IX. Увезли Митю

Когда подписан был протокол, Николай Парфенович торжественно обратилсяк обвиняемому и прочел ему "Постановление", гласившее, что такого-то года итакого-то дня, там-то, судебный следователь такого-то окружного суда,допросив такого-то (то есть Митю) в качестве обвиняемого в том-то и в том-то(все вины были тщательно прописаны) и принимая во внимание, что обвиняемый,не признавая себя виновным во взводимых на него преступлениях, ничего воправдание свое не представил, а между тем свидетели (такие-то) иобстоятельства (такие-то) его вполне уличают, руководствуясь такими-то итакими-то статьями Уложения о Наказаниях, и т. д. постановил: для пресечениятакому-то (Мите) способов уклониться от следствия и суда, заключить его втакой-то тюремный замок, о чем обвиняемому объявить, а копию сегопостановления товарищу прокурора сообщить и т. д" и т. д. Словом Митеобъявили, что он от сей минуты арестант, и что повезут его сейчас в город,где и заключат в одно очень неприятное место. Митя, внимательно выслушав,вскинул только плечами. - Что ж, господа, я вас не виню, я готов... Понимаю, что вам ничегоболее не остается. Николай Парфенович мягко изъяснил ему, что свезет его тотчас жестановой пристав Маврикий Маврикиевич, который как раз теперь тутслучился... - Стойте, - перебил вдруг Митя и с каким-то неудержимым чувствомпроизнес, обращаясь ко всем в комнате: - господа, все мы жестоки, все мыизверги, все плакать заставляем людей, матерей и грудных детей, но из всех -пусть уж так будет решено теперь - из всех я самый подлый гад! Пусть! Каждыйдень моей жизни я, бия себя в грудь, обещал исправиться и каждый день творилвсе те же пакости. Понимаю теперь, что на таких, как я, нужен удар, ударсудьбы, чтоб захватить его как в аркан и скрутить внешнею силой. Никогда,никогда не поднялся бы я сам собой! Но гром грянул. Принимаю муку обвиненияи всенародного позора моего, пострадать хочу и страданием очищусь! Ведьможет быть и очищусь, господа, а? Но услышьте однако в последний раз: вкрови отца моего неповинен! Принимаю казнь не за то, что убил его, а за то,что хотел убить и может быть в самом деле убил бы... Но все-таки я намерен свами бороться и это вам возвещаю. Буду бороться с вами до последнего конца,а там, решит бог! Прощайте, господа, не сердитесь, что я за допросом кричална вас, о, я был тогда еще так глуп... Чрез минуту я арестант и теперь, впоследний раз, Дмитрий Карамазов, как свободный еще человек, протягивает вамсвою руку. Прощаясь с вами, с людьми прощусь!.. Голос его задрожал, и он действительно протянул было руку, но НиколайПарфенович, всех ближе к нему находившийся, как-то вдруг, почти судорожнымкаким-то жестом, припрятал свои руки назад. Митя мигом заметил это ивздрогнул. Протянутую руку свою тотчас же опустил. - Следствие еще не заключилось, - залепетал Николай Парфенович,несколько сконфузясь, - продолжать будем еще в городе, и я конечно с моейстороны готов вам пожелать всякой удачи... к вашему оправданию... Собственноже вас, Дмитрий Федорович, я всегда наклонен считать за человека так-сказатьболее несчастного, чем виновного... Мы вас все здесь, если только осмелюсьвыразиться от лица всех, все мы готовы признать вас за благородного в основесвоей молодого человека, но увы! увлеченного некоторыми страстями в степенинесколько излишней... Маленькая фигурка Николая Парфеновича выразила под конец речи самуюполную сановитость. У Мити мелькнуло было вдруг, что вот этот "мальчик"сейчас возьмет его под руку, уведет в другой угол и там возобновит с нимнедавний еще разговор их о "девочках". Но мало ли мелькает совсемпосторонних и неидущих к делу мыслей иной раз даже у преступника, ведомогона смертную казнь. - Господа, вы добры, вы гуманны, - могу я видеть ее, проститься впоследний раз? - спросил Митя. - Без сомнения, но в видах... одним словом теперь уж нельзя не вприсутствии... - Пожалуй присутствуйте! Привели Грушеньку, но прощание состоялось короткое, малословное иНиколая Парфеновича не удовлетворившее. Грушенька глубоко поклонилась Мите. - Сказала тебе, что твоя, и буду твоя, пойду с тобой на век, куда бытебя ни решили. Прощай, безвинно погубивший себя человек! Губки ее вздрогнули, слезы потекли из глаз. - Прости, Груша, меня за любовь мою, за то что любовью моею и тебясгубил! Митя хотел и еще что-то сказать, но вдруг сам прервал и вышел. Кругомнего тотчас же очутились люди, не спускавшие с него глаз. Внизу у крылечка,к которому он с таким громом подкатил вчера на Андреевой тройке, стояли ужеготовые две телеги. Маврикий Маврикиевич, приземистый плотный человек, собрюзглым лицом, был чем-то раздражен, каким-то внезапно случившимсябеспорядком, сердился и кричал. Как-то слишком уже сурово пригласил он Митювзлезть на телегу. "Прежде, как я в трактире поил его, совсем было другоелицо у человека", подумал Митя влезая. С крылечка спустился вниз и ТрифонБорисович. У ворот столпились люди, мужики, бабы, ямщики, все уставились наМитю. - Прощайте, божьи люди! - крикнул им вдруг с телеги Митя. - И нас прости, - раздались два-три голоса. - Прощай и ты, Трифон Борисыч! Но Трифон Борисыч даже не обернулся, может быть уж очень был занят. Онтоже чего-то кричал и суетился. Оказалось, что на второй телеге, на которойдолжны были сопровождать Маврикия Маврикиевича двое сотских, еще не все былов исправности. Мужиченко, которого нарядили было на вторую тройку, натягивалзипунишко и крепко спорил, что ехать не ему, а Акиму. Но Акима не было; заним побежали; мужиченко настаивал и молил обождать. - Ведь это народ-то у нас, Маврикий Маврикиевич, совсем без стыда! -восклицал Трифон Борисыч. - Тебе Аким третьего дня дал четвертак денег, тыих пропил, а теперь кричишь. Доброте только вашей удивляюсь с нашим подлымнародом, Маврикий Маврикиевич, только это одно скажу! - Да зачем нам вторую тройку? - вступился было Митя, - поедем на одной,Маврикий Маврикич, небось не взбунтуюсь, не убегу от тебя, к чему конвой! - А извольте, сударь, уметь со мной говорить, если еще не научены, явам не ты, не извольте тыкать-с, да и советы на другой раз сберегите... -свирепо отрезал вдруг Мите Маврикий Маврикиевич, точно обрадовался сердцесорвать. Митя примолк. Он весь покраснел. Чрез мгновение ему стало вдруг оченьхолодно. Дождь перестал, но мутное небо все было обтянуто облаками, дулрезкий ветер прямо в лицо. "Озноб что ли со мной", подумал Митя, передернувплечами. Наконец влез в телегу и Маврикий Маврикиевич, уселся грузно, широкои, как бы не заметив, крепко потеснил собою Митю. Правда, он был не в духе,и ему сильно не нравилось возложенное на него поручение. - Прощай, Трифон Борисыч! - крикнул опять Митя, и сам почувствовал, чтоне от добродушия теперь закричал, а со злости, против воли крикнул. НоТрифон Борисыч стоял гордо, заложив назад обе руки и прямо уставясь на Митю,глядел строго и сердито и Мите ничего не ответил. - Прощайте, Дмитрий Федорович, прощайте! - раздался вдруг голосКалганова. вдруг откуда-то выскочившего. Подбежав к телеге, он протянул Митеруку. Был он без фуражки. Митя успел еще схватить и пожать его руку. - Прощай, милый человек, не забуду великодушия! - горячо воскликнул он.Но телега тронулась, и руки их разнялись. Зазвенел колокольчик - увезлиМитю. А Калганов забежал в сени, сел в углу, нагнул голову, закрыл рукамилицо и заплакал, долго так сидел и плакал, - плакал, точно был еще маленькиймальчик, а не двадцатилетний уже молодой человек. О, он верил в виновностьМити почти вполне! "Что же это за люди, какие же после того могут бытьлюди!" бессвязно восклицал он в горьком унынии, почти в отчаянии. Нехотелось даже и жить ему в ту минуту на свете. "Стоит ли, стоит ли!"восклицал огорченный юноша. ----------------