Слова Вагнера из 2-й сцены («У городских ворот») 1-й части трагедии Гёте (перевод Н. Холодковского)

Затем я оказалась в помещении, похожем на студию. Там же находилось двое конкурировавших между собой режиссеров — оба пожилого возраста. С каждым из них, по очереди, я обсуждала свою роль в предстоящих съемках. В обсуждении участвовало множество молодых девушек; некоторые из них были мне знакомы. Один из режиссеров руководил эпизодом с летающей тарелкой. Оба режиссера ставили научно-фантастические фильмы, а я была избрана в качестве исполнительницы главной роли в обоих».

Рассказчица, по профессии актриса, в то время лечилась методом психоанализа от настоящего раздвоения личности, которое проявлялось у нее, как обычно, главным образом в плане отношений с противоположным полом, то есть в форме конфликта между двумя мужчинами, соответствующими двум несовместимым половинам ее личности.

КОММЕНТАРИЙ К ШЕСТОМУ СНУ

Как и в случае первого и второго снов, рассказчица в курсе проблемы НЛО; последние и здесь играют роль символов. Появление тарелки в определенной мере можно предвидеть, так как с самого начала рассказчица в ожидании стоит в «центральном» месте, на круглой площади в центре какого-то города. Таким образом, во сне четко устанавливается срединное положение, одинаково удаленное как от правой, так и от левой крайностей, и позволяющее хорошо рассмотреть и прочувствовать все, что происходит вокруг. Тарелка появляется как еще одно выражение или «проекция» той же «срединной» ситуации. В сновидении подчеркивается свойственный тарелке характер проекции: отмечается, что она ведет свое происхождение от кинематографических опытов двух режиссеров-конкурентов. В этих режиссерах нетрудно распознать тех двоих, между которыми колеблется сердце рассказчицы.

Так возникает фундаментальный конфликт, который должен разрешиться с появлением третьей стороны, занимающей посредствующее положение между двумя крайностями. Тарелка появляется здесь именно в роли посредника, нам уже знакомой; но вскоре обнаруживается, что это просто преднамеренный кинематографический «трюк», лишенный серьезного смысла и посреднической функции.

Имея в виду важность той роли, которую в жизни молодой актрисы играет режиссер, можно сказать, что благодаря своему воплощению в виде двух режиссеров влюбленные соперники как бы получили «повышение», их значимость резко возросла. Благодаря подобной метаморфозе они как бы специально улавливаются прожекторами, освещающими жизненную драму молодой актрисы, и выходят на передний план до такой степени, что тарелка полностью заслоняется ими, сходит на нет; обнаружение технического трюка, вызвавшего тарелку к жизни, лишает ее всякого значения. Акцент переносится с феномена, казавшегося космическим, на режиссеров, которые просто использовали трюковые съемки. Таким образом, основной интерес сновидения концентрируется на профессиональных устремлениях рассказчицы; смысл сна и разрешение конфликта обретают точно определенную направленность.

Но неизбежно возникает вопрос — и вопрос довольно сложный: почему сон избирает эту впечатляющую картину с летающей тарелкой, чтобы потом, сразу после того, как «трюк» раскроется, довольно разочаровывающим образом отвергнуть ее? Учитывая таинственную, почти торжественную атмосферу начала сна со свойственным ей подчеркиванием идеи срединности, а также хорошо знакомый рассказчице сенсационный характер летающих тарелок, можно сделать вывод о некоторой неожиданности подобного оборота. Все происходит так, как если бы сновидение утверждало: «не это, совсем не это действительно важно для тебя; речь идет всего лишь о кинематографическом трюке, о забаве для научно-фантастического фильма. Было бы лучше, если бы ты думала о той главной роли, которую тебе предстоит сыграть в обеих съемках».

Подобное развитие указывает на роль, отведенную тарелке, и на причину ее исчезновения. Личность рассказчицы занимает центр поля зрения; она находится в срединном положении, компенсирующем ее распад на две противоположности и представляющем собой средство и шанс для преодоления этой раздвоенности. Но для того, чтобы преодоление состоялось, необходимо испытать некое чувство, способное заставить человека действовать как единое целое: благодаря подобному чувству и по мере его развития колебательные движения, вынуждающие субъекта устремляться от одного автономного полюса к другому, прямо противоположному, постепенно сойдут на нет, а вместо них воцарится состояние ясности, четкости и единства. В данном случае потрясающее явление летающей тарелки, которая на мгновение приковывает к себе всеобщее внимание, могло бы вызвать благотворное чувство.

Но появление тарелки в этом сновидении, как мы убедились, имело иносказательный смысл: сыграв роль предостерегающего знака, тарелка оказалась лишь средством, ведущим совсем к другой цели. Вот почему образ тарелки немедленно подвергся обесцениванию: это не феномен, а всего лишь трюк, и дальнейший ход развития сна направлен уже в сторону личной проблемы рассказчицы, ее внутреннего конфликта, связанного с двумя мужчинами. Но когда обычная и хорошо известная ситуация неуверенности в выборе между двумя мужчинами превращается в нечто более значительное, чем преходящие сердечные колебания, это означает, что важная с виду проблема выбора на деле не воспринимается всерьез. Повторяется история с Буридановым ослом, который не мог решить, какую из двух охапок сена нужно съесть первой; но по существу его проблема являлась фиктивной, ибо у него просто-напросто не было аппетита. Похоже, что нашу рассказчицу также по-настоящему не занимает ни один из ее партнеров; она не интересуется никем, кроме самой себя. Сновидение с полной ясностью сообщает ей о том, чего она хочет на самом деле: претенденты превращаются в режиссеров, и вся ситуация сводится к съемкам фильма с рассказчицей в главной роли. В действительности она стремится только к тому, чтобы играть в своей профессии главную роль: роль молодой влюбчивой «звезды», по существу совершенно равнодушной к тому, кто является ее партнером на данный момент. Но и это ей явно не удается, ибо она частично уступает искушению воспринимать своих партнеров не просто как исполнителей ролей в собственной драме, а как нечто реальное. Возникает вопрос об истинности ее артистического призвания и о степени серьезности ее отношения к профессии. В ситуации, характеризующейся нестабильностью на уровне сознания, сновидение указывает ей на профессиональную деятельность как на нечто, обладающее большей привлекательностью, чем любовь к мужчине, и таким образом намечает путь разрешения конфликта.

Этот сон ни в коей мере не может способствовать разъяснению вопроса о природе НЛО. Тема НЛО использована здесь только как сигнал тревоги, как способ воспользоваться коллективным возбуждением, сопровождающим данный феномен; последний служит подчеркиванию определенной атмосферы. Как бы интересен или даже опасен он ни был, молодости свойственно уделять большее внимание проблеме отношений между «ею» и «им» — проблема эта оказывается куда более актуальной и увлекательной. В случае нашей рассказчицы подобная точка зрения, несомненно, является обоснованной, ибо для человека, которому еще предстоит расти и развиваться, земля и ее законы имеют бесконечно большее значение, нежели послания из неведомых далей, передаваемые с помощью небесных знаков. Молодость, как известно, длится очень долго; свойственное ей состояние духа, с его неистовыми порывами, для многих оказывается наивысшим достижением в жизни. Психологические ограничения, действительные в отношении молодых, сохраняют свое значение и для тех седеющих личностей, которым не дано состариться и для которых каждый новый день рождения играет роль очередного празднества и честь двадцатилетнего юбилея. В самых счастливых случаях подобные люди не сталкиваются с проблемами, свойственными второй половине жизни, и похвальным образом сосредоточиваются на работе, на профессиональной деятельности. Они стремятся освободить свой разум от разного рода отвлеченных размышлений и вопросов, трактуемых Как бесполезные излишества. Но такой образ мыслей обязательно приводит к стагнации, от которой не защищен ни один из подобных индивидов, вне зависимости от возраста, социального положения и образования. Впрочем, человеческое общество, со всеми своими несовершенствами, все еще очень молодо, ибо с точки зрения становления мира три-пять тысяч лет кажутся ничтожной малостью!

Я остановился на данном сне, чтобы представить его в качестве некоего образца и показать, что отношение бессознательного к проблеме, которая нас занимает, часто мо-

жет сводиться к ее обесцениванию, к превращению ее в безделицу. Таким образом я хотел продемонстрировать, что символы — независимо от того, под каким углом зрения они рассматриваются, — никогда не бывают однозначными; содержащийся в них смысл всегда зависит от многочисленных и очень разных факторов. Жизнь продолжает свое движение вперед начиная с той точки, в которой существо находится в данный момент, а не с какой-либо иной.

В следующей главе я буду говорить о некоторых произведениях живописи, имеющих отношение к феномену НЛО. Автору одного из них (см. рис. 3) я послал письмо, в котором отмечал родственность некоторых деталей его картины странным небесным явлениям. В ответ он сообщил мне о сне, приснившемся ему 12 сентября 1957 года.

СЕДЬМОЙ СОН

«Вместе с группой людей я находился на вершине холма, откуда открывался необычайно красивый вид на покрытую сочной зеленью холмистую местность.

Неожиданно летающее «блюдце» пролетело перед нами и остановилось на уровне наших глаз. Солнце освещало его. Оно было похоже не столько на машину, сколько на округлую и плоскую глубоководную рыбу огромного размера (примерно 10-15 метров в диаметре). Его корпус был усеян синими, серыми и белыми крапинками. Его борта беспрестанно дрожали и трепетали; казалось, они выполняют функцию весел и руля.

Это существо начало описывать круги вокруг нас; затем, подобно пушечному ядру, оно вдруг взмыло прямо к голубому небу, с головокружительной скоростью вернулось обратно и вновь начало вращаться вокруг нашего холма. Было очевидно, что эти движения каким-то образом относятся к нам (когда аппарат прошел особенно близко, он показался значительно менее крупным, похожим скорее на молот-рыбу).

И вот аппарат приземлился недалеко от нас. Из него вышел пассажир и направился прямо ко мне (это существо походило на земную женщину). Люди, бывшие со мной, в страхе убежали и наблюдали за нами с почтительного расстояния.

Женщина сказала мне, что там, в другом мире (откуда она прибыла), меня хорошо знают и следят за тем, как я выполняю свое задание (свою миссию?).

Она говорила суровым, почти угрожающим тоном; казалось, что она придает большое значение возложенному на меня поручению».

КОММЕНТАРИЙ К СЕДЬМОМУ СНУ

Это сновидение возникло в связи с тем, что в ближайшие дни рассказчику предстояло нанести мне визит. В экспозиции сна показано позитивное чувство ожидания и надежды. Драматическое действие начинается с неожиданным появлением летающей тарелки, которая самым откровенным образом демонстрирует свое намерение привлечь внимание наблюдателя. Внимательный осмотр летательного аппарата показывает, что он представляет собой не механизм, а живое существо, нечто вроде огромной глубоководной рыбы — ската; известно, что некоторые разновидности скатов способны выпрыгивать из воды и получили название «летучих рыб»¹. Перемещения существа подчеркивают наличие взаимосвязи между ним и наблюдателем. Попытки приблизиться завершаются приземлением. Из тарелки выходит некто человекоподобный, что указывает на возможность основанной на разуме, человеческой связи между летающей тарелкой и теми, кто наблюдает за ней. Это впечатление усиливается благодаря женственному облику появившегося существа; неясность, таинственность этого облика свидетельствует о том, что он принадлежит «аниме». Нуминозный характер данного архетипа вызывает у части «присутствующих» паническую реакцию: рассказчик отмечает субъективное стремление бежать. Последнее обусловлено той требующей особого внимания

Строго говоря, автор допускает неточность: «летучие рыбы» (семейство Exocoetidae) не родственны скатам и не принадлежат к числу глубоководных рыб. Очевидно, здесь имеется в виду другая рыба — так называемая гигантская манта (Manta birostris), действительно способная «выпрыгивать» из воды.

общностью, которая существует между анимой и судьбой: анима — это Эдипова Сфинкс¹, Кассандра, посланница Грааля, Белая дама, возвещающая о смерти и т. п.

Эта общая концепция анимы в данном сне подтверждается ее обращением: она прибыла из другого, потустороннего мира, где рассказчика хорошо знают и внимательно следят за тем, как он выполняет свою «миссию».

Известно, что анима персонифицирует коллективное бессознательное², «царство матерей»³; эта сторона человеческого существа обладает неустранимой тенденцией оказывать влияние на сознательное поведение благодаря гибкому взаимодействию, основанному на живом и интуитивном понимании человеком своей собственной природы. Если же сознание не поддается подобному влиянию, анима не останавливается даже перед насильственным вторжением в его сферу — вторжением, в результате которого сознание сталкивается с элементами психического содержимого, ведущими свое происхождение из «царства матерей» и расцениваемыми как нечто совершенно чуждое и непонятное. Согласно нашему сну летающие тарелки являются одним из таких элементов — настолько чуждым, насколько это вообще возможно. В данном случае интеграция в сферу сознания кажется настолько сложной, что обычные ресурсы понимания ничем не могут помочь. Вот почему разум — еще до обретения настоящего знания об увиденном — обращается к объяснениям мифического порядка, привлекая обитателей небесных тел, ангелов, духов или богов. Нуминозность подобных представлений достигает настолько высокой степени, что даже не возникает вопроса о том, что они являются результатом субъективного восприятия коллективных бессознательных процессов.

Согласно расхожему мнению, любое субъективное наблюдение может быть либо «истинным», либо «ложным»; в последнем случае оно является не более чем иллюзией или галлюцинацией. Но большинству людей (не считая

1) Не следует забывать, что термин «сфинкс» (или «сфинга») обозначает существо женского рода.

2) Когда «Тень», низшая личность, в значительной степени бессознательна, бессознательное представляется мужской фигурой (прим. автора).

3) Ср. сцену «Темная галерея» из 1 -го акта второй части «Фауста» Гёте.

страдающих откровенными патологическими расстройствами) трудно постичь, что иллюзии и галлюцинации могут представлять собой истинные в своем роде феномены, чья истинность может быть обоснована посредством более чем достаточных мотивировок. По сути дела даже в рамках нормы существуют настолько «реальные» и впечатляющие проявления бессознательного, что у субъекта возникает инстинктивное чувство протеста против стремления других усматривать в его ощущениях всего лишь ошибки органов чувств или ложную игру воображения. Но именно инстинкт в данном случае прав: ведь ощущения могут быть направлены не только снаружи внутрь, но и, так сказать, в противоположную сторону — когда внутренний процесс не распознан как таковой, не интегрирован, и в результате, как это часто бывает, оказывается «спроецированным» наружу.

Как правило, сознание мужчины проецирует все исходящие из сферы бессознательного (персонифицированного и облике женщины) ощущения, образы и устремления на некое существо, воплощающее его аниму, то есть на реальную женщину из плоти и крови; с ней его отныне объединяет связь, по своей интенсивности, непосредственности и прочности аналогичная связи между сознанием и содержимым сферы бессознательного. Таковы обстоятельства, придающие аниме значение судьбы — значение, намеченное в анализируемом сне в виде вопроса: «Как ты выполняешь возложенную на тебя задачу, «миссию», ради которой ты существуешь, которая является целью и смыслом твоей жизни?».

Здесь мы сталкиваемся с проблемой индивидуации — главным, ключевым вопросом судьбы, адресуемым человеку; этот вопрос в ребяческой, невразумительной форме загадки Сфинкс стал роковым для не сумевшего его правильно понять Эдипа (трудно вообразить себе разумного афинянина, который, присутствуя на представлении трагедии, мог бы оказаться сбитым с толку «страшными загадками» Сфинкс). Чтобы разрешить загадку, столь зловещую в своей детской простоте и легкости, Эдип не прибег к помощи разума; в результате судьба его оказалась трагичной именно потому, что он решил, будто правильно ответил на вопрос. Ему следовало отвечать самой Сфинкс, а не ее обманчивой видимости¹.

В рассматриваемом сне анима появляется как квинтэссенция летающей тарелки — подобно Мефистофелю, выступающему как квинтэссенция пуделя². Мефистофель представляет собой всего лишь часть Фауста; точно так же и анима служит всего лишь частью целого, представленного таким трудным для понимания образом, как «глубоководная рыба» округлой формы. В данном сновидении анима играет роль посредника между бессознательным и сознанием; этот образ, подобно Сфинкс, двойствен, и воплощает, с одной стороны, чисто инстинктивную, «животную» природу (тело), а с другой стороны — природу сугубо человеческую (голова). В теле кроются глубинные силы, определяющие судьбу, а в голове — возможность сознательно воздействовать на них. Эта фундаментальная идея позднее будет подтверждена на примере созданной нашим рассказчиком картины. Анализируемый сон использует выразительность мифологического языка, выдвигая представление о потустороннем мире и об ангелоподобных существах, с интересом следящих за делами и поступками людей. Так в образной форме находит свое выражение симбиоз сознания и бессознательного.

Таково объяснение, кажущееся нам наиболее естественным и удовлетворительным. Что же касается возможного

Для лучшего понимания этого места стоит привести следующую цитату из статьи современного исследователя: «Во фрейдовской интерпретации мифа об Эдипе нужно все поменять местами, чтобы добиться правильного смысла: Эдип не потому претерпевает свою судьбу, оказываясь носителем экстраординарного знания (загадка сфинкса) и экстраординарной власти, что его неудержимо влекло к реализации Эдипова комплекса, но напротив: в убийстве отца и сожитии с матерью мифомышление, в соответствии со своими имманентными законами, обретает символ для характеристики его выходящего из нормы бытия» — С. С. Аверинцев. «Аналитическая психология» К. Г. Юнга и закономерности творческой фантазии. - О современной буржуазной эстетике, вып. 3, М., «Искусство», 1972, с. 120. «Экстраординарность» бытия Эдипа, очевидно, заключалась в неумеренной гордыне, «инфляции» (пользуясь термином Юнга), связанной с недооценкой собственной сферы бессознательного, «анимы» (персонифицированной в образе Сфинкс), которая не преминула ему жестоко отомстить.