяния, или устранение сомнений и опасений, возбуждавшихся у подстрекаемого, и т.д. Но понятно, что та­кое убеждение тогда только составит подстрекательство, когда оно дейст­вительно является условием, определяющим деятельность другого; про­стой же совет, указание, укрепление сложившейся решимости, может быть только пособничеством, а не подстрекательством. Еще реже можно причислять сюда простое одобрение, гашгаЪшо. Если оно относится к пла­ну, который был рассказан задумавшим, то одобрение предполагаемой деятельности может рассматриваться, как пособничество, как укрепление существующей решимости, а одобрение уже учиненного преступного дея­ния даже не подходит под понятие соучастия.

Далее следуют подкуп и обещание выгод, причем безразлично, были ли даны или обещаны деньги или же какая-либо иная выгода, место, выгодная должность и т.п.

Близко с предшествующей формой соприкасается обольщение, так как и здесь предполагается склонение к преступлению приманкой какого-либо удовольствия, выгоды. Что касается обмана и соответствующего ему в западноевропейских кодексах возбуждения ошибки или пользования ошиб­кой, то они только в том случае составляют подстрекательство, если не парализуют психической деятельности исполнителя, или когда они отно­сятся к обстоятельствам, не устраняющим умышленности действия испол­нителя, как, например, обман по отношению к мотивам деятельности.

Сходно с этим определяется значение принуждения и угрозы, так как и они в высшем своем развитии исключают вменение деяния исполнителю. К принуждению же нужно отнести и незаконный приказ, исходящий от лица должностного или облеченного дисциплинарной властью; наконец, сюда же нужно отнести злоупотребление властью, все равно, создается ли эта власть в силу закона, как власть родителей, опекуна, начальника учебного заведения, или в силу тех особых отношений, которые существо­вали между вовлеченным и вовлекавшим.

Подстрекательство может быть не только словесное и письменное, но и проявившееся в волю выражающих конклюдентных действиях. Прось­ба, приказ, поручение вполне могут воплотиться в известных действиях и знаках; необходимо только доказать, что в них выразилась воля лица, и эта воля была принята другим к руководству.

Более спорным является вопрос об умолчании, как средстве подстрека­тельства тапёаШт (асШип¹, но я полагаю, что одно молчаливое и без­участное присутствие, как при совершении преступного деяния, так и при сговоре, не может создать соучастия. Если, положим, говорит Вернер, дети в присутствии отца совещаются об убийстве их общего фамильного врага и отец хранит При этом полное молчание, то хотя бы они благодаря значению его авторитета и полагали, что он одобряет их планы, мы тем не менее не имеем никаких оснований для признания его подстрекателем. Разве только, при исключительной обстановке известное лицо благодаря ряду предшествующих условий из умолчания может вывести прямой приказ к действию; но при такой обстановке молчание является волю выражающим актом².

Во всяком случае для ответственности за подстрекательство необхо­димо, чтобы выполнение состояло в причинном соотношении с подговором. Обыкновенно исполнение немедленно следует за подговором, своей непо­средственностью как бы свидетельствуя о тесной связи действий обоих виновных; но такая непосредственная связь во времени не составляет, однако, необходимого условия. Если между подговором и исполнением

Безмолвствованное поручение.

² Подстрекательство предполагает прямое направление воли подстрекаемого на данное дея­ние; но, конечно, можно себе представить, хотя и в виде исключения, что лицо, зная свой­ства характера другого, направляет его к противоположному, рассчитывая, что через это вернее достигается желаемое; но несомненно, что в этих случаях будет крайне затрудни­тельно, а иногда и невозможно доказать истинное намерение воздействовавшего.

прошло не только несколько часов, но несколько дней и даже недель, то и тогда возбуждение может не утратить характера подстрекательства; иногда даже протечение известного промежутка времени является необхо­димым условием выполнения деяния, когда, например, деяние должно быть выполнено в отдаленной местности, после наступления известного события, после сложных подготовительных действий и т.д. С другой стороны, конечно, трудно признать подстрекательство, если подговор был осуществлен спустя долгое время, по истечении нескольких лет, так что подстрекатель и забыл о подговоре. Судья должен тщательно рассмот­реть, действительно ли существовала причинная связь в данном случае между подговором и совершенным преступлением.

При этом, так как подстрекатель выполняет деяние через другого, и для него центральным пунктом является учиненное исполнителем. В под­стрекательстве, сопровождавшемся учинением преступления или попыт­кой его исполнения, прежде всего нельзя видеть отдельного самостоя­тельного преступления, осуществляемого актом склонения. Этим момен­том оканчивается роль подстрекателя в соучастии, но вовсе не опреде­ляется существо его деятельности, направленной к осуществлению подго­вора, т.е. к совершению преступления. Если всегда видеть центральный пункт ответственности подстрекателя в подговоре, то подстрекатель будет отвечать за оконченное преступление безотносительно к тому, согласился ли подговоренный или нет, совершил ли он преступное деяние или только пытался его совершить. Но за какое же оконченное деяние будет отвечать подстрекатель? За убийство, разбой или изнасилование и т.п., к которым он склонял? Конечно, нет, так как эти деяния исполнитель не начал может быть и совершать. Значит, при такой постановке вопроса виновность подстрекателя получает безусловно самостоятельный харак­тер, составит особый тип преступности и перейдет в Особенную часть. Мало того, даже мера ответственности подговорщика будет не столько зависеть от свойства преступления, к которому он подговаривал, сколько от обстановки самого подговора, от степени энергии подстрекателя. Лицо, придумавшее и осуществлявшее целый сложный план подговора, прибе­гавшее и к угрозам, и к обольщениям, и к убеждениям, шедшее неуклон­но к цели, конечно, может быть несравненно преступнее того, кто создал преступление простой просьбой, чуть-ли не намеком, но такой постановки вопроса о подговоре не знает ни один кодекс; от этих выводов откажутся и сторонники воззрения на подговор как на самостоятельное деяние, так как этим уничтожается ответственность подстрекателя за то преступ­ление, которое он вызвал к жизни, в которое он вовлек других, т.е. разру­шается самое понятие о нем как о соучастнике. Подговор есть тот акт, благодаря коему подстрекатель вкладывается в соучастие: но отвечает он, как соучастник не за этот подговор, а за то, что было выполнено исполнителем, в силу этого подговора.

Если же центр виновности подстрекателя заключается в деянии, учи­ненном подговоренным, то самый подговор может быть рассматриваем только как приискание средств или приготовление. Поэтому юридическое значение такой подговор может иметь или в тех деяниях, относительно коих закон наказывает и приготовление, или же когда такой подговор

является настолько опасным, что даже если он и не вызвал никаких пре­ступных последствий, государство все-таки подвергает подговорившего наказанию.

Если подговор удавшийся, принятый тем, к кому он относился, пред­ставляется сам по себе приготовлением к преступному деянию, то понят­но, что попытка подговора, почему-либо не удавшаяся, будет только не­выполненным, неудавшимся приготовлением. Самая неудача подговора может зависеть от весьма различных причин: или а) подговоренный впол­не согласился на подговор, усвоил преступное намерение, но не успел его, выполнить; или б) подговоренный, согласившись, затем отказался от вся­кого участия в преступном деянии; или в) подговор упал на каменистую почву и не дал всхода, — подговариваемый остался непреклонным; или же г) наконец, подговор оказался излишним, так как подговоренный и без того уже решился на учинение преступного деяния.

Во всех этих случаях, с точки зрения того преступного деяния, к кото­рому подговаривало данное лицо, этот неудавшийся подговор, или, как называл его проф. Жиряев, подстрекание, является простым обнаруже­нием умысли и, следовательно, может быть наказуемо только в тех ис­ключительных случаях, где наказуема одна голая злая воля или, если под­говоренный согласился, но этим и ограничился — приготовление.

Но, конечно, это не исключает само по себе возможности иногда при­знать наказуемым и такое обнаружение преступной воли, как самостоя­тельное преступное деяние. Подобно тому как уголовные кодексы нака­зывают бродяг и нищих, у коих оказались отмычки, фальшивые ключи, наказывают лиц, захваченных в чужом лесу с орудиями, пригодными для рубки, так в силу той же опасности для правоохраненного интереса может быть наказан и виновный в неудавшейся попытке склонить кого-либо к учинению преступного деяния. Факт подговора заключает в себе не только преступную волю, но,и известную деятельность, иногда весьма сложную, упорную, представляющую действительную опасность для об­щества; такой подговор может представлять более значения, чем хра­нение пороха, ношение оружия там, где это запрещено и т.п. Такое зна­чение может иметь не только подговор неопределенного количества лиц, возбуждение масс, толпы, но и подговор отдельного лица.