— «Старая власть была бездарной», но — «она старалась затруднить или исказить рост интеллектуальных сил страны. В этой преступной деятельности ей успешно помогала церковь, порабощенная чиновничеством, и не менее успешно — общество, психически расшатанное и, последние годы, относившееся к насилию над ним совершенно пассивно» (С. 439).
— «… монархическая власть в своем стремлении духовно обезглавить Русь добилась почти полного успеха» (С. 439-440).
— «… народ разрушает промышленность! … Источник наживы для одних, промышленность для других только источник физического и духовного угнетения — вот взгляд, принятый у нас без оговорок огромным большинством даже и грамотных людей. Этот взгляд сложился давно и крепко» (С. 483).
Страдания прошлого подталкивают народ к самым простым, но и самым разрушительным действиям:
— «… одним из наиболее громких и горячо принятых к сердцу лозунгов нашей самобытной революции явился лозунг «Грабь награбленное!».
Грабят — изумительно, артистически; нет сомнения, что об этом процессе самоограбления Руси история будет рассказывать с величайшим пафосом.
Грабят и продают церкви, военные музеи, … грабят дворцы бывших великих князей, расхищают все, что можно продать, в Феодосии солдаты даже людьми торгуют … Это очень «самобытно», и мы можем гордиться — ничего подобного не было даже в эпоху Великой французской революции.
Честные люди, которых у нас всегда был недостаток, ныне почти совсем перевелись…» (С. 529).
— «… грабят, воруют, поощряемые свыше премудрой властью (большевиков-СХ), возгласившей городу и миру якобы новейший лозунг социального благоустройства:
— Сарынь на кичку! — что в переводе на языке текущего дня и значит:
— Грабь награбленное!» (С. 465).
Немалое разочарование в происходящих событиях доводит Горького до самых крайних оценок самой революции:
— «… в этом взрыве зоологических инстинктов я не вижу ярко выраженных элементов социальной революции. Это русский бунт без социалистов по духу, без участия социалистической психологии» (С. 457).
Важнейшим выводом о причинах искажений, казалось бы, позитивных в целом перемен Горького можно считать его указание на наши российские глупость и нерешительность, а также культурную слабость:
— «… главнейшим возбудителем драмы (прежде всего событий 4 июля 1917г.-СХ) я считаю … тяжкую российскую глупость … назовите ее некультурностью, отсутствием исторического чутья, — как хотите» (С. 451).
— «… матерая русская глупость заваливает затеями и нелепостями пути и тропы к возрождению страны …» (С. 524).
— «Одержана только одна победа — завоевана политическая власть … Мы опрокинули старую власть, но это удалось нам не потому, что мы — сила, а потому, что власть, гноившая нас, сама насквозь прогнила и развалилась при первом же дружном толчке. Уже одно то, что мы не могли так долго решиться на толчок … — уже одно это долготерпение наше свидетельствует о нашей слабости» (С. 437).
— «… на нашу долю выпало страдать … более других, потому что мы оказались всех слабее в отношении внутренней и внешней культуры» (С. 502).
Но и Европа, со всеми ее культурными достижениями, переживает немалую трагедию:
— «Третий год мы живем в кровавом кошмаре и — озверели, обезумели. Искусство возбуждает жажду крови, убийства, разрушения; наука, изнасилованная милитаризмом, покорно служит массовому уничтожению людей.
Эта война — самоубийство Европы!» (С. 443).
Происходящее, по мнению Горького, ляжет тяжелым бременем вины на всех, и будет тяготеть над нами в будущем:
— «Десятки тысяч изуродованных солдат долго, до самой смерти не забудут о своих врагах. В рассказах о войне они передадут свою ненависть детям, воспитанным впечатлениями трехлетнего ежедневного ужаса.
… Кто же виноват в этом дьявольском обмане, в создании кровавого хаоса?
… Скажем горькую правду: все мы виноваты в этом преступлении, все и каждый» (С. 444).
Все это вызывает у людей большое разочарование, малодушие, самоуничижение:
— … вы, очевидно, представляете себе всю 55 Россию, как страну, сплошь населенную бесчестными и подлыми людьми, а ведь вы тоже — русские.
Как видите — это весьма забавно, но еще более это опасно, ибо постепенно и незаметно те, кто играет в эту грязную игру, могут внушить сами себе, что, действительно, вся Русь — страна людей бесчестных и продажных, а потому — «и мы не лыком шиты».
Вы подумайте: революция у нас делается то на японские, то на германские деньги, контрреволюция — на деньги кадет и англичан, а где же русское бескорыстие, где наша прославленная совестливость, наш идеализм … и все другие свойства русского народа, так громко прославленные и устной, и письменной русской литературой?
Все это ложь?
Поймите, — обвиняя друг друга в подлостях, вы обвиняете самих себя, всю нацию (…) вспоминаются слова одного орловского мужичка:
«У нас — всё пьяное село; один праведник, да и тот — дурачок»» (С. 540).
Горький верит в Россию и призывает к этому других, не все потеряно:
— «Я никогда не был демагогом и не буду таковым. Порицая наш народ за его склонность к анархизму, нелюбовь к труду, за всяческую его дикость и невежество, я помню: иным он не мог быть … И надо удивляться, что при всех этих условиях народ все-таки сохранил в себе немало человеческих чувств и некоторое количество здорового разума» (С. 482-483).
Горький даже в кровавой текучке дня видит, пусть и не ахти какие, но признаки нравственного здоровья людей, отчасти даже противореча самому себе:
— «Говорят: на улице установилось отвратительно грубое отношение к человеку. Нет, это неверно!
На ночных митингах улицы пламенно обсуждаются самые острые вопросы момента, но почти не слышно личных оскорблений, резких слов, ругательств» (С. 478).
Вот только новая власть уж очень оказалась восприимчивой к болячкам старой, старой бюрократии:
— «… «грубые шутки» и вообще грубость уже вошли в привычку новой бюрократии … начинают жаловаться рабочие:
«… По должности председателя волостного комитета я прихожу к начальству с мужиками, на нас орут, и мне стыдно взглянуть в глаза товарищей-крестьян…»» (С. 552).
— «А все-таки вся Русь — до самого дна, до последнего из ее дикарей — не только внешне свободна, но и внутренно поколеблена в своих основах и в основе всех основ ее» (С. 497). В России есть уже десятки миллионов людей, «у которых инстинкт борьбы за власть еще дремлет, но уже проснулось стремление к строительству новых форм быта» (С. 488).
— «Мы, Русь, — анархисты по натуре, мы жестокое зверье … Нет слов, которыми нельзя было бы обругать русского человека … ибо он, несчастный, дал и дает право лаять на него тоскливым собачьим лаем …
Самый грешный и грязный народ на земле, бестолковый в добре и зле, опоенный водкой, изуродованный цинизмом насилия, безобразно жестокий и, в то же время, непонятно добродушный, — в конце всего, — это талантливый народ … теперь мы все должны пережить мучительное и суровое возмездие за грехи прошлого — за нашу азиатскую косность, за эту пассивность, с которой мы терпели насилие над нами.
Но этот взрыв душевной гадости, эта гнойная буря — не надолго, ибо это процесс очищения и оздоровления больного организма» (С. 494).
И чувствуя возможности, но и страдания времени:
— «Русский человек, видя свой старый быт до основания потрясенным войною и революцией, орет на все голоса о культурной помощи ему»(С. 486).
Такая помощь, убежден Горький, может прийти только по линии социализма, но такого, который «необходим и спасителен не для одних трудящихся», но который «освобождает все классы, все человечество из ржавых цепей старой, больной, изголодавшейся, самое себя отрицающей культуры» (С. 503).
Многое при этом, очень многое зависит от новой власти, но, с сожалением, с огорчением, недоверием и просто неверием в нее, Горький бросает ей горькие упреки, в том числе персонам, ему весьма близким:
— «… я верю, что разум рабочего класса, его сознание своих исторических задач скоро откроет пролетариату глаза на всю несбыточность обещаний Ленина, на всю глубину его безумия и его Нечаевско-Бакунинский анархизм … Ленин на его (русского народа-СХ) шкуре, на его крови производит только некий опыт …
Конечно он не верит в возможность победы пролетариата в России при данных условиях, но, может быть, он надеется на чудо. … Ленин не всемогущий чародей, а хладнокровный фокусник, не жалеющий ни чести, ни жизни пролетариата. …
Чем отличается отношение Ленина к свободе слова от такого же отношения Столыпиных, Плеве и прочих полулюдей?» (С. 508).
— Ленин «считает себя вправе проделать с русским народом жестокий опыт, заранее обреченный на неудачу» (С. 510).
(Кстати, напрашивается сравнение этих и последующие высказываний Горького о Ленине с его же характеристикой Ленина в очерке «В.И. Ленин. (Первая редакция)». См. там же в вышеуказанной книге: Максим Горький. Книга о русских людях. С. 412-432.)
— Ленин «обладает всеми свойствами «вождя», а также и необходимым для этой роли отсутствием морали и чисто барским, безжалостным отношением к жизни народных масс» (С. 510).
— «Вообразив себя Наполеонами от социализма, ленинцы рвут и мечут, довершая разрушение России — русский народ заплатит за это озерами крови» (С. 509-510).
— «Жизнью правят люди, находящиеся в непрерывном состоянии «запальчивости и раздражения»» (С. 512).
— «И вот этот маломощный, темный, органически склонный к анархизму народ ныне призывается быть духовным водителем мира. Мессией Европы. … «вожди народа» не скрывают своего намерения зажечь из сырых русских поленьев костер, огонь которого осветил бы западный мир, тот мир, где огни социального творчества горят более ярко и разумно, чем у нас, на Руси.
Костер зажгли, он горит плохо, воняет Русью, грязненькой, пьяной и жестокой. И вот эту несчастную Русь тащат и толкают на Голгофу, чтобы распять ее ради спасения мира. Разве это не «мессианство» во сто лошадиных сил!» (С. 529-530).
— «… эти вожди взбунтовавшихся мещан ныне, как мы видим, проводят в жизнь нищенские идеи Прудона, а не Маркса, развивают пугачевщину, а не социализм и всячески пропагандируют всеобщее равнение на моральную и материальную бедность» (С. 538).
— «… русский народ для них (народных комиссаров — СХ) — та лошадь, которой ученые-бактериологи прививают тиф для того, чтобы лошадь выработала (…). противотифозную сыворотку. Вот именно такой жестокий (…) опыт производят комиссары над русским народом, не думая о том, что измученная, полуголодная лошадка может издохнуть» (С. 541-542).
— «… народные комиссары разрушают и губят рабочий класс России (…); направляя его за пределы разума, они создают неотразимо тяжкие условия (…) для всего прогресса страны» (С. 542).
И все-таки, не следует забывать о том, что, несмотря на эти горькие упреки Горького, новая власть, укрепившись, немало сделала такого, к чему как раз и призывал великий русский писатель-гуманист.
