II. Больная ножка

Первое из этих дел было в доме г-жи Хохлаковой, и он поспешил туда,чтобы покончить там поскорее и не опоздать к Мите. Г-жа Хохлакова уже тринедели как прихварывала: у ней отчего-то вспухла нога, и она хоть не лежалав постели, но все равно, днем, в привлекательном, но пристойном дезабильеполулежала у себя в будуаре на кушетке. Алеша как-то раз заметил про себя сневинною усмешкой, что г-жа Хохлакова, несмотря на болезнь свою, стала почтищеголять: явились какие-то наколочки, бантики, распашеночки, и он смекалпочему это так, хотя и гнал эти мысли как праздные. В последние два месяцаг-жу Хохлакову стал посещать, между прочими ее гостями, молодой человекПерхотин. Алеша не заходил уже дня четыре, и, войдя в дом, поспешил былопрямо пройти к Лизе, ибо у ней и было его дело, так как Лиза еще вчераприслала к нему девушку с настоятельною просьбой немедленно к ней придти "поочень важному обстоятельству", что, по некоторым причинам, заинтересовалоАлешу. Но пока девушка ходила к Лизе докладывать, г-жа Хохлакова уже узналаот кого-то о его прибытии и немедленно прислала попросить его к себе "наодну только минутку". Алеша рассудил, что лучше уж удовлетворить спервапросьбу мамаши, ибо та будет поминутно посылать к Лизе, пока он будет у тойсидеть. Г-жа Хохлакова лежала на кушетке, как-то особенно празднично одетаяи видимо в чрезвычайном нервическом возбуждении. Алешу встретила крикамивосторга. - Век[AACUTE], век[AACUTE], целые век[AACUTE] не видала вас! Целуюнеделю, помилуйте, ах, впрочем вы были всего четыре дня назад, в среду. Вы кLise, я уверена, что вы хотели пройти к ней прямо на цыпочках, чтоб я неслыхала. Милый, милый Алексей, Федорович, если бы вы знали, как она менябеспокоит! Но это потом. Это хоть и самое главное, но это потом. МилыйАлексей Федорович, я вам доверяю мою Лизу вполне. После смерти старца Зосимы- упокой господи его душу! (она перекрестилась), после него я смотрю на васкак на схимника, хотя вы и премило носите ваш новый костюм. Где это выдостали здесь такого портного? Но нет, нет, это не главное, это потом.Простите, что я вас называю иногда Алешей, я старуха, мне все позволено, -кокетливо улыбнулась она, - но это тоже потом. Главное, мне бы не забыть проглавное. - Пожалуста, напомните мне сами, чуть я заговорюсь, а вы скажите:"а главное?" Ах, почему я знаю, что теперь главное! - С тех пор как Liseвзяла у вас назад свое обещание, - свое детское обещание, Алексей Федорович,- выйти за вас замуж, то вы конечно поняли, что все это была лишь детскаяигривая фантазия больной девочки, долго просидевшей в креслах, - слава богу,она теперь уже ходит. Этот новый доктор, которого Катя выписала из Москвыдля этого несчастного вашего брата, которого завтра... Ну что об завтрашнем!Я умираю от одной мысли об завтрашнем! Главное же от любопытства... Однимсловом, этот доктор вчера был у нас и видел Lise... Я ему пятьдесят рублейза визит заплатила. Но это все не то, опять не то... Видите, я уж совсемтеперь сбилась. Я тороплюсь. Почему я тороплюсь? Я не знаю. Я ужасноперестаю теперь знать. Для меня все смешалось в какой-то комок. Я боюсь, чтовы возьмете и выпрыгнете от меня от скуки, и я вас только и видела. Ах, божемой! что же мы сидим, и во-первых, - кофе, Юлия, Глафира, кофе! Алеша поспешно поблагодарил и объявил, что он сейчас только пил кофе. - У кого? - У Аграфены Александровны. - Это... это у этой женщины! Ах, это она всех погубила, а впрочем я незнаю, говорят, она стала святая, хотя и поздно. Лучше бы прежде, когда надобыло, а теперь что ж, какая же польза? Молчите, молчите. Алексей Федорович,потому что я столько хочу сказать, что, кажется, так ничего и не скажу. Этотужасный процесс... я непременно поеду, я готовлюсь, меня внесут в креслах, ипри том я могу сидеть, со мной будут люди, и вы знаете, ведь я в свидетелях.Как я буду говорить, как я буду говорить! Я не знаю, что я буду говорить.Надо ведь присягу принять, ведь так, так? - Так, но не думаю, чтобы вам можно было явиться. - Я могу сидеть; ах, вы меня сбиваете! Этот процесс, этот дикийпоступок, и потом все идут в Сибирь, другие женятся, и все это быстро,быстро, и все меняется, и наконец ничего, все старики и в гроб смотрят. Ну ипусть, я устала. Эта Катя - cette charmante personne, она разбила все моинадежды: теперь она пойдет за одним вашим братом в Сибирь, а другой ваш братпоедет за ней и будет жить в соседнем городе, и все будут мучить друг друга.Меня это с ума сводит, а главное эта огласка: во всех газетах в Петербурге ив Москве миллион раз писали. Ах да, представьте себе, и про меня написали,что я была "милым другом" вашего брата, я не хочу проговорить гадкое слово,представьте себе, ну представьте себе! - Этого быть не может! Где же и как написали? - Сейчас покажу. Вчера получила - вчера и прочла. Вот здесь в газетеСлухи, в петербургской. Эти Слухи стали издаваться с нынешнего года, яужасно люблю слухи, и подписалась, и вот себе на голову: вот они какиеоказались слухи. Вот здесь, вот в этом месте, читайте. И она протянула Алеше газетный листок, лежавший у ней под подушкой. Она не то что была расстроена, она была как-то вся разбита идействительно может быть у ней все в голове свернулось в комок. Газетноеизвестие было весьма характерное и, конечно, должно было на нее оченьщекотливо подействовать, но она, к своему счастью может быть, не способнабыла в сию минуту сосредоточиться на одном пункте, а потому чрез минутумогла забыть даже и о газете и перескочить совсем на другое. Про то же, чтоповсеместно по всей России уже прошла слава об ужасном процессе, Алеша зналдавно и, боже, какие дикие известия и корреспонденции успел он прочесть заэти два месяца, среди других верных известий, о своем брате, о Карамазовыхвообще и даже о себе самом. В одной газете даже сказано было, что он отстраху после преступления брата посхимился и затворился; в другой этоопровергали и писали, напротив, что он вместе со старцем своим Зосимойвзломали монастырский ящик и "утекли из монастыря". Теперешнее же известие вгазете Слухи озаглавлено было: "Из Скотопригоньевска (увы, так называетсянаш городок, я долго скрывал его имя), к процессу Карамазова". Оно былокоротенькое, и о г-же Хохлаковой прямо ничего не упоминалось, да и вообщевсе имена были скрыты. Извещалось лишь, что преступник, которого с такимтреском собираются теперь судить, отставной армейский капитан, нахальногопошиба, лентяй и крепостник, то и дело занимался амурами и особенно влиял нанекоторых "скучающих в одиночестве дам". Одна де такая дама из "скучающихвдовиц", молодящаяся, хотя уже имеющая взрослую дочь, до того импрельстилась, что всего только за два часа до преступления предлагала емутри тысячи рублей с тем, чтоб он тотчас же бежал с нею на золотые прииски.Но злодей предпочел де лучше убить отца и ограбить его именно на три жетысячи, рассчитывая сделать это безнаказанно, чем тащиться в Сибирь ссорокалетними прелестями своей скучающей дамы. Игривая корреспонденция эта,как и следует, заканчивалась благородным негодованием насчетбезнравственности отцеубийства и бывшего крепостного права. Прочтя слюбопытством. Алеша свернул листок и передал его обратно г-же Хохлаковой. - Ну как же не я? - залепетала она опять, - ведь это я, я почти за часпредлагала ему золотые прииски и вдруг "сорокалетние прелести"! Да разве язатем? Это он нарочно! Прости ему вечный судья за сорокалетние прелести, каки я прощаю, но ведь это... ведь это знаете кто? Это ваш друг Ракитин. - Может быть, - сказал Алеша, - хотя я ничего не слыхал. - Он, он, а не может быть! Ведь я его выгнала... Ведь вы знаете всю этуисторию? - Я знаю, что вы его пригласили не посещать вас впредь, но за чтоименно - этого я... от вас по крайней мере не слыхал. - А стало быть от него слышали! Что ж он бранит меня, очень бранит? - Да, он бранит, но ведь он всех бранит. Но за что вы ему отказали - яи от него не слыхал. Да и вообще я очень редко с ним теперь встречаюсь. Мыне друзья. - Ну, так я вам это все открою и, нечего делать, покаюсь, потому чтотут есть одна черта, в которой я может быть сама виновата. Только маленькая,маленькая черточка, самая маленькая, так что может быть ее и нет вовсе.Видите, голубчик мой (г-жа Хохлакова вдруг приняла какой-то игривый вид, ина устах ее замелькала милая, хотя и загадочная улыбочка), видите, яподозреваю... вы меня простите, Алеша, я вам как мать... о, нет, нет,напротив, я к вам теперь как к моему отцу... потому что мать тут совсем неидет... Ну, все равно как к старцу Зосиме на исповеди, и это самое верное,это очень подходит: назвала же я вас давеча схимником, - ну так вот этотбедный молодой человек, ваш друг Ракитин (о, боже, я просто на него не могусердиться! Я сержусь и злюсь, но не очень), одним словом, этотлегкомысленный молодой человек, вдруг, представьте себе, кажется, вздумал вменя влюбиться. Я это потом, потом только вдруг приметила, но вначале, т. е.с месяц назад, он стал бывать у меня чаще, почти каждый день, хотя и преждемы были знакомы. Я ничего не знаю... и вот вдруг меня как бы озарило, и яначинаю, к удивлению, примечать. Вы знаете, я уже два месяца тому началапринимать этого скромного, милого и достойного молодого человека, ПетраИльича Перхотина, который здесь служит. Вы столько раз его встречали сами. Ине правда ли, он достойный, серьезный. Приходит он в три дня раз, а некаждый день (хотя пусть бы и каждый день), и всегда так хороша одет, ивообще я люблю молодежь, Алеша, талантливую, скромную, вот как вы, а у негопочти государственный ум, он так мило говорит, и я непременно, непременнобуду просить за него. Это будущий дипломат. Он в тот ужасный день меня почтиот смерти спас, придя ко мне ночью. Ну, а ваш друг Ракитин приходит всегда втаких сапогах и протянет их по ковру... одним словом, он начал мне дажечто-то намекать, а вдруг один раз, уходя, пожал мне ужасно крепко руку.Только что он мне пожал руку, как вдруг у меня разболелась нога. Он и преждевстречал у меня Петра Ильича, и, верите ли, все шпыняет его, все шпыняет,так и мычит на него за что-то. Я только смотрю на них обоих, как онисойдутся, а внутри смеюсь. Вот вдруг я сижу одна, т. е. нет, я тогда ужлежала, вдруг я лежу одна, Михаил Иванович и приходит и, представьте,приносит свои стишки, самые коротенькие, на мою больную ногу, т. е. описал встихах мою больную ногу, Постойте, как это: Эта ножка, эта ножка Разболелася немножко...или как там, - вот никак не могу стихов запомнить, - у меня тут лежат, -ну я вам потом покажу, только прелесть, прелесть, и, знаете, не об однойтолько ножке, а и нравоучительное, с прелестною идеей, только я ее забыла,одним словом, прямо в альбом. Ну, я, разумеется, поблагодарила, и он былвидима польщен. Не успела поблагодарить, как вдруг входит и Петр Ильич, аМихаил Иванович вдруг насупился как ночь. Я уж вижу, что Петр Ильич ему вчем-то помешал, потому что Михаил Иванович непременно что-то хотел сказатьсейчас после стихов, я уж предчувствовала, а Петр Ильич и вошел. Я вдругПетру Ильичу стихи и показываю, да и не говорю кто сочинил. Но я уверена, яуверена, что он сейчас догадался, хотя и до сих пор не признается, аговорит, что не догадался; но это он нарочно. Петр Ильич тотчас захохотал иначал критиковать: - дрянные, говорит, стишенки, какой-нибудь семинаристнаписал, - да, знаете, с таким азартом, с таким азартом! Тут ваш другвместо того, чтобы рассмеяться, вдруг совсем и взбесился... Господи, ядумала, они подерутся: "Это я, говорит, написал. Я, говорит, написал вшутку, потому что считаю за низость писать стихи... Только стихи моихороши. Вашему Пушкину за женские ножки монумент хотят ставить, а у меня снаправлением, а вы сами, говорит, крепостник; вы, говорит, никакойгуманности не имеете, вы никаких теперешних просвещенных чувств нечувствуете, вас не коснулось развитие, вы, говорит. чиновник и взяткиберете!" Тут уж я начала кричать и молить их. А Петр Ильич, вы знаете,такой не робкий, и вдруг принял самый благородный тон: смотрит на негонасмешливо, слушает и извиняется: "я, говорит, не знал. Если б я знал, я быне сказал, я бы, говорит, похвалил... Поэты, говорит, все такраздражительны"... Одним словом, такие насмешки под видом самогоблагородного тона. Это он мне сам потом объяснил, что это все былинасмешки, а я думала он и в самом деле. Только вдруг я лежу, как вот теперьпред вами, и думаю: будет или не будет благородно, если я Михаила Ивановичавдруг прогоню за то, что неприлично кричит у меня в доме на моего гостя? Ивот верите ли: лежу, закрыла глаза и думаю: будет или не будет благородно,и не могу решить, и мучаюсь, мучаюсь, и сердце бьется: крикнуть аль некрикнуть? Один голос говорит: кричи, а другой говорит: нет, не кричи!Только что этот другой голос сказал, я вдруг и закричала и вдруг упала вобморок. Ну, тут, разумеется, шум. Я вдруг встаю и говорю МихаилуИвановичу: мне горько вам объявить, но я не желаю вас более принимать вмоем доме. Так и выгнала. Ах, Алексей Федорович! я сама знаю, что скверносделала, я все лгала, я вовсе на него не сердилась, но мне вдруг, главноевдруг, показалось, что это будет так хорошо, эта сцена... Только верите ли,эта сцена все-таки была натуральна, потому что я даже расплакалась, инесколько дней потом плакала, а потом вдруг после обеда все и позабыла. Вотон и перестал ходить уже две недели, я и думаю: да неужто ж он совсем непридет? Это еще вчера, а вдруг к вечеру приходят эти Слухи. Прочла иахнула, ну кто же написал, это он написал, пришел тогда домой, сел - инаписал; послал - и напечатали. Ведь это две недели как было. Только,Алеша, ужас я что говорю, а вовсе не говорю об чем надо? Ах, самоговорится! - Мне сегодня ужасно как нужно поспеть во-время к брату, - пролепеталбыло Алеша. - Именно, именно! Вы мне все напомнили! Послушайте, что такое афект? - Какой афект? - удивился Алеша. - Судебный афект. Такой афект, за который все прощают. Что бы вы нисделали - вас сейчас простят. - Да вы про что это? - А вот про что: эта Катя... Ах это милое, милое существо, только яникак не знаю, в кого она влюблена. Недавно сидела у меня, и я ничего немогла выпытать. Тем более, что сама начинает со мною теперь такповерхностно, одним словом, все об моем здоровье и ничего больше, и дажетакой тон принимает, а я и сказала себе: ну и пусть, ну и бог с вами... Ахда, ну так вот этот афект: этот доктор и приехал. Вы знаете, что приехалдоктор? Ну как вам не знать, который узнает сумасшедших, вы же и выписали,то есть не вы, а Катя. Все Катя! ну так видите: Сидит человек совсем несумасшедший, только вдруг у него афект. Он и помнит себя и знает что делает,а между тем он в афекте. Ну так вот и с Дмитрием Федоровичем наверно былафект. Это как новые суды открыли, так сейчас и узнали про афект. Этоблагодеяние новых судов. Доктор этот был и расспрашивает меня про тот вечер,ну про золотые прииски: каков дескать он тогда был? Как же не в афекте:пришел и кричит: денег, денег, три тысячи, давайте три тысячи, а потом пошели вдруг убил. Не хочу, говорит, не хочу убивать, и вдруг убил. Вот за это-тосамое его и простят, что противился, а убил. - Да ведь он же не убил, - немного резко прервал Алеша. Беспокойство инетерпение одолевали его все больше и больше. - Знаю, это убил тот старик Григорий... - Как Григорий? - вскричал Алеша. - Он, он, это Григорий. Дмитрий Федорович как ударил его, так он лежал,а потом встал, видит дверь отворена, пошел и убил Федора Павловича. - Да зачем, зачем? - А получил афект. Как Дмитрий Федорович ударил его по голове, оночнулся и получил афект, пошел и убил. А что он говорит сам, что не убил,так этого он может и не помнит. Только видите ли: Лучше, гораздо лучшебудет, если Дмитрий Федорович убил. Да это так и было, хоть я и говорю, чтоГригорий, но это наверно Дмитрий Федорович, и это гораздо, гораздо лучше!Ах, не потому лучше, что сын отца убил, я не хвалю, дети, напротив, должныпочитать родителей, а только все-таки лучше, если это он, потому что вамтогда и плакать нечего, так как он убил себя не помня, или лучше сказать,все помня, но не зная, как это с ним сделалось. Нет, пусть они его простят;это так гуманно, и чтобы видели благодеяние новых судов, а я-то и не знала,а говорят, это уже давно, и как я вчера узнала, то меня это так поразило,что я тотчас же хотела за вами послать; и потом, коли его простят, то прямоего из суда ко мне обедать, а я созову знакомых, и мы выпьем за новые суды.Я не думаю, чтоб он был опасен, притом я позову очень много гостей, так чтоего можно всегда вывести, если он что-нибудь, а потом он может где-нибудь вдругом городе быть мировым судьей или чем-нибудь, потому что те, которыесами перенесли несчастие, всех лучше судят. А главное, кто ж теперь не вафекте, вы, я, все в афекте, и сколько примеров: сидит человек, поет романс,вдруг ему что-нибудь не понравилось, взял пистолет и убил кого попало, а затем ему все прощают. Я это недавно читала, и все доктора подтвердили.Доктора теперь подтверждают, все подтверждают. Помилуйте, у меня Lise вафекте, я еще вчера от нее плакала, третьего дня плакала, а сегодня идогадалась, что это у ней просто афект. Ox, Lise меня так огорчает! Я думаю,она совсем помешалась. Зачем она вас позвала? Она вас позвала, или вы сами кней пришли? - Да, она звала, и я пойду сейчас к ней, - встал было решительно Алеша. - Ах милый, милый Алексей Федорович, тут-то может быть и самое главное,- вскрикнула г-жа Хохлакова, вдруг заплакав. - Бог видит, что я вам искреннодоверяю Lise, и это ничего, что она вас тайком от матери позвала. Но ИвануФедоровичу, вашему брату, простите меня, я не могу доверить дочь мою с такоюлегкостью, хотя и продолжаю считать его за самого рыцарского молодогочеловека. А представьте, он вдруг и был у Lise, а я этого ничего и не знала. - Как? Что? Когда? - ужасно удивился Алеша. Он уж не садился и слушалстоя. - Я вам расскажу, я для этого-то может быть вас и позвала, потому что яуж и не знаю, для чего вас позвала. Вот что: Иван Федорович был у меня всегодва раза по возвращении своем из Москвы, первый раз пришел как знакомыйсделать визит, а в другой раз, это уже недавно, Катя у меня сидела, он изашел, узнав что она у меня. Я, разумеется, и не претендовала на его частыевизиты, зная, сколько у него теперь и без того хлопот, vous comprenez, cetteaffaire et la mort terrible de votre papa, только вдруг узнаю, что он былопять, только не у меня, а у Lise, это уже дней шесть тому, пришел, просиделпять минут и ушел. А узнала я про это целых три дня спустя от Глафиры, такчто это меня вдруг фрапировало. Тотчас призываю Lise, а она смеется: он,дескать, думал, что вы спите, и зашел ко мне спросить о вашем здоровье.Конечно, оно так и было. Только Lise, Lise, о боже, как она меня огорчает!Вообразите, вдруг с ней в одну ночь - это четыре дня тому, сейчас послетого, как вы в последний раз были и ушли - вдруг с ней ночью припадок, крик,визг, истерика! Отчего у меня никогда не бывает истерики? Затем на другойдень припадок, а потом и на третий день, и вчера, и вот вчера этот афект. Аона мне вдруг кричит: "Я ненавижу Ивана Федоровича, я требую, чтобы вы егоне принимали, чтобы вы ему отказали от дома!" Я обомлела при такойнеожиданности и возражаю ей: с какой же стати буду я отказывать такомудостойному молодому человеку и притом с такими познаниями и с такимнесчастьем, потому что все-таки все эти истории - ведь это несчастье, а несчастие, не правда ли? Она вдруг расхохоталась над моими словами и так,знаете, оскорбительно. Ну я рада, думаю, что рассмешила ее, и припадкитеперь пройдут, тем более, что я сама хотела отказать Ивану Федоровичу застранные визиты без моего согласия и потребовать объяснения. Только вдругсегодня утром Лиза проснулась и рассердилась на Юлию и, представьте, ударилаее рукой по лицу. Но ведь это монструозно, я с моими девушками на вы. Ивдруг чрез час она обнимает и целует у Юлии ноги. Ко мне же прислаласказать, что не придет ко мне вовсе и впредь никогда не хочет ходить, акогда я сама к ней потащилась, то бросилась меня целовать и плакать и целуятак и выпихнула вон, ни слова не говоря, так что я так ничего и не узнала.Теперь, милый Алексей Федорович, на вас все мои надежды и, конечно, судьбавсей моей жизни в ваших руках. Я вас просто прошу пойти к Lise, разузнать уней все, как вы только один умеете это сделать, и придти рассказать мне,мне, матери, потому что, вы понимаете, я умру, я просто умру, если все этобудет продолжаться, или убегу из дома. Я больше не могу, у меня естьтерпение, но я могу его лишиться, и тогда... и тогда будут ужасы. Ах, божемой, наконец-то Петр Ильич! - вскрикнула, вся вдруг просияв г-жа Хохлакова,завидя входящего Петра Ильича Перхотина. - Опоздали, опоздали! Ну что,садитесь, говорите, решайте судьбу, ну что ж этот адвокат? Куда же вы,Алексей Федорович? - Я к Lise. - Ах, да! Так вы не забудете, не забудете, о чем я вас просила? Тутсудьба, судьба! - Конечно не забуду, если только можно... но я так опоздал, -пробормотал, поскорее ретируясь, Алеша. - Нет наверно, наверно заходите, а не "если можно", иначе я умру! -прокричала вслед ему г-жа Хохлакова, но Алеша уже вышел из комнаты.