Глава хi. Развитие реалистических тенденций в русском балете

 

В 40-е годы передовая русская общественная мысль продолжает развиваться. Революционное движение в Европе, прежде всего французские революции 1830 и 1848 годов, находит глубокий отклик у прогрессивной части русской интеллигенции.

Открытые политические выступления против правительства после разгрома восстания декабристов на какое-то время стали почти невозможными. Тем сильнее шла внутренняя борьба за влияние передовой идеологии.

Повышается интерес к народу, стремление определить его роль и значение в жизни страны. Перед литературой и искусством все острее встает задача правдиво рассказать обществу о русской действительности.

Еще в 30-е годы происходят огромные сдвиги к реализму в русской литературе, театре и музыке.

В оперном искусстве возникает исполинская фигура Глинки. Растет и ширится интерес к народному творчеству. В такой обстановке спектакли, подобные «Сильфиде», разумеется, уже не могли удовлетворять ни лучшую часть зрителей, ни наиболее прогрессивных представителей русского балета.

Вслед за литературой, драмой и оперой балет стал последовательно переходить на позиции реализма. В этот период большое внимание начало уделяться народному танцу. Во время войны 1812 года народные танцы, в большинстве своем русские, являлись выражением общего патриотического подъема в стране; в годы становления романтизма они вызывали интерес как образцы свободного народного творчества. Теперь же зритель требовал от артиста более проникновенного раскрытия в танце народных чувств и переживаний. Огромную роль в этом сыграло появление гениальных опер Глинки «Иван Сусанин» и «Руслан и Людмила».

Опера «Иван Сусанин» оказала решающее влияние не только на развитие русского национального оперного искусства, но и на развитие русского национального балета. В этом отношении важным было как ее содержание, так и чисто русская сущность построения. Балетные сцены в опере не являлись для Глинки в отличие от иностранных композиторов чем-то второстепенным и маловажным, преследующим лишь дивертисментную задачу. Танцы в «Иване Сусанине», как позднее и в «Руслане и Людмиле», нельзя было изъять без ущерба для всего произведения, настолько органически они были слиты с оперой в целом. Часть танцев шла при участии не только оркестра, но и хора. Это иное, чем у иностранцев, отношение к танцу в опере определило совершенно самобытное развитие русского национального балета в будущем. После опер Глинки прежняя форма народного танца, основанная на отборе наиболее изящных канонических движений русской пляски, перестала удовлетворять передовую часть зрителей.

Непригодность анемичной тематики тальониевских балетов делалась все более очевидной. Необходимость коренного изменения репертуарной линии в балете ощущалась все острее и острее. В 1842 году в Петербурге был поставлен спектакль «Жизель», явившийся вершиной романтического балета и одновременно знаменовавший переход его на новые идейные позиции.

В основе либретто «Жизели», созданного известным писателем-романтиком Т. Готье, лежит славянское народное предание об обманутой девушке, которая после смерти становится грозной мстительницей - виллисой. В центре внимания не романтическая тема «загробной любви», для которой первый акт - обман Жизели Альбертом - только пролог, а реальный рассказ о большой и красивой душе крестьянской девушки, противопоставляемой себялюбивому и легкомысленному аристократу. Тесная связь с народным творчеством, правда чувств и переживаний, глубокая симпатия к героине балета - простой крестьянке, обманутой представителем знати, - сделали «Жизель» чрезвычайно близкой требованиям русского зрителя и запросам времени. Успех постановки был необычайным. Спектакль в полной мере соответствовал прогрессивным традициям русского балета - имел богатое содержание и четкую идею, предоставляя широкие возможности и танцу, и пантомиме.

В самобытном исполнении русских артисток «Жизель» продолжала линию развития национального балета, начатую танцами «Ивана Сусанина» и «Руслана и Людмилы» и впоследствии с огромной силой прозвучавшую в балетах Чайковского.

В 1848 году в Россию прибыл создатель «Жизели» Жюль Перро. Жюль Перро (1810-1892)-сын машиниста сцены городского театра, родился во Франции, в Лионе. Хореографическое образование он начал в родном городе при театре. В 1825 году Перро переехал в Париж. Здесь он работал сначала в театре «Гейтэ», а затем в драматическом театре «Порт Сен Мартен», где с большим успехом исполнял роль Жако в модной тогда мелодраме «Жако, бразильская обезьяна». Одновременно с работой в драме Перро завершал свое специальное образование в школе Большой парижской оперы у знаменитого педагога Огюста Вестриса. В 1830 году он дебютировал в Большой опере в балетах «Соловей» и «Зефир и Флора», где танцевал вместе с М. Тальони. Перро обратил на себя внимание зрителей новыми стилевыми особенностями танца. Общепринятому тогда женственному, манерному и слащавому мужскому танцу он противопоставил свой, мужественный и энергичный. Постепенно совершенствуя его, Перро, как основоположник зарубежного мужского романтического танца, вскоре получил прозвище «брата Тальони». Но несмотря на свой выдающийся успех, он в 1834 году был вынужден покинуть Большую оперу из-за неприязненного к нему отношения Тальони, не желавшей делить с ним свою славу. После этого Перро стал выступать в Лондоне и Неаполе, а затем в Вене и Мюнхене.

В 1836 году в Вене Перро впервые начал свою балетмейстерскую деятельность. В 1839 году он снова выступает в Неаполе, где знакомится с молодой танцовщицей К. Гризи. Пленившись ее незаурядными способностями, он увозит Гризи в Париж и поступает вместе с ней в театр «Ренессанс». Через два года Гризи переходит в Большую парижскую оперу, где Перро совместно с композитором А. Аданом принимает участие в постановке созданного им специально для Гризи балета «Жизель». Не окончив постановки по не зависящим от него причинам, Перро покидает Париж, и спектакль выходит в свет как самостоятельное произведение балетмейстера Ж. Коралли. Однако парижские газеты сочли нужным отметить: «ради справедливости надо добавить, раз программа умалчивает об этом, что Перро лично поставил все танцы для своей жены, иначе говоря, поставил добрую часть нового балета»¹. После этого Перро работает в Англии и Италии, где окончательно формируется как балетмейстер.

В 1847 году Перро получает приглашение занять место руководителя петербургской балетной труппы взамен ушедшего в отставку Титюса.

Деятельность Перро в Петербурге началась в декабре 1848 года спектаклем «Эсмеральда», осуществленным на основе оперного либретто, созданного В. Гюго по своему роману «Собор Парижской богоматери». В центре балета был образ Эсмеральды - представительницы народных масс, которые по существу и являлись главным действующим лицом постановки. Бесхитростные и естественные взгляды героини на жизнь и на людей вступали в неизбежный конфликт с лживыми, испорченными нравами аристократии. В финале балета Перро отошел от романа Гюго и в угоду балетному зрителю окончил спектакль оптимистически. Но это не снижало социальной остроты постановки. Вдумчивый зритель проводил параллели между давно прошедшим, мрачным средневековьем и не менее мрачной действительностью. В обстановке николаевского режима социальная направленность этого балета всецело соответствовала устремлениям наиболее прогрессивных кругов общества и способствовала выдающемуся успеху и долговечности спектакля.

Не только содержание постановки, но и ее форма была совершенно новой. Даже неизбежная тогда в балете тема любви получила здесь своеобразное и многогранное разрешение. В спектакле перед зрителями проходили и обожание Эсмеральды Квазимодо, и благодарная любовь Гренгуара, и всепожирающая страсть Клода Фролло, и легкомысленная любовь Феба и над всем царила чистая и неподкупная любовь Эсмеральды.

Построение танца и отношение к нему Перро также были новаторскими. Дидло не признавал танца, не связанного с действием; Перро шел дальше: он считал, что танец должен двигать действие вперед и составлять единое целое с актерским мастерством. Танец, отделенный от актерского мастерства, введенный в обращение Ф. Тальони и отвергнутый русским балетом, был отвергнут и Перро, который снова вернул его на путь действенности. Перро требовал, чтобы исполнитель танцевал и играл одновременно. Танец становился в таком случае одним из средств выражения драматических положений. Это касалось в одинаковой степени и танцев солистов, и танцев кордебалета. Массовый танец, по мнению балетмейстера, должен был служить характеристикой социальной среды и выражать переживания и настроения различных слоев общества. В народном танце Перро не стремился этнографически точно воспроизвести национальную пляску, он ставил перед собой задачу передать сущность и характер той национальности, к которой принадлежат действующие лица.

Как балетмейстер-реалист, Перро не любил стройных линий кордебалетных построений, призванных «ласкать глаз» однообразной красивостью своего рисунка. Он стремился достигнуть жизненного правдоподобия и живописного беспорядка, свойственного реальной действительности. В «Эсмеральде» все танцы были действенными, причем многие из них, например урок танцев Эсмеральды и Гренгуара или танец ревности, который Эсмеральда исполняла перед Фебом и его невестой, до сего времени являются непревзойденными образцами «действенного» танца.

Перро был балетмейстером контраста; смело чередуя в своих спектаклях комические и трагические сцены, он уделял особое внимание раскрытию психологии героев-«жизни человеческого духа». Работал он чрезвычайно тщательно и очень медленно. По несколько раз возвращался к одному и тому же балету, переделывал его, изменял, вносил поправки, добавления. Поэтому каждая новая постановка одного и того же произведения не походила на предыдущую не только в отношении танцев, но иногда и по содержанию. Особенно внимательно относился Перро к постановке массовых танцев, проверяя их с самых различных точек зрительного зала, для чего нередко ложился на пол репетиционного зала, применяясь к углу зрения посетителей партера, или громоздил стулья на стол и, залезая на них, смотрел на рисунок танца сверху. Он не умел приводить себя в творческое состояние и терпеливо ожидал его, отчего артисты, вызванные на репетицию, часто распускались по домам, просидев некоторое время в полном бездействии. Перро рассматривал балетный спектакль как результат согласованных усилий балетмейстера-режиссера, композитора, либреттиста и художника, но оставлял решающее слово за балетмейстером как за главным автором произведения в целом.

Считая музыку чрезвычайно важной составной частью балетного спектакля, помогающей постановщику создавать пантомимные сцены и ставить танцы, Перро подчинял деятельность композитора своим требованиям и ценил в нем способность писать легко запоминающуюся музыку с четкими вступлениями и ясным ритмом. Поэтому (за исключением «Жизели») он избегал работать с композиторами-симфонистами, предпочитая им сочинителей специально танцевальной музыки. В свое время познакомившись с итальянским композитором Цезарем Пуни, Перро сделал его своим постоянным сотрудником и, работая в России, способствовал приглашению этого музыканта на службу в петербургские театры. По сравнению с Аданом и даже со Шнейцгофером творчество Пуни было шагом назад. В его партитурах не было элементов симфонизма, они были крайне наивными по своему построению, лишенными каких-либо намеков на музыкальную драматургию и ни в какой мере не способствовали выявлению содержания балета. Но Пуни обладал большими профессиональными знаниями, неиссякаемой музыкальной фантазией, редкой работоспособностью и широко использовал в своих произведениях народные мелодии, что придавало его балетам национальную окраску. Именно эта народность, общедоступность и танцевальность способствовали тому, что музыка Пуни до сего времени используется в балетных театрах. Однако следует заметить, что доныне сохранившиеся партитуры Пуни в период упадка балета в начале второй половины XIX века подверглись такому искажению, купюрам и вставкам посторонней музыки, что составить себе цельное представление о музыке композитора к тому или иному спектаклю почти невозможно.

Через месяц с небольшим после первого представления «Эсмеральды» Перро показал петербургскому зрителю новый балет - «Катарина, дочь разбойника», социальная направленность которого была не менее острой. Повесть о народной мстительнице Катарине и о ее любви к художнику Сальватору Роза явилась доказательством превосходства глубоких и искренних чувств простой девушки из народа над переживаниями представителей правящих классов.

«Жизель», «Эсмеральда», «Катарина» были высшими достижениями творчества Перро и важной вехой на пути развития реализма и демократических тенденций в русском балете. В русских балетных актерах Перро нашел художников, наиболее близких его новаторским стремлениям.

В это время крупнейшие мировые знаменитости считали честью гастролировать на русской сцене, но надо сказать, что далеко не все из них выдерживали экзамен у взыскательного русского балетного зрителя. Если придворное петербургское общество вполне удовлетворялось блестящей виртуозной техникой зарубежных танцевальных знаменитостей, то москвичи требовали содержательности и выразительности исполнения. Поэтому не случайно именно с Москвой оказалась особенно тесно связана такая «земная» балерина, как Фанни Эльслер, стремящаяся к созданию реалистических образов.

Несравненная мировая танцовщица XIX века Фанни Эльслер (1810-1884) родилась в Вене. Ее дед и отец служили в качестве секретарей и камердинеров у композитора И. Гайдна. Дебют в 1827 году и первые выступления Фанни Эльслер не обещали ей будущих успехов. Она обладала прекрасной внешностью, большим сценическим и жизненным обаянием, в совершенстве владела техникой своего искусства, но общепринятые в то время стилевые особенности танца Тальони не подходили к ее дарованию. Гастроли в странах Европы испанских танцовщиков, исполнявших свои национальные танцы, натолкнули Фанни Эльслер на мысль испытать силы в этом жанре. Глубоко эмоциональные, свободные и непосредственные, эти танцы резко отличались от бытовавших в то время на сцене «испанских» танцев. Их естественность и реалистическая простота были намного ближе Фанни Эльслер, чем романтический танец, созданный Тальони.

Исполнение испанских народных плясок сразу создало танцовщице широкую известность и послужило поводом для приглашения ее в Большую парижскую оперу. Здесь она завоевала мировую славу и отсюда совершила свои триумфальные поездки по городам Европы и Америки. В 1843 году Эльслер предложила свои услуги петербургским императорским театрам, но директор их, Гедеонов, не заинтересованный в ее приезде, оставил письмо, полученное от танцовщицы, без ответа. Лишь после троекратного напоминания в Париж был послан договор на подписание. Однако Эльслер к этому времени оказалась уже связанной контрактами с театрами Англии и Америки и не смогла выехать в Россию. В Англии в 1843 году она удостоилась исключительной чести и была избрана Оксфордским университетом доктором хореографических наук. В 1848 году, освободившись от своих обязательств в отношении Лондона, Эльслер без всякого предупреждения неожиданно появилась в Петербурге.

Раздосадованный ее приездом Гедеонов не рекламировал ее дебюта, рассматривая его как рядовое первое выступление очередной приезжей артистки. Однако дебют Эльслер в балете «Жизель» вызвал полное недоумение зрительного зала. Фанни Эльслер не играла, она просто жила на сцене, и нельзя было заметить, когда кончалась пантомима и начинался танец, так как все было подчинено главному-созданию образа. Она танцевала не потому, что это был балет, а потому, что создаваемый ею образ требовал танца.

В Петербурге слава не сразу пришла к танцовщице. Но с каждым ее выступлением наплыв зрителей в театр увеличивался и в конце сезона на спектакли с ее участием уже нельзя было достать билетов. Окончательная победа была одержана артисткой после того, как она стала выступать в «Эсмеральде», «Катарине», «Тщетной предосторожности», то есть в тех балетах, где ее реалистический талант обнаруживался в полном блеске. На следующий сезон Фанни Эльслер возвратилась в Петербург, и ее успех еще более вырос. Весной, окончив свои гастроли в столице, она выразила желание выступить в Москве.

Свои выступления в Москве Эльслер начала балетом Перро «Мечта художника». Москвичи, воспитанные на реалистической манере игры М. С. Щепкина и П. М. Садовского, привыкшие видеть элементы реализма в трактовке образов Санковской, намного быстрее петербургских зрителей по достоинству оценили Эльслер. В особенности поразила она Москву своим исполнением роли Лизы в «Тщетной предосторожности». Великая артистка, смело ломая все штампы, создала свой образ героини балета и, несмотря на свои 40 лет, заставила зрителя поверить, что ей только 16. Управляющий московскими театрами композитор Верстовский, не веря в возможности Эльслер, долго отговаривал артистку от выступления в атом балете, но она настояла на своем. Современники верно определили упорство Фанни Эльслер желанием показаться Москве именно в этом спектакле, «потому что в старом балете Доберваля есть жизнь, есть драма, хотя и очень простая».

Эльслер не могла не заметить, что наибольшее впечатление на московского зрителя производят не ее мастерская трактовка народных танцев и не ее пантомимное искусство, а правда и глубина создаваемых ею образов, простота и естественность движений, непринужденность и выразительность танца. Творческие задачи артистки совпали с творческими установками русского балета.

Закончив гастроли в Москве исполнением драматической роли Мнимой ^й! Фанни Эльслер в одноименном водевиле Д. Т. Ленского, танцовщица заявила дирекции о своем согласии возвратиться в Россию на следующий сезон, но с одним условием - выступать только в Москве. Ввиду несомненной материальной выгоды таких гастролей, дирекция приняла условие.

В этот приезд артистка часто выступала в Малом театре, талантливо исполняя драматические роли в «Ольге, русской сироте» Э. Скриба, в «Энгувильском немом» и в «Мнимой Фанни Эльслер» Ленского. Своей кульминации успех Фанни Эльслер достиг на двух ее бенефисах. На первом из них она выступила в русской пляске. Артистка, еще будучи на гастролях в Америке, с большим успехом исполняла русский народный танец, который почему-то именовался «Смоленским». Но в России танцовщица не сочла возможным показать эту пляску. Она заблаговременно попросила Верстов-ского дать ей учителя из числа старейших русских артистов балета. Под руководством ученика Лобанова, Никиты Пешкова, она стала тщательно изучать русскую пляску, выезжая иногда за город, чтобы посмотреть, как ее танцуют крестьяне. Только после этого Эльслер рискнула выступить перед русским зрителем. В этом сказалось глубокое уважение танцовщицы к народному творчеству, понимание его значения и исключительной трудности освоения. И здесь, в России, так же как в Италии, Франции, Англии, Мексике и на Кубе, ее приняли за соотечественницу. Критик отмечал, что у нее «и плечи говорили, и плыла она, точно лебедь белая, и глаза смотрели с поволокою... словом, настоящая наша душа-девица»¹.

Для своего второго, прощального, бенефиса Фанни Эльслер выбрала балет «Эсмеральда». Этот спектакль вылился в беспримерную демонстрацию восторгов и закончился тем, что подгулявшие по случаю последнего дня масленицы поклонники таланта артистки выпрягли лошадей из ее коляски и на себе довезли ее до дому. При этом видные государственные чиновники, украшенные орденами, сидели на козлах и стояли на запятках экипажа. Подобная «неприличная» демонстрация вызвала гнев царя, и некоторые участники этого шествия подверглись увольнению со службы и прочим карам. Но дело было не только в этом факте, а в том, что с некоторого времени правительство стало подозревать танцовщицу в развращении умов. Москвичи особенно восторгались Фанни Эльслер в балетах Перро, из которых в Большом театре имели успех лишь наиболее социально и политически заостренные-«Жизель», «Катарина», «Эсмеральда». В условиях начавшейся упорной борьбы за объединение Италии и освобождение севера страны от австрийского владычества образ Катарины казался правительству одиозным, а «Эсмеральда», созданная на основе романа Гюго, открыто высказывавшего в то время революционные мысли, олицетворяла неповиновение властям. Поэтому выражение столь бурных восторгов, а также появление многочисленных стихов, поднесенных артистке, влекли за собой наказания и вызывали подозрения. Так, например, в стихотворении поэтессы Е. Растопчиной, в фразе «Ты - солнце нам в годину вьюги снежной, ты-роза нам в ненастный зимний день! Цвети и грей!». вызвали подозрение слова «солнце», «годину», «ненастный» и «грей».

Фанни Эльслер, видевшая на своем артистическом веку немало изъявлений официальных восторгов, была поражена тем, что в Москве знаки любви и внимания носили задушевный, искренний характер, без малейшей тени официальности и являлись выражением подлинных чувств широкого московского зрителя. Желая, чтобы именно Москва сохранила о ней последнее воспоминание, она объявила на прощальном обеде о том, что навсегда покидает сцену и никогда более нигде не выступит, за исключением одного спектакля в ее родной Вене. Свое слово она сдержала и оставила сцену в полном расцвете творческих сил.

Покинув Россию, Фанни Эльслер до конца своих дней не порывала связи с Москвой и находилась в постоянной переписке со знакомыми москвичами, что лишний раз свидетельствовало о том, что именно здесь она считала свое искусство верно понятым и оцененным по достоинству.

В чем же заключалась сила воздействия артистки на зрителя и в чем состояла новизна ее искусства? На это может быть только один ответ: в глубине реализма ее творчества и в способности по-своему раскрывать и толковать образ. Критики того времени беспрерывно повторяли, что в игре Эльслер видно «глубокое изучение натуры»[81], что она ведет «роль просто и натурально»[82], и приходили в восторг от ее «до крайности простого, естественного и вместе в высшей степени художественного исполнения»[83]. Одновременно указывалось на выразительность ее пантомимы - «зритель слышит, да, слышит, рассказ немой Ольги»[84], «каждый жест ее был понятен, понятен, как слово»[85]. Даже реакционная «Северная пчела» не решалась перечить зрителю и высказывала удивление, что «в ее мимике не было ни одного балетного жеста»[86].

Реалистичен был и танец Эльслер. Говоря о знаменитой качуче - испанском народном танце,-современник свидетельствовал, что она «протанцевала эту пляску очень просто, скромно, без малейших выходок и преувеличенных движений, так, что иному это показалось даже слишком просто. Известное движение андалузок она делала плечами, и весь танец был скорее выражением нежности, прелести и простоты, нежели пламенных чувств и ультрароскошных поз»[87]. Один из критиков с радостью признавался, что Эльслер «окончательно излечила нас от эксцентрической любви к сильфидным танцам и от восторженного удивления тем мелко-намелко искрошенным па (танец на пальцах.- Ю. Б.), выше которых еще так недавно мы ничего не умели представить себе во всей области балетного искусства»[88].

Параллельно с развитием репертуара развивалась и новая форма народного танца. В этом отношении русский балет шел своим самостоятельным путем, хотя толчок к этому дали те же испанские танцовщики, которые вдохновили Фанни Эльслер и посещали Россию в 1836-1841 годах.

Пропагандисткой новой формы сценического танца и нового репертуара на русской балетной сцене была выдающаяся петербургская танцовщица середины XIX века Е. И. Андреянова.

Елена Ивановна Андреянова (1817-1857) поступила в Петербургскую балетную школу, когда ею еще руководил Дидло, но свое хореографическое образование она получила у Титюса. В школе она числилась как воспитанница «танцорки Истоминой». После приезда в Россию Тальони Андреянова регулярно занималась в ее классе и пользовалась указаниями как самой знаменитой танцовщицы, так и ее отца. Это в значительной степени способствовало развитию ее танцевального мастерства и выработке выносливости и силы в танцах. В 1838 году Андреянова была выпущена из школы на первое положение.

Ведущие партии в балетах Андреянова начала исполнять еще будучи ученицей, однако в то время она не пользовалась особой популярностью у зрителей. Это объяснялось полным несоответствием шедшего тогда репертуара Тальони артистическим данным танцовщицы. Андреянова не отличалась ни воздушностью, ни большим прыжком, ни привлекательной наружностью и имела еще крупный физический недостаток - дугообразные ноги, но зато она обладала ярким актерским дарованием, силой и большим темпераментом. Эти положительные качества помогли ей стать замечательной исполнительницей сценических народных танцев.

Гастроли испанских танцовщиков натолкнули Андреянову, так же как и Фанни Эльслер, на мысль стать пропагандисткой народных танцев на балетной сцене. Ее первый дебют в этом новом виде танцевального искусства состоялся в начале 1839 года, когда она вместе с танцовщиком Э. Гредлю исполнила в дивертисменте итальянский танец «Сальтарелло». Доказательством выдающегося успеха танцовщицы служит появление в продаже вскоре после этого выступления двух портретов Андреяновой, изображенной именно в этом танце. На следующий год она получила в наследство от ушедшей в драму Новицкой весь ее репертуар народных танцев в балетах и операх. Новая манера исполнения народного танца Андреяновой особенно ярко проявилась в лезгинке в «Руслане и Людмиле» и вызвала самые противоречивые отзывы в прессе. Некоторые критики резко осуждали танцовщицу за появление в этом номере в мужском костюме. Но наиболее важным здесь был подлинно национальный характер танца.

Несомненный успех Андреяновой в Петербурге не обеспечивал расширения ее репертуара в театре, так как ее интересы постоянно ущемлялись иностранными танцовщицами-гастролерками, которым, как правило, покровительствовали двор и дирекция. Это глубоко возмущало и оскорбляло наиболее принципиальную часть критики. Один из рецензентов откровенно писал: «После Тальони мы уже за грех считаем смотреть наших танцовщиц... Что делать? Такова натура человеческая вообще, и натура петербургской публики в особенности»[89]. А Н. А. Некрасов в своем «Говоруне», уделяя несколько строк иностранной танцовщице Л. Гран и необыкновенным восторгам некоторых театралов по поводу ее выступления, мйогозначительно писал: «...а впрочем, Андреянова тут тоже хороша!».

В 1842 году по инициативе Андреяновой был поставлен балет «Жизель», в котором она исполнила главную роль. Это была ее крупная победа. Здесь Андреянова впервые смогла показать свои исключительные возможности актрисы. Ее интерпретация роли была не тольконамного ярче, чем у Гран, но и несла в себе те элементы русской реалистической игры, которые способствовали углублению образа. Однако это мало изменило ее положение в Петербурге. В поисках более широкого поля деятельности Андреянова в 1843 году приехала в Москву. Это были не только ее гастроли, а выезд части петербургской труппы в Большой театр.

Осенью 1843 года Андреянова впервые появилась на сцене московского театра. Демократический зритель, и в особенности студенческая молодежь, встретили петербургскую гостью враждебно, видя в ней не выдающуюся русскую балетную артистку, а гражданскую жену крупного правительственного чиновника (директора театров Гедеонова), при этом еще ущемлявшую интересы их любимицы Санковской. Каждое выступление Андреяновой сопровождалось столкновениями партера и нижних лож со зрителями галерки. В то время как посетители партера и нижних лож аплодировали, студенты наверху неистово шикали и свистели. С течением времени эти скандалы стали принимать все более резкую форму, так что власти были поставлены перед необходимостью на выступления Андреяновой назначать в верхние ярусы специальный наряд полиции и обязывать университетское начальство дежурить на ее спектаклях для поддержания порядка среди студентов. Неспокойно было и в труппе, которая расценивала гастроли Андреяновой, как стремление подчинить московские театры петербургской дирекции. Санковская держалась в стороне от этих внутренних театральных разногласий, с Андреяновой поддерживала лишь официальные отношения и никогда не приглашала ее участвовать в своих бенефисах. Несмотря на недоброжелательный прием, Андреянова решила регулярно приезжать на гастроли в Москву.

Покинув Москву в конце декабря 1843 года, она возвратилась обратно осенью 1844 года и осталась в Большом театре уже на весь сезон 1844/45 года. В это время в Петербурге не было никаких иностранных гастролеров, и приезд Андреяновой в Москву не мог объясняться желанием найти здесь более широкое поле деятельности. Тяга к Москве несомненно имела другие причины. Здесь, в Большом театре, не ощущалось того преклонения перед иноземным искусством, которое царило в Петербурге русские оставались хозяевами на балетной сцене и свободно развивали свое национальное искусство.

По окончании московских гастролей Андреянова отправилась в заграничную поездку. Первые ее выступления состоялись в Париже. Она три раза участвовала в дивертисментах в театре Большой оперы, где имела несомненный успех в «Сальтарелло» и мазурке. Особенное впечатление на зрителей производил тот факт, что Андреянова благодаря своему от природы правильному дыханию безо всякого усилия смогла бисировать мазурку, в то время как ее партнер А. Деплас, задыхаясь, еле доводил номер до конца. Характерно, что дирекция театра не только ничего не уплатила русской артистке за ее выступления, но еще потребовала с нее плату за разрешение показаться на сцене Большой оперы «для того, чтобы узнать мнение Парижа о своем танце»[90]. В парижских рецензиях на выступление Андреяновой указывалось, что у русской танцовщицы «нет недостатка ни в изяществе, ни в гибкости и крайнее волнение... не помешало ей показать и легкость, и элевацию и выполнять изящные девлопманы»[91]. Некоторые статьи имели явно покровительственный тон. Так, в одной из французских газет подчеркивалось, что «молодая русская танцовщица... предприняла путешествие в 800 лье», так как «всякий артист, не имеющий одобрения Парижа, не уверен в своем таланте»[92]. В итоге газета заявляла, что в конце спектакля публика своими аплодисментами поздравила Андреянову парижанкой.

После Парижа артистка выступала в Гамбурге и Брюсселе, а затем направилась в Милан. Здесь, в театре «Ла Скала», ее успех превзошел все ожидания. Андреянова в Италии не ограничивалась исполнением отдельных номеров, а вела целый балет Перро «Своенравная жена». Ее темпераментные, эмоциональные танцы и яркая, выразительная пантомима как нельзя лучше соответствовали вкусам миланского зрителя. В честь русской танцовщицы в Милане были выпущены ее портреты и выбита бронзовая медаль - знак уважения, которого удостоились в этом городе только М. Тальони и Ф. Эльслер. Следуя одной из основных традиций русского балета - никогда не пренебрегать возможностью расширить свои профессиональные знания, - Андреянова взяла в Италии несколько уроков у знаменитого педагога Карло Блазиса. После почти полугодового пребывания за границей артистка летом 1846 года возвратилась в Петербург, увенчанная европейской славой.

Осенью 1848 года Андреянова снова появилась в Москве. Зрители верхних мест встречали ее так же враждебно, как и раньше, но все же заполняли театр. Труппа относилась к артистке по-прежнему сдержанно. Успех Андреяновой значительно возрос после того, как она выступила в «Пахите», перенесенной из Петербурга в Мойкву М. Петипа. (Это была его первая балетмейстерская работа в России). На представлении этого балета в декабре 1848 года произошел небывалый скандал, ярко характеризовавший нравы «высшего света» того периода и его отношение к русским деятелям искусства. Один великосветский шалопай во время вызовов бросил на сцену к ногам Андреяновой дохлую черную кошку. Весь зрительный зал и вся труппа слились в едином порыве возмущения против безобразной выходки и всеми силами старались высказать свое сочувствие незаслуженно оскорбленной артистке. Когда она со свойственным ей самообладанием продолжала балет, то танцевала уже до конца под несмолкаемые аплодисменты. Москва признала танцовщицу, и ее выступления в этот приезд превратились в сплошные триумфы. А когда она покидала город, проститься с ней на заставу, несмотря на недомогание, приехала Санковская, и обе замечательные русские балетные артистки тех лет, сидя в карете, в первый раз провели некоторое время в откровенной беседе с глазу на глаз. Эти гастроли Андреяновой были ее последним выступлением в Москве.

В 1852 году Андреянова опять поехала за рубеж и выступала в Лондоне. Здесь ее гастроли не увенчались успехом. Английская печать отмечала, что ее выступление «в некоторых местах вызывало взрывы смеха, перемежавшиеся с шиканием, однако, за небольшими исключениями, все прошло гладко». Возвратясь в Петербург и узнав о том, что в труппу приглашена австрийская танцовщица Г. Иелла, Андреянова стала думать об очередных гастролях, избрав для этого русскую провинцию. Она решила превратить эту поездку в коллективный выезд императорской балетной труппы с целым рядом столичных постановок. Без особого труда получив согласие дирекции использовать для этой цели московских артистов, которые в 1853 году из-за пожара Большого театра и переноса спектаклей в Малый театр не находили себе применения на небольшой сцене, и воспитанниц старших классов Московской балетной школы, а также взяв из театра необходимые декорации, костюмы и нотный материал, Андреянова направилась в Москву. Здесь она набрала свою труппу, в состав которой вошли танцовщики Д. И. Кузнецов, И. А. Ермолов и балетмейстер Ф. Маловерн. Гастроли начались в Одессе в ноябре 1853 года, а затем продолжались в Харькове, Полтаве, Киеве, Воронеже и Тамбове. В репертуар коллектива входили балеты «Пахита», «Своенравная жена», «Жизель», «Эсмеральда», «Катарина», «Тщетная предосторожность» и другие. В Воронеже Андреянова поставила «Бахчисарайский фонтан» - «большой двухактный балет, заимствованный из известного стихотворения А. С. Пушкина»[93]. Более подробных сведений об этом спектакле не сохранилось. В провинции, не опасаясь сравнений, Андреянова выступала в ролях Фанни Эльслер и, судя по рецензиям, создала яркие и самостоятельные образы Эсмеральды, Катарины и Лизы. Поездка увенчалась небывалым успехом, но из-за беспечности Андреяновой, ведавшей всеми финансовыми и хозяйственными делами, не принесла участникам особых денежных выгод.

Когда артистка находилась в гастрольной поездке, ее уволили со службы «за ненадобностью». Несмотря на то что это увольнение носило вполне законный характер,-Андреянова отслужила на сцене не только полагавшийся ей двадцатилетний срок, но и добавочные два года, в благодарность за назначенную ей пенсию, - все же оно было необычайно. Как правило, срок пребывания первых танцовщиц в театре удлинялся и, кроме того, при оставлении сцены им полагался прощальный бенефис, которого почему-то лишили Андреянову. Создается впечатление, что она чем-то возбудила гнев правительства - быть может, постановкой в Воронеже «Бахчисарайского фонтана» и напоминанием публике о Пушкине, все еще неугодном царю.

Убежденная патриотка и неутомимый борец за повсеместное признание русского балета, Андреянова всю свою творческую жизнь провела в борьбе за торжество русского хореографического искусства. В обстановке петербургских театров времен Николая I для этого нужен был подлинный героизм. Но артистка с редким самоотвержением продолжала начатое ею большое дело, и ее усилия не пропали даром. Никто из русских артистов балета до нее не совершал таких длительных гастрольных поездок за границу, никто не предпринимал выездов в русскую провинцию в таких масштабах, как это сделала Андреянова. И за всю свою деятельность она не была оценена по достоинству и часто незаслуженно получала оскорбления. Обиженная тем, что при поездке на гастроли в Москву ей была значительно уменьшена обычная поспектакльная плата, Андреянова, отстаивая свои права, писала в дирекцию: «.„бедные русские и так уже обижены против иностранцев, всякий пустой актер получает вдвое больше первых русских сюжетов, мы едва можем жить своим жалованьем». И несмотря на все это, будучи за границей, она скучала п6 России и в письме из Рима признавалась своим друзьям: «...как волка ни корми, а он все в лес смотрит-чего бы, кажется, желать-чудная природа, померанцевые деревья, цветы, синее небо, песни, неумолкаемые всю ночь, а все думаешь, как бы возвратиться восвояси и начать опять с волками жить и по-волчьи выть», 14 октября 1857 года Андреянова скончалась в Париже и была погребена на кладбище «Пер Лашез».

В Москве развитие балета в те годы шло несколько иначе, чем в Петербурге. Обладая целым рядом отличных классических танцовщиц, труппа Большого театра была бедна исполнительницами сценических народных танцев, тем более в новом их толковании. Санковская с присущим ей чувством нового в полной мере ощущала необходимость дальнейшего развития как формы танца, так и балетного репертуара. Еще в 1849 году она перенесла из Петербурга в Москву для своего бенефиса балет Перро «Мечта художника». Идея превосходства реального над иллюзорным, воплощенная в этом произведении, была близка московской танцовщице и родственна ее дарованию. Однако приняться решительно за поиски новых путей в балете ей было трудно по многим причинам. Едва ли не самой главной была та, что с 1842 года инициатива московских театров оказалась значительно скованной.

В 1842 году Санковская впервые появилась перед зрителями в испанской ганце «Запатеадо», исполнив его в паре с Герино. Несмотря на несомненный успех этого выступления, Санковской, как танцовщице совершенно другого плана, не удалось найти соответствующих красок для передачи сущности испанского народа. Зато Герино показал, что его возможности в области сценического народного танца намного шире, чем в танце классическом. Впоследствии современники отмечали, что один и тот же национальный танец он каждый раз исполнял по-разному, вносил в него новое толкование, что возбуждало постоянный интерес зрителей.

Начавшееся развитие нового сценического народного танца прервалось в 1845 году, когда Герино был уволен в результате бурного объяснения с директором императорских театров. После его увольнения балет в Москве оказался без балетмейстера. Спектакли ставили приезжавшие петербургские постановщики - Фредерик Маловерн, П. И. Дидье, Жан Петипа.

Народные танцы прочно вошли в репертуар театра и вызвали необходимость в постоянной танцовщице данного жанра в труппе. С этой целью в 1847 году в Москву была приглашена молоденькая венгерка Ирка Матиас. Она поступила в Большой театр абсолютно беспомощной актрисой, но ее юный возраст, чрезвычайно привлекательная внешность и исключительный сценический темперамент не замедлили создать ей имя как танцовщице. С особенным блеском она исполняла испанские и венгерские танцы. За время своего пребывания в Москве Ирка Матиас, попав в крепкую спаянную балетную труппу Большого театра, превратилась в хорошую танцовщицу и актрису. Она училась у русских и была одной из первых иностранок, совершенствовавшихся в Москве. Покинув Россию, Матиас с большим успехом выступала в Америке.

Значительное оживление репертуара в Москве началось лишь с приездом в Россию Перро, который обычно ставил балет в Петербурге, а затем сам дублировал его в Москве. Прогрессивная направленность его постановок и новизна их интерпретации вполне отвечали вкусам московского зрителя. «Мечта художника», «Жизель», «Эсмеральда» и «Катарина, дочь разбойника» на долгие годы стали излюбленными спектаклями москвичей. В балетах Перро по-новому раскрылась Санковская. В отличие от Тальони, хореографический диапазон которой ограничивался бесплотными лирическими образами, московская танцовщица благодаря своим блестящим актерским данным легко перешла на репертуар Фанни Эльслер.

К приезду в Москву из Парижа французского балетмейстера Теодора (Шиона) и его жены-первой танцовщицы Терезы Теодор,-приглашенных в Труппу петербургской дирекцией, желавшей «поднять» художественный Уровень балета Большого театра, артисты и зрители отнеслись недоброжелательно. Они рассматривали это приглашение как желание

Петербурга показать свою власть над Москвой и ущемить национальные интересы русского балета.

Теодор (Шион) привез новые спектакли балетмейстера Сен-Леона, входившего тогда в моду в Западной Европе. Большинство из этих балетов, ничтожных по своему содержанию, носивших исключительно развлекательный характер, равнодушно воспринималось публикой. Москвичи отдавали предпочтение постановкам Перро, и Санковская продолжала оставаться их любимой танцовщицей.

В 1845 году Герцен писал Кетчеру: «Нельзя ли в «Литературных прибавлениях» тиснуть, что (вчера) 16 февраля в Малом театре бросали цветы Санковской, что публика -все так же любит и уважает ее прекрасный талант»¹.

В марте 1853 года непредвиденное обстоятельство (в течение нескольких часов сгорел дотла Большой Петровский театр) на несколько лет приостановило планомерное развитие балета в Москве.

Балетные спектакли перенесли на сцену Малого театра. Часть труппы была выведена на пенсию, часть сокращена или переведена в Петербург, а также отпущена на работу в провинциальные театры без сохранения содержания, и лишь немногие выступали на своей временной новой сцене. Среди уволенных «за ненадобностью» оказалась и Ирка Матиас.

В декабре 1854 года в Малом театре состоялся прощальный бенефис Санковской, для которого она избрала «Жизель». Небольшой зрительный зал в этот день не -был заполнен. Причина этого крылась в неудачах Севастопольской кампании. Роковая для России развязка войны становилась очевидной, и настроение у зрителей было подавленное.

Безрадостна была дальнейшая судьба прославленной московской танцовщицы. Неумение приспособиться к жизни на скромную пенсию заставило ее постепенно распродавать имущество - сперва собственный домик в Знаменском, ныне Колобовском переулке, затем подношения, обстановку, наряды. Санковская пыталась преподавать бальные танцы в учебных заведениях, но, видимо, была лишена педагогического дара. Незадолго до своей смерти она получила частный урок на Таганке, в доме богатого купца Алексеева. Здесь она учила вальсам и полькам хозяйского сына, прославившегося впоследствии под именем Константина Сергеевича Станиславского.

Покинув театр, Санковская продолжала жить его интересами. Незадолго до своей кончины она предупреждала танцовщицу М. Ф. Манохину: «Побольше уверенности в себе и, главное, свою музыку помните, тогда все будет хорошо». До конца своих дней Санковская оставалась авторитетом в театре. В том же письме она добавляла: «Не говорите, что я не буду в театре, а то Гербер нехорошо будет дирижировать, а меня-то как будто совестится».

Скончалась Санковская в 1878 году в селе Всехсвятском (ныне поселок Сокол), где она снимала дешевую комнату. Артистка к тому времени была всеми забыта, газеты даже не отметили ее кончины некрологом.

Санковская была последней представительницей русского романтического балета. В искусстве утверждалось новое художественное направление - реализм.

Начавшаяся Крымская война вызвала усиление надзора за настроениями дворянской и разночинной интеллигенции. Строгости цензуры начали распространяться и на балет. Все это неблагоприятно отражалось на развитии русского танцевального искусства и привело к тому, что начался репертуарный кризис.

В Петербурге ощущался заметный спад в творчестве Перро. Появившийся в 1849 году спектакль «Катарина, дочь разбойника»², как и «Эсме-ральда», был восторженно принят петербургским придворным зрителем, не разобравшимся в его идейной направленности, но воспевание девушки-бунтарки из народа в условиях повсеместного роста революционного движения не могло не обратить на Перро внимания III отделения. По-видимому, балетмейстеру были сделаны соответствующие указания свыше на неуместность тематики его балетов, так как он на целый год с лишним прекратил свою постановочную деятельность и уехал в Париж. Лишь в феврале 1850 года он показал Петербургу новый спектакль-«Крестница фей». Настороженная царская цензура проявила здесь особую бдительность к творчеству подозрительного в отношении своей благонадежности балетмейстера. Ему было указано на недопустимость применения христианского понятия «крестница» к существам языческой мифологии - «феям», и балет был переименован в «Питомицу фей». Через два года после этого, при постановке балета Перро «Война женщин, или Амазонки XIX столетия» начальник III отделения Дубельт, рассматривая представленное ему либретто этого спектакля, сделал пометку: «Ежели была бы пьеса, не пропустил бы»³. Это подозрительное внимание к его творчеству мешало балетмейстеру продолжать работу над созданием прогрессивного репертуара в обстановке николаевского режима.

Под влиянием своего главного заказчика-двора-Перро отказался от каких-либо социальных тем и стал переходить от идейных драматических балетов к более легковесным развлекательным. В них он постепенно отходил от своих демократических устремлений, хотя продолжал твердо стоять на позициях художника-реалиста. Такие балеты, как «Своенравная жена», «Наяда и рыбак», «Марко Бомба» говорили о том, что балетмейстер уступил грубой силе николаевского самодержавия. В 1854 году Перро снова взялся за серьезную работу, но уже совершенно другого плана, тщетно пытаясь постановкой «Фауста» разрешить философскую тему в балете. Творчество Перро год от года становилось все менее социально заостренным, и он вынужден был прибегать к танцевальному разнообразию. В 1855 году ему пришлось поставить для дебюта новоявленной зарубежной знаменитости - Фанни Черитто - бал.ет Сен-Леона «Маркитантка», героиней которого была девушка, достигавшая благосостояния при помощи своей ловкости и изворотливости. Такая идея как нельзя лучше выражала вкусы и идеалы нового буржуазного зарубежного зрителя. Фанни Черитто имела в России крайне ограниченный успех, но симпатии петербургской публики к сюжету спектакля на современную тему были несомненны. В самом конце своей деятельности в России Перро поставил балет «Корсар». В нем он как бы прощался со своими идеалами и напоминал зрителю об авторе «Эсмеральды» и «Катарины».

В 1859 году Перро был уволен из театра, но не уезжал за границу до начала 1861 года. Как и Фанни Эльслер, он в основном закончил свою артистическую карьеру в России и до конца своих дней поддерживал связь с русским балетом.

Оставшись на сезон 1850/51 года без Фанни Эльслер, петербургская дирекция поспешила пригласить очередную европейскую знаменитость-итальянскую танцовщицу Карлотту Гризи (1819-1899). Безупречное владение техникой танца и несомненно хорошие актерские данные, а также исключительная миловидность и большое обаяние Гризи способствовали тому, что еще в 1842 году парижская пресса объявила ее пределом хореографического совершенства. Однако печать, всячески расхваливая танцовщицу, упорно молчала о том, что новая знаменитость обладает техникой Тальони без ее прирожденной грации и мимическими данными Фанни Эльслер без ее дара перевоплощения.

Когда Карлотта Гризи появилась в Петербурге, Андреянова стала смело выступать с нею вместе и в тех же ролях. Русская артистка не боялась сравнений, и отзывы современников подтверждают, что она имела на то основание.

В Петербурге Гризи дебютировала в балете «Жизель», некогда специально поставленном для нее Перро, но не произвела на зрителя ожидаемого впечатления. Петербургская пресса, более принципиальная, чем зарубежная, открыто выразила свое мнение о новой танцовщице, сводившееся к тому, что ее появление в партии Жизели - не слишком поразительная новость для русской публики. Критики отмечали, что как только Гризи начинает какое-либо па, то становится танцовщицей и перестает быть действующим лицом.

Неудача Гризи в России указывала не только на коренное расхождение русских и западноевропейских воззрений на искусство балета, но и на большую требовательность русского зрителя, а заодно говорила и о том, что на звание мировой знаменитости недостаточно получить патент в Париже и в Лондоне, необходимо приобрести его также в Петербурге и в Москве. Пробыв два сезона в России, Гризи уехала в Париж, не стяжав себе новой славы.

В начале 1856 года в Петербурге выступила приехавшая из-за границы первая танцовщица Большой парижской оперы Надежда Константиновна Богданова (1836-1897). Дочь московских артистов балета первого положения К. Богданова и Т. Карпаковой-Богдановой, она рано лишилась матери и свое первоначальное хореографическое образование получила сперва у отца, а затем в Московской балетной школе, которую вскоре покинула, чтобы участвовать в гастролях по русской провинции, организованных ее отцом. Тринадцатилетняя Богданова исполняла главные партии в монтажах нескольких балетов. Возвратись в Москву, К. Богданов по совету Фанни Эльслер решил отправиться в Париж для совершенствования своей дочери в танцах. Не имея средств для этой поездки, он пустился-в путь со всей семьей, давая балетные представления во встречавшихся по дороге городах России, Польши, Германии и Франции. Это позволило ему добраться до Парижа, но попытки устроить дочь в школу Большой оперы ни к чему не приводили. Лишь благодаря чистой случайности Богданова наконец была зачислена в школу, где пробыла три года. После выпуска с ней был заключен контракт на первые партии в балете Большой парижской оперы. Будучи на службе в Париже, Богданова откомандировывалась в Вену для ведения парадного спектакля, данного в честь коронации австрийского императора. В 1855 году танцовщица наотрез отказалась выступать в торжественном спектакле, поставленном по случаю падения Севастополя, и тем самым нарушила свой контракт. Уплатив значительную неустойку, она немедленно выехала в Россию, по пути с большим успехом выступая в Берлине и Варшаве.

В Петербурге Богданова дебютировала в «Жизели». Как хорошая артистка и неплохая танцовщица, она первое время пользовалась успехом у зрителей, что отчасти было вызвано ее патриотическим поступком, но положения в столице занять не смогла. В Москве, куда она направилась по собственному желанию, она была принята очень сухо, так как не могла конкурировать с московскими первыми танцовщицами того времени. Потеряв надежду завоевать себе имя в России, Богданова перебралась в Польшу, где долгое время занимала ведущее положение в варшавском балете, совершая ежегодные гастрольные поездки за границу.

В конце 50-х годов в Петербурге выступали три зарубежные танцовщицы: Екатерина Фридберг, Каролина Розатти и Амалия Феррарис, благосклонно принятые петербургским зрителем. Они были предвозвестницами наступавшего на Западе увлечения итальянской техникой танца.

В 1848 году в петербургскую труппу был зачислен Тимофей Алексеевич Стуколкин (1829-1894), который вскоре стал незаменимым исполнителем комических ролей в балетном репертуаре. Первоначально готовясь стать цирковым наездником-вольтижером, Стуколкин отличался редким умением владеть своим телом, что позволило ему стать замечательным комическим танцовщиком-гротеском. Кроме того, Стуколкин был отличным актером и часто исполнял комические роли в драматических спектаклях.

Одним из наиболее примечательных выпускников петербургской балетной школы был Ираклий Никитич Никитин (1823-?). Окончив училище в 1841 году, он был зачислен в петербургскую балетную труппу танцовщиком-солистом. Обладая прекрасной внешностью и свободно владея танцевальной техникой, Никитин оказался в состоянии занять ведущее положение в труппе, но наличие большого количества иностранцев в театре мешало его продвижению. Выделяясь из общей массы русских артистов балета своим интеллектом и независимым характером, Никитин стал упорно бороться за равенство русских и иностранцев в труппе. Однако в условиях николаевской театральной политики эта задача оказалась неразрешимой. Отчаявшись добиться каких-либо результатов, он в 1845 году перевелся в Москву, но и здесь, после подчинения московских театров петербургской дирекции, общее положение дел в балете его не удовлетворило. Придя к убеждению, что в обстановке тогдашней России представитель русской художественной интеллигенции нигде не сможет найти справедливого к себе отношения, Никитин в 1846 году покинул Москву и эмигрировал за границу, откуда вернулся лишь в 1869 году, когда его артистическая карьера была уже закончена. За границей он в течение продолжительного времени занимал ведущее положение в венском императорском балете, где приобрел европейскую известность. Никитин был первым русским артистом балета, занимавшим ведущее место в столичной иностранной труппе.

В 1850 году на петербургской сцене появилась Зинаида Осиповна Ришард (1832-1890), дочь московского танцовщика О. Я. Ришарда. Свое первоначальное хореографическое образование она получила у матери- Д. С. Лопухиной - ив Московской балетной школе, а затем была переведена в Петербургское балетное училище. Ришард была сильной танцовщицей с очень хорошей техникой. В 1857 году она поехала для совершенствования за границу. Здесь она вскоре заняла первое положение в Большой парижской опере, вышла замуж за балетмейстера Л. Меранта и навсегда осталась за рубежом. С 1879 по 1890 год она была ведущим педагогом Большой парижской оперы, являясь первой пропагандисткой¹ русской методики преподавания за границей.

Через два года после Ришард петербургскую балетную школу окончил отличный танцовщик и один из крупнейших деятелей мирового балета •- Л. И. Иванов. О нем будет рассказано позднее.

В 1854 году из школы была выпущена Мария Сергеевна Суровщи-кова (1836-1882), вскоре ставшая женой балетмейстера М. И. Петипа, который не только совершенствовал ее танцевальную технику, но и усиленно продвигал на первое положение. В результате этих усилий Суровшикова заняла ведущее место в труппе и некоторое время несла на себе всю тяжесть репертуара. В 1861 году она вместе с мужем посетила Париж и Берлин, где с успехом выступала на сцене.

Среди иностранцев, вошедших в эти годы в состав петербургской труппы и всецело посвятивших себя борьбе за ее интересы, первое место принадлежит X. П. Иогансону.

Христиан Петрович Иогансон (1817-1903) был шведом по происхождению. Первоначальное хореографическое образование он получил в Стокгольме, где и дебютировал в 1836 году. После этого он совершенствовался в Дании у известного балетмейстера и педагога Бурнонвиля. В 1841 году Иогансон приехал в Петербург и был принят в состав петербургской балетной труппы. Здесь он скоро приобрел расположение зрительного зала.-В совершенстве владея танцем и отличаясь исключительной тонкостью исполнения, легкостью, пластичностью и благородством, он одновременно отрицал танец ради танца и не пренебрегал актерскими задачами. Эти взгляды на искусство роднили его с русскими артистами. С первых своих шагов на петербургской сцене Иогансон стал считать себя русским и впоследствии подтвердил свое право на это, оказав незаменимую услугу русскому балету в качестве педагога. В «Жизели» Иогансон был прекрасным партнером Андреяновой.

В 1847 году в состав петербургской труппы был зачислен молодой французский танцовщик Мариус Петипа, но расцвет его деятельности наступил позднее.

Сороковые годы в истории русского балета ознаменовались таким важным событием, как начало непрерывной борьбы отечественных исполнителей за мировое признание. Русские артисты почувствовали себя достаточно сильными, чтобы соревноваться с иностранцами, выступавшими на петербургской сцене, и пожелали показать свое искусство в зарубежных странах. В 1844 году петербургская танцовщица Т. П. Смирнова первая отважилась предпринять гастрольную поездку за границу. Она не без успеха выступала в Париже и Брюсселе, но из-за отсутствия яркой индивидуальности едва ли могла показать за рубежом особенности русской школы в балете. Сравнивая Смирнову с Андреяновой, критик того времени отдавал предпочтение второй и указывал в 1854 году, что Смирнова не выйдет из ряда «полезной посредственности».

Затем последовали гастроли Андреяновой в Париже и Милане. Вслед за ней в 1846 году и Санковская направилась за границу и выступала в Гамбурге, но сведений о том, как прошли ее гастроли в этом городе, не обнаружено.

Успех выступлений русских танцовщиц за рубежом, в том числе в таких городах, как Париж и Милан, свидетельствовал о высоком уровне искусства русских исполнителей.

Хореографическое образование в Москве и Петербурге в эти годы шло по разным путям. Московская балетная школа продолжала обращать особое внимание на формирование солистов и первых исполнителей. Здесь наравне с иностранцами в старших классах преподавали русские педагоги:

К. Ф. Богданов и М. С. Карпаков. В этот период московская школа выпустила в труппу Большого театра таких первоклассных танцовщиков, как Д. И. Кузнецов и С. П. Соколов. Кончали школу, но уже выступали насце-не П. П. Лебедева, О. Н. Николаева и совсем еще юная А. И. Собещан-ская. Интернат для казенных воспитанников был упразднен и взамен образован экстернат, насчитывавший более ста учащихся, из которых в основном комплектовались кадры в провинцию, где с ростом требований зрителей к танцевальным дивертисментам ощущался недостаток в балетных исполнителях.

Задачи Петербургской балетной школы были сведены в первую очередь к подготовке кадров кордебалета, а затем к воспитанию фигурантов и вторых и третьих солистов. Первые танцовщицы и первые солистки и их партнеры в основном приглашались из-за границы, так как царский двор, как и в XVIII веке, не допускал мысли, что русские в какой-либо мере могут равняться с иностранцами. Именно в эти годы стал формироваться замечательный русский кордебалет, которым Петербург по праву гордился долгое время. Уже в 1843 году один из московских подчиненных Верстов-ского писал ему из Петербурга, что в тамошней балетной школе «метода превосходная и следствие ее - кордебалет, который есть почти совершенство»¹. Несмотря на такую узкую направленность, в стенах петербургской балетной школы продолжали расти самобытные русские таланты. Наряду с М. Д. Новицкой, Т. П. Смирновой, О. Т. Шлейфохт, А. И. Прихуно-вой и А. А. Шелиховым появился и ряд других выдающихся исполнителей.

Покрой балетного костюма в этот период остался таким же, каким был в 30-е годы, с той лишь разницей, что для исполнительниц реалистических ролей корсаж шился цветной и верхняя юбка делалась из более тяжелого и плотного материала. У танцовщиков появились бамбетка и колет. Мастерство танца значительно усложнилось - в обиход вошли танец на пальцах и наземная поддержка; изредка стала практиковаться и воздушная поддержка. Это потребовало изменения обуви. Туфли танцовщицы для серьезного танца (который после Тальони стал постепенно приобретать наименование классического), оставаясь мягкими, шились из шелка разных цветов и слегка проштопывались на носках. Для полухарактерного, то есть сценического народного, танца стали употребляться мягкие матерчатые, лайковые или замшевые ботинки с боковой шнуровкой и небольшим каблуком.

В провинции в этот период балет расцветал со стремительной быстротой. В целом ряде провинциальных городов появились свои постоянные балетные труппы. Антреприза Шаховского в Нижнем-Новгороде перешла в руки нередко сменявшихся частных антрепренеров. Балет просуществовал в городе до начала 50-х годов XIX века.

Около 1846 года возникла антреприза И. Е. Швана, ученика Ф. Гюл-лен, окончившего Московскую балетную школу в 1840 году. Эта группа, гастролировавшая в провинции, в 1850 году обосновалась в Воронеже, где работала более десяти лет. Репертуар швановского балета по преимуществу копировал московский.

Самым крупным предприятием, отличавшимся особо широкой постановкой дела, была антреприза Мориса Пиона. Организатор этого коллектива долгое время занимал место балетмейстера и руководителя варшавского балета. По неизвестным причинам в середине 40-х годов он покинул варшавский театр и в 1848 году начал свою антрепренерскую деятельность на Украине, в Киеве. Его театральное дело объединяло четыре группы - русскую драматическую, украинскую, польскую, а также балетную, при которой была своя школа. Антреприза Пиона пользовалась очень большой известностью на юге России. Следуя примеру столичных театров. Пиона обычно выписывал первых танцовщиц из-за границы, но основной костяк его балетной труппы состоял из русских и украинских артистов, набранных из числа воспитанников Московской балетной школы, и из бывших крепостных артистов балета. Репертуар балета Пиона был смешанным: столичные постановки чередовались в нем со своими, самостоятельными, среди которых была «Свадьба в Ойцехове» (музыка Стефани) и ее продолжение-балет «Стах и Зоська» (музыка Жабчинского). Эти два спектакля были особенно популярны, и слава о них дошла до Петербурга. Постановка в столице «Свадьбы в Ойцехове», названной здесь «Крестьянской свадьбой», свидетельствовала о несомненной зрелости этого искусства в провинции. Антреприза Пиона была последней серьезной провинциальной антрепризой в России.

Изменившиеся экономические условия жизни общества после-отмены крепостного права на долгое время лишили провинцию возможности содержать постоянный собственный балет. Зато сценический танец как отдельный дивертисментный номер продолжал здесь свою жизнь на всем протяжении XIX века. Репертуар провинциальных балетных театров стал по преимуществу дублировать репертуар столичных театров и в особенности московского, что объяснялось не столько наличием в провинциальных балетных труппах значительного количества москвичей, сколько его большей демократичностью.

Участились в эти годы и гастрольные поездки столичных артистов балета в крупные губернские и уездные города.

В этом отношении особенно примечательна! поездка, предпринятая в 1849 году первым московским танцовщиком К. Ф. Богдановым, повсюду проходившая с необычайным художественным и материальным успехом. После столь удачных гастролей Богдановых московские артисты балета устремились в провинцию, где выступали ежегодно, особенно в летнее. время.

Развитие в провинции балетных театров, содержавшихся городом или наместничеством, шло медленно. Однако несмотря на это, в начале 50-х годов открылся еще один театр подобного рода в Тифлисе. Балетную труппу в нем организовал Ф. Н. Манохин, первое положение занимали московские артисты. В Тифлис на гастроли выезжала и А. А. Санковская, сестра Е. А. Санковской.

В 1851 году на петербургской императорской сцене впервые выступила варшавская балетная труппа. Успех польских артистов балета был из ряда вон выходящий. Особенное одобрение зрителей вызывали первая танцовщица Каролина Штраус и танцовщик Феликс Кшесинский, несравненный исполнитель мазурки. Балет «Крестьянская свадьба» был тогда же скопирован Москвой, но здесь польские танцы исполнялись русскими артистами балетной труппы Большого театра. Успех этого спектакля был так велик, что он еще несколько десятилетий держался на русской сцене.

В области декорационной живописи в 40-х - начале 50-х годов наблюдалась некоторая неустойчивость. Роллер, являвшийся основным декоратором императорских театров, перешел со своих ранних романтических позиций на позиции «академизма». Параллельно с этим широко практиковалось копирование зарубежных декораций. Это явление вызвало противодействие русских декораторов П. А. Исакова, Ф. Шеньяна и И. И. Шанги-на, стремившихся утвердить на сцене национальное декорационное искусство.

Сороковые годы XIX века были значительным шагом вперед на пути развития русского балета. Романтический репертуар, преодолев период отрешенности от действительности, вступил на путь разрешения серьезных, актуальных тем. Реализм стал постепенно завоевывать главенствующие позиции в русском искусстве. В связи с этим народный танец не только окончательно утвердился на сцене, но и приобрел особое значение. В некоторых балетах он стал основной формой танцевальной выразительности, что в свою очередь обогатило танец классический. Рост реалистических тенденций в балете способствовал возвращению классическому танцу пантомимы, некогда отторгнутой от него Ф. Тальони. Это явилось могучим толчком для развития действенного танца, позволившего установить беспрерывность действия в балете.

В этот период русский балет, как отмечал Белинский, стал одним из ведущих театральных жанров, так как в условиях николаевской реакции бессловесному балету было разрешено «говорить» о многом, о чем должны были молчать говорящие опера и драма.

Популяризации сценического народного танца в России много содействовала Андреянова. Утвердив на сцене новую манеру исполнения народных танцев, она независимо от Фанни Эльслер произвела в России ту же реформу, что и австрийская танцовщица в Западной Европе.

В 40-х годах началось планомерное проникновение русских деятелей балета на сцены западноевропейских театров.

Значительно расширилась и гастрольная деятельность артистов столичны