V. У илюшиной постельки

В знакомой уже нам комнате, в которой обитало семейство известного намотставного штабс-капитана Снегирева, было в эту минуту и душно и тесно отмногочисленной набравшейся публики. Несколько мальчиков сидели в этот раз уИлюши, и хоть все они готовы были, как и Смуров, отрицать, что помирил исвел их с Илюшей Алеша, но это было так. Все искусство его в этом случаесостояло в том, что свел он их с Илюшей, одного за другим, без "телячьихнежностей", а совсем как бы не нарочно и нечаянно. Илюше же это принеслоогромное облегчение в его страданиях. Увидев почти нежную дружбу и участие ксебе всех этих мальчиков, прежних врагов своих, он был очень тронут. Одноготолько Красоткина не доставало, и это лежало на его сердце страшным гнетом.Если было в горьких воспоминаниях Илюшечки нечто самое горьчайшее, то этоименно весь этот эпизод с Красоткиным, бывшим единственным другом его изащитником, на которого он бросился тогда с ножиком. Так думал и умненькиймальчик Смуров (первый пришедший помириться с Илюшей). Но сам Красоткин,когда Смуров отдаленно сообщил ему, что Алеша хочет к нему придти "по одномуделу", тотчас же оборвал и отрезал подход, поручив Смурову немедленносообщить "Карамазову", что он сам знает, как поступать, что советов ни откого не просит, и что, если пойдет к больному, то сам знает, когда пойти,потому что у него "свой расчет". Это было еще недели за две до этоговоскресенья. Вот почему Алеша и не пошел к нему сам, как намеревался.Впрочем, он хоть и подождал, но однако же послал Смурова к Красоткину ещераз и еще раз. Но в оба эти раза Красоткин ответил уже самым нетерпеливым ирезким отказом, передав Алеше, что, если тот придет за ним сам, то он за этоникогда не пойдет к Илюше, и чтоб ему больше не надоедали. Даже до самогоэтого последнего дня сам Смуров не знал, что Коля решил отправиться к Илюшев это утро, и только накануне вечером, прощаясь со Смуровым, Коля вдругрезко объявил ему, чтоб он ждал его завтра утром дома, потому что пойдетвместе с ним к Снегиревым, но чтобы не смел однако же никого уведомлять оего прибытии, так как он хочет придти нечаянно. Смуров послушался. Мечта жео том, что он приведет пропавшую Жучку, явилась у Смурова на основании разброшенных мельком слов Красоткиным, что "ослы они все, коли не могутотыскать собаку, если только она жива". Когда же Смуров робко, выждав время,намекнул о своей догадке насчет собаки Красоткину, тот вдруг ужасно озлился:"что я за осел, чтоб искать чужих собак по всему городу, когда у меня свойПерезвон? И можно ли мечтать, чтобы собака, проглотившая булавку, осталасьжива? Телячьи нежности, больше ничего!" Между тем Илюша уже недели две как почти не сходил с своей постельки, вуглу, у образов. В классы же не ходил с самого того случая, когда встретилсяс Алешей и укусил ему палец. Впрочем, он с того же дня и захворал, хотя ещес месяц мог кое-как ходить изредка по комнате и в сенях, изредка вставая спостельки. Наконец совсем обессилел, так что без помощи отца не могдвигаться. Отец трепетал над ним, перестал даже совсем пить, почти обезумелот страха, что умрет его мальчик, и часто, особенно после того, как проведетбывало его по комнате под руку и уложит опять в постельку, - вдруг выбегал всени, в темный угол, и, прислонившись лбом к стене, начинал рыдать каким-тозаливчатым, сотрясающимся плачем, давя свой голос, чтобы рыданий его не былослышно у Илюшечки. Возвращаясь же в комнату, начинал обыкновенно чем-нибудь развлекать иутешать своего дорогого мальчика, рассказывал ему сказки, смешные анекдоты,или представлял из себя разных смешных людей, которых ему удавалосьвстречать, даже подражал животным, как они смешно воют или кричат. Но Илюшаочень не любил, когда отец коверкался и представлял из себя шута. Мальчикхоть и старался не показывать, что ему это неприятно, но с болью сердцасознавал, что отец в обществе унижен, и всегда, неотвязно, вспоминал о"мочалке" и о том "страшном дне". Ниночка, безногая, тихая и кроткая сестраИлюшечки, тоже не любила, когда отец коверкался (что же до ВарварыНиколаевны, то она давно уже отправилась в Петербург слушать курсы), затополоумная маменька очень забавлялась и от всего сердца смеялась, когда еесупруг начнет бывало что-нибудь представлять или выделывать какие-нибудьсмешные жесты. Этим только ее и можно было утешить, во все же остальноевремя она беспрерывно брюзжала и плакалась, что теперь все ее забыли, что ееникто не уважает, что ее обижают и пр. и пр. Но в самые последние дни и онавдруг как бы вся переменилась. Она часто начала смотреть в уголок на Илюшу истала задумываться. Стала гораздо молчаливее, притихла и, если принималасьплакать, то тихо, чтобы не слыхали. Штабс-капитан с горьким недоумениемзаметил эту в ней перемену. Посещения мальчиков ей сначала не понравились итолько сердили ее, но потом веселые крики и рассказы детей стали развлекатьи ее и до того под конец ей понравились, что, перестань ходить эти мальчики,она бы затосковала ужасно. Когда дети что рассказывали или начинали играть,она смеялась и хлопала в ладошки. Иных подзывала к себе и целовала. МальчикаСмурова полюбила особенно. Что же до штабс-капитана, то появление в егоквартире детей, приходивших веселить Илюшу, наполнило душу его с самогоначала восторженною радостью и даже надеждой, что Илюша перестанет теперьтосковать и может быть оттого скорее выздоровеет. Он ни одной минуты, досамого последнего времени, не сомневался, несмотря на весь свой страх заИлюшу, что его мальчик вдруг выздоровеет. Он встречал маленьких гостей сблагоговением, ходил около них, услуживал, готов был их на себе возить, идаже впрямь начал было возить, но Илюше эти игры не понравились, и былиоставлены. Стал для них покупать гостинцев, пряничков, орешков, устраивалчай, намазывал бутерброды. Надо заметить, что во все это время деньги у негоне переводились. Тогдашние двести рублей от Катерины Ивановны он принялточь-в-точь по предсказанию Алеши. А потом Катерина Ивановна, разузнавподробнее об их обстоятельствах и о болезни Илюши, сама посетила ихквартиру, познакомилась со всем семейством и даже сумела очаровать полоумнуюштабс-капитаншу. С тех пор рука ее не оскудевала, а сам штабс-капитан,подавленный ужасом при мысли, что умрет его мальчик, забыл свой прежнийгонор и смиренно принимал подаяние. Все это время доктор Герценштубе, поприглашению Катерины Ивановны, ездил постоянно и аккуратно через день кбольному, но толку от его посещений выходило мало, а пачкал он еголекарствами ужасно. Но зато в этот день, т. е. в это воскресенье утром уштабс-капитана ждали одного нового доктора, приезжего из Москвы исчитавшегося в Москве знаменитостью. Его нарочно выписала и пригласила изМосквы Катерина Ивановна за большие деньги, - не для Илюшечки, а для другойодной цели, о которой будет сказано ниже и в своем месте, но уж так как онприбыл, то и попросила его навестить и Илюшечку, о чем штабс-капитан былзаранее предуведомлен. О прибытии же Коли Красоткина он не имел никакогопредчувствия, хотя уже давно желал, чтобы пришел наконец этот мальчик, покотором так мучился его Илюшечка. В то самое мгновение, когда Красоткинотворил дверь и появился в комнате, все, штабс-капитан и мальчики,столпились около постельки больного и рассматривали только что принесенногокрошечного меделянского щенка, вчера только родившегося, но еще за неделюзаказанного штабс-капитаном, чтобы развлечь и утешить Илюшечку, всетосковавшего об исчезнувшей и конечно уже погибшей Жучке. Но Илюша, ужеслышавший и знавший еще за три дня, что ему подарят маленькую собачку и непростую, а настоящую меделянскую (что конечно было ужасно важно), хотя ипоказывал из тонкого и деликатного чувства, что рад подарку, но все, и отеци мальчики, ясно увидели, что новая собачка может быть только еще сильнеешевельнула в его сердечке воспоминание о несчастной им замученной Жучке.Щеночек лежал и копошился подле него, и он, болезненно улыбаясь, гладил егосвоею тоненькою, бледненькою, высохшею ручкой; даже видно было, что собачкаему понравилась, но... Жучки все же не было, все же это не Жучка, а вот еслибы Жучка и щеночек вместе, тогда бы было полное счастие! - Красоткин! - крикнул вдруг один из мальчиков, первый завидевшийвошедшего Колю. Произошло видимое волнение, мальчики расступились и стали пообе стороны постельки, так что вдруг открыли всего Илюшечку. Штабс-капитанстремительно бросился на встречу Коле. - Пожалуйте, пожалуйте... дорогой гость! - залепетал он ему, -Илюшечка, господин Красоткин к тебе пожаловал... Но Красоткин, наскоро подав ему руку, мигом выказал и чрезвычайное своезнание светских приличий. Он тотчас же и прежде всего обратился к сидевшей всвоем кресле супруге штабс-капитана (которая как раз в ту минуту была ужаснокак недовольна и брюзжала на то, что мальчики заслонили собою постелькуИлюши и не дают ей поглядеть на новую собачку), и чрезвычайно вежливошаркнул пред нею ножкой, а затем, повернувшись к Ниночке, отдал и ей, какдаме, такой же поклон. Этот вежливый поступок произвел на больную дамунеобыкновенно приятное впечатление. - Вот и видно сейчас хорошо воспитанного молодого человека. - громкопроизнесла она, разводя руками, - а то что прочие-то наши гости: один надругом приезжают. - Как же, мамочка, один-то на другом, как это так? - хоть и ласково, ноопасаясь немного за "мамочку", пролепетал штабс-капитан. - А так и въезжают. Сядет в сенях один другому верхом на плечи, да вблагородное семейство и въедет, сидя верхом. Какой же это гость? - Да кто же, кто же, мамочка, так въезжал, кто же? - Да вот этот мальчик на этом мальчике сегодня въехал, а вот тот натом... Но Коля уже стоял у постельки Илюши. Больной видимо побледнел. Онприподнялся на кроватке и пристально, пристально посмотрел на Колю. Тот невидал своего прежнего маленького друга уже месяца два, и вдруг остановилсяпред ним совсем пораженный: он и вообразить не мог, что увидит такоепохудевшее и пожелтевшее личико, такие горящие в лихорадочном жару и какбудто ужасно увеличившиеся глаза, такие худенькие ручки. С горестнымудивлением всматривался он, что Илюша так глубоко и часто дышит и что у неготак ссохлись губы. Он шагнул к нему, подал руку и, почти совсем потерявшись,проговорил: - Ну что, старик... как поживаешь? Но голос его пресекся, развязности не хватило, лицо как-то вдругпередернулось, и что-то задрожало около его губ. Илюша болезненно емуулыбался, все еще не в силах сказать слова. Коля вдруг поднял руку и провелдля чего-то своею ладонью по волосам Илюши. - Ни-че-го! - пролепетал он ему тихо, - не то ободряя его, не то сам незная, зачем это сказал. С минутку опять помолчали. - Что это у тебя новый щенок? - вдруг самым бесчувственным голосомспросил Коля. - Да-а-а! - ответил Илюша длинным шепотом, задыхаясь. - Черный нос, значит из злых, из цепных, - важно и твердо заметил Коля,как будто все дело было именно в щенке и в его черном носе. Но главное былов том, что он все еще изо всех сил старался побороть в себе чувство, чтобыне заплакать как "маленький", и все еще не мог побороть. - Подрастет,придется посадить на цепь, уж я знаю. - Он огромный будет! - воскликнул один мальчик из толпы. - Известно, меделянский, огромный, вот этакий, с теленка, - раздалосьвдруг несколько голосков. - С теленка, с настоящего теленка-с, - подскочил штабс-капитан, - янарочно отыскал такого, самого-самого злющего, и родители его тоже огромныеи самые злющие, вот этакие от полу ростом... Присядьте-с, вот здесь накроватке у Илюши, а не то здесь на лавку. Милости просим, гость дорогой,гость долго жданный... С Алексеем Федоровичем изволили прибыть-с? Красоткин присел на постельке, в ногах у Илюши. Он хоть может быть, иприготовил дорогой с чего развязно начать разговор, но теперь решительнопотерял нитку. - Нет... я с Перезвоном... У меня такая собака теперь, Перезвон.Славянское имя. Там ждет... свистну и влетит. Я тоже с собакой, - оборотилсяон вдруг к Илюше, - помнишь, старик, Жучку? - вдруг огрел он его вопросом. Личико Илюшечки перекосилось. Он страдальчески посмотрел на Колю.Алеша, стоявший у дверей, нахмурился и кивнул было Коле украдкой, чтобы тотне заговаривал про Жучку, но тот не заметил или не захотел заметить. - Где же... Жучка? - надорванным голоском спросил Илюша. - Ну, брат, твоя Жучка - фью! Пропала твоя Жучка! Илюша смолчал, но пристально-пристально посмотрел еще раз на Колю.Алеша, поймав взгляд Коли, изо всех сил опять закивал ему, но тот сноваотвел глаза, сделав вид, что и теперь не заметил. - Забежала куда-нибудь и пропала. Как не пропасть после такой закуски,- безжалостно резал Коля. а между тем сам как будто стал от чего-тозадыхаться. - У меня зато Перезвон... Славянское имя... Я к тебе привел... - Не на-до! - проговорил вдруг Илюшечка. - Нет, нет, надо, непременно посмотри... Ты развлечешься, Я нарочнопривел... такая же лохматая, как и та... Вы позволите, сударыня, позватьсюда мою собаку? - обратился он вдруг к госпоже Снегиревой в каком-то совсемуже непостижимом волнении. - Не надо, не надо! - с горестным надрывом в голосе воскликнул Илюша.Укор загорелся в глазах его. - Вы бы-с... - рванулся вдруг штабс-капитан с сундука у стенки, накотором было присел, - вы бы-с... в другое бы время-с... - пролепетал он, ноКоля неудержимо настаивая и спеша, вдруг крикнул Смурову: "Смуров, отворидверь!" и только что тот отворил, свистнул в свою свистульку. Перезвонстремительно влетел в комнату. - Прыгай, Перезвон, служи! служи! - завопил Коля, вскочив с места, исобака, встав на задние лапы, вытянулась прямо пред постелькой Илюши.Произошло нечто никем неожиданное: Илюша вздрогнул и вдруг с силой двинулсявесь вперед, нагнулся к Перезвону и, как бы замирая, смотрел на него: - Это... Жучка! - прокричал он вдруг надтреснутым от страдания исчастия голоском, - А ты думал кто? - звонким, счастливым голосом изо всей силы завопилКрасоткин, и, нагнувшись к собаке, обхватил ее и приподнял к Илюше. - Гляди, старик, видишь, глаз кривой и левое ухо надрезано, точь-в-точьте приметы, как ты мне рассказал. Я его по этим приметам и разыскал! Тогдаже разыскал, в скорости. Она ведь ничья была, она ведь была ничья! - пояснялон, быстро оборачиваясь к штабс-капитану, к супруге его, к Алеше и потомопять к Илюше, - она была у Федотовых на задворках, прижилась было там, ноте ее не кормили, а она беглая, она забеглая из деревни... Я ее иразыскал... Видишь, старик, она тогда твой кусок, значит, не проглотила.Если бы проглотила, так уж конечно бы померла, ведь уж конечно! Значит,успела выплюнуть, коли теперь жива. А ты и не заметил, что она выплюнула.Выплюнула, а язык себе все-таки уколола, вот отчего тогда и завизжала.Бежала и визжала, а ты и думал, что она совсем проглотила. Она должна былаочень визжать, потому что у собаки очень нежная кожа во рту... нежнее, чем учеловека, гораздо нежнее! - восклицал неистово Коля, с разгоревшимся и ссияющим от восторга лицом. Илюша же и говорить не мог. Он смотрел на Колю своими большими и как-тоужасно выкатившимися глазами, с раскрытым ртом и побледнев как полотно. Иесли бы только знал не подозревавший ничего Красоткин, как мучительно иубийственно могла влиять такая минута на здоровье больного мальчика, то низа что бы не решился выкинуть такую штуку, какую выкинул. Но в комнатепонимал это может быть лишь один Алеша. Что же до штабс-капитана, то он веськак бы обратился в самого маленького мальчика. - Жучка! Так это-то Жучка? - выкрикивал он блаженным голосом. -Илюшечка, ведь это Жучка, твоя Жучка! Маменька, ведь это Жучка! - Он чуть неплакал. - А я-то и не догадался! - горестно воскликнул Смуров. - Ай даКрасоткин, я говорил, что он найдет Жучку, вот и нашел! - Вот и нашел! - радостно отозвался еще кто-то. - Молодец Красоткин! - прозвенел третий голосок. - Молодец, молодец! - закричали все мальчики и начали аплодировать. - Да стойте, стойте, - силился всех перекричать Красоткин: - я вамрасскажу, как это было, штука в том, как это было, а не в чем другом! Ведь яего разыскал, затащил к себе и тотчас же спрятал, и дом на замок, и никомуне показывал до самого последнего дня. Только один Смуров узнал две неделиназад, но я уверил его, что это Перезвон, и он не догадался, а я в антрактенаучил Жучку всем наукам, вы посмотрите, посмотрите только какие он штукизнает! Для того и учил, чтоб уж привесть к тебе, старик, обученного,гладкого: Вот, дескать, старик, какая твоя Жучка теперь! Да нет ли у васкакого-нибудь кусочка говядинки, он вам сейчас одну такую штуку покажет, чтовы со смеху упадете, - говядинки, кусочек, ну неужели же у вас нет? Штабс-капитан стремительно кинулся, через сени, в избу к хозяевам, гдеварилось и штабс-капитанское кушанье. Коля же, чтобы не терять драгоценноговремени, отчаянно спеша, крикнул Перезвону: Умри! И тот вдруг завертелся,лег на спину и замер неподвижно всеми четырьмя своими лапками вверх.Мальчики смеялись, Илюша смотрел с прежнею страдальческою своею улыбкой, новсех больше понравилось, что умер Перезвон, "маменьке". Она расхохоталась насобаку и принялась щелкать пальцами и звать: - Перезвон, Перезвон! - Ни за что не подымется, ни за что, - победоносно и справедливогордясь, прокричал Коля, - хоть весь свет кричи, а вот я крикну, и в одинмиг вскочит! Ici, Перезвон! Собака вскочила и принялась прыгать, визжа от радости. Штабс-капитанвбежал с куском вареной говядины. - Не горяча? - торопливо и деловито осведомился Коля, принимая кусок, -нет, не горяча, а то собаки не любят горячего. Смотрите же все, Илюшечка,смотри, да смотри же, смотри, старик, что же ты не смотришь? Я привел, а онне смотрит! Новая штука состояла в том, чтобы неподвижно стоящей и протянувшей свойнос собаке положить на самый нос лакомый кусочек говядины. Несчастный пес,не шевелясь, должен был простоять с куском на носу сколько велит хозяин, недвинуться, не шевельнуться, хоть полчаса. Но Перезвона выдержали толькосамую маленькую минутку. - Пиль! - крикнул Коля, и кусок в один миг перелетел с носу в ротПерезвона. Публика, разумеется, выразила восторженное удивление. - И неужели, неужели вы из-за того только, чтоб обучить собаку, всевремя не приходили! - воскликнул с невольным укором Алеша. - Именно для того, - прокричал простодушнейшим образом Коля. - Я хотелпоказать его во всем блеске! - Перезвон! Перезвон! - защелкал вдруг своими худенькими пальчикамиИлюша, маня собаку. - Да чего тебе! Пусть он к тебе на постель сам вскочит. Ici, Перезвон!- стукнул ладонью по постели Коля, и Перезвон как стрела влетел к Илюше. Тотстремительно обнял его голову обеими руками, а Перезвон мигом облизал ему заэто щеку. Илюшечка прижался к нему, протянулся на постельке и спрятал отвсех в его косматой шерсти свое лицо. - Господи, господи! - восклицал штабс-капитан. Коля присел опять напостель к Илюше. - Илюша, я тебе могу еще одну штуку показать. Я тебе пушечку принес.Помнишь, я тебе еще тогда говорил про эту пушечку, а ты сказал: "Ах, как быи мне ее посмотреть!" Ну, вот я теперь и принес. И Коля, торопясь, вытащил из своей сумки свою бронзовую пушечку.Торопился он потому, что уж сам был очень счастлив: в другое время таквыждал бы, когда пройдет эффект, произведенный Перезвоном, но теперьпоспешил, презирая всякую выдержку: "уж и так счастливы, так вот вам и ещесчастья!" Сам уж он был очень упоен. - Я эту штучку давно уже у чиновника Морозова наглядел, - для тебя,старик, для тебя. Она у него стояла Даром, от брата ему досталась, я ивыменял ему на книжку, из папина шкафа: Родственник Магомета или целительноедурачество. Сто лет книжке, забубенная, в Москве вышла, когда еще цензуры небыло, а Морозов до этих штучек охотник. Еще поблагодарил... Пушечку Коля держал в руке пред всеми, так что все могли видеть инаслаждаться, Илюша приподнялся и, продолжая правою рукой обниматьПерезвона, с восхищением разглядывал игрушку. Эффект дошел до высокойстепени, когда Коля объявил, что у него есть и порох, и что можно сейчас жеи выстрелить, "если это только не обеспокоит дам". "Маменька" немедленнопопросила, чтоб ей дали поближе посмотреть на игрушку, что тотчас и былоисполнено. Бронзовая пушечка на колесках ей ужасно понравилась, и онапринялась ее катать на своих коленях. На просьбу о позволении выстрелитьотвечала самым полным согласием, не понимая впрочем о чем ее спрашивают.Коля показал порох и дробь. Штабс-капитан, как бывший военный человек, самраспорядился зарядом, всыпав самую маленькую порцию пороху, дробь жепопросил отложить до другого раза. Пушку поставили на пол, дулом в пустоеместо, втиснули в затравку три порошинки и зажгли спичкой. Произошел самыйблистательный выстрел. "Маменька" вздрогнула было, но тотчас же засмеяласьот радости. Мальчики смотрели с молчаливым торжеством, но более всегоблаженствовал, смотря на Илюшу, штабс-капитан. Коля поднял пушечку инемедленно подарил ее Илюше, вместе с дробью и с порохом. - Это я для тебя, для тебя! Давно приготовил, - повторил он еще раз, вполноте счастья. - Ах, подарите мне! Нет, подарите пушечку лучше мне! - вдруг точномаленькая начала просить маменька. Лицо ее изобразило горестное беспокойствоот боязни, что ей не подарят. Коля смутился. Штабс-капитан беспокойнозаволновался. - Мамочка, мамочка! - подскочил он к ней, пушечка твоя, твоя, но пустьона будет у Илюши, потому что ему подарили, но она все равно что твоя,Илюшечка всегда тебе даст поиграть, она у вас пусть будет общая, общая... - Нет, не хочу, чтоб общая, нет, чтобы совсем моя была, а не Илюшина, -продолжала маменька, приготовляясь уже совсем заплакать. - Мама, возьми себе, вот возьми себе! - крикнул вдруг Илюша. -Красоткин, можно мне ее маме подарить? - обратился он вдруг с молящим видомк Красоткину, как бы боясь, чтобы тот не обиделся, что он его подарокдругому дарит. - Совершенно возможно! - тотчас же согласился Красоткин и, взяв пушечкуиз рук Илюши, сам и передал ее с самым вежливым поклоном маменьке. Та дажерасплакалась от умиления. - Илюшечка, милый, вот кто мамочку свою любит! - умиленно воскликнулаона и немедленно опять принялась катать пушку на своих коленях. - Маменька, дай я тебе ручку поцелую, - подскочил к ней супруг и тотчасже исполнил намерение. - И кто еще самый милый молодой человек, так вот этот добрый мальчик! -проговорила благодарная дама, указывая на Красоткина. - А пороху я тебе, Илюша, теперь сколько угодно буду носить. Мы теперьсами порох делаем. Боровиков узнал состав: двадцать четыре части селитры,десять серы и шесть березового угля, все вместе столочь, влить воды, смешатьв мягкость и протереть через барабанную шкуру - вот и порох. - Мне Смуров про ваш порох уже говорил, а только папа говорит, что этоне настоящий порох, - отозвался Илюша. - Как не настоящий? - покраснел Коля, - у нас горит. Я впрочем незнаю... - Нет-с, я ничего-с, - подскочил вдруг с виноватым видом штабс-капитан.- Я, правда, говорил, что настоящий порох не так составляется, но этоничего-с, можно и так-с. - Не знаю, вы лучше знаете. Мы в помадной каменной банке зажгли, славногорел, весь сгорел, самая маленькая сажа осталась. Но ведь это толькомякоть, а если протереть через шкуру... А впрочем вы лучше знаете, я незнаю... А Булкина отец выдрал за наш порох, ты слышал? - обратился он вдругк Илюше. - Слышал, - ответил Илюша. Он с бесконечным интересом и наслаждениемслушал Колю. - Мы целую бутылку пороху заготовили, он под кроватью и держал. Отецувидал. Взорвать, говорит, может. Да и высек его тут же. Хотел в гимназию наменя жаловаться. Теперь со мной его не пускают, теперь со мной никого непускают. Смурова тоже не пускают, у всех прославился, - говорят, что я"отчаянный", - презрительно усмехнулся Коля. - Это все с железной дорогиздесь началось. - Ах, мы слышали и про этот ваш пассаж! - воскликнул штабс-капитан, -как это вы там пролежали? И неужели вы так ничего совсем и не испугались,когда лежали под поездом. Страшно вам было-с? Штабс-капитан ужасно лисил пред Колей. - Н-не особенно! - небрежно отозвался Коля. - Репутацию мою пуще всегоздесь этот проклятый гусь подкузмил, - повернулся он опять к Илюше. Но хотьон и корчил рассказывая небрежный вид, а все еще не мог совладать с собою ипродолжал как бы сбиваться с тону. - Ах, я и про гуся слышал! - засмеялся, весь сияя, Илюша; - мнерассказывали, да я не понял, неужто тебя у судьи судили? - Самая безмозглая штука, самая ничтожная, из которой целого слона пообыкновению у нас сочинили, - начал развязно Коля. - Это я раз тут поплощади шел, а как раз пригнали гусей. Я остановился и смотрю на гусей.Вдруг один здешний парень, Вишняков, он теперь у Плотниковых рассыльнымслужит, смотрит на меня, да и говорит: "Ты чего на гусей глядишь?" Я смотрюна него: глупая, круглая харя, парню двадцать лет, я, знаете, никогда неотвергаю народа. Я люблю с народом... Мы отстали от народа - это аксиома -вы, кажется, изволите смеяться, Карамазов? - Нет, боже сохрани, я вас очень слушаю, - с самым простодушнейшимвидом отозвался Алеша, и мнительный Коля мигом ободрился. - Моя теория, Карамазов, ясна и проста, - опять радостна заспешил онтотчас же. - Я верю в народ и всегда рад отдать ему справедливость, ноотнюдь не балуя его, это sine qua... Да, ведь я про гуся. Вот обращаюсь я кэтому дураку и отвечаю ему: "А вот думаю, о чем гусь думает". Глядит он наменя совершенно глупо: "А об чем, говорит, гусь думает?" - "А вот видишь,говорю, телега с овсом стоит. Из мешка овес сыплется, а гусь шею протянулпод самое колесо и зерно клюет - видишь?" - "Это я оченно вижу", говорит."Ну так вот, говорю, если эту самую телегу чуточку теперь тронуть вперед -перережет гусю шею колесом или нет?" - "Беспременно, говорит, перережет", асам уж ухмыляется во весь рот, так весь и растаял. "Ну так пойдем, говорю,парень, давай". - "Давай", говорит. И недолго нам пришлось мастерить: Онэтак неприметно около узды стал, а я сбоку, чтобы гуся направить. А мужик нату пору зазевался, говорил с кем-то, так что совсем мне и не пришлосьнаправлять: прямо гусь сам собой так и вытянул шею за овсом, под телегу, подсамое колесо. Я мигнул парню, он дернул и - к-крак, так и переехало гусю шеюпополам! И вот надо ж так, что в ту ж секунду все мужики увидали нас, ну изагалдели разом: "Это ты нарочно!" - "Нет, не нарочно". - "Нет, нарочно!"Ну, галдят: "К мировому!" захватили и меня: "И ты тут, дескать, был, тыподсоблял, тебя весь базар знает!" А меня действительно почему-то весь базарзнает, - прибавил самолюбиво Коля. - Потянулись мы все к мировому, несут игуся. Смотрю, а парень мой струсил и заревел, право, ревет как баба. Агуртовщик кричит: "Этаким манером их, гусей, сколько угодно передавитьможно!" Ну, разумеется, свидетели. Мировой мигом кончил: за гуся отдатьгуртовщику рубль, а гуся пусть парень берет себе. Да впредь, чтобы такихшуток отнюдь не позволять себе. А парень все ревет как баба: "Это не я,говорит, это он меня наустил" - да на меня и показывает. Я отвечаю с полнымхладнокровием, что я отнюдь не учил, что я только выразил основную мысль иговорил лишь в проекте. Мировой Нефедов усмехнулся, да и рассердился сейчасна себя за то, что усмехнулся: "Я вас, говорит мне, сейчас же вашемуначальству аттестую, чтобы вы в такие проекты впредь не пускались, вместотого, чтобы за книгами сидеть и уроки ваши учить". Начальству-то он меня неаттестовал, это шутки, но дело действительно разнеслось и достигло ушейначальства: уши-то ведь у нас длинные! Особенно поднялся классикКолбасников, да Дарданелов опять отстоял. А Колбасников зол теперь у нас навсех как зеленый осел. Ты, Илюша, слышал, он ведь женился, взял у Михайловыхприданого тысячу рублей, а невеста рыловорот первой руки и последнейстепени. Третьеклассники тотчас же эпиграмму сочинили: Поразила весть третьеклассников, Что женился неряха Колбасников.Ну и там дальше очень смешно, я тебе потом принесу. Я про Дарданелованичего не говорю: человек с познаниями, с решительными познаниями. Этаких яуважаю, и вовсе не из-за того, что меня отстоял... - Однако ж ты сбил его на том, кто основал Трою! - ввернул вдругСмуров, решительно гордясь в эту минуту Красоткиным. Очень уж ему понравилсярассказ про гуся. - Неужто так и сбили-с? - льстиво подхватил штабс-капитан; - это прото, кто основал Трою-с? Это мы уже слышали, что сбили-с. Илюшенька мне тогдаже и рассказал-с... - Он, папа, все знает, лучше всех у нас знает! - подхватил и Илюшечка,- он ведь только прикидывается, что он такой, а он первый у нас ученик повсем предметам... Илюша с беспредельным счастьем смотрел на Колю. - Ну это о Трое вздор, пустяки. Я сам этот вопрос считаю пустым, - сгорделивою скромностью отозвался Коля. Он уже успел вполне войти в тон, хотявпрочем был и в некотором беспокойстве: он чувствовал, что находится вбольшом возбуждении и что о гусе, например, рассказал слишком уж от всегосердца, а между тем Алеша молчал все время рассказа и был серьезен, и вотсамолюбивому мальчику мало-по-малу начало уже скрести по сердцу: "не оттоголи де он молчит, что меня презирает, думая, что я его похвалы ищу? В такомслучае, если он осмеливается это думать, то я..." - Я считаю этот вопрос решительно пустым, - отрезал он еще разгорделиво. - А я знаю, кто основал Трою, - вдруг проговорил совсем неожиданно одиндоселе ничего почти еще не сказавший мальчик, молчаливый и видимозастенчивый, очень собою хорошенький, лет одиннадцати, по фамилии Карташов.Он сидел у самых дверей. Коля с удивлением и важностию поглядел на него.Дело в том, что вопрос: "Кто именно основал Трою?" решительно обратился вовсех классах в секрет, и чтобы проникнуть его, надо было прочесть уСмарагдова. Но Смарагдова ни у кого кроме Коли не было. И вот раз мальчикКарташов потихоньку, когда Коля отвернулся, поскорей развернул лежащегомежду его книгами Смарагдова и прямо попал на то место, где говорилось обоснователях Трои. Случилось это довольно уже давно, но он все как-токонфузился и не решался открыть публично, что и он знает, кто основал Трою,опасаясь, чтобы не вышло чего-нибудь и чтобы не сконфузил его как-нибудь заэто Коля. А теперь вдруг почему-то не утерпел и сказал. Да и давно емухотелось. - Ну, кто же основал? - надменно и свысока повернулся к нему Коля, ужепо лицу угадав, что тот действительно знает, и, разумеется, тотчас жеприготовившись ко всем последствиям. В общем настроении произошел чтоназывается диссонанс. - Трою основали Тевкр, Дардан, Иллюс и Трос, - разом отчеканил мальчики в один миг весь покраснел, так покраснел, что на него жалко сталосмотреть. Но мальчики все на него глядели в упор, глядели целую минуту, ипотом вдруг все эти глядящие в упор глаза разом повернулись к Коле. Тот спрезрительным хладнокровием все еще продолжал обмеривать взглядом дерзкогомальчика: - То есть как же это они основали? - удостоил он наконец проговорить, -да и что значит вообще основать город или государство? Что ж: они пришли ипо кирпичу положили что ли? Раздался смех. Виноватый мальчик из розового стал пунцовым. Он молчал,он готов был заплакать. Коля выдержал его так еще с минутку. - Чтобы толковать о таких исторических событиях, как основаниенациональности, надо прежде всего понимать, что это значит, - строгоотчеканил он в назидание. - Я впрочем не придаю всем этим бабьим сказкамважности, да и вообще всемирную историю не весьма уважаю, - прибавил онвдруг небрежно, обращаясь уже ко всем вообще. - Это всемирную-то историю-с? - с каким-то вдруг испугом осведомилсяштабс-капитан. - Да, всемирную историю. Изучение ряда глупостей человеческих, итолько. Я уважаю одну математику и естественные, - сфорсил Коля и мелькомглянул на Алешу: его только одного мнения он здесь и боялся. Но Алеша всемолчал и был все попрежнему серьезен. Если бы сказал что-нибудь сейчасАлеша, на том бы оно и покончилось, но Алеша смолчал, а "молчание его моглобыть презрительным", и Коля раздражился уже совсем. - Опять эти классические теперь у нас языки: одно сумасшествие и ничегобольше... Вы опять, кажется, не согласны со мной, Карамазов? - Не согласен, - сдержанно улыбнулся Алеша. - Классические языки, если хотите все мое о них мнение - этополицейская мера, вот для чего единственно они заведены, - мало-по-малуначал вдруг опять задыхаться Коля, - они заведены потому, что скучны, ипотому, что отупляют способности. Было скучно, так вот как сделать, чтоб ещебольше было скуки? Было бестолково, так как сделать, чтобы стало ещебестолковее? Вот и выдумали классические языки. Вот мое полное о них мнениеи, надеюсь, что я никогда не изменю его, - резко закончил Коля. На обеихщеках его показалось по красной точке румянца. - Это правда, - звонким и убежденным голоском согласился вдруг прилежнослушавший Смуров. - А сам первый по латинскому языку! - вдруг крикнул из толпы одинмальчик. - Да, папа, он сам говорит, а сам у нас первый по латинскому в классе,- отозвался и Илюша. - Что ж такое? - счел нужным оборониться Коля, хотя ему очень приятнабыла и похвала. - Латынь я зубрю, потому что надо, потому что я обещалсяматери кончить курс, а по-моему, за что взялся, то уж делать хорошо, но вдуше глубоко презираю классицизм и всю эту подлость... Не соглашаетесь,Карамазов? - Ну зачем же "подлость"? - усмехнулся опять Алеша. - Да помилуйте, ведь классики все переведены на все языки, стало бытьвовсе не для изучения классиков понадобилась им латынь, а единственно дляполицейских мер и для отупления способностей. Как же после того не подлость? - Ну кто вас этому всему научил? - воскликнул удивленный наконец Алеша. - Во-первых, я и сам могу понимать, без научения, а во-вторых, знайте,вот это же самое, что я вам сейчас толковал про переведенных классиков,говорил вслух всему третьему классу сам преподаватель Колбасников... - Доктор приехал! - воскликнула вдруг все время молчавшая Ниночка. Действительно к воротам дома подъехала принадлежащая г-же Хохлаковойкарета. Штабс-капитан, ждавший все утро доктора, сломя голову бросился кворотам встречать его. "Маменька" подобралась и напустила на себя важности.Алеша подошел к Илюше и стал оправлять ему подушку. Ниночка, из своихкресел, с беспокойством следила за тем, как он оправляет постельку. Мальчикиторопливо стали прощаться, некоторые из них пообещались зайти вечером. Колякрикнул Перезвона, и тот соскочил с постели. - Я не уйду, не уйду! - проговорил впопыхах Коля Илюше, я пережду всенях и приду опять, когда уедет доктор, приду с Перезвоном. Но уже доктор входил - важная фигура в медвежьей шубе, с длиннымитемными бакенбардами и с глянцевито выбритым подбородком. Ступив черезпорог, он вдруг остановился, как бы опешив: ему верно показалось, что он нетуда зашел: "что это? Где я?" пробормотал он, не скидая с плеч шубы и неснимая котиковой фуражки с котиковым же козырьком с своей головы. Толпа,бедность комнаты, развешанное в углу на веревке белье сбили его с толку.Штабс-капитан согнулся пред ним в три погибели. - Вы здесь-с, здесь-с, - бормотал он подобострастно, - вы здесь-с, уменя-с, вам ко мне-с... - Сне-ги-рев? - произнес важно и громко доктор. - Господин Снегирев -это вы? - Это я-с! - А! Доктор еще раз брезгливо оглядел комнату и сбросил с себя шубу. Всем вглаза блеснул важный орден на шее. Штабс-капитан подхватил на лету шубу, адоктор снял фуражку. - Где же пациент? - спросил он громко и настоятельно.