Экзистенциальная антропосоциология

Мир Кафки подобен миру Босха; он оставлен Богом на произвол судьбы. В отсутствии благой силы, он ока­зался во власти зла. В нем тяжело и страшно жить.

В нем невозможно быть счастливым. Только русский пи­сатель А. Платонов смог создать аналогичную по сути и конгениальную по художественным достоинствам модель мироздания. Человек, пребывающий внутри этой сти­хии абсолютного зла и тотального насилия, ничем не защищен. Зло разлилось по всему миру, насилием про­питан каждый атом социальности. Сам воздух «пахнет смертью». Нет места ни утешению, ни надежде на спасе­ние. Психика людей пребывает во власти страха перед угрозой гибели. Существование человека крайне уязви­мо, и достаточно самой малой причины, чтобы погубить его. Он погружен в социальную реальность, логика су­ществования которой ему не ясна. Любой исходящий извне властный императив, даже самый абсурдный, спо­собен парализовать его волю. Любое внешнее препят­ствие кажется ему непреодолимым. Таково поведение героя притчи «Закон», не решившегося в течение жизни войти в ворота, которые предназначались для него и сквозь которые стражи должны были пропустить толь­ко его. Обладатель инертной, пассивной души, лишен­ной возвышенных стремлений, он сам не знает, имеет ли право на существование или нет. В итоге его безбла­годатное присутствие в безблагодатном мире оказывает­ся обречено на безблагодатную, ужасную смерть либо в результате насилия («Процесс»), либо чудовищного пре­вращения в паука («Метаморфоза»). Смерти такого рода могут быть только наказанием за грех безблагодатной жизни. Ведя ее, человек уже готовит себя в жертву. И Кафка разворачивает устрашающие картины метафи­зической виктимологии, которые, подобно картинам дан-товского ада, говорят языком символов о той социаль­ной и духовной жизни, какую не должен вести человек, где бы он ни жил и кем бы он ни был. Философия наказаний без преступлений превращается в философию жертвенности.

Феномен экзекуции

Три новеллы «Приговор», «Превращение», «В испра­вительной колонии» объединены общей темой наказания и общим названием «Кары». Наказание в них имеет не­что сходное с действием карающего рока, и человек не

• 239 •

удивляется, не ропщет, не сопротивляется, а принимав! происходящее с ним как должное.

Новелла «В исправительной колонии» (1914) по-сво ему воспроизводит древнюю историю с изобретением орудия казни в виде медного быка, внутри которого должны были сгорать заживо преступники. Первым, кто был сожжен в нем, оказался сам изобретатель. Каф­ка придает сюжету еще большую остроту: офицер-экзе­кутор, один из изобретателей смертоносной машины, сам подвергает себя показательной экзекуции. Созда­тель новой эстетики наказаний, он любовно практико­вал рациональную жестокость, лишенную видимых эмоций.

В его системе не было и намека на присутствие пра­ва. В ней отсутствовали следствие и суд. Вместо них преобладал единственный принцип: «Виновность всегда несомненна». При этом палачи полагали, что осущест­вляют правосудие, и считали каждую казнь торжеством справедливости. Строго регламентируемые процедуры изуверских убийств сопровождались нравоучительной наглядностью: железная борона выписывала в течение шести—двенадцати часов своими зубьями на теле жерт­вы некое моральное изречение, например «Чти началь­ника своего!» Человек должен постигнуть суть запове­ди всем своим телом, и потому машина не дает ему возможности умереть слишком быстро. Ему не сообща­ют сформулированного приговора; он узнает его своим телом. Здесь образный мир Кафки перекликается с ос­новоположениями культурно-исторической антрополо­гии, для которой обретаемое и утрачиваемое человеком тело выступает подобием особого текста. Социальные воздействия оставляют на нем свои следы, которые и обязан прочесть антрополог. У Кафки эта метафора тела-текста предстала в буквальном воплощении. Его экзе­кутор считал, что это наиболее достойный человека метод наказания и что его система должна существо­вать вечно. А для этого необходимо использовать все средства. И когда возникла угроза отмены его системы, он пошел на символическое самоубийство-протест. Ло­жась под борону, он запрограммировал ей написать на его теле: «Будь справедлив!».

240'

Психосоциология страха

Феномен страха занимает в поэтике Кафки одно из ведущих мест и имеет вид ключевой психосоциологемы. Как инстинктивно-эмоциональная реакция личности на угрожающую ей опасность, страх может иметь и внут­ренние, психологические, и внешние, социальные, пред­посылки. Естественная потребность в безопасности и самосохранении, вошедшая в противоречие с общим скла­дом социальных обстоятельств, способна породить слож­ные переживания и привести к крайне неоднозначным поведенческим реакциям человека. Страх, которому под­властны в своем большинстве герои Кафки, не конст­руктивен, а деструктивен. Он не способствует активному противодействию угрозе и спасению своего достоинства и жизни, а напротив, деморализует личность, парализует ее волю, мыслительные способности, блокирует проявле­ния высших нравственных чувств и творческих способ­ностей. Чаще всего это страх перед монстром преступной государственности, перед гигантским социальным телом современного Левиафана, перед неодолимой силой создан­ных им обстоятельств, грозящих раздавить личность. У че­ловека Кафки нет иммунитета против удушающей силы такого страха, как нет и опыта выживания в его атмосфе­ре, поэтому он чувствует себя жалким, беспомощным на­секомым, обреченным на неминуемую гибель, либо физи­ческую, либо нравственную.

Мироощущение героев Кафки симптоматично для «ма­ленького человека» перед беспощадной машиной автори­тарно-полицейского или тоталитарного государства. Он весь состоит из страха. Характерно, что сам Кафка гово­рил о себе, будто он весь целиком состоит из страха и что это, вероятно, лучшее, что в нем есть. Этот социальный страх, переросший в метафизический ужас, стал доми­нантой в его философско-художественных построениях.