Динамика глобальных проблем: имплицитные (внутренние) и эксплицитные (внешние) факторы. 3 страница

А просто ангелы больниц...

И даже полагать наивно,

Что это кончится спортивно –

Победой человека над...

Нет человечества другого,

Чем то, которое готово

Переназвать свой личный ад[236].

Альтернативная реалистам линия сформировалась в русле поисков установления мира политико-правовыми средствами, без обращения к военному насилию. Эта традиция представлена именами Э. Роттердамского, Я.А. Коменского, У. Пена, Ш.И. де Сен-Пьера, Ж.-Ж. Руссо, И. Канта, И.-Г. Фихте, И.-Г. Гердера, В.Ф. Малиновского[237]. Войны, согласно этой традиции, суть различные по исторической и социальной форме, но сходные по намерениям действия, при которых средства вооружения (стрела, меч, пуля, бомба, нервно-паралитический газ, атомный заряд, сверхточное космическое вооружение) используются преимущественно с неправовой и аморальной целью – уничтожить этнического, религиозного, классового, национального, гражданского или идеологического противника.

Так, И. Кант полагал, что «великая в своём искусстве природа, в механическом процессе которой обнаруживается целесообразность того, чтобы осуществить согласие людей через разногласие даже против их воли», есть гарантия наступления вечного мира[238]. Н.Ф. Федоров видел причину войн в неродственности людей, в искусственном юридико-экономическом, сословном и межгосударственном их разделении, а мирное состояние связывал с пробуждением чувства сыновства и претворением всеми проекта всеобщего воскрешения[239]. А. Швейцер верил в возникновение «духа истинной человечности»[240], который блокировал бы и развязывание, и оправдание любых, пусть даже малых войн.

Война в свете высказанных просветителями идей, а равно идей крупнейших ученых и мыслителей ХХ века (А. Эйнштейн, Ф. Жолио-Кюри, Б. Рассел, Н. Бор и др.)[241] должна оцениваться: а) как игра с «нулевой суммой», по итогам которой нет и не может быть победителей и побежденных; б) как очевидный и неоправданный шаг в моральной деградации человечества, его переходе в состояние нового, изысканного варварства.

В наиболее выпуклой поэтической форме эту идею представляет та же Ю. Мориц:

А голубь мира – дивная вещица,

Ей сносу нет, и спросу нет с неё,

И в запечённом виде эта птица

Вам аплодирует крылами за враньё!..[242]

Несмотря на противоречия, присущие кантовской концепции «вечного мира»[243], она остается единственным глобальным (по масштабу и направленности) проектом правовой и моральной организации мирных отношений между такими субъектами, как национальные государства. Причем у Канта в этом вопросе имеет место двойная перспектива: он говорил и о «государстве народов», и о «союзе народов». Выбор альтернатив обусловлен тем, что предписывает «теория», и тем, что диктует «практика». Но поскольку великий немецкий философ – сторонник теории, то его предпочтения на стороне «государства народов» (civitas gentium), которое путем отказа от «дикой неконтролируемой свободы» и постепенного расширения морально-правовых отношений, постепенно охватит весь мир.

Но складывание национальных государств в «государство народов» (И. Кант), во «всемирную республику» (И.-Г. Фихте), в «царство мира» (Дж. Пристли), в «миролюбивый союз государств» (Сен-Пьер), наконец, в «глобальное открытое общество» (Дж. Сорос) сопряжено с непростым согласованием мировоззренческих, методологических (правовых и этических) и сугубо практических (институциональных) принципов. В настоящее время мировое сообщество не может похвастать позитивным опытом их согласования. Скорее наоборот, набирает силу тенденция свихнувшегося на капитале современного мира, ищущего прибыли там, где её не должно быть, ведь недаром в американском обществе кристаллизовалась формула: «война – это беспроигрышная инвестиция»[244].

Однако на этом пути за истекшие два столетия уже сделаны некоторые шаги: Первая (1899) и Вторая (1907) Гаагские конференции мира, продуцировавшие идею создания международного правового органа и несколько ограничившие применимость существующих в начале ХХ века вооружений; Версальский мирный договор (1919), в котором изложены принципы послевоенного мирного устройства; Парижский пакт о мирном разрешении международных конфликтов (1928); Ялтинская и Потсдамская конференции (1945), на которых была разработана архитектура послевоенного мира; соглашение между СССР и США (1971) выработало решение по уменьшению опасности ядерной войны; полномасштабный договор по предотвращению ядерной войны (1975); заключительное Совещание по безопасности и сотрудничеству в Европе (1975); договор ОСВ-2 (1979) внесли некоторую разрядку в международные отношения. Но после событий в Югославии в 1999 году и 11 сентября 2001 года образ действий правительства США демонстрирует международно-правовой нигилизм.

Однако дело в том, что Устав ООН утверждает преимущество международного права над национальными правовыми системами[245]. Следовательно, США и НАТО обязаны сообразовывать свои планы относительно «государств-изгоев»: Ирака, Ирана, Северной Кореи, Кубы, похоже, Белоруссии или в другой терминологии, государств, принадлежащих «оси зла», с международно-правовым опытом. В противном случае современный мир рискует перейти в режим неконтролируемых изменений. В таком случае как никогда актуальна позиция И. Канта: мир – это вовсе «не бессодержательная идея, но задача», которую должны перманентно решать люди, если они вообще хотят называться людьми.

Острота и противоречивость современного мира в полной мере отображается в проблеме социального и экономического неравенства (в терминологии приведенной выше таблицы – проблема преодоления отсталости и обеспечения экономического роста) стран и народов. Данная проблема, как и только что обозначенная, остается одной из самых болевых точек на «теле» человечества. Вспомним хотя бы недавнюю трагедию на Гаити, которая потрясает как своими масштабами, так и вопиющей бедностью этого государства, в принципе неспособного без посторонней и часто небескорыстной поддержки решать вопросы элементарного социально-экономического самообеспечения и безопасности. Или, скажем, подсчеты британских журналистов, в соответствии с которыми среднестатистическая английская кошка съедает больше животного белка, чем житель Африки. В этом контексте наш мир представляет собой шлейф рецидивов малоэффективных и экологически ущербных производств, безработицы, бедности, преступности и насилия.

Показательно, что это неравенство имеет два уровня – интерсоциальный и внутрисоциальный. Наиболее очевидна дифференцированность современного мира на постиндустриальный центр, индустриальную зону и доиндустриальную периферию. По большому счету, современный мир условно рассечен на вертикальное и горизонтальное измерения. В пределах самого постиндустриального ядра оформились два противоположных и противостоящих друг другу класса – с одной стороны, класс владельцев и распорядителей знаний и технологий, с другой – подавляющий класс неспособных найти достойного места в структуре информационного хозяйства и вынужденных влачить достаточно жалкое существование. Но эта формула распространяется и на две остальных зоны, поскольку подается как универсальная. В полном и аутентичном виде она звучит: «В следующем (т.е. ХХI столетии – Д.М.) для функционирования мировой экономики будет достаточно 20 процентов населения. «Большой рабочей силы не потребуется», полагает Вашингтон Сай-Сип. Пятой части всех ищущих работу хватит для производства товаров первой необходимости и предоставления всех дорогостоящих услуг, какие мировое сообщество может себе позволить. Эти 20 % в какой бы то ни было стране будут активно участвовать в жизни общества, зарабатывать и потреблять. И к ним, пожалуй, можно добавить ещё примерно один процент тех, кто, например, унаследует большие деньги»[246]. Проще говоря, модель общества 1/5 или 20:80 и по вертикали (от самого развитого – до наименее развитого), и по горизонтали (местные олигархи и безмолвствующее большинство) является приоритетной моделью «развития» социальных систем.

Если воспользоваться данными Всемирного банка, то обнаруживается: соотношение доходов 5% «верхнего» этажа человечества с доходами 5% «нижней» его части равняется 78:1 (1988 год); 114:1 (1993 год)[247]. В этом контексте пример Украины выглядит также впечатляюще[248]. И всё же, общая экспозиция, следуя данным ООН, не в пользу основной части человечества: в «богатых» странах сегодня проживает 15% населения земного шара; в «бедных» – 78%; в странах с переходной экономикой – 7%. При этом, на одном полюсе находятся 1,2 млрд. человек, дневной доход которых составляет 1 долл., а на другом т.н. «золотой миллиард», доходы которого находятся в коридоре от 80 до 100 долл. Кроме того, в современной глобалистике осуществляется мониторинг среднедушевого ВВП. Так, на 2000-й год «на дне» находились Бангладеш (930 долл.), Бирма (1080 долл.), Гана (1110 долл.). Близко к ним расположены бывшие республики СССР, включая Украину (3685 долл.). На «вершине» расположены Швейцария (21 600 долл.), Дания (22 055 долл.), Норвегия (22 300 долл.), Канада (22 400 долл.), США (27 270 долл.)[249]. При этом средняя продолжительность жизни в западных странах составляет 78 лет, в то время как в бедных только 52 года[250].

Данная картина является отражением как экономических, так и политических процессов, развернувшихся в мире в эпоху модерна. Но мы едва ли поймем эту ситуацию, если не учтем следующую шутку (а на самом деле обобщенное представление американцев), брошенную одним из известных американских экономистов и социологов Дж.К. Гэлбрейтом: у врат рая святой апостол Петр будет требовать от людей свидетельство их вклада в валовый национальный продукт[251]. На самом деле здесь сформулирована установка на легитимность богатого, а никакого другого общества. Однако, закономерен вопрос: какова природа данного феномена?

Истоки такого взгляда нужно искать в мировоззрении отцов-основателей США. Собственно США создавались как «государство всеобщего благосостояния», но с одной важной поправкой: это благосостояние предназначено не для всех, а «исключительно для богатых»[252]. Отсюда протекционизм – внутренний и внешний.

Другой и не менее важный аспект образовавшегося социально-экономического разрыва связан с произошедшим в конце ХХ века «технологическим разрывом» или переходом части обществ в иное, по сравнению с индустриальным, пространственно-временное и субъектно-деятельностное измерение. «Разработчики новых технологий, а точнее – владельцы организационных и исследовательских технологий разработки таких принципов – и являются наиболее влиятельными субъектами современной мировой экономики, в наибольшей степени контролирующими рынки своей продукции и практически избавленными от внешней конкуренции»[253]. Этот фактор имеет и далеко идущие социальные последствия. Далее (в следующей теме) более подробно будет обрисована специфика этого вопроса, но здесь стоит обратить внимание на одну немаловажную деталь.

Отталкиваясь от столь противоречивого положения дел, российский экономист и социолог В.Л. Иноземцев с большим скепсисом видит перспективы его, современного мира, изменения, которые должен инициировать, прежде всего, сам Запад: «у западного мира сегодня нет достаточных сил, средств и ресурсов для одновременного выравнивания обеих важнейших диспропорций, сопровождающих становление постэкономического типа хозяйства»[254]. С другой стороны, рассчитывать на собственные организационные, технологические, финансово-экономические и другие ресурсы весьма разнородному не-Западу просто не приходится. То же справедливо для дихотомии «Север – Юг», которая отражает реальную социально-экономическую и технико-технологическую расстановку сил в мире. Поэтому «самостоятельное вхождение каких-либо стран в круг постэкономически устроенных держав в современных условиях невозможно»[255]. И в случае элементарной помощи отдельными государствами Запада (Севера) – Востоку (Югу) никак не снижают остроты проблемы. Скажем, Франция вносила инициативу по отчислению 0,1% прибылей ведущих государств мира, а также транснациональных корпораций в пользу бедных и отсталых регионов мира. Однако это благое намерение (этой суммы хватило бы для решения проблемы голода) не было услышано и реализовано. Тоже можно сказать относительно списания долгов «бедных» стран. Отсюда следует неутешительный вывод о продолжении дрейфа человечества, при слабой регуляторной политике со стороны ООН и других международных институтов, в направлении дальнейшей дифференциации и поляризации.

Следующей важной проблемой мирового развития является международный терроризм. Сегодня большинство людей знают или слышали о террористических актах в Великобритании, США, Испании, России (Чечня, Будённовск, Беслан, Москва), Турции, Ираке... Но мало кто задумывается о природе данного феномена, ставшего планетарным и резонансным явлением современной жизни. Концептуально терроризм может быть определен как: а) угроза применения насилия в политических целях отдельными лицами или группами лиц, действующими против существующего в стране режима; б) противоправное использование сил против людей и их собственности, безопасности, в т.ч. в целях давления на власть, её устрашения, а также против гражданского общества и его институтов; в) система мер, применяемых организованными группами и политическими силами в контексте силового изменения баланса существующих в регионе, стране или мире сил. Тем не менее, целесообразно не смешивать эти понятия, отражающие различные, хотя иногда и совпадающие стороны феномена терроризма[256].

В современной глобалистике терроризм (несмотря на все его разнообразные формы и ипостаси) принято подвергать тщательной классификации. Так, по сферам общественной жизни выделяют следующие виды терроризма: а) политический; б) социальный; в) национальный; г) территориально-сепаратистский; д) мировоззренческий; и е) уголовный. Разумеется, каждый из них имеет определенную специфику, генерируемую, главным образом, идеологическими, идейно-мировоззренческими, экономическими и бытовыми факторами. Так, организация «Тамильские тигры», действующая в Шри-Ланке, строит свою деятельность на отрицании политического режима и существующей конфессиональной традиции, предлагая взамен собственное видение устройства общества и его перспектив. Тоже можно сказать о деятельности таких организаций, как «Аль-Каида», ЭТА, «Исламское движение Восточного Туркестана».

Думается, что наиболее важной в деле понимания масштабов террористической деятельности, служит классификация в зависимости от территории ее распространения. В соответствии с этим основанием фиксируют: 1) внутренний (локальный); 2) государственный (региональный); и 3) международный. Такая классификация, помимо своего главного предназначения, интересна ещё и тем, что она отражает эволюцию терроризма как такового. И здесь мы видим то обстоятельство, в соответствии с которым деятельность курдов в Турции или антитеррористическая война Израиля с Ливаном (точнее, с «Хезболлой») – это варианты локально-регионального масштаба, чего не скажешь об «Аль-Каиде», которая распространяет свою активность на многие страны и континенты. Данная организация, как показали реальные события, строится по сетевому принципу, т.е. имеет мобильную структуру и может функционировать в условиях различных политических режимов. Испания, Великобритания и Россия – вот далеко неполный перечень стран, куда проникла террористическая сеть и где она уже осуществила вопиющие акты террора. Однако мир помнит и о государственном терроризме, который основан на: 1) привлечении негосударственных экстремистских организаций для репрессий скрытого характера (Ку-клукс-клан в США); 2) принудительном преобразовании общества путем направления правительственных усилий на создание принципиально иного образа жизни («красный террор» большевистской власти и «белый террор» как ответ на него); 3) геноциде, или преднамеренном истреблении той или иной социальной общности (геноцид армян, греков и ассирийцев в Османской империи в период с 1915 по 1923 гг.).

Тем не менее, терроризм как сложное социальное (интерсоциальное) явление, как способ «эффективной» политической борьбы за последние годы претерпел качественные изменения. Если ранее террористические организации прибегали к запугиванию отдельных лиц или групп лиц[257], то сейчас объектом террористических атак могут быть тысячи и десятки тысяч людей, государственная инфраструктура, международные транспортные и энергетические магистрали. Об этом, к примеру, свидетельствуют данные МАГАТЭ (Международного агентства по ядерной энергетике): в период с 1993 по 1995 годы на атомных объектах заметно возросли пропажи радиоактивных материалов (их число составило 827)[258]. Причем, большинство инцидентов произошло в Европе. Террористический параллельный мир вооружается и готовится к новым схваткам. В контексте поиска безопасности многими государствами или группами государств эта тенденция в ближайшее время, похоже, будет усиливаться. Аденский залив и действующие здесь сомалийские пираты давно являются головной болью для ЕС, США, России, Украины и других государств мира.

С другой стороны, международный терроризм характеризуется и количественными показателями. Сегодня, отмечают эксперты, в 70 странах мира насчитывается более 500 террористических организаций и группировок[259]. Многие из них связаны друг с другом и образуют мощный антиамериканский, или шире – антизападный фронт. Так, на Ближнем Востоке протагонисты Запада и Израиля (Палестина, Ливан, Сирия, и в некотором смысле, Египет) активно используют радикальные группировки для установления некоторого баланса сил в регионе. Тоже справедливо для Ирана и Ирака, находящих ресурсы для организованного сопротивления коллективной западной антитеррористической операции в Азии. Говоря об эффективности последней, инспирированной президентом США Дж. Бушем-младшим после 11 сентября 2001 года, следует обратить внимание на непропорциональность «ответа» – «вызову», которая выражается в количестве потерь: потери мирного населения в Афганистане и Ираке в 200 раз превышают число жертв 11 сентября 2001 года[260].

Одной из главных причин живучести и динамичности феномена терроризма является его, терроризма, идеологическое обеспечение. В условиях явного кризиса современной политической системы мира, в основе которой лежит девальвированная идея национального государства, мощные террористические организации выдвигают альтернативные проекты развития человечества, либо его части. Для примера возьмем исламскую цивилизацию[261], где в качестве сверхактивного идеологического инструмента используется исламизм. Последний, по мнению А.В. Малашенко, характеризуется множеством оттенков – фундаментализм (неофундаментализм), интегризм, политический ислам, ваххабизм (неоваххабизм), традиционализм (неотрадиционализм), нативизм, джихадизм, джихадистский исламизм и ревайвализм[262]. Каждый из этих идеологических ракурсов видит мир исламизированным на локальном, региональном и глобальном уровнях. Однако именно последний, глобальный проект несет в себе наибольшую угрозу: «не в силах подчинить себе враждебный «истинному исламу» мир, исламисты способны систематически «наказывать» противников, наносить им полновесные удары. Главной формой «наказания» избран «террор»[263]. Сегодня, что хорошо известно, его осуществляют шахиды, верящие в праведность своей жертвы во имя утверждения теократического порядка.

Кроме того, существует и более дифференцированное представление о причинах современного терроризма. Так, российский ученый В.А. Соснин полагает, что у терроризма есть четыре основные причины:

1) тяжелые условия жизни: голод, неравенство и болезни, процветающие в странах «третьего мира»;

2) базовая потребность в безопасности, субъективная оценка условий существования как опасных для жизни (своей собственной, семьи и своего сообщества);

3) потребность в независимости, способности самостоятельно принимать решения относительно собственной жизни, свободы и счастья;

4) потребность в общественном уважении, в признании своей этнической, культурной и религиозной идентичности[264]. Конечно, такая точка зрения может быть воспринята как оправдание терроризма, но учет социально-психологических факторов – на фоне идеологии – даёт более адекватное представление о природе данного феномена.

Несомненный интерес также представляют классификации терроризма, опирающиеся на специфику методов и средств его осуществления. Именно трансформация методов позволяет развиваться и оформляться терроризму в современном мире весьма активно. В первом случае мы имеем дело с физическими и информационно-психологическими методами террора (прямое и дистантное воздействие на жертв); во втором – с использованием как традиционных (стрелковое оружие, взрывчатка, отравление и т.д.), так и нетрадиционных средств насилия (ядерного, химического, биологического, компьютерного, космического). И всё же в интриге современных мировых процессов наибольшую озабоченность, в т.ч. с развитием информационных технологий в экономической и политической сферах, вызывает кибертерроризм. Не секрет, что в наши дни появились субъекты этой деятельности – хакеры и новички, способные за счет размытых границ киберпространства, относительной анонимности и неуязвимости, доступности подавляющего большинства сетей для контакта, атаковать «заказанную» жертву. Этой жертвой может стать политический центр и Пентагон, любой банк или биржа мира, учреждение или неугодное лицо. Поэтому неслучайно, что многие государства мира, в т.ч. США, ЕС, Россия, Украина, Китай и т.д., создали службы, занимающиеся противоборством таким действиям, причем, на основе модернизированного законодательства.

У современного терроризма, несомненно, есть и экономическая сторона. В этом смысле терроризм тесно сопряжен с трафиком оружия, наркотиков, товаров и людей, отмыванием «грязных денег» и др. преступных операций. Но он же – в определенном смысле – является активатором «экономической» деятельности. Вспомним, что в Чечне в 90-е годы прошлого века наиболее крупные группировки контролировали добычу и транспортировку нефти, контрабандную торговлю оружием и наркотиками, специализировались на похищении людей и их торговле. Другим, не менее значимым направлением этой деятельности, является лоббирование своих интересов в государственных структурах. Здесь можно сослаться на опыт итальянской мафии (недавний скандал с вывозом мусора из городов) и колумбийских картелей, кровно заинтересованных в продавливании своего «бизнеса» через властный аппарат страны.

Переходя к рассмотрению следующей группы проблем – наркотрафика, торговли людьми и человеческими органами, нужно сразу отметить их сверхактуальный характер. Достаточно сказать, что в 1997 году в структуре ООН был создан специальный орган – Управление по наркотикам и преступности (UN Office on Drugs and Crime), в компетенцию которого входит контроль текущей ситуации и формирование общественного мнения по данной проблеме. В свою очередь, на ХХ конгрессе ООН (апрель 2000), посвященном проблемам преступности, отмечалось, что торговля людьми – это самый быстро развивающийся в мире бизнес.

Однако если вспомнить историю, то интерес к наркотикам народы мира испытывали всегда. Становление «наркоцивилизации» (И.В. Бестужев-Лада) охватило Средиземноморье, Африку, Азию, Океанию, Латинскую и Северную Америку. Но именно внутри западной цивилизации в ХХ веке происходит смещение смыслов, им изначально приписываемых (религиозное или релаксирующее). В том числе потому, что ряд социальных процессов (в т.ч. движение контркультуры 60 - 70-х гг. ХХ века) вывели тему наркотиков, их производства и употребления, на иной уровень. Сейчас термин «наркотическое средство» имеет: а) медицинское; б) юридическое; в) социальное значения. Последнее наиболее злободневно, поскольку наркозависимые люди (ищущие стимулирующего, угнетающего или галлюциногенного состояния) производятся современным обществом. Достаточно указать на то, что этот процесс трехчастен: вначале идет первичная, затем вторичная, и, наконец, третичная наркотизация человека[265], в результате которых он оказывается в «капкане». Речь идет об опийном маке, кокаиновом кусте и канабисе (конопле), как трех основных растений, из которых промышленным путем производят все остальные виды наркотических веществ. Причем, данная социологическая схема инвариантна для многих обществ, включая те, где наркотики находятся под запретом.

Глобальный же контекст этой проблемы обнаруживает себя в масштабах производства наркотических средств, плюс их транзита к месту назначения, которым (потребителем) выступает главным образом Запад. Итак, основные объемы наркотиков производят в «Золотом треугольнике» (Таиланд, Бирма и Лаос), «Золотом Полумесяце» (исламские государства Среднего Востока, Пакистан, Афганистан, Иран), в Андском субрегионе (Колумбия, Боливия и Перу). К этим географическим ареалам мира следует добавить получившее независимость Косово, которое характеризуется и как перевалочный пункт азиатских наркотиков, и как самостоятельный субъект наркопроизводства и наркоторговли[266]. Однако, поражает другое: специалистами ООН подсчитано, что легальные поступления, вырученные за счет торговли наркотиками, приносят их владельцам 65 млн. долл. ежеминутно. А ежегодный мировой объем продаж наркотиков по всему миру оценивается в 400 млрд. долл.

Говоря о медицинской стороне дела, нужно подчеркнуть: воздействие наркотических веществ на центральную нервную систему может стать причиной изменений функционирования всей структуры человеческого организма. Кроме того, одно из важнейших свойств наркотиков – это быстрая зависимость от них реципиента. В таком случае мы сталкиваемся с явно асоциальным, нередко деструктивным поведением.

На сегодняшний день ООН располагает Конвенцией против незаконного оборота наркотических средств и психотропных веществ, положения которой разделяют 182 государства мира.

Что же касается проблемы торговли «живым» товаром и человеческими органами, то мировое сообщество, как и отдельные государства только подходят к её полноценному изучению. Нужно заметить, что отечественный автор С.Л. Удовик обращает внимание на «прописку» этих криминальных действий на территории бывшего СССР. Продажа детей и женщин, с одной стороны, и торговля «самым популярным среди организованной преступности товаром» – органами человека, с другой, последовательно вошли в нашу жизнь из-за резкого обвала её, жизни, качества в 90-е годы. Так, по оценкам специалистов 500 тыс. украинок присутствуют в турецких, греческих и немецких борделях именно в качестве «живого» товара[267]. Меры же государств, пресекающих этот «бизнес» пока неэффективны.

Переходя к рассмотрению проблемы диалога культур и цивилизаций, следует отметить её универсальный характер, и, вместе с тем, весьма малую продуктивность в её решении. Дело в том, что две западоцентристские концепции современной истории – «конца истории» Ф. Фукуямы и «столкновения цивилизаций» С. Хантингтона, в которых дана упрощенная модель современного мира по типу «Запад и остальной мир», опровергаются самим ходом событий последних двух десятилетий. Моноидеологизм, предложенный Западом, собственно и привел к милитаризации мира, неравенству стран и континентов, всплеску террористической активности, наркотрафику и торговле людьми. На самом деле не только эти, но и проблемы, о которых пойдет речь ниже, нуждаются в обсуждении и решении с позиций идеологий, основанных на постулате многообразия. Отсюда возникает идея диалога[268] как инструмента для построения новой парадигмы глобальных отношений. Таковую активно формируют ученые и представители религий, политические и общественные деятели в формате Международного общественного форума «Диалог цивилизаций»[269].

Однако диалог предполагает «не просто любое пространство и тему общения, а позиционное оформление равноправно-партнерских отношений субъектов, субъективно подходящих к обсуждению проблемных ситуаций в пространстве диалога и проявляющих свою индивидуальность, развивающуюся в их решении»[270] (курсив – Э.С.). Отсюда закономерен вопрос: существуют ли в нынешней ситуации предпосылки для полноценного диалога цивилизаций, коль скоро и унитарная (В.Л. Иноземцев с его идеей «расколотой цивилизации»), и плюральная (идея С. Эйзенштадта о «множестве современностей» в эпоху глобализации) версии исторического процесса демонстрируют явный скепсис в этом вопросе.

Как это ни парадоксально, сегодня эти предпосылки нужно искать на пути создания ситуативных союзов для решения конкретных глобальных проблем – экологического, экономического, технологического, продоволь­ственного, культурно-информационного плана. Таковую инициативу демонстрируют страны, последовавшие за Испанией и Турцией по созданию структуры под характерным маркером – «Альянс цивилизаций»[271]. Казалось бы, мост между «западным миром и миром арабов и мусульман» (Х.Л.Р. Сапатеро) начал мало-помалу восстанавливаться, хотя революции на Севере Африке и Ближнем Востоке поставили под вопрос это благое начинание.

Тем не менее, дискретное человечество готово обсуждать и совместно приступить к решению негативных сторон современной жизни. Выработка же более общих, стратегических и по своей сути, позитивных вопросов развития мирового сообщества цивилизаций, пока характеризуется большой неопределенностью существующей этико-нормативной базы. Дело в том, что межцивилизационные отношения сегодня имеют международное измерение и любой политический акт (скажем, осуществленный государством – представителем латиноамериканской цивилизации) имеет международный резонанс. Институт ООН, который накануне III тысячелетия призвал цивилизации к диалогу и сотрудничеству, сейчас нуждается в серьезном реформировании. Эксперты полагают, что идеи, которые были положены в основу функционирования Лиги Наций как предтечи ООН, а затем и самого ООН[272], не были полностью проведены в жизнь на протяжении почти ста лет. Объективных и субъективных причин затормозивших этот процесс здесь предостаточно. Сбой в работе нормативных принципов объясняется как цивилизационными различиями, так и двойными стандартами, которые использует западная цивилизация в контактах с не-западным миром. К примеру, кажущиеся универсальными внутри западной цивилизации права человека не являются таковыми в Китае, государствах-представителях исламской цивилизации, отчасти в других цивилизационных мирах. Пункт с двойными стандартами наиболее важен, поскольку Запад так и не научился воспринимать реальное многообразие как благо. Напротив, его мировоззренческие представления, методично опрокидываемые как на природу, так и на историю (мир иных обществ и культурных укладов) отличаются неустранимым стереотипом: многообразие есть угроза.