Динамика глобальных проблем: имплицитные (внутренние) и эксплицитные (внешние) факторы. 6 страница

Начатый ранее разговор о научно-технической революции отнюдь не случаен, ведь на неё современным человечеством возлагались и возлагаются большие надежды. В первую очередь в решении таких глобальных проблем как продовольственная и проблема здравоохранения, а затем и всех остальных проблем эко-социо-технического характера.

Переходя к рассмотрению понятия прогресса в науке и технике укажем на то, что вообще прогресс ассоциируется с типом восходящего развития, поступательным движением вперед, которое сопровождается переходом от простых форм бытия к сложным, от низшего к высшему, от менее совершенного к более совершенному. При этом прогресс в органической природе связывается с критерием совершенствования (самосовершенствова­ния) организации, структуры и функций биологических систем. В социуме дело обстоит несколько иначе: в его онтологии на первый взгляд сопряжены в систему политическая, экономическая и культурная сферы, а природа с её эволюцией форм представлена в «снятом» человеческой деятельностью виде, плюс новых проектах форм и способов конструктивной и деструктивной деятельности. В этом контексте важно понять, что в истории развития общества наблюдаются социальные и технологические революции, обуславливая его нелинейную динамику и «ускоряя ритмы истории» (Б.Ф. Поршнев).

Если говорить о технологических революциях, то нужно подчеркнуть, что аграрная, промышленная и собственно научно-техническая революции стали основными вехами социального прогресса[365], подготовившими, соответственно, аграрный, индустриальный и постиндустриальный типы социума и антропологические типы, им имманентные.

Но более верной можно считать позицию, вносящую дифференцированный взгляд на прогресс в области науки и техники. Такая позиция имеет ряд неоспоримых преимуществ, связанных с пониманием динамики социальной системы западного типа. Во-первых, прислушиваясь к аргументам сторонников такой точки зрения, нужно признать, что в обществе до поры до времени совершаются относительно независимые процессы, которые можно охарактеризовать соответственно как науковизацию [366] производства и технизацию [367] производства. Во-вторых, и это принципиальный момент, благодаря институту науки, который выступил основным фактором материального производства, была сформирована новая система: «наука – техника – производство», интегрировавшая в себе оба процесса[368].

Поэтому понятие «научно-техническая революция» как раз корректно определять, учитывая наличие именно такой системы: НТР – это коренной переворот в системе продуктивных сил общества, ставший возможным вследствие слияния научной и технической революций в единый процесс; он охватывает все компоненты социальной системы, существенно изменяет вид социума, обуславливает его быстрое развитие [369]. Конечно, в данном определении содержится указание на взаимосвязь изменений, происходящих в современных науке и технике, со значительными социальными сдвигами. Но предлагающаяся модель есть не что иное, как вариант технологического детерминизма, опирающегося на представление либо о линейном развитии (от науки – через технологии – к социуму), либо на идею одновременного воздействия технологии на общество и самое себя. История последних лет показала ограниченность этого представления, на смену которому пришла модель контекстуального взаимодействия между наукой, технологией и обществом [370]. В ней нет «независимой переменной», напротив, тут наблюдается взаимосвязанное воздействие всех подсистем.

Тем не менее, для интегральной оценки происходящих изменений, к которым одни авторы приписывают предикат «прогрессивности» или «прогресса»[371], а другие – «регрессивности» или «регресса»[372], нужно учитывать две переменные: 1) параметрические характеристики развивающегося процесса на уровне системы и отдельных подсистем; 2) критерий прогресса, формируемого на основе ценностей, с позиций которых производится оценка[373]. В таком случае познавательная ситуация заметно усложняется.

Дело в том, что сегодняшний социум, после открытия Римским клубом «пределов роста», уже не может анализироваться и оцениваться с позиций благодушного сциентизма и технооптимизма, т.е. на основе сугубо технологических критериев (ресурсы, качество организации процессом и его управления, операциональная структура и т.д.). Напротив, в расчет должны быть взяты шлейфы ближайших и далекоидущих последствий НТР, которые касаются экосистемы планеты (глобальные климатические изменения, проблема «озоновых дыр», биоразнообразие), судьбы отдельного человека (его психофизического состояния и идентичности) и человечества (его демографических, экономических и культурных показателей) в целом.

К этим рискам и опасностям следует присовокупить ряд проблем, связанных с информационной революцией (создание всемирной информационной сети, «Всемирной паутины» или «Матрицы» – World Wide Web, цифровых и волоконно-оптических технологий), часто неосознаваемых даже специалистами[374]. По мнению технооптимиста Р.Ф. Абдеева, информационная революция порождает исключительно позитивные явления в промышленном производстве и социальной сфере: 1) сокращается число занятых в промышленном производстве и сельском хозяйстве; 2) происходит сокращение традиционных видов сырья, что способствует природосбережению; 3) наукоемкие производства позволяют небольшим государствам добиваться впечатляющих успехов в экономике; 4) возникает новая конфигурация власти: власть интеллекта, власть информации, и традиционные – законодательная, исполнительная и судебная; 5) интенсивно работают глобальные рыночные механизмы, включающие не только материальное производство, но и банковский сектор, научные исследования, систему образования; 6) уходит в прошлое деление мира на капиталистический и социалистический лагерь; 7) в системы образования и здравоохранения вливаются новые потоки капиталов; 8) осуществляются невиданные ранее проекты по охране природы, по погашению энтропии[375].

Всё бы хорошо, но наступившая информационная эра, которая меняет расстановку сил в паре «наука и техника» в пользу «технонауки»[376], а затем и всего социального контекста, не столь однозначна в параметрическом и ценностном измерениях.

Например, М.Г. Делягин справедливо полагает, что «человек эпохи информационной революции живет на основе представлений «информационного мира», которые всё более отдаляются от мира физического. Этот нарастающий разрыв между представлениями (а значит, и мотивацией) и реальностью, порождает ошибки, масштаб и разрушительность которых также растут»[377]. Проще говоря, информационная революция, значительно превышая физические границы индивидуального восприятия, загоняет людей в своеобразный «информационный тупик». Он, между прочим, характеризуется тем, что человек с такой рациональной структурой (самосознающего и самотождественного субъекта) неспособен быстро переключаться на противоречивую, взаимоисключающую информацию. В т.ч. из-за наложения «свежих» и «старых» когниций. При этом «плавают» т.н. «точки сборки» смысла[378]. То же самое касается «ловушки коммуникаций», в которой человеческое познание теряет свою сущность, где попросту отменен процесс убеждения, деформировано подлинное целеполагание[379].

Отсюда напрашивается вывод о двойственности научно-технического прогресса, о необходимости соизмерения его «шагов» с иными социальными структурами и функциями.

Если же прибегнуть к оптимистическому взгляду, то следует: ничто кроме науки и её «прорывных» направлений не избавит человечество от груза большинства (а в некоторых трактовках, – всех) глобальных проблем. Например, современная наука в состоянии решить:

- проблему альтернативных источников энергии (геотермальная, солнечная и энергия ветра);

- проблему минимизации и интенсификации процессов, происходящих во всех сферах жизнедеятельности за счет «нанотехнологической революции»;

- проблему создания новых (взамен вымирающей флоре и фауне) органических систем путём привлечения методов генной инженерии;

- проблему человеческого здоровья, в аспектах её «качества» и продолжительности[380].

Но намеченный «прорыв», так или иначе, связан с множеством других переменных социальной динамики, учет которых – дело отнюдь не бесспорное. В этом отношении, для понимания характера происходящего, целесообразно пользоваться комплексом критериев общественного прогресса, которые выделяют наиболее важные траектории социальной динамики:

1) степень информатизации, компьютеризации, электронизации, медиатизации общественной системы;

2) темпы роста производства товаров и средств производства, в т.ч. компьютеров;

3) темпы роста услуг, в особенности в гуманитарной области (в здравоохранении, образовании, социальном обслуживании), а также в профессионально-технической области;

4) степень свободы индивидов, занятых во всех сферах общества;

5) уровень демократизации общественной системы;

6) степень реальных возможностей для всестороннего развития индивидов и для проявления творческих потенций человека;

7) увеличение человеческого счастья и добра [381]. Но даже при таком системном подходе из поля зрения «выпадают» важнейшие ракурсы рассмотрения общественного прогресса как: социальная сплоченность, безопасность в разнообразных её проявлениях, организационно-управленческий механизм [382], и, конечно же, удовлетворенность экологическими параметрами жизни. Все они сегодня также выступают критериями (координатами, метриками, индикаторами) шагов прогресса. Понятно, что ставка на сугубо сциентистски-техницистское понимание социоприродной динамики просто обречена. Информатизация – это не самоцель, а одно из условий прогресса[383]. То же самое касается подготовки субъектов этого процесса – ученых и инженеров[384], которые сегодня просто обязаны владеть принципами «этики для технологической цивилизации» (Г. Йонас), прежде всего – принципом ответственности. Но прежде чем обозначить его, нужно сделать небольшое отступление и посмотреть на истоки нынешней, в чем-то пафосной, но более всего, трагической ситуации.

К этим проблемным истокам обращались различные мыслители – Н. Бердяев и М. Хайдеггер, Г. Маркузе и М. Хоркхаймер, Ж. Эллюль и Т. Роззак, Х. Ленк и У. Бек. В знаменателе их поисков значится формула: социальный, а тем более, научно-технический прогресс – земная религия эпохи модерна, которая по-прежнему культивируется Западом и его эпигонами. Она утверждает, причем, безальтернативно определенный проект обустройства мира. И это несмотря на серьезную оппозицию такой «религии», которая идёт от Ж.-Ж. Руссо. Если посмотреть на структуру этой «религии», то она включает в себя: культ «инструментального разума», волюнтаристски-технологическое отношение к миру (как к природе, так и к социальному окружению), поступательную рационализацию всего, проповедь селективных целей и ценностей на основе альянса «технонауки» с рыночной экономикой и «обществом потребления». Но самое важное, пожалуй, состоит в последовательном (через обезличивание и манипулирование, репрессивность и отчуждение) отрицании человека. Эта нечеловекоразмерность научно-технического прогресса проявляется во многих аспектах сегодняшней жизни, но как верно подметил Г. Маркузе «технология обеспечивает рационализацию несвободы человека и демонстрирует «техническую» невозможность автономии, невозможность определять свою жизнь самому»[385]. Проще говоря, НТП не принес человеку вожделенной свободы в качестве духовной ценности. Более того, он поставил целый ряд других этических дилемм.

Так, например, считается, что существуют два не менее важных следствия НТП, а именно, неравномерность развития национальных экономик и «логика» экономического и технического абсурда[386]. Данная констатация опирается на фактичность перенасышения рынков западных стран всевозможными техническими «ноу-хау», которые стремятся удовлетворить как реальные, так и ирреальные потребности. Но с другой стороны, «третий мир», вследствие технико-технологической отсталости, не может себе позволить удовлетворить даже базисные потребности. В таком случае, на одном полюсе функционируют экономики, которые производят ложные потребности (гаджеты), а с другой, экономики, которым не под силу справиться с голодом, медицинским обслуживанием, жилищной проблемой, энергетикой, транспортом и т.п.

Выход из создавшейся ситуации видится в том, чтобы прислушаться к закону техно-гуманитарного баланса и внести соответствующие поправки в контекстуальную модель развития социума. Данный закон имеет следующий вид: «чем выше мощь производственных и боевых технологий, тем более совершенные средства культурной регуляции необходимы для сохранения общества»[387]. Раскрывая суть этого закона, нужно подчеркнуть, – он выступает в роли эмпирического закона гомеостазиса социотехнической системы: нужен баланс между переменной технологического потенциала, переменной классических культурных регулятивов и переменной устойчивости социальной системы. В таком случае не вызывает сомнения тот факт, что именно на классические культурные регулятивы возлагается роль балансирующего всю систему элемента.

Но мысль А.П. Назаретяна нуждается в уточнении и развитии. Этот закон должен иметь более широкий масштаб: он обязан включать в себя природу, на которую списывается большинство издержек индустриального и постиндустриального развития. С другой стороны, как показывает рефлексия над состоянием моральных регулятивов современности[388], они нуждаются в серьезной коррекции в сторону экофильства (греч. οίκωσ – дом, φίλια – любовь), преодоления достаточно односторонней и ущербной религии утилитарного прогресса. Проще говоря, наступило время поиска механизмов, способных обеспечить эко-техно-гуманитарный баланс. Ниже о проблеме моральной регуляции глобальных процессов будет сказано более подробно.

В заключении замечу, что «технологический блеф» (Ж. Эллюль) полностью рассеивается при рассмотрении следующего вопроса, который во многом является индикатором состояния человеческого сообщества и его лидера – Запада. Кроме того, глобальные проблемы, о которых пойдет речь, пока не имеют адекватных инструментов для своего решения, в отличие, скажем, от интерсоциальных и внутрисоциальных. Поэтому они не могут не вызывать пессимизма.

4. Проблемы и противоречия в системе «общество – природа».

Переходя к классу проблем в системе «общество – природа», целесообразно задаться рядом вопросов: где, когда и при каких обстоятельствах возникает экологическое неблагополучие человечества? каковы причины изменения отношения людей к природе и в чем заключалась надежда для изменения баланса сил (в соревнованиях с природой) в пользу человечества? до каких пределов возможно сосуществование расширяющегося искусственного порядка деятельности человечества и естественного порядка планеты? имеются ли адекватные средства к изменению ситуации экоцида и в чем они должны состоять? Но самый, пожалуй, неудобный в сегодняшних дискуссиях вопрос: действительно ли техника торжествует Пирровы победы над природой?

Конечно, такие общие вопросы не случайны, поскольку сорок лет (вспомним доклад «Пределы роста») человечество, по крайней мере, его технически и экономически прогрессивная часть живет в условиях слабо контролируемых процессов на планете. Прежде всего, это касается тотального загрязнения окружающей среды. Рассмотрение данной проблемы можно начать с общей экспозиции.

Экосистема земли, или биосфера [389] имеет структурную организацию, куда входят:

– атмосфера (гр. ατμώς – пар, σφαιρωσ – шар) – газообразная оболочка Земли, состоящая из азота (78,08%), кислорода (20,95%), аргона (0,93%), углекислого газа (0,03%);

– гидросфера (гр. γυδερ – вода, σφαιρωσ – шар) – совокупность всех вод Земли, покрывающих земную поверхность на 70,8%, из них пресная вода составляет всего 6%;

– литосфера (гр. λίθωσ – камень, порода, σφαιρωσ – шар) – внешняя сфера «твердой» Земли, включающая земную кору и часть подкорковой верхней мантии (мощность её определяется в пределах 50 – 200 км.)[390].

При этом основной функцией биосферы считается «осуществление биологического круговорота вещества и энергии с использованием солнечной энергии фотосинтезирующимися организмами, который регулируется деятельностью живых организмов и обеспечивает динамику всех жизненных процессов и стабилизацию климата Земли»[391].

Надо сказать, что отношения человечества с биосферой в разные периоды носили весьма различный характер. Существует точка зрения о четырех основных этапах взаимодействия человека и природы: 1) эпоха палеолита, отмеченная собирательством и охотой, т.е. адаптирующим и растворяющим в природе образом жизни; 2) эпоха неолитической революции и последующей активной аграрной фазой, характеризующейся культурным землепользованием, скотоводством, вырубкой лесов, распашкой лугов, т.е. первым конфликтом с природой; 3) индустриальная эпоха, которая отличается безжалостной эксплуатацией природы, её возобновляемых и невозобновляемых ресурсов во имя становления промышленного капитализма; 4) постиндустриальная эпоха, похоже, доводящая начатое в предыдущий период до «экоспазма» целой планеты[392].

Итак, остановимся на конкретных проявлениях экоцида, развязанного человеком в индустриальную и постиндустриальную эпохи. В атмосфере отмечены: необратимые процессы её газовых составляющих; структурные изменения; нагревание; загрязнение газовыми примесями и взвешенными веществами. При этом наиболее вредоносные источники загрязнения атмосферы – это автомобильный транспорт (продукты сгорания бензина – свинец, сернистый ангидрид и др.), предприятия химической промышленности, черной и цветной металлургии (большая группа концентрированных веществ, среди которых наиболее вредоносны хлорфторуглеводы).

Далее, загрязнение гидросферы совершается благодаря забору воды на производственные нужды (на хозяйственную деятельность уходит около 65 км³ воды, в то время как обратно сбрасывается 70% загрязненных вод[393]); производству, осуществляемому непосредственно в воде (прежде всего, добыча нефти); потреблению воды на жилищно-коммунальные нужды без её должной последующей очистки; транспортированию водным путём различных грузов.

Наконец, литосфера, благодаря деятельности человека также отличается своими убывающими показателями. Здесь важно отметить, что за ХХ век было утрачено 20% верхнего слоя плодородных почв, уничтожено около 25% площадей влажно-тропических лесов, а за последние 20 лет площадь пустынь расширилась на 120 млн. га.

В сегодняшнем разрушительном процессе задействованы все страны мира, хотя и в разной мере. При оценке степени загрязнения каждого из участков биосферы, которую эксплуатирует та или иная страна, используется специальный коэффициент[394]. В конце 80-х годов ХХ века он соответственно выглядел: для Японии – 15,8; для ФРГ – 14,5; Великобритании – 12,7; Италии – 8,1; Франции – 5,3; Индии – 4; США – 2,8; Китая – 1,9, СССР – 0,85[395]. В 90-е эти показатели несколько изменились из-за коллапса СССР, доминирования США и оживления Азии. Только выброс газов в атмосферу составляет для: США – 18%; ЕС – 12%; стран СНГ – 12%; Бразилии – 10%; Китая – 7%; Индии – 4%; остального мира – 34%[396]. Если к перечню западных стран добавить транснациональные корпорации (ТНК), в подавляющем большинстве принадлежащих тому же Западу, то ситуация вполне прозрачна для понимания[397]. Однако их деятельность развернута на фоне того, что существует ряд международных нормативных документов: Женевская Конвенция о запрещении военного или любого иного враждебного использования средств воздействия на окружающую среду (1971), Парижская Конвенция об охране всемирного культурного и природного наследия (1972), Венская Конвенция об охране озонового слоя (1985), Хельсинское Соглашение по охране и использованию трансграничных водотоков и международных озер (1992); Парижская Конвенция по борьбе с опустыниванием (1994), наконец, Киотский протокол (1997)[398]. Большая часть из них очерчивает предельно-допустимые концентрации (ПДК) вредных веществ в воздушном, водном и почвенном слоях Земли. Но, к сожалению, промышленное производство, подстегиваемое рынком, заставляет многих субъектов пренебрегать этими экологическими нормами либо, как в случае с западными ТНК, переносить «грязные» производства в иные части планеты, главным образом, в развивающиеся страны.

В связи с нарастающим уровнем загрязнения планеты экологи всего мира всё чаще говорят о том, что у биосферы есть т.н. поглотительная способность, но она, похоже, под воздействием антропогенного фактора заметно снижается. Пример тому – наличие «парникового эффекта» (Greenhouse effect). Под ним понимают свойство атмосферы пропускать солнечную радиацию, которая задерживает ход земного излучения. Последнее обстоятельство влияет на аккумуляцию тепла на планете (скопление углекислого газа, фторхлоруглеводов и оксидов азота технического происхождения в атмосфере даёт повышение её температуры). О глобальном потеплении, которое в последние десятилетия – после аномальных температур воздуха зимой и летом, – затронуло многих, есть две противоположные точки зрения. Одна сводится к тому, что этот процесс будет только нарастать и к 2100 году обеспечит планете температуру на 2 - 5°, а в некоторых случаях и на 10° выше среднестатистической. Вторая, напротив, отрицает потепление на основании геологических процессов и предупреждает о наступлении очередного «ледникового периода»[399].

Проблема выбросов в атмосферу имеет ещё один важный аспект. Экспертные оценки говорят о том, что истощение озонового слоя = 1 - 2% в год[400]. Феномен озоновых «дыр» связан с образованием в озоновом слое атмосфере (озоносфере) пространств с пониженным (до 50%) содержанием озона. Существует точка зрения, что именно антропогенное воздействие, а именно, активное применение насыщенных газообразных или жидких фторхлоруглеводов, является главной причиной генезиса этих «дыр». Их расширение чревато самыми серьезными последствиями для всей биоты, включая человека (воздействие прямого ультрафиолетового излучения грозит болезнями и мутациями). Ведь экосистема земли имеет собственный «предел устойчивости», или предельно допустимое возмущение её локальных участков и всей системы в целом, после превышения которого она перестаёт функционировать как регулятор и стабилизатор окружающей среды. В «запредельном» случае она со временем может полностью и притом необратимо деградировать.

Для решения этой проблемы, конечно, нужны адекватные правовые меры, отвечающие всей сложности (локальной, региональной и глобальной) ситуации. В этом контексте целесообразно вспомнить о принятой на саммите в Рио-де-Жанейро в 1992 году Рамочной конвенции об изменении климата (РКИК). Основная её цель – стабилизация «концентрации парниковых газов в атмосфере на таком уровне, который не допускал бы опасного антропогенного воздействия на климатическую систему. Такой уровень должен быть достигнут в сроки, достаточные для естественной адаптации экосистем к изменению климата, позволяющие не ставить под угрозу производство продовольствия и обеспечивающие дальнейшее экономическое развитие на устойчивой основе»[401]. Соглашение было подписано 150 странами и вступило в силу 21 марта 1994 года. На сегодняшний день к конвенции присоединились 190 стран мира. Эта конвенция стала базой для следующего – Киотского Протокола (г. Киото, Япония), принятого в 1997 году. В соответствии с ним, развитые страны к 2012 году должны сократить уровень выбросов парниковых газов на 5,2% в сравнении с 1990 годом. Но дифференцированные показатели для каждой из стран весьма красноречивы: наибольшие количественные показатели по сокращению эмиссии у Германии (21%), Великобритании (12,5%), члены ЕС и Швейцарии (8%), США (7%), Японии и Канады (6%). Согласно приложению Протокола, развивающиеся страны не обязываются сокращать выбросы парниковых газов. В 2005 году Протокол вступил в силу...

Несколько отступая в сторону, нужно указать на концептуальную основу этих нормативных документов, призванных к действенной регуляции существующих процессов. Ею является идея устойчивого развития (sustainable development), введенная в оборот Международной комиссией по окружающей среде и развитию (комиссия Г.Х. Брундтланд) в докладе «Наше общее будущее» (1987). В этом докладе, между прочим, говорится о том, что УР – это развитие, которое удовлетворяет потребности настоящего времени, но не ставит под угрозу способность будущих поколений удовлетворять свои собственные потребности»[402]. Однако, эта идея[403], если взять контекст её обычного использования, в т.ч. в социально-политических и экономических процессах, выглядит достаточно вариативно. Интуитивно понятно, что она указывает на сознательное сохранение естественных условий жизни при направленном осуществлении обществом тех или иных проектов. При этом, считает немецкий философ и социолог Г. Бехманн, идея устойчивого развития циркулирует между наукой и политикой, в сфере знания и в сфере практики, пока не образуя однозначного концепта[404].

Отсюда проистекает различная трактовка данного понятия: в США и в Западной Европе оно означает сохранение уровня и темпов экономического развития, плюс обеспечение высокого уровня доходов граждан (нередко за счет ресурсов других стран и народов). В странах Центральной Европы оно соотносится с принципом стабилизации прав населения (в т.ч. экологических), повышением уровня социальной защищенности. Для России и некоторых государств СНГ данная идея связывается с надеждой на улучшение уровня жизни, с отсутствием социальных, техногенных и природных катаклизмов. В странах Азии, прежде всего в Китае и Индии идея устойчивого развития имплицитна религиозно-этическим доктринам, но пересматривается и дополняется в связи с активной модернизацией.

Тем не менее, именно научный взгляд на данную идею, позволяет сформулировать и вполне определенное понятие, и разработать эффективную, регулирующую концепцию. В общем виде она сосредоточена вокруг представления об управляемом, системно сбалансированном социоприродном развитии, не разрушающим окружающую природную среду и обеспечивающим безопасное неопределенно долгое существование цивилизации[405]. Однако имеет смысл обратиться к ряду уточняющих существо данной научной, и одновременно практической проблемы моментов.

Так, в соответствии с подходом российских авторов А.Д. Урсула и Ф.Д. Демидова, она может быть прояснена при помощи двух основных признаков: антропоцентрического и биосфероцентрического. Первый указывает на выживание человечества (страны) и способность (возможность) его дальнейшего непрекращающегося (устойчивого), непрерывно долгого развития; второй связан с сохранением биосферы как естественной основы всей жизни на Земле, её устойчивости на фоне продолжающейся эволюции, с тем, чтобы дальнейшее развитие человечества не происходило в экофобной форме[406]. В таком ключе понятие устойчивого развития может быть определено как форма социоприродного развития, которая обеспечивает выживание и непрерывный прогресс общества и не разрушает окружающую природную среду (особенно биосферу)[407]. Но такого формализирующего дело определения никак не достаточно. Даже в случае указания на содержание противопонятия – «неустойчивое» (хаотическое) развитие.

Например, такой ход мысли встречаем у известного российского ученого-экономиста и политического деятеля Х.А. Барлыбаева. Он полагает, что в мире имеет место система общей неустойчивости, элементами которой являются:

- военно-политическая неустойчивость;

- социальная неустойчивость;

- демографическая неустойчивость;

- финансово-экономическая неустойчивость;

- межцивилизационная неустойчивость;

- морально-нравственная неустойчивость;

- ненадежная личная безопасность человека[408].

Конечно, в этом представлении сделан акцент на всех без исключения сферах, где, так или иначе, проявляет себя хаос (разупорядоченность). Объем этого понятия, тем не менее, предельно широк, что суживает его содержательную сторону. Но если принять во внимание тот факт[409], что совокупная деятельность человечества уже превысила по многим позициям (скрытой гонке вооружений, ресурсной сфере, загрязнению окружающей среды) рубежи устойчивости, то становится понятным стремление ученых представить УР в виде альтернативы прежнему, природно-разрушительному курсу цивилизации модерна.

В свою очередь, для перехода на качественно альтернативный путь развития нужны определенные шаги, включающие в себя демонстрацию несостоятельности прежних практик, и, напротив, иллюстрирующие преимущества новых. Иными словами, операционализация принципа УР в ряде государств, равно как и на международном уровне, привела экологов к необходимости введения показателей состояния всей био-социо-техно-экономической системы. Измерение состояния тех или иных мировых площадок производится при помощи определенных индикаторов и индексов УР.

Конечно, как и любые другие количественные показатели, индикаторы и индексы дают приблизительную картинку реальных факторов и связей. Но их учет всё же обеспечивает объективность в понимании процессов, протекающих в реальности. Остановимся на них чуть подробнее.

Под индикаторами принято понимать непосредственно измеряемые по определенным критериям характеристики изучаемого объекта или процесса. И поскольку познание ведется в системном ключе, то в настоящий момент в таких измерениях задействованы социальные индикаторы, индикаторы санитарии окружающей среды, экономические индикаторы, энергетические индикаторы, жилищные индикаторы и собственно индикаторы устойчивости. Последний индикатор наиболее важен, ведь он дает наиболее систематическое видение взаимосвязи между показателями, а значит, более точно (емко) воспроизводит саму реальность. Так, при его практическом использовании в расчет берутся следующие показатели: 1) изменение климата; 2) уменьшение озонового слоя; 3) эвтрофирование (ухудшение качества воды в водоёмах из-за антропогенного воздействия); 4) кислотные проблемы; 5) токсическая контаминация (лат. contaminatio – смешение); 6) качество окружающей среды в городских условиях); 7) биоразнообразие: 8) ландшафты; 9) отходы; 10) водные ресурсы; 11) лесные ресурсы; 12) рыбные ресурсы; 13) деградация почв[410].