1. Глубокое и всестороннее изучение правовой системы Европейского союза самой логикой познания с необходимостью предполагает изначальное выявление и рассмотрение ее общих черт и особенностей, формирующих о ней целостное представление и выделяющих ее среди других правовых систем.
Несмотря на то что рассмотрению данной материи, так же как и проблемам понятия и юридической природы искомой системы, в последние десятилетия уделяется довольно значительное внимание*(197), остается целый ряд теоретически и практически значимых вопросов, требующих дополнительного изучения и освещения.
И это не случайно, имея в виду, что характерные черты и особенности правовой системы Евросоюза, отличающие ее от других аналогичных феноменов национального, регионального и глобального уровней, проявляются фактически во всех сферах жизнедеятельности данной системы и ее организации.
Весьма зримое проявление они находят, как показывают исследования, в самой сущности рассматриваемой правовой системы, в ее формах, структуре, содержании, в ее "интегрированных" целях и назначении, а также в характере ее конституционности и легитимности.
Не имея возможности обстоятельно рассмотреть все характеризующие правовую систему Европейского союза черты и особенности, остановимся на раскрытии лишь некоторых, наиболее очевидных и наиболее значимых из них.
2. Одна из таких черт и особенностей, придающих правовой системе Евросоюза своеобразие, если не сказать - уникальность, и выделяющих ее среди других правовых систем, непосредственно связана с характером ее легитимации и процессом ее конституционализации.
При этом легитимация (лат. legitimus - узаконенный, законный) в общепринятом виде воспринимается как "признание большинством населения законности существования какого-либо органа власти, действий должностного лица, события, факта", как придание таким образом какому-либо явлению, институту или учреждению правового характера*(198). В свою очередь, конституционализация понимается как процесс придания правовой системе конституционного характера.
Применительно к национальным государствам и их правовым системам легитимация и конституционализация традиционно выступают как результат, или следствие, проявления воли большинства "своего" народа на всеобщих выборах или же на референдуме. "Воля народа" при этом рассматривается в качестве ключевого политико-правового и социально-психологического явления и постулата, предопределяющих наличие или, наоборот, отсутствие как легитимности, так и конституционности правовой системы.
Отнюдь не случайно поэтому данное основополагающее для современного национального государства и его правовой системы положение не только декларируется в речах многих политических и общественных деятелей, представляющих "интересы народа", но и в подавляющем большинстве случаев конституционно закрепляется.
Так, например, в Конституции Австрии (ст. 1) фиксируется положение о том, что "Австрия является демократической республикой" и что "ее право исходит от народа"*(199). В Основном законе Федеративной Республики Германии (в Преамбуле) говорится о том, что германский народ, "сознавая свою ответственность перед Богом и людьми, воодушевленный стремлением служить делу мира во всем мире в качестве равноправного союзника в объединенной Европе", принял "в силу своей конституирующей власти настоящий Основной закон" и что действие этого закона "распространяется на весь германский народ"*(200).
В Конституции Швеции (гл. 1, § 1) указывается на то, что "вся государственная власть Швеции исходит от народа" и что "правление шведского народа основывается на свободном формировании мнений и на всеобщем и равном избирательном праве"*(201).
Аналогичные положения, касающиеся народа как источника власти, которая, как подчеркивается в Конституции Греции, не только "исходит от народа", но и "существует для народа и нации и осуществляется путем, определяемым Конституцией"*(202), закрепляются также в конституционных актах ряда других национальных государств.
Кроме того, в конституциях некоторых европейских государств помимо принадлежности власти народу особо указывается также на то, что вместе с властью и суверенитет в стране принадлежит народу. В прямой форме это закрепляется, например, в Конституции Италии (ст. 1), где говорится, что "суверенитет принадлежит народу, который осуществляет его в формах и в границах, установленных Конституцией"*(203); в Конституции Франции, где также указывается на принадлежность национального суверенитета народу, "который осуществляет его через своих представителей и путем референдума"*(204); в конституциях некоторых других национальных государств.
Закрепляя положения о принадлежности власти и суверенитета народу, формально-юридически представляя его в качестве единственного источника власти и носителя суверенитета, национальные государства тем самым "узаконивают" свою власть и самих себя как "официальных представителей" всего общества и народа, придают своему существованию характер легитимности и конституционности.
При этом для того, чтобы ни у кого не оставалось сомнений на этот счет, конституции ряда государств, по примеру Конституции Франции, особо подчеркивают, что "никакая часть народа, никакая отдельная личность не могут присвоить себе" осуществление власти и суверенитета*(205), которые принадлежат только всему народу. Именно воля всего народа, а не отдельной ее части и тем более - индивида является единственным общепризнанным фактором, а точнее - основанием легитимности и конституционности как самого национального государства, так и его правовой системы.
3. Пытаясь решить с данных концептуальных позиций проблему легитимации и конституционализации правовой системы Евросоюза, мы неизбежно в силу объективных обстоятельств сталкиваемся как минимум с двумя группами вопросов, касающихся, с одной стороны, определения природы этой правовой системы, далеко не совпадающей с природой правовой системы национального государства. Ведь не случайно правовую систему Евросоюза в научной литературе рассматривают то как аналог национально-правовой системы; то как часть современного международного права; то как автономную, но "двойственную" по своему характеру правовую систему, сочетающую в себе черты национального и международного права*(206); то, наконец, ее идентифицируют как правовую систему так называемой консоциативной (consociative) федерации, одной из основных черт которой является сохранение государствами-членами своего суверенитета*(207).
С другой стороны, мы неизбежно сталкиваемся с кругом вопросов, касающихся определения основания легитимности и конституционности правовой системы Европейского союза.
Суть проблемы заключается в том, можно ли использовать при решении вопроса о ее легитимности и конституционности тот же критерий, или основание, - "волю народа", который используется при определении аналогичных свойств у национальных правовых систем. И если нельзя, то какой или какие при этом критерии (основания) должны быть выработаны и использованы?
Не подлежит сомнению утверждение исследователей о том, что "основным и единственным" морально-политическим и правовым базисом "для применения законодательных актов, исходящих от Европейского союза, на территории государств-членов может служить не что иное, как только воля их народов"*(208). Ибо только она согласно доминирующей в современном мире государственно-правовой концепции, придавая национальному государству и его правовой системе характер легитимности и конституционности, определяет в конечном счете границы действия национального государства.
Но вполне очевидным является и то, что сама воля того или иного народа не безгранична как в морально-политическом, правовом, так и в других отношениях*(209), включая решение вопросов, касающихся определения и установления легитимности и конституционности национального государства и права. Сфера непосредственного проявления воли одного суверенного народа заканчивается там, где начинаются границы воли другого народа.
Применительно к национальным государствам и правовым системам в практическом плане это означает, что, скажем, сфера действия воли французского народа, распространяясь, соответственно, лишь на французское государство и его правовую систему, заканчивается там, где начинается сфера непосредственного воздействия воли немецкого или любого иного народа в отношении своего государства и права, и наоборот.
Из этого следует, что воля народа как источник власти и основание легитимности и конституционности вполне естественно и закономерно проявляется лишь по отношению к вполне определенному национальному государству и конкретной правовой системе, но отнюдь не по отношению к другим государствам и их правовым системам, а тем более - не к создаваемым ими конгломератам типа Евросоюза и к возникающим в их рамках правовым системам*(210).
Любой иной вывод, допускающий возможность использования "воли народа" как источника власти в качестве основания для признания легитимности и конституционности не только национальных государств и их правовых систем, но и Евросоюза вместе с его правовой системой в целом, неизбежно окажется весьма уязвимым в силу разных причин и логических нестыковок и в конечном счете по логике вещей будет признан несостоятельным.
При этом одна из трудно решаемых проблем в процессе установления легитимности и конституционности правовой системы Европейского союза через "волю народа" заключается в том, кого считать европейским народом. Как определить этот самый европейский народ, волю которого можно было бы рассматривать в качестве основания для легитимации и конституционализации искомой правовой системы?
Ответов на данные и им подобные вопросы, судя по довольно многочисленным публикациям западных авторов, в той или иной степени затрагивающих эту тему, существует несколько, но все они, как представляется, являются далеко не безупречными.
Это касается, например, рассуждения о том, что в качестве европейского народа, чья воля может рассматриваться в виде источника власти и основания для признания легитимности правовой системы Евросоюза, следует признать "совокупность всего населения, проживающего на территории государств - членов Союза"*(211). Одновременно предлагается рассматривать Европарламент не в виде парламентской ассамблеи, как он изначально замышлялся или в виде представительного органа суверенных народов государств-членов, а в образе представительного органа "совокупного" европейского народа - "народа Европейского союза"*(212).
В качестве аргумента в пользу данной позиции авторами проводится аналогия между высшим законодательным органом ФРГ, который избирается всем немецким народом, состоящим из народов отдельных земель, и Европейским парламентом, который формируется, по версии исследователей, единым европейским народом, состоящим из народов отдельных европейских стран*(213).
Уязвимость данной аналогии и тезиса о том, что совокупность народов государств-членов и их "совокупная" воля есть не что иное, как европейский народ и его воля, служащие основанием легитимности и конституционности Евросоюза и его правовой системы, состоит, во-первых, в том, что в процессе проведения аналогии допускается заведомо недопустимое сопоставление двух таких несопоставимых по своей природе и характеру институциональных феноменов, как национальное государство в лице ФРГ, являющееся федерацией, и надгосударственное образование в виде Евросоюза, официально не признанное федерацией*(214), а во-вторых, в том, что механическое объединение народов национальных государств и такое же соединение их воли, вопреки элементарной логике и реальной действительности, выдается за нечто органически целое, единое, произвольно неделимое.
Наряду с представлением о европейском народе как о простой совокупности народов, проживающих на территории государств - членов Европейского союза, небезупречными являются и другие аналогичные мнения и суждения по этому вопросу.
В частности, небесспорными представляются попытки рассмотрения если не в качестве европейского народа, то в виде весьма близкого к нему некоего общеевропейского социума - совокупности граждан Европейского союза, которые, сохраняя одновременно в соответствии с Договором об учреждении Европейского сообщества (ст. 17) свое национальное гражданство, оказывают едва ли не решающее влияние не только на развитие национальных государств, но и всего общеевропейского сообщества в целом*(215).
Подчеркивая "диалектический" характер гражданства Европейского союза и вместе с тем акцентируя внимание на его влиянии на процесс установления и поддержания легитимности данного надгосударственного института, исследователи особо указывают на то, что если изначально гражданство Евросоюза находилось "под влиянием парадигмы национального гражданства", то сейчас все происходит наоборот, "несмотря на попытки государств-членов в корне изменить ситуацию, сделав гражданство Евросоюза полностью зависимым от национального гражданства"*(216). При этом государства апеллируют к положению, закрепленному в ст. 17 Договора, согласно которому "гражданство Союза дополняет, но не заменяет национальное гражданство"*(217).
Однако, как бы там ни было, несомненным остается то, что еврогражданство, так же как и механическая совокупность народов европейских стран и их воли, не могут претендовать на статус единого европейского народа и единой общеевропейской воли, а следовательно, не могут рассматриваться в качестве основания для определения легитимности и конституционности Евросоюза и его правовой системы.
В дополнение следует заметить, что, когда предпринимаются попытки рассмотрения совокупности граждан Евросоюза, являющихся одновременно гражданами национальных государств, в качестве основания легитимности и конституционности Союза и его правовой системы, при этом не учитывается тот общеизвестный факт, что гражданство само по себе как свидетельство принадлежности лица к государству или к надгосударственному образованию - Европейскому союзу не является первичным. Оно всегда вторично, производно от них и возникает только после них. В силу этого гражданство по определению не может выступать в качестве первопричины и основания легитимации и конституционализации Европейского союза и его правовой системы.
Осознавая уязвимость доктрины легитимации Евросоюза и его правовой системы через его гражданство, некоторые западные исследователи в стремлении укрепить свои позиции апеллируют одновременно в решении данного вопроса и к национальным государствам.
В связи с этим развивается концепция "двойной основы легитимации" (double basic of legitimacy), суть которой заключается в том, что в качестве основания возникновения данного свойства у Евросоюза и его правовой системы рассматривается не только гражданство, но и сами национальные государства, передающие сформированному ими надгосударственному учреждению часть своих суверенных прав и полномочий*(218).
Однако проблема, как отмечают авторы, критически воспринимающие данную концепцию, заключается в том, что "если воля демократического государства не может получить легитимацию иначе, как через волю народа и формирующих его выборные органы граждан", то как быть в таком случае с "двойной" легитимацией Евросоюза и его правовой системы? Если исходить из данных позиций, заключают исследователи, то возникают огромные трудности "с конструированием концепции двойной легитимации Союза и его права"*(219).
Дело в том, что национальные государства как суверенные образования и субъекты международного права на законных основаниях и по традиции могут создавать лишь международные союзы и учреждения, придавая им при этом характер легитимности и правосубъектности. Но как быть с легитимностью Евросоюза и его правовой системы, сочетающих в себе черты международных и внутринациональных феноменов? Вполне очевидно, что прежние, традиционные, модели и способы получения легитимности через волю народа в этом случае не работают, поскольку нет самого соотносящегося с Европейским союзом и его правом европейского народа. Национальные государства не могут подменить собой народ и, следовательно, также не могут придать Евросоюзу легитимность в силу того, что в юридическом и практическом плане он выступает не только и даже не столько как международно-правовое, сколько как псевдогосударственное образование.
Во избежание неопределенности и двусмысленности в решении проблем легитимации Евросоюза и его правовой системы вполне очевидной является необходимость разработки новых моделей и подходов к рассмотрению данного вопроса, берущих за основу волю народа как непременное условие и первопричину легитимности исследуемых явлений и при этом в полной мере учитывающих их специфику. Без этого легитимность Евросоюза и его права, находясь в состоянии юридической неопределенности и двусмысленности, будет постоянно подвергаться профессиональному сомнению.
Судя по настрою западных исследователей, которые по вполне понятным причинам уделяют гораздо больше внимания проблемам Евросоюза и его правовой системы, чем другие авторы, это будет происходить и уже происходит, несмотря на то что в некоторых официальных документах Евросоюза, таких, например, как проект несостоявшейся Конституции 2004 г. или его "заменитель" - Лиссабонский договор 2007 г., а точнее - его проект, в "явочном" порядке (в преамбулах) заявляется об "отражении" в них "воли граждан и государств Европы к построению общего будущего", о "демократической легитимации Союза" и т.д.*(220)
4. Наряду с легитимацией правовой системы Европейского союза некоторые спорные, тесно связанные с ней вопросы возникают и в отношении конституционализации, т.е. придания этой правовой системе конституционного характера.
Анализируя процесс конституционализации правовой системы Евросоюза, исследователи не без оснований указывают на то, что в нем не только смещен акцент в оценке этой системы и Европейского союза в целом с традиционного их понимания как международных феноменов в сторону внутриевропейского, квазигосударственного представления, но и одновременно усилены их наднациональные интегративные элементы*(221).
Широко известно, что ни в Европейских сообществах, ни в объединившем их в единое целое Евросоюзе никогда не было и до сих пор нет конституции в общепринятом применительно к национальному государству смысле как его Основного закона, характеризующегося особым содержанием, особой юридической силой, а также особым порядком принятия и изменения.
В отличие от национальных правовых систем, конституционализация правовой системы объединенной Европы как процесс и явление, во-первых, возникает не сразу, со времени появления самой правовой системы, а по истечении довольно длительного времени ее существования и функционирования. В частности, только в 1986 г. Европейский суд справедливости признал Договор о Европейском экономическом сообществе в качестве "основного" конституционного акта*(222).
Во-вторых, в качестве основополагающего, своего рода конституционного для Евросоюза акта рассматривался не отдельный акт под названием "Конституция", а все учредительные договоры Европейских сообществ, составившие основу первичного права*(223).
И, в-третьих, конституционализация правовой системы Евросоюза, в отличие от национальных правовых систем, осуществляется не высшими законодательными органами, принимающими, изменяющими и отменяющими конституционные акты, как это обычно происходит, а Европейским судом справедливости.
Именно Суд при рассмотрении конкретных дел неоднократно подчеркивал основополагающее значение учредительных договорных актов и указывал на то, что в интегрированной Европе на основе этих актов создается особый правовой порядок.
Так, еще в 1963 г. Европейский суд пришел к выводу о том, что "Сообщество создает новый международный порядок, ради установления которого государства-члены ограничили, хотя и в узких сферах, свои суверенные права и субъектами которого являются не только сами государства, но и их граждане"*(224).
Одной из особенностей этого правопорядка, по определению Суда, является то, что "правом Сообщества" на каждого отдельно взятого индивида возлагались "не только обязанности", но и представлялись определенные права, "которые становились частью его правового статуса". Причем одна часть этих прав прямо следовала из учредительных договорных актов, в то время как другая часть корреспондировалась и предопределялась обязанностями лица "как по отношению к другим лицам, так и по отношению к государствам-членам и институтам Сообщества"*(225).
Характеризуя этот "новый тип правопорядка, действующего в международно-правовой, или наднациональной, сфере" и фактически приравниваемого к одной из разновидностей конституционного правопорядка, авторы особо акцентируют внимание на том, что это не обычный, а строго ориентированный на дальнейшее развитие процесса интеграции правопорядок, ведущий к формированию "союза европейских государств и народа"*(226).
5. Своеобразие процесса конституционализации правовой системы Евросоюза, равно как и порожденные этим процессом особенности нового общеевропейского правопорядка, которые в значительной степени отличаются от аналогичных процессов и правопорядков, сложившихся в различных государствах-членах, породили целый ряд теоретически и практически важных вопросов, ставящих порой под сомнение саму легитимность общеевропейской правовой действительности.
При этом речь идет не только и даже не столько о названии "конституционного порядка", созданного Европейским судом и именуемого в одних случаях транснациональным, в других - свехрнациональным, а в третьих случаях - даже постнациональным правопорядком. И тем более - не о терминологической идентификации общеевропейского политического порядка, рассматриваемого в виде "многоуровневой политической системы", "системы управления без правительства" и т.д.*(227)
Имеются в виду вопросы, касающиеся прежде всего сущности, содержания, а также правомерности процесса конституционализации правовой системы Евросоюза, осуществляемой через Европейский суд.
Одним из таких "наиболее значимых и не нашедших окончательного ответа вопросов, которые адресуются Европейскому суду справедливости", является, по мнению исследователей, вопрос о допустимости замены традиционного субъекта конституционализации - парламента, учредительного собрания или всенародного опроса - референдума Судом, а также вопрос о допустимости с точки зрения легитимности правовой системы Евросоюза "трансформации традиционного международного договора", каким является Договор об учреждении Европейского экономического сообщества, "в конституционный акт квазифедеральной Европы"*(228).
Ведь если строго следовать букве и духу Договора, в котором закрепляется правовой статус Европейского суда справедливости, осуществляющего процесс конституционализации правовой системы Евросоюза, то Суд, как и любой иной подобный орган, наделяется юрисдикцией в основном по принятию решений, касающихся применения и толкования права, но отнюдь не изменения характера и юридической силы того или иного акта и, в частности, превращения сугубо международно-правового акта, каковым по своей изначальной природе является Договор, в конституционный.
В данном случае, как нетрудно заметить, имеет место двойная нестыковка с точки зрения общей теории права и сложившегося применительно к национальным государствам и правовым системам представления.
С одной стороны - в отношении понимания процесса конституционализации и его субъектов, а с другой - в отношении возможности и допустимости "трансформации" одного - международного акта - в другой - конституционный акт.
Среди авторов, профессионально занимающихся проблемами конституционализации европейского права, при рассмотрении данных вопросов сложилось два диаметрально отличающихся друг от друга мнения и подхода.
Один из этих подходов, не отрицая важной роли Европейского суда в развитии обычного общеевропейского права и определенной "трансформации" договорного права, тем не менее в оценке характера учредительных договорных актов, равно как и в оценке отвергнутого в 2004 г. проекта Конституции Евросоюза, исходит из того, что все эти акты "для многих национальных институтов" как были изначально, так и остались впоследствии ничем иным, как международно-правовыми актами*(229).
Подобного мнения придерживаются не только многие исследователи общеевропейского права*(230), но и высшие судебные и парламентские органы некоторых государств-членов, такие как Conseil Constitutionnel во Франции, Конституционный суд Испании, Парламентский комитет по конституционному праву Финляндии и др.*(231)
Одним из наиболее распространенных аргументов в пользу данного подхода является констатация того общеизвестного факта, что существующие в современном мире модели конституционных актов как основных законов и процессов конституционализации могут быть применимы только к национальным государствам и правовым системам, но не к надгосударственным учреждениям, таким как Евросоюз, который "не изменил своего характера за все время своего существования и не стал государством", и не к их правовым системам*(232).
По отношению к процессу конституционализации последних, резонно отмечается сторонниками данного подхода, должны быть выработаны свои, особые, "универсальные" модели и доктрины, которые бы охватывали собой и раскрывали суть и содержание не только национального, но и "постнационального конституционализма", включая, в частности, конституционализм таких объединений, как Евросоюз и ВТО*(233).
В процессе формирования такого рода "универсальных" моделей и доктрин по весьма спорному в силу его расхождения с жизненными реалиями мнению исследователей необходимо было бы в первую очередь отказаться от таких терминов и понятий, как "суверенитет", "власть" и "управление", и заменить их "управляемостью" общества и надгосударственных учреждений, ассоциирующейся "с либерализмом и контролем над управленческим процессом со стороны населения"*(234).
Другой подход к разрешению вопроса о правомерности осуществления процесса конституционализации Евросоюза и его правовой системы Судом и допустимости процесса "трансформации" международно-правового договорного акта в конституционный исходит из того, что поскольку в настоящее время в Европейском союзе "существует такой конституционный порядок, конституционная теория которого пока еще не выработана"*(235), то при его изучении и оценке, так же как и при решении вопросов, касающихся "трансформации" учредительных договорных актов, вполне допустимо использование Судом национальных теоретических конструкций*(236).
При этом, как правило, оставляя в стороне весьма деликатный и трудно разрешимый вопрос о правомерности придания Судом, а не иным органом или иным путем, конституционного характера международно-правовым договорным актам, авторы - сторонники рассматриваемого подхода акцентируют основное внимание на доказательстве правомерности трансформации и конституционности данных актов.
В качестве аргументов при этом указывается на то, что: а) учредительные договорные акты стоят "выше обычных международных договоров", поскольку они адресуются не только государствам-членам, но и "имеют прямое отношение к их гражданам"; б) Договор об учреждении Европейского экономического сообщества был признан Судом в качестве основного конституционного акта, в виде своего рода конституционной хартии; в) по своим конечным целям и задачам учредительные договорные акты являются весьма схожими с внутригосударственными конституционными актами.
Кроме того, в ряде случаев авторы для доказательства правомерности трансформации и конституционности учредительных договорных актов ссылаются на "волю" государств-членов, а также на конституционные принципы национальных государств и правовых систем, нашедшие свое отражение в конституционном характере учредительных договоров*(237).
Анализируя данные и другие приводимые доводы в пользу правомерности и допустимости с юридической точки зрения процесса подобной трансформации международно-правовых актов и превращения их в конституционные акты, следует заметить, что они, несомненно, заслуживают внимания и одобрения.
Однако достаточны ли они для того, чтобы положительно и с полной уверенностью ответить на все возникающие при этом вопросы? Вряд ли.
Недостаточно для этого также и ссылок на "волю" государств, выраженную в национальных конституционных актах. Тем более, как отмечают исследователи, "ни в одной конституции государств-членов нет ни одного четко выраженного положения, предусматривающего возможность участия государства в формировании конституции Европейского союза"*(238).
Скорее наоборот. Не национальные конституции воздействовали на общеевропейские конституционные акты, именуемые конституцией, а зачастую последние вызывали необходимость соответствующих изменений у первых. Так случилось, например, с Конституцией Австрии от 10 ноября 1920 г., дополненной целым подразделом под названием "Европейский союз"*(239); с Конституцией Люксембурга от 17 октября 1868 г., включившей в связи с образованием Европейского сообщества статью, согласно которой "осуществление полномочий, зарезервированных Конституцией за законодательной, исполнительной и судебной властями, может быть временно возложено договором на учреждения по международному праву"*(240); с Конституцией Федеративной Республики Германии от 23 мая 1949 г., закрепившей "в целях осуществления идеи объединенной Европы" ряд положений, касающихся участия этого государства в жизнедеятельности объединенной Европы*(241), и др. Отдавая себе отчет в том, что идея придания международным по своей природе учредительным договорным актам конституционного характера, тем более Судом, несмотря на свою академическую оригинальность и практическую значимость, страдает с традиционной юридической точки зрения известной ущербностью, политические и государственные деятели объединенной Европы отнюдь не случайно еще в конце 90-х годов прошлого столетия поставили на повестку дня вопрос о необходимости разработки и принятия "настоящей" Конституции, которая бы "укрепила Европейский союз, которому ради достижения общих целей государства-члены уступают часть своих правомочий (competences)" (ст. 1-1, часть I проекта Конституции Евросоюза).
После провала проекта данной Конституции на референдумах во Франции и Нидерландах в 2005 г. идея разработки и принятия "настоящей" европейской Конституции фактически воплотилась, судя по духу и тексту нового документа, в ее аналоге - Лиссабонском договоре 2007 г.
Аксиоматичным при этом представляется тот факт, что не только для разработки и принятия, но и, главное, для долговременного существования и функционирования "настоящей" общеевропейской Конституции, равно как и любого иного европейского конституционного акта, нужна твердая легитимная основа как Европейского союза в целом, так и его правовой системы. Отсутствие последней будет негативно сказываться не только на процессе конституционализации Евросоюза и его правовой системы, но и на других сторонах данных общеевропейских феноменов.
