«Дип Глайдер 7» скорее похож на двухфюзеляжное воздушное судно, чем на мини-субмарину. Я лежу на животе со стороны правого борта, смотрю сквозь толстый, прозрачный предохранительный конус. Мой пилот, Майкл Кой, машет мне с левого борта. Кой — из «стариков», возможно, самый опытный пилот в Военно-морском корпусе глубокого погружения (ВМКГП) США. Поседевшие виски и морщинки вокруг глаз никак не сочетаются с почти детским энтузиазмом. Когда плавбаза опускает нас в неспокойные волны Тихого океана, я замечаю, как в обычно нейтральную речь Коя начинают пробиваться словечки крутого серфера.
— Моя война не закончилась. Если уж на то пошло, можно сказать, что она до сих пор набирает силу. Каждый месяц мы расширяем поле действий, наращиваем материальные и людские ресурсы. Говорят, их еще двадцать—тридцать миллионов, они выплывают с прибоем на берег или запутываются в рыбачьих сетях. Нельзя поработать на прибрежной нефтяной вышке или починить трансатлантический кабель, не наткнувшись на зомби. Вот зачем мы ныряем: отыскать их, проследить, предсказать движение и, возможно, заблаговременно предупредить.
(Мы резко врезаемся в «барашки». Кой ухмыляется, проверяет свои инструменты и меняет частоту рации, соединяясь с плавбазой. Перед моим куполом обзора появляется белая пена, которая через секунду уступает место голубой воде. Мы погружаемся).
— Вы не спрашиваете меня об аквалангах или титановых костюмах против акул. Это потому, что вся эта фигня не имеет отношения к моей войне, да? Гарпунные пушки, сети для зомби… здесь я вам ничем не помогу. Если нужны гражданские, поговорите с гражданскими.
— Но военные тоже пользовались такими приспособлениями.
— Только при операциях в мутной воде и почти всегда по милости армейских придурков. Лично я никогда не надевал неопреновый костюм или акваланг… ну… по крайней мере не в бою. Моя война шла строго в водолазном костюме с поддержанием атмосферного давления. Что-то вроде помеси скафандра с доспехами. Вообще-то такие начали производить еще пару сотен лет назад, когда какой-то парень[90]придумал бочку с иллюминатором и дырками для рук. После него были «Тритон» и «Нойфельд и Кунке». Они выглядели как в старых фантастических фильмах пятидесятых годов. «Робот Робби» и подобная муть. Все это бросили на полдороге, когда… Вам правда интересно?
— Да, пожалуйста…
— Об этих приспособлениях сразу забыли, как только появился акваланг. Ее применяли, лишь когда приходилось нырять глубоко, очень глубоко, чтобы работать на прибрежных нефтяных вышках. Понимаете… чем ниже спускаешься тем больше давление, чем больше давление, тем опаснее для акваланга или другого оборудования со смесью газов. Приходится проводить несколько дней, а то и недель, в декомпрессионной камере, и если по какой-то причине над быстро подняться на поверхность… развивается кессонная болезнь, пузырьки газа в крови, в мозгу… и мы даже не говорим о долгосрочных последствиях вроде некроза костей, о пропитывании тела дерьмом, которого там совершенно быть не должно.
(Замолкает, чтобы проверить инструменты).
— Самый безопасный способ нырнуть глубже и надолго заключить все тело в пузырь поверхностного давления.
(Он кивает на отсеки вокруг нас).
— Примерно как мы сейчас — в безопасности, защищены и все еще на поверхности, судя по ощущениям тела. Вот что делает водолазный костюм с поддержанием атмосферного давления. В нем глубина и длительность пребывания ограничены только защитой и жизнеобеспечением.
— Что-то вроде персональной подводной лодки?
— Подводный аппарат. Подводная лодка может оставаться на дне годами, вырабатывая собственную энергию и воздух. На подводном аппарате можно погружаться лишь ненадолго, как в субмаринах времен Второй мировой войны или в такой, как у нас сейчас.
(Вода начинает темнеть, приобретая глубокий фиолетовый чернильный цвет).
— Сама природа водолазного костюма, тот факт, что он в действительности — просто доспехи, делает его идеальным для боя в голубых и черных водах. Я не сбрасываю со счетов тонкие костюмы, знаете, противоакульные или другие неопреновые. В них вы в десять раз маневреннее, быстрее, проворнее, но они пригодны в лучшем случае для мелких водоемов, а уж если один из этих уродов до вас доберется… Я видел неопреновых дайверов со сломанными руками, ребрами, трех — со сломанными шеями. Опасность утонуть… если воздуховод перерезали или вырвали регулятор изо рта. Даже в жестком шлеме и сухом костюме с покрытием «меш». Мертвякам достаточно удержать вас на глубине, пока не кончится воздух. Я видел слишком много ребят, которые вот так вот тонули, или летели к поверхности, позволяя эмболии довершить то, что начал Зак.
— Такое часто случалось с дайверами в неопреновых костюмах?
— Иногда, особенно вначале, но с нами — никогда. Никакой физической опасности. Тело и система жизнеобеспечения заключены в оболочку излитого алюминия или композитного материала повышенной прочности. Большинство сочленений модели — из стали или титана. Куда бы Зак не повернул вашу руку, даже если ему удастся крепко вас схватить, что довольно трудно, оторвать конечность физически невозможно. Если по какой-то причине вам надо срочно всплывать, просто сбросьте балласт или двигатель, если он у вас есть… все костюмы плавучие. Они выпрыгивают наверх в секунду, как пробка. Единственный риск — Зак прицепится к вам, когда будете всплывать. Пару раз мои приятели всплывали с непрошенными пассажирами, вцепившимися не на жизнь, а на смерть… (Усмехается).
Экстренное всплытие почти никогда не происходило во время боя. Большинство моделей водолазных костюмов с поддержанием атмосферного давления поддерживают жизнеобеспечение в аварийном режиме до двадцати четырех часов. Не важно, сколько упырей на вас насело, не важно, засыпало вас горой мусора или нога запуталась в подводном кабеле, можно просто сидеть смирно, в комфорте и безопасности, пока не подоспеет кавалерия. Никто не ныряет в одиночку. Думаю, самое большее, сколько дай веру в водолазном костюме приходилось ждать у моря погоды, это часов шесть. Мне пальцев на руках не хватит, чтобы сосчитать, сколько раз кто-то из наших застревал, сообщал об этом и добавлял, что прямой опасности нет и его можно спасать уже после того, как команда выполнит задачу.
— Вы говорите — модели водолазных костюмов. Их было больше одной?
— Больше: гражданские, военные, старые, новые… ну… относительно новые. Мы не могли делать костюмы во время войны, поэтому приходилось работать в том, что есть. Некоторые из самых старых появились еще в семидесятых годах. «Джим» и «Сэм». Я рад, что мне не довелось в них погружаться. У них только универсальные шарниры и иллюминаторы вместо купола. По крайней мере, в самых первых «Джимах». Я знал одного парня из британского подводного спецназа. У него были такие огромные кровавые волдыри по всей внутренней стороне бедра, где ножные шарниры «Джима» цепляли кожу. Они крутые дайверы, эти ребята из БСБС, но я бы никогда не махнулся с ними работой.
У нас имелось три базовых модели, принятые на вооружение в американском ВМФ. «Хардсьют-1200», потом «2000» и «Марк-1 Экзокостюм». Моя малышка «Экзо». Хотите научной фантастики? Эта штучка выглядела так, словно ее сделали для сражений с гигантскими космическими термитами. Модель «Экзо» гораздо, так сказать, стройнее жестких костюмов и достаточно легкая, чтобы в ней можно было даже плавать. Главное преимущество перед «хардсьютами», да и вообще перед всеми водолазными костюмами с поддержанием атмосферного давления. Возможность опережать противника даже без электрических аппаратов или двигателя более чем компенсировала неспособность почесать, где приспичило. Жесткие костюмы довольно большие, в них можно втягивать руки в основную полость и управлять вспомогательным оборудованием.
— Каким?
— Фонари, видеокамера, гидролокатор. Жесткие костюмы оборудованы полным комплексом обслуживания, «Экзо» — уцененный товар. Не надо беспокоиться о считывании данных и всякой аппаратуре. Ничто не отвлекает, как в многозадачном жестком костюме. «Экзо» — гибкий и простой, он позволяет сосредоточиться на оружии и пространстве перед собой.
— Какое вы использовали оружие?
— Сначала М-9, дешевая модифицированная подделка под русские АПС. Я говорю «модифицированная», потому что ни у одного водолазного костюма не было ничего похожего на кисти. В них либо четыре когтя, либо простые промышленные клещи. И то, и другое применяли как оружие в рукопашной — берешь упыря за голову и сдавливаешь, — но из пистолета палить не получится. М-9 крепили к предплечью, он стрелял по электрическому сигналу. К нему полагался лазерный прицел для точности выстрелов и заключенные в воздушной капсуле обоймы с четырехдюймовыми стальными иглами. Главная проблема в том, что они предназначены для операций на небольшой глубине. На нашей их просто разрывало, будто яичную скорлупу. Через год мы получили более совершенную модель, M-11. Ее придумал тот же парень, который изобрел и жесткий костюм, и «Экзо». Надеюсь, этому чокнутому канадцу отвалили гору медалей за то, что он для нас сделал. Правда, в ДеСтРес сочли, что производство слишком дорогостоящее. Нам не переставали твердить, что для боя с Заком достаточно клешней и уже имеющихся строительных инструментов.
— Что их заставило переменить свое мнение?
— Месторождение «Тролль». Мы находились в Северном море, ремонтировали норвежскую платформу по добыче природного газа, и вдруг являются они… Нападение ожидалось — шум и свет стройплощадки всегда привлекают пяток зомби. Но никто не знал, что поблизости целая толпа мертвяков. Один из часовых дал сигнал тревоги, мы двинули к нему, и тут нас затопило. Хуже рукопашной под водой придумать невозможно. Со дна поднимается ил, видимость падает, словно дерешься в стакане с молоком. Зомби не просто умирают, когда их ударишь, они обычно распадаются. Кусочки мышц, органов, мозга плавают вокруг вперемешку с илом. У сегодняшних мальчишек… вот черт, я говорю прямо как папаша, но это правда: у сегодняшних мальчишек, новых дайверов в водолазных костюмах «Марк-3» и «Марк-4», есть аппаратура слежения при нулевой видимости — с гидролокатором сигналов цветного изображения и оптикой для тусклого освещения. Картинка передается через систему индикации на лобовое стекло прямо перед глазами, как в истребителе. Добавьте пару стереогидрофонов — и получите реальное сенсорное преимущество перед Заком. Но это был не мой случай, когда я погружался в «Экзо». Мы ничего не видели, ничего не слышали — даже не чувствовали, не пытается ли какой-нибудь упырь схватить нас сзади.
— Почему?
— Потому что единственный существенный недостаток водолазного костюма — это совершенное отсутствие тактильных ощущений. Костюм твердый, и вы не чувствуете ничего, что происходит во внешнем мире, даже если до вас добрался зомби. Если Зак не начинает активно вас дергать, пытаться завалить на спину или развернуть, вы и знать не будете, что он рядом, пока не окажетесь с ним лицом к лицу. Той ночью у «Тролля»… фонарь на шлеме только усугублял ситуацию, излучая свет, который выхватывал из мути то мертвую руку, то лицо. Тогда мне в единственный раз стало жутко… я не испугался, понимаете, просто стало жутко: качаешься в меловой взвеси, и вдруг прямо перед тобой возникает чья-то сгнившая харя.
Гражданские нефтяники просто отказывались возвращаться на работу, даже под страхом смерти, пока нас, их охрану, не вооружат получше. Они и так потеряли достаточно людей. Не представляю, каково это. Ты в сухом костюме, работаешь почти в полной темноте, глаза режет от света сварочной горелки, тело немеет от холода или горит от обжигающей воды, прогоняемой через систему. И вдруг чувствуешь эти руки… или зубы. Вырываешься, зовешь на помощь, дерешься, пытаешься уплыть, пока они рвут тебя на части. Может, на поверхность всплывет пара частей тела, может, вытянут только отрезанный спасательный трос. Вот тогда и появился ВМКГП. Вначале нашей задачей было защищать водолазов с буровых установок, чтобы они продолжали добывать нефть. Позже мы занялись санацией берегового плацдарма и зачисткой гаваней.
— Санацией берегового плацдарма?
— Да, мы помогали морякам подходить к берегам. На Бермудах, во время первой высадки морского десанта, мы поняли, что береговой плацдарм находится в постоянной осаде упырей, вылезающих из прибоя. Нам пришлось установить периметр, сеть полукругом у предполагаемого места высадки — достаточно глубоко, чтобы прошел корабль, и достаточно высоко, чтобы не пробрался Зак.
Вот где в игру вступили мы. За две недели до высадки судно становилось на якорь в нескольких милях от берега и включало активный сонар. Это чтобы отвлечь Зака от берега…
— Разве так они не приманивали зомби с глубины?
— Офицеры говорили, что это «приемлемый риск». Думаю, лучшего никто не мог предложить. Вот почему в операции участвовали водолазы. Для дайверов в неопреновых костюмах там было слишком опасно. Мы знали, что под кораблем собираются толпы мертвяков, и если сонар вдруг замолчит, мы станем лучшей мишенью. Но в действительности это оказалось почти плевым делом. Нападения случались крайне редко, а после установки сети успех был почти стопроцентным. Требовалась только небольшая группа наблюдения, чтобы пристрелить случайного зомби, который попытается перелезть через забор. В таких операциях мы были не нужны. После первых трех высадок вояки снова задействовали обычных дайверов.
— А зачистка гавани?
— Вот это было совсем не плевое дело. Зачистки проходили на последних этапах войны, когда надо было очистить не просто береговой плацдарм, а целую гавань для глубоководных судов. Крупная совместная операция: дайверы, водолазы, даже гражданские добровольцы, вооруженные лишь аквалангом и гарпунным ружьем. Я помогал зачищать Чарльстон, Норфолк, Бостон, долбаный Бостон, и мать всех кошмаров суши, Героический Город. Я знаю, пехотинцы любя кричать о боях в самом городе, но представьте себе другой город — подводный. Город затонувших кораблей, машин, самолетов и всякого прочего хренова мусора. Во время эвакуации на многих судах пытались освободить как можно больше места, выбрасывая вещи за борт. Диваны, тостеры, компьютеры. Горы и горы одежды. Плазменные телевизоры всегда хрустят под ногами, когда на них наступаешь. Мне всегда казалось, что это кости. Еще чудились зомби за каждой посудомоечной машиной и каждой сушилкой, мертвяки, взбирающиеся по очередной куче разбитых кондиционеров. Иногда это было просто мое воображение, но иногда… Самое худшее… самое худшее — зачищать затонувший корабль Всегда находилась парочка судов, которые ушли на дно недалеко от берега. Некоторые, вроде «Фрэнка Кэйбла», субмарины, превращенной в судно для беженцев, затонули прямо у входа в гавань. Перед тем как поднять «Кэйбла», приходилось проверять каждую каюту. Только тогда «Экзо» показался мне слишком громоздким и неповоротливым. Конечно, я бился головой не в каждом коридоре, но выглядело так, будто именно в каждом. Многие люки завалило хламом. Приходилось прорезать себе путь, иногда через борт или переборку. Некоторые поверхности ослабли из-за повреждений или ржавчины. Я резал переборку над машинным отделением «Кэйбла», когда подо мной вдруг провалилась палуба. Не успел я рвануться наверх, не успел даже глазом моргнуть… в машинном отделении их были сотни. Я утонул, погряз в ногах, руках и кусках мяса. Если когда-нибудь меня будут мучить кошмары… не говорю, что сейчас мучают, потому что это не так… но если будут, я окажусь именно там, только уже абсолютно голый… то есть — буду голый.
(Удивительно, как быстро мы опустились на дно. Оно похоже на заброшенный пустырь. Светящееся белое пятно на темном фоне. Я вижу пеньки кораллов, сломанных и растоптанных живыми мертвецами).
— Вот они.
(Я поднимаю голову и вижу толпу, около шестидесяти зомби, выходящую из пустынной ночи).
— А вот и мы.
(Кой останавливается над ними. Мертвяки тянутся к нашим фонарям, у них широко распахнуты глаза и открыты рты. Я вижу бледно-красный луч лазера, который находит первую цель. Секундой позже маленький дротик впивается в грудь зомби).
— И раз…
(Он переводит свой луч на второй объект).
— И два…
(Проходится по толпе, награждая каждого не смертельным выстрелом).
— Мне до смерти хочется их убить. Нет, я знаю: вся суть в том, чтобы изучить их повадки, создать систему раннего оповещения. Понимаю: будь у нас необходимые ресурсы, мы бы их всех убрали. Но все-таки…
(Он выпускает дротик в шестого мертвяка. Как и остальные до него, этот зомби не обращает никакого внимания на маленькую дырку у себя в груди).
— Как они это делают? Почему до сих пор тут? Ничто в мире не разъедает лучше соленой воды. Эти упыри должны были исчезнуть еще до тех, что на суше. Одежда-то разложилась, любая органика, ткань или кожа.
(Фигуры под нами практически голые).
— Так почему сами зомби не разлагаются? Из-за температуры на большой глубине, из-за давления? Кстати, откуда у них такая сопротивляемость давлению? Ведь на такой глубине человеческая нервная система должна превратиться в желе. Им даже стоять не положено, не то что ходить и «думать», если можно так сказать. Как мертвяки делают это? Я уверен, кто-то очень высоко наверху знает все ответы и не говорит их мне только потому…
(Он отвлекается на внезапно замигавшую лампочку на приборной панели).
— Эй, эй, эй. Проверьте-ка.
(Я смотрю на свою панель. Данные недоступны для моего понимания).
— Горячие попались, неслабая радиоактивность. Наверное, из Индийского океана, иранцы или пакистанцы. Или с китайской коммунистической лодки, которая пошла ко дну возле Майами. Как вам?
(Он выпускает еще один дротик).
— Вам повезло. Это одно из последних управляемых человеком разведывательных погружений. В следующем месяце будут только ДУТС, на сто процентов дистанционно управляемые транспортные средства.
— Было много споров по поводу использования ДУТС в бою.
— Чепуха. У Осетра[91]слишком много звездной силы. Она никогда не даст Конгрессу заменить нас роботами.
— Их доводы необоснованны?
— Что? Вы имеете в виду — робот в бою эффективнее, чем водолаз? Да нет же, черт возьми. Все эти разговоры об «уменьшении человеческих жертв» — чушь собачья. Мы не потеряли ни единого человека в бою, ни разу! Тот парень, о котором без конца твердили, Чернов, погиб после войны, на суше, когда перепил и попал под трамвай. Гребаные политики.
Пусть ДУТС более рентабельны, но они точно не лучше. Я говорю не только об искусственном разуме, я говорю о сердце, инстинкте, инициативе, обо всем, что делает нас нами. Вот почему я до сих пор здесь, и Осетр тоже, и почти все ветераны, которые погружались во время войны. Большинство из нас все еще участвуют в операциях, потому что так должно быть, потому что нас еще не могут заменить набором микросхем. Поверьте, как только такое случится, я не только больше не взгляну на экзокостюм, а уйду из флота и возьму полный «Альфа-Ноябрь-Альфа».
— Что это?
— «Война в Северной Атлантике», старая, еще черно-белая киношка. Там есть такой парень, знаете, Шкипер из «Острова Гиллигана».[92]У него была фраза… «Я взваливаю весло на плечо и иду дальше. Где меня в первый раз спросят: «Что это у тебя на плече?», там я и останусь до конца жизни».
Квебек, Канада
У маленького фермерского домика нет защитных стен, решеток на окнах и замка на двери. Когда я спрашиваю владельца о его безопасности, он только усмехается и продолжает обедать. Андре Ренар, брат легендарного героя войны Эмиля Ренара, попросил не выдавать его точное местонахождение. «Плевать, если меня найдут мертвецы, — равнодушно говорит он, — но живые мне не нужны». Бывший француз иммигрировал сюда после официального окончания военных действий в Западной Европе. Несмотря на бесчисленные приглашения французского правительства, он и не думает возвращаться.
— Все остальные врут, все, кто заявляет, что их кампания «была самой трудной за всю войну». Все эти невежественные петухи, которые бьют себя в грудь и кричат о «войне в горах», «войне в джунглях» или «войне в городе». Города, о, как они любят трещать о городах! «Нет ничего ужаснее боя в городе!» Да неужели? Попробуйте драться под ним.
Знаете, почему в центре Парижа не было небоскребов? Я имею в виду — до войны, в нормальном Париже. Знаете, почему они тыкали этих монстров из стекла и железа в Ла Дефенс, так далеко от сердца города? Да, эстетика, чувство связанности и гражданская гордость… не как в этой архитектурной полукровке под названием Лондон. Но настоящая — разумная, практическая — причина отсутствия в Париже монолитов в американском стиле совершенно иная. Земля под фундаментами слишком изрыта катакомбами, чтобы удержать небоскреб.
Там римские могилы, каменоломни, в которых добывали известняк для большинства зданий в городе, даже бункеры времен Второй мировой войны, которые использовало Сопротивление… и — да, Сопротивление было! Потом еще современное метро, телефонные линии, газопровод, водопровод… и повсюду катакомбы. Там захоронено около шести миллионов тел, перенесенные с дореволюционных кладбищ, куда трупы просто сбрасывали как мусор. В катакомбах были целые стены черепов и костей, сложенных в мрачный орнамент. Кое-где они сдерживали останки, чтобы те не вывалились. Мне всегда казалось, что черепа мне ухмыляются.
Я не могу винить гражданских, которые пытались выжить в подземном мире. Тогда еще не появилось руководство для выживания, не вещало радио «Свободная Земля». Шла Великая Паника. Наверное, сначала пара человек, которые думали, что хорошо знают туннели, решили попробовать, а за ними еще пара и еще. Разлетелся слух: «Под землей безопасно». Всего четверть миллиона, это определили по костям, да, двести пятьдесят тысяч беженцев. Если бы они были чуть лучше организованы, додумались взять с собой еду и инструменты, или хотя бы запечатали входы-выходы и проверяли каждого новенького на инфекцию…
Как кто-то может говорить, будто ему довелось испытать то же, что пришлось выдержать нам? Тьма и вонь… у нас почти не было очков ночного видения, всего одни на взвод, и то — если повезет. Батареек для электрических фонарей тоже не хватало. Иногда на всю команду всего один рабочий комплект, только для ведущего, который рассекал тьму красным лучом.
Воздух отравлен вонью нечистот, химикалий, гниющей плоти… противогазы не спасали, у большинства фильтров давно истек срок годности. Мы надевали все, что могли найти, старые военные модели или противопожарные капюшоны, которые закрывают голову целиком, заставляют потеть как свинью, лишают зрения и слуха. Никогда не знаешь, где ты, пялишься сквозь затуманенный смотровой щиток, прислушиваешься к бормотанию товарищей по команде, треску рации.
Нам приходилось пользоваться кабельными телефонами, понимаете, потому что передача на радиоволнах была слишком ненадежной. Мы брали старый телефонный кабель, медный, не оптико-волоконный. Просто таскали с собой толстые катушки сорванных проводов. Единственный способ связи. И единственный способ не потеряться.
Потеряться было легко. Все карты были довоенными, без учета изменений, которые вносили люди, пытавшиеся выжить. Сообщающиеся туннели, альковы и внезапно появляющиеся дыры в полу. Дорогу теряли хотя бы раз в день, иногда чаще, а потом еще надо отыскивать обратный путь к телефонному проводу, отмечать на карте свое местоположение и пытаться понять, что пошло не так… Иногда это занимало всего несколько минут, а иногда часы или даже дни.
Когда нападали на бойцов другой команды, то их крики доносились по рации или эхом по туннелям. Акустика зла, она словно насмехалась над нами. Крики и стоны шли со всех сторон. Никак не определить, откуда конкретно. По рации хотя бы можно попытаться выяснить расположение товарищей. Если они не ударились в панику, если они знают, где находятся, если вы знаете, где находитесь…
Бежать: мечешься по коридорам, бьешься головой о потолок, ползешь на четвереньках, молишься Пресвятой Деве изо всей мочи, чтобы они продержались еще немного. Добираешься до них — и понимаешь, что ошибся, коридор пуст, а крики о помощи все так же далеки.
А коли не ошибся, можешь найти одни кости и кровь. Или, если повезет — мертвяка, шанс отомстить… если долго добирался, мстить будешь еще и своим восставшим друзьям. Ближний бой. Вот настолько ближний…
(Перегибается через стол, и его лицо оказывается в паре сантиметров от моего).
— Никакого стандартного оборудования, ничего, что могло бы нас устроить. Никакого огнестрельного оружия, вы понимаете. Воздух, газ, слишком велика вероятность взрыва. Вспышка от выстрела…
(Имитирует звук взрыва).
— У нас были «беретта-гречио», итальянский пневматический карабин. Военная модель детского неогнестрёльного пистолета на диоксиде углерода. Пять, шесть, может, семь выстрелов, если прижать дуло прямо к голове. Хорошее оружие, но его всегда мало. И надо быть осторожным! Если промажешь, если шарик попадет в камень, если камень окажется сухим, если выбьешь искру… подхватятся все туннели, взрывы похоронят людей заживо, облака пламени расплавят маски прямо на лицах. Врукопашную всегда легче. Вот…
(Встает из-за стола и подводит меня к каминной полке. Оружие: на массивную рукоять насажен полукруглый стальной шар. Из этого шара под прямым углом друг к другу выступают два стальных восьмидюймовых острия).
— Видите, почему? Нет места, чтобы замахнуться. Быстро, в глаз или по макушке.
(Он демонстрирует быстрый удар).
— Сам придумал, модернизировал вариант наших прапрадедушек из Вердена, да? Знаете про Верден? «Оn ne passй pas!» Они не пройдут!
(Он возвращается к еде).
— Развернуться негде, предупреждать никто не предупреждает, и вдруг тебя атакуют — просто возникают перед тобой или хватают из бокового хода, про который ты ни сном ни духом. Все как-то защищались… надевали кольчуги или одежду из грубой кожи… почти всегда они были слишком тяжелыми, удушающими, мокрые кожаные куртки и штаны, неподъемные рубашки с металлическими заклепками. Пытаешься драться, но уже обессилел, люди срывали маски, задыхались, глотали отравленный воздух. Многие умирали до того момента, как их выносили на поверхность.
Я пользовался наголенниками, защитой здесь (показывает на предплечья) и перчатками. Кожа с кольчужным покрытием, легко снимать, когда не в бою. Сам их придумал. У нас не было американской боевой формы, зато имелись ваши болотные сапоги, высокие» непромокаемые, с включениями непрокусываемых волокон. Они нам пригодились.
Тем летом вода очень сильно поднялась, лили дожди, и Сена бурлила не на шутку. Сырость была всюду. Появлялась гниль между пальцев рук и ног, гниль с паху. Мы постоянно ходили по лодыжку в воде, иногда по колено или по пояс. Иногда идешь, или ползешь — временами мы ползли по локоть в вонючей жиже… и вдруг земля под тобой просто рушится. Летишь в воду головой вниз, в одну из этих дыр, которых нет на карте. У тебя всего пара секунд, чтобы вынырнуть, прежде чем маска заполнится водой. Ты брыкаешься, бьешься, товарищи тебя хватают и быстро вытаскивают. Утонуть мы боялись меньше всего. Люди разбрызгивали воду, пытаясь удержаться на поверхности в своей тяжелой броне, как вдруг у них вылезали из орбит глаза, слышался придушенный крик. Иногда даже можно было ощутить момент нападения: хруст или звук разрывающейся плоти. И через секунду ты уже валишься на спину, а несчастный сукин сын — на тебя. Если на нем не было болотных сапог… он уже без ноги, без целой ноги, если он полз и упал лицом вниз… некоторые лишались и лица.
Тогда мы отступали к оборонительному рубежу и ждали «кусто», аквалангистов, специально обученных для работы и боя именно в таких затопленных туннелях. Они имели при себе только фонарик, противоакульный костюм, если повезет его достать… и воздух — в лучшем случае часа на два. Им полагалось прицепляться к страховочному тросу, но они обычно отказывались. Тросы частенько запутывались и тормозили движения аквалангиста. У этих мужчин и женщин был всего один шанс выжить из двадцати, самое низкое соотношение по всей армии, и мне плевать, что говорят другие.[93]Разве удивительно, что они автоматически получали орден Почетного легиона?
И ради чего все? Пятнадцать тысяч убитых и пропавши без вести. Не только «кусто», все мы. Пятнадцать тысяч душ всего за три месяца. Пятнадцать тысяч, когда война сворачивалась по всему миру. «Вперед! Вперед! В бой! В бой!» Нельзя так. Сколько понадобилось англичанам, чтоб очистить Лондон? Пять лет, три после официального окончания войны, да? Они продвигались медленно и осторожно, по одному сектору за раз, низкая скорость, низкое напряжение, низкая смертность. Медленно и осторожно, как в большинстве крупных городов. А мы что? Как сказал тот английский генерал? «Мертвых героев с нас хватит до скончания веков…»
«Герои»… вот кем мы были, вот кого хотели видеть наши руководители, вот что казалось необходимым нашему народу. После всего, что случилось, не только в этой войне, но и в стольких прежних войнах… Алжир, Индокитай, нацисты… вы понимаете, о чем я… чувствуете скорбь и жалость? Мы понимали то, что американский президент сказал о «возвращении уверенности», мы понимали — как никто другой. Французы нуждались в героях, чтобы восстановить свою гордость.
Оссуарий, каменоломня Порт-Махон, госпиталь… наш звездный миг… Госпиталь. Нацисты построили его для психбольных, так гласит легенда, чтобы доводить их до голодной смерти за бетонными стенами. Во время нашей войны там устроили лазарет для недавно укушенных. Позже, когда начали восставать все новые и новые мертвецы, а человечество угасало, как электричество в лампах, зараженных стали бросать в подвалы. Передовой отряд взломал стену, не представляя, что их ждет с той стороны. Они могли отойти, взорвать туннель, снова запечатать выход… Одна группа против трех сотен зомби. Одна группа с моим младшим братом во главе. Его голос — последнее, что мы слышали, прежде чем их рация замолчала навсегда. Его последние слова: «Оn nе passй pas!»
Денвер, Колорадо
В Парке Победы стоит великолепная погода для пикника. За эту весну не зарегистрировано ни единого случая заражения, и это еще один прекрасный повод устроить праздник. Тод Вайнио стоит в дальней части поля и ждет высоко летящего мяча, которого, по его словам, «ни за что не будет». Возможно, он прав. Никто, кажется, не возражает, что я стою с ним рядом.
— Это называли «дорогой в Нью-Йорк», и дорога выдалась очень-очень длинной. У нас было три группы войск: Северная, Центральная и Южная. По общей стратегии мы наступали единым фронтом по Великим равнинам, по Среднему Западу, потом останавливались у Аппалачей, с флангов чистили север и юг, выходили на Мэн и Флориду, дальше шерстили побережье и объединялись с частями Центральной группы, которые продирались через горы. Заняло это три года.
— Почему так долго?
— Приятель, представь: пехота, местность, погода, противник, тактика боя… Согласно тактическому плану, мы наступали двумя неразрывными линиями, одна за другой, растянувшимися от Канады до Астлана… Нет, до Мексики, Астлана тогда еще не было в планах. Знаете, как пожарные и кто-то там еще проверяют поле на обломки, когда падает самолет? Они становятся в ряд и идут очень медленно, чтобы не пропустить ни единого клочка земли. Так и мы не пропустили ни единого чертового дюйма между Скалистыми горами и Атлантическим океаном. Едва заметив Зака, в группе или поодиночке, подразделение АСО останавливается…
— АСО?
— Подразделение адекватного силового отклика. Вся армейская группа не может останавливаться из-за одного или двух зомби. Многие из старых упырей, тех, что заразились в самом начале войны, выглядели довольно паршиво — сморщенные, с почти голым черепом, с торчащими сквозь мясо костями. Некоторые уже не стояли на ногах, и вот с такими держи ухо востро. Они подползали или просто барахтались в грязи лицом вниз. Останавливалась группа, взвод, даже рота, смотря сколько зомби повстречалось, сколько надо человек, чтобы их прикончить и санировать поле боя. Дыру, которую оставляет подразделение АСО в линии обороны, затыкают равноценной группой из второго ряда, идущего в полутора километрах позади. Поэтому целостность первого ряда никогда не нарушается. Так и прыгали всю дорогу. Туда-сюда. Это работало, сомнений нет… но, черт побери, сколько же времени мы угрохали. Ночью тоже притормаживали. Как только скрывалось солнце, как бы уверенно ты себя ни чувствовал и какой бы безопасной ни казалась местность, лавочку прикрывали до следующего утра.
И потом — туман. Я даже не знал, что он может быть таким густым далеко от моря. Всегда хотел расспросить по этому поводу климатологов или еще кого-нибудь. Затыкался весь фронт, иногда на несколько дней. Мы просто сидели в нулевой видимости. Время от времени лаяли собаки из отрядов «К» или человек кричал: «Контакт!». Доносился стон, следом появлялись фигуры. Довольно тяжело просто стоять и ждать их. Я как-то смотрел документальный фильм[94]на «Би-би-си» про то, как британская армия не имела возможности останавливаться, потому что в Соединенном Королевстве очень туманно. Там была сцена, где камеры запечатлели настоящий бой. Только вспышки выстрелов и неясные силуэты, падающие на землю. Им даже леденящий душу саундтрек был не особо нужен.[95]У меня от одного видеоряда мурашки по коже бегали.
Еще нам приходилось придерживать коней из-за других стран, Мексики и Канады. Ни у одной армии не хватало рабочей силы, чтобы освободить их территории целиком. Мы договорились, что они будут обеспечивать чистоту наших границ, пока мы будем наводить порядок в доме. Как только в США станет безопасно, дадим им все, что попросят. Тогда начали образовываться многонациональные войска США, но я ушел из армии задолго до тех лет. Для меня это всегда была жуткая нервотрепка: то ждешь, то догоняешь, крадешься по пересеченной местности или по застроенным территориям. О, если хотите поговорить о преградах, нас тормозивших, давайте вспомним о боях в городе.
Мы всегда окружали целевой район. Устанавливали полупостоянную линию обороны, проводили разведку с помощью спутников и собак-нюхачей, делали все, чтобы выманить Зака, и заходили в город только тогда, когда были уверены, что больше ни один мертвяк к нам не выйдет. Разумно, безопасно и относительно легко. Да, конечно!
Насчет окружения. Кто-нибудь скажет мне, где начинается этот самый район? Города перестали быть городами, понимаете, они разрослись в беспорядочно разбросанные пригороды. Миссис Руис, одна из наших врачей, называла это «точечной застройкой». До войны она занималась недвижимостью и знала, что самые лакомые кусочки собственности находились обычно между двумя городами. Дурацкие «точечные застройки»… мы вскоре возненавидели этот термин. Приходилось зачищать один пригородный квартал за другим, прежде чем задумываться об установлении карантинной границы. Закусочные, торговые центры, бесконечные километры дешевых одинаковых домов…
Даже зимой — никакой безопасности и комфорта. Я был в Северной группе войск. Вначале думал, что хорошо устроился. Шесть месяцев в году не увижу не единого целого упыря, даже восемь месяцев, учитывая погоду во время войны. Я думал: эй, как только упадет температура, мы будем мало чем отличаться от мусорщиков! Нашел, пустил в ход лобо, пометил место для погребения после того, как растает земля, нет проблем. Но я сам заслуживал удара лоб за то, что подумал, будто нашим единственным врагом был Зак.
Были квислинги, приспособившиеся к зимним условиям. Ими занимались реабилитационные команды. Они изо всех сил старались попасть дротиком в каждого встреченного квислинга, скрутить его и отправить в клинику. Тогда мы еще думали, что квислингов можно вернуть обществу.
Дикари представляли гораздо большую опасность. Многие из них уже выросли, стали тинэйджерами, а то и совершенно взрослыми. Они были быстрыми, умными, и если предпочитали драться, а не убегать, то вполне могли испортить нам день. Конечно, реабилитаторы всегда пытались усыпить их дротиком, и, конечно же, у них никогда ничего не получалось. Когда девяностокилограммовый бык несется с намерением оторвать тебе голову, парочка зарядов транквилизатора его не остановит, пока он не достигнет цели. Многим реабилитаторам сильно доставалось, некоторых приходилось отправлять домой в мешках. Пришлось многозвездным шишкам вмешаться и назначить им охрану из пехоты. Если дикаря не останавливал дротик, от нас ему было никуда не деться. Никто не визжит громче дикаря, которому в живот разрядили очередь ПАЙ. Придурки-реабилитаторы сильно заморачивались по этому поводу. Они все были добровольцами, все считали, что человеческая жизнь — любая — стоит того, чтобы попытаться ее спасти. Думаю, сейчас история на их стороне… знаете, когда видишь всех этих людей, которых они сумели реабилитировать, тех, которых мы бы прикончили на месте. Будь у них достаточно ресурсов, они сделали то же самое для животных.
Черт, больше всего меня пугали дикие стаи. Я говорю не только о собаках. С собаками еще знаешь, как иметь дело. Собаки всегда предупреждают о нападении. Я говорю о «мухах»[96]— Д-львах, страшных кошках. Наполовину пумы, наполовину саблезубые тигры гребаного ледникового периода. Да, или пумы, некоторые и вправду были похожи, или мутировавшее потомство домашних кошек, которое выживало только за счет паршивого характера. Говорят, на севере они становились крупнее — какой-то там закон природы или эволюции.[97]Я не силен в экологии, смотрел до войны пару передач про природу. Болтают, будто это все потому, что крысы стали как коровы, быстрые и достаточно умные, чтобы убежать от Зака, питались трупами и разводились миллионами в лесах и руинах. Крысы стали очень крутыми, и тот, кто на них охотится, должен быть в сто раз круче. Вот и получился Д-лев, в несколько раз больше довоенной кошки, зубы, когти и смертельная жажда теплой крови.
— Наверное, они представляли опасность для собак-нюхачей.
— Шутите? Псам это безумно нравилось, даже мелким таксам, они снова чувствовали себя собаками. Я говорю о людях, на которых вдруг что-то сваливалось с ветки или крыши. Они не нападали, как псы, не торопились, выжидали, пока вы подойдете слишком близко.
Возле Миннеаполиса моя команда зачищала какую-то забегаловку. Я вошел через окно, когда на меня из-за прилавка неожиданно набросились три штуки. Гребаные кошки… Они сбили меня с ног, начали рвать руки, лицо. Откуда, по-вашему, у меня это?
(Показывает шрам на щеке).
— Думаю, среди потерь в тот день числились только мои шорты. Кроме защищенной от укусов формы мы начали носить бронежилеты, каски… Я так давно не надевал тяжелую броню, что забыл, как в ней неудобно.
— Дикари, то есть одичавшие люди, умели пользоваться огнестрельным оружием?
— Они вообще ничем пользоваться не умели, на то они и дикари. Нет, бронежилеты защищали от нормальных людей. Я не об организованных мятежниках, а об отдельных ПЧЗ. Последний человек на Земле. Мы находили одного-двух в каждом городе, какой-нибудь парень или девчонка, которым удалось выжить. Я читал, что в США их было больше всего в мире, что-то связанное с нашим индивидуализмом или как-то так. Они так давно не видели настоящих людей, первые выстрелы вырывались случайно. Обычно нам удавалось сними договориться. Таких мы называли РК, Робинзон Крузо — вежливое прозвище для тех, кто оказался приятным малым.
ПЧЗ называли тех, кто слишком привык быть королем. Королем чего, не знаю. Наверное, упырей, Квислингов и безумных Д-зверей. Кажется, они считали, что неплохо живут, а тут являемся мы и все портим. Именно так меня зацепили.
Мы санировали чикагский Сирс-тауэр. В Чикаго кошмаров хватило бы на три жизни. Была середина зимы, ветер с озера дул такой, что едва с ног не сбивал, и вдруг мне по башке словно заехали молотом Тора. Пуля из мощного охотничьего ружья. Больше я никогда не жаловался на тяжелую броню. В небоскребе какая-то банда устроила себе маленькое королевство и не собиралась отдавать его за здорово живешь. Один из случаев, когда мы задействовали полный набор: артиллерия, гранаты, пошли в ход и «Брэдли».
После Чикаго военные шишки поняли, что опасность нам грозила не только с одной стороны. Вернулась тяжелая броня, даже летом. Спасибо тебе, Город ветров. В каждом взводе раздали буклеты «Пирамида угроз».
Угрозы классифицировали по вероятности, а не по смертельности. Мертвяки — внизу списка, перед ними Д-звери, дикари, квислинги и, наконец, ПЧЗ. Я знаю многих парней из Южной группы войск, которые любят покричать, что им якобы пришлось гораздо тяжелее, потому как у нас о Заке позаботилась зима. Да, конечно, зато прибавилась другая головная боль: сама зима!
Что там говорят о среднем падении температур? Десять градусов, кое-где пятнадцать?[98]Ага, нам было очень легко бродить по задницу в сером снегу, знать, что на каждый пяток Заков, которым раскроил череп, растает по крайней мере столько же живых при первой же оттепели. У ребят на юге хотя бы имелась уверенность, что зачищенная территория останется чистой. Им не приходилось думать о нападении с тыла. А мы зачищали каждый участок не меньше трех раз. Использовали все, от собак-нюхачей до высокотехнологичных наземных радаров. Снова и снова, и это в жесточайшую из зим. И все равно — каждую весну ты знаешь, просто знаешь… будет — «о черт, опять заново». Даже сегодня, несмотря на все зачистки и патрули гражданских добровольцев, весной природа дает нам знать, что хорошая жизнь закончилась.
— Расскажите об освобождении изолированных зон.
— В каждой был тяжелый бой, абсолютно в каждой. Ведь они находились под осадой сотен, даже тысяч мертвяков. Люди отсиживались в двойной крепости, Комерика и Форд-филд, окруженные рвом — так мы это называли — из не меньше чем миллиона упырей. Мы устроили трехдневное побоище, на фоне которого Хоуп выглядел мелкой стычкой. Тогда мне в единственный раз показалось, что нас затопит. Выросла такая гора трупов, что я решил, что нас буквально похоронит под наплывом тел. Такие сражения выжимают досуха тело и душу. Хочется только спать, ничего больше. Ни есть, ни помыться, ни даже потрахаться. Только бы найти теплое и сухое местечко, закрыть глаза и забыть обо всем.
— Как реагировали освобожденные?
— По-разному. В военных зонах довольно сдержанно. Уйма официальных церемоний, поднятие и опускание флагов, «Освобождаю вас, сэр! — Я освобожден, сэр» и другая чушь. Некоторые начинали выяснять, кто круче. «Мы не нуждались в спасении» и так далее. Я понимаю. Каждому солдату хочется лететь на помощь, а не сидеть в осаде. Конечно, вы не нуждались в спасении, приятель.
Иногда так и было. Как с ребятами у Омахи. Они были стратегическим центром воздушных перевозок, регулярные рейсы почти каждый час. В сущности, там жили получше нас: свежая еда, горячий душ, мягкая постель. Нам почти казалось, что не мы спасаем, а нас. С другой стороны, были моряки в Рок-айленд. Эти ни за что бы не сознались, как им хреново приходилось, ну и ладно. После всего, что они вынесли, мы могли им позволить хотя бы выпендриться. Никогда не встречал никого из них лично, люди рассказывали.
— А гражданские зоны?
— Совершенно другая история. Мы взлетали до небес! Нам хлопали и свистели. Именно так себе и представляешь войну, как в старых черно-белых фильмах, где солдаты входят в Париж и все в таком духе. Мы были рок-звездами. Я столько раз… м-да… если отсюда и до Героического Города встретите десяток похожих на меня карапузов… (Смеется).
— Но были исключения.
— Да. Может, не всегда, но появлялся-таки один человек, это угрюмое лицо в толпе, который осыпал нас ругательствами. «Какого черта вы так долго?», «Мой муж умер две недели назад!», «Моя мать умерла, так вас и не дождавшись!», «Мы потеряли половину наших людей прошлым летом!», «Где вы были, когда мы в вас нуждались?». Фотографии, лица. Когда мы вошли в Джейнсвилл, штат Висконсин, кто-то поднял фотографию маленькой улыбающейся девочки. Сверху шла надпись: «Лучше поздно, чем никогда?». Его забили свои же. Мы насмотрелись такого дерьма, которое не давало уснуть после пяти суток бодрствования.
Редко, примерно раз в год, мы заходили в зоны, где нам совсем не были рады. В Вэлли-сити, штат Северная Дакота, кричали: «Пошли вы к черту, военные! Вы нас бросили, вы не нам не нужны!»
— Сепаратистская зона?
— О, нет-нет, там нас хотя бы впустили. Мятежники встречали только выстрелами. Я никогда не подходил к ним близко. У командования были особые подразделения для таких дел. Я как-то видел их на дороге, по пути к Блэк-хиллс. В первый раз после перехода через Скалистые горы видел танки. Плохое чувство, я знал, как это все заканчивается.
— Многие говорят о сомнительных способах выживания, которые практиковались в отдельных изолированных зонах.
— Да, и что? Спросите об этом у них самих.
— Вы ничего не видели?
— Нет, и не хочу ничего знать. Мне пытались рассказывать люди, которых мы освободили. У них столько накопилось на душе, они просто хотели снять груз. Знаете, что я им говорил? «Забудьте. Ваша война закончилась». Мне и своих проблем хватало, понимаете?
— А потом? Вы говорили с кем-нибудь из них?
— Да, и много читал о судебных процессах.
— И что вы чувствовали?
— Черт, не знаю. Кто я такой, чтобы судить других? Меня там не было, я не прошел через то, что вынесли они. Этот разговор из серии «а что если». Тогда у меня не было на это времени. Меня ждала работа.
Я знаю, историки любят говорить, что у американской армии самый низкий процент убитых за время наступления. Низкий — по сравнению с другими странами, Китаем и, возможно, русскими. Низкий, если считать только тех убитых, которых прикончил Зак. На той дороге была масса способов уйти в мир иной, и почти две трети из них не значились в пирамиде из буклета.
Хуже всего болезни, такие, которых и существовать уже не должно. Да, нам скармливали таблетки и делали уколы, мы хорошо ели и регулярно проверялись у врача, но вокруг было столько дряни, в земле, воде, каплях дождя, в воздухе, которым мы дышали… Каждый раз, когда мы заходили в город или освобождали зону, хотя бы одного не досчитывались — или умирал, или его забирали на карантин. В Детройте потеряли целый взвод из-за испанки. Тогда командиры реально струхнули, поместили в карантин целый батальон на две недели.
Еще были мины, которые ставили военные, когда бежали на запад. Тогда им казалось, что они поступают очень умно. Насажал мин через каждый километр — и жди, пока Зак подорвется. Единственная проблема — противопехотные мины действуют совсем по-другому. Не взрывают человеческое тело, а оттяпывают ногу или яйца. Для этого они и предназначены. Не убить, а ранить, чтобы армия тратила ценные ресурсы на лечение, а потом отправила калеку домой, дабы он каждый раз напоминал своим гражданским маме и папе, что они поторопились, решив поддержать эту войну. Но у Зака нет дома, нет мамы с папой. Обычные мины дают нам только ораву искалеченных упырей, которые, если уж на то пошло, лишь затрудняют работу. Вам ведь нужны прямостоящие, которых легко увидеть, а не те, что ползают в траве и ждут, чтобы на них наступили — эти сами как мины. Местонахождение большинства мин было неизвестно, многие подразделения, которые ставили их во время отступления, не оставили правильной разметки или потеряли координаты, других уже просто не было в живых и они ничего не могли рассказать. Прибавьте сюда работу чертовых ПЧЗ, ямы-ловушки с заостренными колами и растяжки с картечью для дробовика.
Так я потерял своего друга. В Уол-Марте, в Рочестере, штат Нью-Йорк. Парень родился в Сальвадоре, но вырос в Кали. Слышали когда-нибудь о ребятах из Бойл-Хайтс? Закаченные работяги, которых отправили обратно в Сальвадор, потому что теоретически они были нелегалами. Моего приятеля выкинули как раз перед началом войны. Он прорывался обратно через всю Мексику, в самые черные дни Паники, пешком, вооруженный одним мачете. У него не осталось ни семьи, ни друзей, только новый дом. Парень так любил эту страну. Напомнил мне дедушку, знаете, вся эта история с иммигрантами… А потом он получил в лицо порцию металла двадцатого калибра, которую ему заготовил какой-то ПЧЗ, испустивший дух, наверное, много лет назад. Чертовы мины и ловушки.
Еще были несчастные случаи. Ведь из-за боев ослабло столько зданий. Плюс за ними никто не ухаживал много лет, плюс несколько метров снега. Когда без предупреждения падала крыша, все здание рушилось. Так я потерял еще одного человека, женщину. Она наткнулась на дикаря, он бежал к ней по заброшенному гаражу. Она выстрелила, и все. Не знаю, сколько тонн снега и льда проломило крышу. Она была… мы были… близки, понимаете. И никогда об этом не говорили. Думали, что иначе станем «официальной парой». Наверное, нам казалось, что так будет легче, если с одним из нас что-то случится.
(Смотрит на отбельщиков, улыбается жене).
— Не сработало.
(Замолкает на миг, глубоко вздыхает).
— И изломанная психика. Иногда мы входили в забаррикадированные зоны и находили только обглоданные крысами скелеты. Я говорю не о захваченных зонах, а о тех, которые вымирали из-за голода, болезней или просто ощущения, что дальше жить нет смысла. Однажды мы взломали церковь в Канзасе. Судя по всему, там взрослые сначала убили детей… Паренек в нашем взводе, из амишей, читал записку каждого самоубийцы, заучивал ее наизусть, потом оставлял на своем теле маленький порез, крохотная царапина «на память». Чокнутый сукин сын был изрезан от шеи до пяток. Когда об этом узнал лейтенант… бойца тут же выперли по восьмому параграфу.[99]
Больше всего по восьмому параграфу вылетало на последних этапах войны. Не из-за стресса, понимаете, а из-за его недостатка. Мы все знали, что скоро конец. Наверное, многим, кто так долго сдерживался, внутренний голос однажды говорил: «Эй, приятель, расслабься, теперь уже все хорошо».
Я знал одного парня, здоровенного бронтозавра, до войны он занимался профессиональной борьбой. Мы шли по шоссе рядом с Пуласки, штат Нью-Йорк, когда ветер донес запах из раскуроченной фуры. Она везла бутылки с туалетной водой, ничего особенного, дешевый аромат из стрипмолла. Он застыл и начал гоготать как ребенок. Не мог остановиться. Это был монстр, который завалил двух чудовищь, великан который как-то схватил упыря и размахивал им как палкой в рукопашной схватке. Нам пришлось вчетвером тащить его на носилках. Мы решили, что тот запах напомнил ему о ком-то. Но так и не узнали, о ком.
Еще один мужик, совершенно обычный, за сорок, лысеющий, с намечающимся брюшком, какое только можно было отрастить в те дни, с лицом довоенного торгаша, страдающего изжогой. Мы находились в Хаммонде, штат Индиана, искали оружие для штурма Чикаго. Он приметил дом в конце пустой улицы, совсем нетронутый, не считая заколоченных окон и выломанной двери. Странно улыбнулся… Нам следовало догадаться, в чем дело, прежде чем он вышел из строя, прежде чем мы услышали выстрел. Мужик сидел в гостиной, в потертом старом кресле. Винтовка была зажала у него между ног, он все так же улыбался. Я посмотрел фотографии на каминной полке. Это был его дом.
Это крайние случаи, тут даже я понимал, что у человек поехала крыша. Про остальных никогда бы не подумал. Мен больше интересовало, кто остался в здравом уме, а не кт чокнулся. Странно, да?
Как-то в Портленде, штат Мэн… Мы торчали в Диринг-Оукс-парк, сторожили груду выбеленных костей, которые лежали там со времен Паники. Двое рядовых взяли по черепу и начали разыгрывать сценку из «Там, где будем свободны я и ты». Как малые дети. Я узнал ее только потому, что у моего старшего брата была пластинка, ее слушали еще до меня. Некоторым из рядовых постарше, из «поколения Икс», очень понравилось. Собралась небольшая толпа, все смеялись и свистели, глядя на два черепа. «Привет-привет, я ребенок. А я кто, по-твоему, батон хлеба?» А когда сценка закончилась, все непроизвольно затянули песенку: «Я вижу страну…»,[100]подыгрывая себе набедренных костях скелетов, словно на чертовых банджо. Я посмотрел поверх людей на одного из наших психиатров. Никогда не мог произнести его имя, доктор Чандра-как-то-там.[101]Я вопросительно посмотрел ему в глаза: дескать, док, они все свихнулись, да? Он, наверное, догадался, о чем я, потому что улыбнулся в ответ и покачал головой. Тогда мне и вправду стало жутко. Если те, кто ведут себя как чокнутые, таковыми не являются, тогда как узнать рехнувшихся по-настоящему?
Командир нашего взвода… вы, должно быть, ее знаете. Она участвовала в «Битве пяти колледжей». Помните, высокая амазонка с ножом, та, что пела песню? Она выглядела совсем по-другому, чем в фильме. От округлостей не осталось и следа, длинные густые черные волосы сменила короткая стрижка. Она была хорошим командиром. Сержант Авалон. Однажды на поле мы нашли черепаху. Тогда черепахи были что единороги — днем с огнем не сыщешь. У Авалон появилось такое выражение лица… не знаю, как у ребенка, что ли. Сержант улыбнулась. Она никогда не улыбалась. Я услышал, как Авалон шепчет черепахе какую-то чепуху: «Митакуеоя-син». Позже я узнал, что на языке индейцев лакота это значит: «мой единственный родственник». Я даже не догадывался, что она наполовину сиу. Авалон вообще никогда и ничего о себе не говорила. И вдруг, как призрак, явился доктор Чандра, положил ей руку на плечо и тихо сказал: «Пойдем, сержант, выпьем кофе».
Как раз в тот день умер президент. Наверное, и ему внутренний голос прошептал: «Эй, приятель, расслабься, теперь уже все хорошо». Я знаю, многим не особо нравился вице-президент, потому что он никак не мог заменить Большого Парня. Я ему всерьез сочувствовал, так как и сам оказался в схожем положении. После ухода Авалон я стал командиром взвода.
Не важно, что война почти кончилась. Впереди еще столько боев, столько хороших людей, которым придется сказать «прощай». Когда мы дошли до Йонкерса, из стариков, начинавших в Хоуп, остался я один. Не знаю, что я чувствовал, проходя мимо ржавеющих обломков, брошенных танков, разломанных журналистских фургонов, человеческих останков. По-моему, вообще мало что чувствовал. Слишком много заботу командира взвода, слишком много лиц, о которых надо заботиться. Я ощутил, как доктор Чандра буравит меня взглядом. Но он не подходил, не давал понять, что есть какие-то проблемы. Погрузившись на баржу с берега Гудзона, мы встретились взглядами. Он только улыбнулся и покачал головой. Я справился.
ПРОЩАНИЕ
Берлингтон, штат Вермонт
Пошел снег. Отморозок неохотно поворачивает к дому.
— Слышали когда-нибудь о Клементе Эттли? Конечно нет, с чего бы? Неудачник, третьесортная бездарность, который просочился на страницы исторических трудов только благодаря тому, что сместил Уинстона Черчилля после официального конца Второй мировой войны. В Европе война закончилась, британцы и так достаточно настрадались, но Черчилль желал помочь США в Японии, говорил, что дело надо довести до конца. И посмотрите, что случилось со Старым Львом. Нам не хотелось, чтобы то же самое произошло с нашей администрацией. Вот почему мы решили объявить о победе сразу же после того, как в континентальных США стало безопасно.
Все знали, что на самом деле война не окончена. Нам еще надо помочь союзникам, очистить от живых мертвецов огромные территории по всему миру. Предстояло еще столько работы, но поскольку в родной стране воцарился порядок, мы решили дать людям шанс вернуться домой. Вот когда создали многонациональные войска. Нас приятно удивило количество добровольцев, которые записались в первую же неделю. Некоторым пришлось даже отказать, зачислить в резерв или отправить с молодыми, которые опоздали на поезд по Америке. Я знаю, меня много ругали за то, что устроил MB вместо всеамериканского крестового похода, но мне плевать. Америка — честная страна, ее народ достоин справедливой сделки, а когда сделка выполнена, вы жмете им руки, платите деньги и отпускаете тех, кто желает вернуться к нормальной жизни.
Возможно, из-за этого заокеанские кампании проходи ли чуть медленнее. Наши союзники вновь встали на ноги но у нас до сих пор осталась пара «белых» зон: горные цепи острова на линии снегов, дно океана и еще Исландия… Исландии будет нелегко. Если бы иваны позволили нам помочь в Сибири, но… иван есть иван. И у нас до сих пор регистрируют нападения прямо здесь, дома, каждую или почти каждую весну, обычно возле озер или на пляжах. Слав богу, количество случаев уменьшается, но это не значит, что люди могут забыть об осторожности. Мы все еще не выбрались из этой войны, и пока не смоем, не сотрем или, если надо, не выжжем их с лица Земли, каждый должен вносит свой вклад и делать свое дело. Хорошо бы именно такой урок вынесли люди из всей этой трагедии. Мы угодили в яму вместе, так что вносите вклад и делайте свое дело.
(Мы останавливаемся у старого дуба. Мой собеседник осматривает его сверху донизу, легонько постукивает тростью по стволу. Потом обращается к дереву):
— Молодец, хорошо справляешься.
