Макс Брукс
Мировая война Z
Аннотация
Нападение живых мертвецов — не шутка и не сказка. Зомби в одночасье стали реальностью — и реальность эта грозит гибелью всему человечеству. Гниющие, полуразложившиеся, они практически неуязвимы — зато мельчайшее ранение, нанесенное ими живому человеку, грозит превратить его в зомби. Армия живых мертвецов захватывает страну за страной, континент за континентом. Гибнут, пытаясь предотвратить грядущий Апокалипсис, тысячи военных России, десятки и сотни партизан Европы, Азии и США. Земля — на краю катастрофы. И совершенно неизвестно, как бороться с противником, который уже мертв…
Макс Брукс
МИРОВАЯ ВОЙНА Z
ВВЕДЕНИЕ
Это называют по-разному: «Кризис», «Темные годы», «Бродячая чума»… если из нового и более стильного, то — «Мировая война Z» или «Первая война Z». Мне лично последнее определение совсем не нравится, оно неизбежно предполагает «Вторую войну Z». Для меня она всегда будет «Войной с зомби». Хотя многие оспаривают научную правильность термина «зомби», им придется попотеть, чтобы найти более известное во всем мире слово, обозначающее существ, которые едва не довели нас до вымирания. «Зомби» остается всеобъемлющим понятием, непревзойденным по своей силе и возможности вмещать столько воспоминаний и эмоций, которые и стали предметом обсуждения в этой книге.
Эта летопись величайшего конфликта в истории человечества обязана своим появлением гораздо более мелкому личному конфликту между мной и председателем Комиссии ООН по составлению послевоенного доклада. Изначально я трудился в Комиссии не за страх, а за совесть. Расходы на дорогу, батарея переводчиков, живых и электронных, а еще маленький, но почти бесценный диктофон, управляемый голосом (величайший из даров, о котором мог мечтать худший из наборщиков в мире) — все говорило о важности и пользе моей работы в этом проекте. Каково же было мое потрясение, когда я обнаружил, что едва не половина из моих материалов не вошла в окончательный текст доклада.
— Это слишком личное, — заявила председатель во время одного из многих «оживленных» споров. — Слишком много мнений, слишком много чувств. Доклад о другом. Нам нужны точные факты и цифры, незамутненные человеческим фактором.
Конечно, она права. Официальный доклад — это собрание холодных, черствых данных, объективный «послевоенный отчет», который позволит будущим поколениям изучать события апокалипсического десятилетия, не отвлекаясь на «человеческий фактор». Но разве не человеческий фактор так прочно связывает нас с прошлым? Разве для будущих поколений хронология и статистика потерь важнее воспоминаний отдельных людей, не так сильно отличающихся от них самих? Разве, исключив человеческий фактор, мы не рискуем отдалиться от истории, которая может, упаси боже, однажды повториться? И, в конце концов, разве не человеческий фактор — единственное различие между нами и противником, которого мы теперь называем «живыми мертвецами»? Я задал эти вопросы — наверное, не слишком профессиональные — своему «боссу», который после моего заключительного восклицания: «Нельзя так просто выкинуть это на свалку» тут же парировал:
— И не выкинем! Напиши книгу. У тебя ведь сохранились все записи, ты вправе их использовать. Кто запретит изложить собранные истории на страницах собственной (вырезано нецензурное выражение) книги?
Некоторых критиков, без сомнения, возмутит мысль написать историческую книгу так скоро после окончания мирового конфликта. В конце концов прошло только двенадцать лет после объявления Дня американской победы в континентальных Соединенных Штатах и всего десять с момента освобождения последней мировой державы — Китая. Учитывая, что большинство людей считают День китайский победы официальной датой окончания войны, как можно рассуждать о реальной ретроспективе, когда, говоря словами моего коллеги из ООН, «мир длится не дольше, чем длилась война»? Достойный аргумент, на который нельзя не ответить. Для поколения, которое боролось и страдало, чтобы подарить нам это десятилетие мира, время — и союзник, и враг.
Да грядущие годы дадут шанс оглянуться, добавят воспоминаниям мудрости в свете повзрослевшего послевоенного мира. Но многие из этих воспоминаний уже растворятся, заточенные в телах и душах, слишком покалеченных и немощных, чтобы вкусить плоды победы. Не секрет, что сегодня средняя продолжительность жизни в мире намного меньше предвоенной. Плохое питание, загрязнение окружающей среды, вспышки ранее истребленных заболеваний… Даже в США, где возрождение экономики и общественное здравоохранение — реальность, нам просто не хватает ресурсов, чтобы полностью ликвидировать последствия всех физических и психологических потерь. Именно из-за этого врага — времени — я принес в жертву роскошь ретроспективы и опубликовал рассказы выживших. Возможно, через несколько десятков лет кто-то возьмется записать воспоминания гораздо более старых и мудрых очевидцев. Вероятно, я даже буду одним из них.
В основном, это — книга воспоминаний, но в ней есть много технических, социальных, экономических и других подробностей, которые можно найти в докладе Комиссии, поскольку они имеют отношение к историям людей, чьи голоса звучат с этих страниц. Это их книга, не моя, и я попытался быть как можно незаметнее. Я включил свои вопросы только потому, что они могут возникнуть и у читателей. Я пытался давать сдержанные оценки или комментарии любого рода, и если здесь есть человеческий фактор, который стоит удалить, пусть им буду я.
УГРОЗА
Большой Чунцин, Объединенная Китайская Федерация
В довоенные времена этот регион мог похвастаться населением более чем в тридцать пять миллионов человек. Теперь их едва ли пятьдесят тысяч. Средства, выделяемые на реконструкцию, редко доходят в эту часть страны, правительство предпочитает заниматься более густонаселенным побережьем. Тут нет центральной энергосистемы, нет воды, кроме как в реке Янцзы. Но улицы очищены от булыжников, и местный совет безопасности предотвращает любую возможность бунта. Говорит председатель совета — Кван Цзиньшу, врач, который, несмотря на преклонный возраст и боевые ранения, до сих пор приезжает на вызовы ко всем своим пациентам.
— Первая вспышка болезни, свидетелем которой я стал, случилась в отдаленной деревне, не имеющей официального названия. Жители называют ее Новый Дачан, но это скорее из ностальгии. Их предыдущий дом, Старый Дачан, стоял еще со времен Трех царств — даже деревья были вековые. Когда построили дамбу «Три ущелья» и вода в водохранилище начала подниматься, большую часть Дамана разобрали по кирпичику и перенесли на более высокий участок. Этот Новый Дачан, однако, был уже не городом, а «национальным историческим музеем». Какая злая ирония для несчастных крестьян: их город спасли, но теперь они могли посещатьвсего лишь как туристы. Наверное, поэтому некоторые из них предпочитали называть свою деревушку Новым Даманом, чтобы сохранить связь с прошлым, пусть хотя бы таким образом. Лично я не знал о существовании второго Нового Дамана, и вы догадываетесь, в какое замешательство меня привел звонок оттуда.
В больнице было тихо, ночь выдалась спокойная, даже несмотря на рост числа аварий по вине пьяных водителей. Мотоциклы завоевывали все большую популярность. Поговаривали, что «харлеи» убили больше молодых китайцев, чем американцы во время войны в Корее. Вот почему я так радовался тихой смене. Я устал, болела спина, ныли ноги. Я шел выкурить сигаретку, глядя на рассвет, когда меня вызвали. Той ночью работала новенькая регистраторша, она плохо разобрала диалект. Несчастный случай или болезнь. Но явно требуется скорая помощь, не могли бы мы срочно приехать?
Что я мог сказать? Молодые врачи, дети, которые думали, что медицина — всего лишь способ пополнить банковский счет, определенно не кинутся помогать каким-то иун-минь[1]просто так. Наверное, в душе я все тот же старый революционер. «Наш долг — нести ответственность перед народом[2]». Эти слова для меня до сих пор не пустой звук… и я пытался помнить об этом, когда мой «дир»[3]подпрыгивал и трясся на грунтовой дороге, которую правительство обещало, но так и не собралось заасфальтировать.
Я порядком намучился, разыскивая деревню. Официально ведь она не существовала, соответственно и не значилась ни на одной карте. Я несколько раз заблудился, приходилось спрашивать дорогу у местных, которые каждый раз отсылали меня в город-музей. В крайне раздраженном состоянии я наконец добрался до кучки домишек на вершине! холма. Помню, мне подумалось: «Хорошо что у них был чертовски серьезный повод для вызова». Увидев лица больных! я пожалел о своем желании.
Их было семеро, все в кроватях и все едва в сознании. Жители деревни перенесли заболевших в свой новый зала собраний. Стены и пол были из голого цемента. Воздух — холодный и влажный. Еще бы они не заболели, подумал я, а потом спросил у жителей деревни, кто ухаживал за больными. Они сказали, что никто, поскольку это «небезопасно». Я заметил, что дверь заперта снаружи. Жители деревни явно чего-то боялись. Они мялись и перешептывались, некоторые держались на расстоянии и бормотали под нос молитвы. Крестьяне разозлили меня своим поведением, не как личности, вы понимаете, а как представители нашей страны. После столетий иноземного гнета, эксплуатации и унижений мы наконец-то вернули себе место, принадлежащее нам по праву. Да, Срединная Империя — центр человеческой цивилизации. Мы стали богатейшей и самой динамичной супердержавой, хозяевами всего — от космоса до киберпространства. Это был рассвет «Китайской эпохи», которую наконец-то признал весь мир, но многие из нас до сих пор жили так же, как эти невежественные крестьяне, закосневшие в суевериях, словно варвары раннего Янгшао.
Я все еще предавался про себя напыщенной критике, опускаясь на колени рядом с первой пациенткой. У нее была высокая температура, сорок градусов, больная сильно тряслась. Когда я попытался осмотреть ее, женщина едва слышно застонала. На правой руке обнаружилась рана, укус. Приглядевшись, я понял, что на больную напало не животное. Судя по радиусу укуса и следам от зубов — человек, возможно, ребенок. Я подумал, что укус и есть источник заражения, но сама рана была удивительно чистой. Я опять спросил у жителей деревни, кто ухаживал за больными. И они опять сказали, что никто. Я не поверил. Человеческий рот кишит бактериями, их там больше, чем у помойной собаки. Если никто не промывал рану, почему она не воспалилась?
Я осмотрел остальных пациентов. У всех похожие симптомы — раны одинакового типа на разных частях тела. Я спросил одного мужчину, который показался наиболее толковым, кто ранил людей. Он ответил, что это случилось, когда они пытались «его» утихомирить.
«Кого именно?» — спросил я.
«Нулевого пациента» я нашел в другом конце города запертым в пустом доме. Двенадцатилетний мальчик. Ему связали пластиковым шпагатом запястья и ноги. Он содрал себе кожу, пытаясь избавиться от пут, но крови не было, как не текла она и из открытых ран, язв на руках и ногах и большой сухой дыры на месте большого пальца. Парнишка корчился как животное, кляп заглушал рычание.
Вначале жители деревни не хотели меня к нему подпускать. Просили не дотрагиваться до него, потому что он «проклят». Я отмахнулся от них и достал перчатки и маску. Кожа мальчика была холодной и серой, как цемент, на котором он лежал. Я не обнаружил ни пульса, ни сердцебиения. Его безумные глаза были страшно выпучены. Он пристально следил за мной, словно хищник. Пока я его осматривал, мальчик вел себя с необъяснимой враждебностью, тянулся ко мне связанными руками и пытался укусить сквозь кляп.
Он так дергался, что пришлось позвать на помощь двоих крепких деревенских парней. Сначала они не двинулись с места, только жались у дверей как напуганные зайчата. Я объяснил, что нельзя заразиться, если надеть перчатки и маски. Когда они снова покачали головами, я сменил тон и приказал им подчиниться, хотя и не имел на то законного права.
Это подействовало. Один из парней схватил мальчика за ноги, второй прижал руки. Я решил взять кровь на анализ, но набрал лишь коричневую вязкую жидкость. Когда я вытаскивал иглу, мальчик опять забился.
Один из моих санитаров, тот, что держал руки пациента, Решил придавить их к полу коленями. Но мальчик неожиданно сильно дернулся, и я услышал, как захрустела его левая рука. Зазубренные края лучевой и локтевой костей проткнули серую плоть. Мальчик не вскрикнул и, похоже, даже ничего не заметил, но у обоих моих помощников не выдержали нервы. Они вскочили и выбежали из комнаты.
Я и сам невольно отскочил на несколько шагов. Мне стыдно это признать. Я работал врачом почти всю сознательную жизнь. Меня обучила — можно даже сказать, вскормила — Народно-Освободительная армия Китая. Я исцелил больше раненых бойцов, чем выпадало на чью-либо долю, столько раз смотрел смерти в лицо, а теперь испугайся, по-настоящему испугался хрупкого ребенка.
Мальчик начал дергаться в моем направлении, он совсем освободил руку. Плоть и мышцы рвались до тех пор, пока не осталась одна культя. Теперь, помогая себе правой рукой с привязанным к ней обрубком левой, он тащил себя по полу.
Я выскочил наружу, заперев за собой дверь. Попытался успокоиться, подавить страх и стыд. У меня еще дрожал голос, когда я спрашивал у жителей, как заразился ребенок. Никто не ответил. Послышались удары в дверь: мальчик: слабо стучал кулаком по тонкому дереву. Мне хватило выдержки не подскочить при этих жутких звуках. Я молился, чтобы деревенские не заметили, как я побледнел. Сорвавшись на крик от страха и отчаяния, я повторил, что должен знать, как ребенок заразился.
Вперед вышла молодая женщина — возможно, мать ребенка. По ее лицу было видно, что она много дней плакала: глаза сухие и красные. Женщина рассказала, что это произошло, когда мальчик с отцом «ловили луну», то есть ныряли за сокровищами в затопленные руины на дне водохранилища «Три ущелья». Там находилось почти одиннадцать сотен заброшенных деревень, поселков и даже городов: всегда можно отыскать что-нибудь стоящее. Тогда подобное было в порядке вещей, хоть и не считалось законным. Она объяснила, что это не воровство, ведь там была их собственная деревня, Старый Дачан, и они пытались достать фамильные ценности из оставшихся домов, которые не перенесли на новое место. Женщина начала повторяться, и мне пришлось прервать ее, пообещав, что я не стану никого выдавать полиции. Она немного успокоилась и рассказала, что мальчик вернулся со слезами и следом укуса на ноге. Он не знал, что случилось, вода была слишком темная и мутная. Его отца больше не видели.
Я взял мобильный телефон и набрал номер доктора Гу Вэнкуя, своего старого армейского друга, который теперь работал в Институте инфекционных заболеваний при Чунцинском университете.[4]Мы обменялись любезностями, обсудили собственное здоровье и здоровье внуков, как это принято. Потом я рассказал о вспышке странного заболевания и выслушал его шутливые замечания по поводу того, как деревенщина заботится о гигиене. Я натянуто рассмеялся, но сказал, что, по моему мнению, случай серьезный. Почти неохотно он спросил меня о симптомах. Я описал все: укусы, лихорадку, мальчика, руку… внезапно его лицо стало каменным. Улыбка пропала.
Гу Вэнкуй попросил показать ему зараженных. Я вернулся к пациентам и поводил камерой телефона над каждым из них. Он велел приблизить камеру к самим ранам. Я выполнил просьбу, а когда снова поглядел на экран, видеосигнал уже прервался, но аудиоканал был открыт.
«Оставайся там, — донесся до меня далекий голос. — Запиши имена всех, кто контактировал с больными. Свяжи тех, кто заражен. Если кто-то из них впал в кому, освободи помещение и надежно запри выходы».
Гу Вэнкуй говорил размеренно, как робот, словно заранее отрепетировал речь или читал с листа. Он спросил: «Ты вооружен?». «С какой стати?» — удивился я.
Вернувшись к деловому тону, Гу Вэнкуй обещал перезвонить. Сказал, что ему надо кое с кем связаться, а через несколько часов ко мне прибудет «помощь».
Они явились меньше чем через час, пятьдесят мужчин на больших армейских вертолетах, все в комбинезонах биологической защиты. Прибывшие представились работниками Министерства здравоохранения. Не знаю, кого они пытались обмануть. По их угрожающему чванству и презрительному высокомерию любая деревенщина признала бы Гуоанбу.[5]
Их первой целью были пациенты, которых вынесли на носилках, в наручниках и с кляпами во ртах. Потом они пошли за мальчиком. Его поместили в мешок для перевозки трупов. Мать ребенка выла, когда ее и остальных жителей деревни собрали для «обследования». У всех узнали имена и взяли кровь на анализ. Одного за другим людей раздевали и фотографировали. Последней была высохшая старуха. Тщедушное, сгорбленное тело, лицо с тысячью морщин и крошечные ноги, которые, должно быть, забинтовывали в детстве. Она грозила «врачам» костлявым кулаком.
«Это ваше возмездие! — кричала старуха. — Месть за Фэнду!».
Она имела в виду Город призраков, где поклонялись духам в храмах и гробницах. Как и Старому Дачану, ему не повезло: он оказался препятствием на пути к очередному Великому Шагу Вперед. Город эвакуировали, потом разрушили и практически полностью затопили. Я никогда не страдал суевериями и не позволял себе подсаживаться на опиум для народа. Я врач, ученый, верю только в то, что мог увидеть и пощупать. Я никогда не видел в Фэнду ничего кроме дешевой, вульгарной ловушки для туристов. Конечно, слова этой старой карги на меня не подействовали, но ее тон, ее гнев… Она повидала много несчастий на своем веку: военные диктаторы, японцы, безумный кошмар «культурно" революции»… Она чувствовала, что приближается очереди катастрофа, хоть и не обладала достаточными знаниями, чтобы понять ее суть.
А мой коллега, доктор Гу Вэнкуй, понимал все слишком хорошо. Он даже рискнул собственной головой, чтобы предупредить меня, дать время позвонить и передать сигнал тревоги своим, прежде чем явится «министерство здравоохранения». Гу Вэнкуй кое-что сказал… фразу, которую мы не использовали долгие годы, со времен тех «мелких» пограничных конфликтов с Советским Союзом. Это было в далеком 1969-м. Мы сидели в блиндаже на нашей стороне Уссури меньше чем в километре вниз по течению от Чен-Бао. Русские готовились отбить захваченный нами свой остров, их тяжелая артиллерия громила наши скопившиеся для переправы войска.
Мы с Гу Вэнкуем пытались удалить осколок из живота солдата, который по возрасту казался немногим младше нас. У парня вывалились кишки, наши халаты были сплошь в его крови и испражнениях. Каждые семь секунд рядом разрывался снаряд, нам приходилось закрывать рану от падающей земли своими телами, и мы все время слышали, как бедняга тихо стонет, зовя мать. Были и другие голоса, доносящиеся из непроглядной тьмы у входа в блиндаж, отчаянные, злые голоса, которым не полагалось раздаваться на нашей стороне реки. Снаружи стояли двое пехотинцев. Один крикнул: «Спецназ!», и тут же начал стрелять во тьму. Тут мы услышали и другие выстрелы: свои ли, чужие, не разберешь.
Бабахнул новый снаряд: мы нагнулись над умирающим мальчиком. Лицо Гу Вэнкуя оказалось всего в паре сантиметров от моего. По его лбу тек пот. Даже в неясном свете единственного парафинового фонаря я видел, как он побледнел и затрясся. Гу посмотрел на пациента, на дверь, на меня и вдруг сказал: «Не волнуйся, все будет хорошо».
И это говорил человек, которого никогда в жизни никто не назвал бы оптимистом. Гу Вэнкуй был беспокойным парнем, невротичным ворчуном. Если у него болела голова, он тут же подозревал опухоль головного мозга. Если собирался дождь, значит, урожая в этом году не видать. Такой вот способ контролировать ситуацию, все время на шаг впереди. Теперь, когда реальность казалась ужаснее любого из его фаталистических пророчеств, ему ничего не оставалось, как зайти с другого конца.
«Не волнуйся, все будет в порядке».
В первый раз его пророчество сбылось. Отбив остров, Русские не стали переходить реку, а мы даже сумели спасти пациента.
Много лет спустя я дразнил его, поражаясь, в какую же передрягу нам нужно попасть, чтобы он выискал крошечный лучик света. А Гу всегда отвечал: мол, в следующий раз понадобится нечто похуже. Мы уже состарились, и вот оно пришло, «нечто похуже». Это случилось сразу после того, как он спросил, вооружен ли я.
«Нет, — ответил я. — С чего бы?»
Гу Вэнкуй немного помолчал: нас явно подслушивали.
«Не волнуйся, — проговорил он. — Все будет хорошо».
Тут-то я и понял, что это не единичная вспышка заболевания. Я отключился и сразу же позвонил своей дочери в Гуанчжоу.
Ее муж работал в «Чайна Телеком» и каждый месяц проводил за границей не меньше недели. Я намекнул ей, что на сей раз неплохо бы им уехать вместе, взяв с собой мою внучку, и не возвращаться сколько получится. У меня не было времени что-либо объяснять, сигнал прервался, когда появился первый вертолет. Последнее, что я смог ей сказать:
«Не волнуйся, все будет в порядке».
Кван Цзиньшу арестовали по приказу Министерства государственной безопасности и заключили в тюрьму, не предъявив официальных обвинений. Когда ему удалось сбежать, эпидемия уже вышла за границы Китая.
