Специфика византийско-азиатского синтеза

Существенно иные факторы и детерминанты определили проблемное поле развития русской политической мысли. Специфика исторического развития Северо-Восточной Руси (Московии), которая стала ядром формирующегося русского централизованного государства, определяется уникальным византийско-азиатским цивилизационным синтезом, соединившим культурно-политические традиции православного бюрократического самодержавия (византийской автократии) и татарского военно-кочевого деспотизма. На этой основе в Московском государстве произошло становление особой военно-самодержавной (византийско-ордынской) (72) модификации классической восточной модели власти-собственности, снявшей почти все традиционные ограничения верховной власти.

Отличительной чертой сложившейся модели политического развития стала кристаллизация в качестве несущей основы государственности не взаимообратимых отношений вассалитета "западного" типа, при котором все слои общества получали определенные гарантии своих прав и привилегий, а модели отношений "служило-подданнического" типа, принципиально односторонних, асимметричных и неправовых. "Сословия различались не правами, - отмечает крупнейший русский историк В. О. Ключевский, - а повинностями, между ними распределенными. Каждый обязан был или оборонять государство, или работать на государство, то есть кормить тех, кто обороняет. Были командиры, солдаты, работники, не было граждан. [Ключевский В. О. Курс русской истории // Соч.: В 9-ти т. - М., 1988. - Т. 2. - С.372]. Иными словами, особенностью служило-подданнической системы было то, что все сословия и классы общества обязаны были служить государству, и каждый из них имел право на существование лишь постольку, поскольку нес определенный круг повинностей, или, по терминологии того времени, - "службы" либо "тягла": часть населения, служилые люди, несли непосредственно боевую или иную службу, другая часть, тяглые люди, несли трудовое "тягло" в пользу государства и служилых людей.

"Москрвизация" Руси задушила все иные альтернативные пути более "мягкой" политической эволюции (новгородской, тверской, вокруг Великого княжества Литовского и т.д.) и определила базовый архетип русской (и российской) государственности, действующей до сих пор: в культурно-цивилизованном отношении московское "православное ханство" оказалось наследником Византийской империи, а во властно-политическом и территориальном - Золотой орды.

3.2. Полемика "нестяжателей" с "иосифлянами" и ее последствия

Если в начальный период образования русского государства, в XIV - первой половине XV века, наибольшим успехом пользовалась идея "послушания" (73) светских правителей "духовным отцам" власти церковной, то в дальнейшем, по мере становления структур централизованного государства, проблема взаимоотношения этих двух властей между собой потребовала своего нового решения. К концу XV - началу XVI ст. обозначились два основных подхода к данной проблеме, в равной степени выступавшие против принципиального превосходства духовной власти над светской, однако расходившиеся между собой в видении конкретных вариантов их новой иерархизации между собой, а также способов реализации своих духовных полномочий.

Первое направление было представлено "нестяжателями", самым видным редставителем которых был выдающийся мистик Нил Сорский (ок. 1433 - 1508). Апеллируя к заветам митрополита Алексея, Сергия Радонежского и Кирилла Белозерского, "нестяжатели" разрабатывали тезис о необходимости существования независимой церкви, ориентированной не на цели политико-экономической активности (с вытекающей отсюда конкуренцией со светскими правителями), а на цели высокой духовной и нравственной "подвижнической" деятельности. Рассуждения "нестяжателей" об опасностях "обмирщения" церкви, необходимости воздержания ее от суеты мира ради чистоты непрерывного мистического самосовершенствования личности, в конкретно-политической плоскости трансформировались в программу реорганизации церковной структуры и секуляризации церковных земель, что объективно способствовало ускорению процессов образования национального государства и утверждению безусловного приоритета светской власти.

Хотя общая "нестяжательская" идея независимого, но взаимодополняющего действия каждой из властей в сферах исключительно своей компетенции (церкви - в сферах духа, светских правителей - в сфере мирской жизни), в целом, импонировала великокняжеской власти московских правителей, победу, в конечном счете, одержали сторонники второго направления - "стяжатели", впоследствии известные как "иосифляне", по имени их идеолога, выдающегося церковного деятеля и Иосифа Волоцкого (1439/40 - 1515), основателя и игумена Иосио-Волоколамского монастыря. Вместо идеи «послушания» светской власти церковной, "иосифляне» выдвинули тезис о божественном происхождении великокняжеской, а впоследствии и царской власти. Хотя (74) царь, по мнению Иосифа Волоцкого, по своей природе подобен всякому человеку, по своей должности и власти он подобен Всевышнему Богу: являясь персонификацией божественного порядка, царь, осуществляя свои властные полномочия, реализует высший промысел. Учение иосифлян легло в основу официальной государственной идеологии русской монархии. Отказавшись от классической теократической идеи превосходства ду-

ховной власти над светской, выдвинув идею сакральной природы самодержавия, учение иосифлян, по сути, практически утвердило неограниченный и абсолютный характер царской власти. С другой стороны, следует отметить, что в учении Иосифа Волоцкого (здесь можно провести определенные параллели с некоторыми тезисами Фомы Аквинского) намечается очень важное концептуальное различие между царской властью как определенным институтом (божественного происхождения) и его конкретным носителем - властвующей персоной, которая есть только человек. Фиксируя, таким образом, расхождение между понятиями употребления (реализации) власти конкретным лицом и ее общим происхождением, учение Иосифа Волоцкого, по сути, открывает объективную возможность для критики действий того или иного конкретного правителя, неправомерное поведение которого подрывало (или вообще уничтожало) сакральную силу представляемого им института.

Неотъемлемой частью политической теории русской государственности, ставшей ведущей доминантой ее самосознания, является теория "Москвы – Третьего Рима", которая была сформулирована в первой половине XVI в. псковским монахом Филофеем. Оригинальная исходная концептуализация Филофеем Москвы как нового всемирного православного центра – преемницы Византийской империи - позднее получила самые раз-

нообразные акцентировки и интерпретации, в том или ином виде обосновывавшие великие имперские притязания Москвы и ее вселенское мессианское призвание.

3.3. Мевду деспотизмом и консенсусом: два направления русской средневековой мысли

Исходные концептуальные импульсы, намеченные в полемике "нестяжателей" и "иосифлян", очертили принципиальное проблемно-теоретическое поле всего последую-щего развития русской политической мысли. При этом принципиальной основой, на базе которой мыслители моделировали свои идеальные формы правления и преобразовате-льные программы, был принцип самодержавия, рассматриваемый в качестве наиболее адекватной формы развития национального централизованного государства. Данная общая парадигма породила, однако, достаточно острую и оживленную полемику о конкретных способах и оптимальных путях реализации самодержавной власти, которая в отдельные моменты исторического развития достигала достаточно высокого накала (поле-мика Ивана Грозного с князем А. М. Курбским). В самом общем виде здесь можно выделить две основные линии: 1) консенсусную, так или иначе развивающую идею "демократической" монархии на основе принципа социального согласия (это направление предполагало сочетание строительства централизованного государственного аппарата с развитием органов сословного представительства в центре и на местах); 2) деспотичес-кую, ориентированную на развитие авторитарно-диктаторского варианта самодержавия, опирающегося на репрессивный бюрократический аппарат (не ограниченного ни законом, ни сословными институтами, ни традиционными запретами религиозно-этического плана).

Продолжая развивать некоторые идеи "нестяжателей", видный мыслитель первой половины XVI в. Максим. Грек, по-видимому, одним из первых намечает основной комплекс идей первой обозначенной нами тенденции. Его идеалом была такая форма организации самодержавной власти, которая сочетала бы почти абсолютную власть монарха с системой синклитских советов, состоящих из "благохитростных советников" и "крепкодушных воевод", и земских соборов. Идея самодержавия в смысле единства и приоритета верховной власти дополняется у Максима Грека важным тезисом о принципиальной необходимости ее реализации в рамках "правды", то есть лишь в законных пределах, устанавливаемых теми или иными гласными регламентами (отсюда его знаменитое определение: "правда, сиречь прав суд").

В рамках все большей секуляризации политической мысли в середине XVI в. бщая линия рассуждений Максима Грека, по сути моделирующая "московский" вариант сословно-прсдставительской монархии, приоб (76)ретает гораздо большую отчетливость и конкретность в политической доктрине видного публициста и дипломата начала XVI в. Федора Карпова. Широко используя, как и мыслители Возрождения, античную политическую терминологию, подкрепляя свои рассуждения ссылками на Аристотеля (которого он считал выдающимся авторитетом в деле управления государством), Карпов одним из первых русских мыслителей столь четко и ясно поставил вопрос о необходимости осуществления всех видов деятельности государства только на основании

закона. Как и Максим Грек, Федор Карпов доказывал, что править по "правде", значит руководствоваться законом, единым и для царя, и для подданных. Политическая программа Карпова ориентировалась на такой "сбалансированный" вариант реализации самодержавной власти, который устанавливал своеобразный режим цицероновского "согласия сословий".

Разработку различных вариантов широкого политического компромисса между самодержавным монархом и основными представителями правящего класса продолжил в середине XVI в. дворянин Иван Семенович Пересветов. Он предложил достаточно целостную программу политико-государственного строительства централизованной самодержавной монархии, основанной на законе и организованной так, что верховная власть управляет страной не единолично, а при помощи лучших людей из высших и средних слоев общества. Своеобразным апогеем развития консенсусной и "демократической" (по меркам тогдашнего времени) линии русской средневековой общественно-политической мысли является творчество князя Андрея Михайловича Курбского (1528-1583) – известного оппонента царя- Ивана Грозного и первого русского

политического эмигранта. По мнению Курбского, наилучшим вариантом организации государственной власти является монархия с выборным сословно-представительным органом, участвующим в решении всех важнейших дел в государстве на основе закона и обычаев страны.

Противоположная, деспотическая тенденция, наиболее полно сформулирована в политических произведениях царя Ивана Грозного (род. 1530 - венчан на царство 1547 - ум. 1584). Политическая доктрина Ивана Грозного обосновывала правомерность такого варианта самодержавно-деспотической власти, который обеспе(77)чивал бы возможность реализации неограниченного "самовластья" высшей властвующей персоны. По мнению Грозного, главной чертой самодержавной власти является как раз то, что она не связана никакими "заповедями и законами", то есть не имеет и не может иметь никаких ограничений для своих властных полномочий, как и не допускает никаких вмешательств в свои прерогативы: "...ведь вольное царское самодержавие наших великих государей не то что ваше убогое королевство: нашим государям никто ничего не указывает, потому что наши государи-самодержцы божьей милостью сидят на престоле... никто их, вольных самодержцев, не сменяет на престоле, не ставит и не утверждает" [Послания Ивана IV. - М.-Л., 1951. - С. 430 - 431]. Формула Грозного о "вольном царском самодержавии" означает, таким образом, не что иное, как то, что полное личное самовластье царя над своими подданными по своей природе не допускает никакого контроля или ограничения. "До сих пор, - отмечает Иван Грозный, - русские властители ни перед кем не отчитывались, но вольны были жаловать и казнить своих подданных, а не судились с ними ни перед кем" [Там же. - С. 526].

Своеобразным завершением развития русской средневековой политической мысли является теория видного светского мыслителя конца XVI - начала XVII в., государева дьяка Ивана Тимофеева (г. рожд. неизв. - ум. ок. 1631), представленная в его единственном сохранившемся произведении "Временник" (ок. 1610 - 1617). Прежде всего, Тимофеев четко и последовательно дифференцирует понятия самодержавия и самовластия: самодержавие трактуется им в качестве специфической формы государственного устройства определенной суверенной территории, самовластие же рассматривается как произвольный и незаконный способ реализации властных полномочий тем или иным властителем. Данная постановка проблемы позволяет Тимофееву установить принципиальную природу законопреступных "мучительских" форм правления, связанных, по его мнению, с реализацией принципов самовластия и, на этой основе, поставить вопрос о праве народа на оказание сопротивления тираническому правлению - например, при непосредственной угрозе физической, юридической или экономической безопасности личности, в случае внесу(78)дебной расправы с подданными, нарушением общего законного порядка в обществе и т.д. Данное положение, с одной стороны, развивает восходящий к "иосифлянам" тезис о различии между происхождением и употреблением власти, о возможности утраты сакральной силы последней в случае ее неправомерной реализации, а с другой, непосредственно смыкается с идеями западноевропейской тираноборческой литературы той эпохи. Политическая теория Тимофеева развивается в русле концепции консенсусной "народной" монархии, которая учреждается в ходе волеизъявления всего народа на всеобщем "народном совете" (представляющем людей со всех городов и земель), а потом ограничивается сословно-представительским собранием. Концепция Тимофеева обобщает и как бы подводит итога полемического обсуждения кардинальных проблем русской средневековой политической мыслью.

Глава IV