Пусть они не затягивают бесед, разве что беседа будет душеполезной

Раньше монахи, и особенно в братствах святого Августина и монастырях святого Василия Великого, трудились вне монастыря. Даже одежду стирали за оградой монастыря. Во время работы братья хранили молчание. Таким образом, мы молчим и за трапезой и за работой, а говорим мы только о том, что прочитали в Евангелии (если Бог положил нам на сердце этим поделиться), и о том, что необходимо по работе. Кто- то, может быть, спросит: не будет ли нам скучно молчать? Но скуку наводят именно слова, потому что они всегда одни и те же и потому что ими мы раним людей, и тело нашего братства раздробляется.

Этот пункт устава — великолепное зеркало, показывающее еще одну человеческую немощь — многословие за работой. Без сомнения, когда дело сопровождается разговорами, может быть, в итоге оно будет сделано хорошо, но никогда не достигнет совершенства, потому что это не благоприятная Богу жертва. Это труд и утомление, которые не приносят Божественного плода, а значит, мы не приобретаем сокровища на небесах. Только работа в молчании — благоприятная и угодная Богу жертва. Слова становятся выражением нашего эгоизма, помыслов, идей, сознания. Они показывают, что мы не члены тела Христова, а изолированные друг от друга частички этого мира. Если мы последим за собой, то убедимся, что мы произносим слова, за которыми кроется наше «я», а вовсе не откровение Господне — результат молитвенных слез и бдения. Но даже если мы и скажем нечто духовное, то и в этом можно будет найти семена нашей самости.

Итак, мы работаем по-монашески, если при этом не пустословим. Разговоры всегда приводят ко греху, осуждению и разделению. Видишь, как кто-то болтает? Нет никаких сомнений, что это человек одинокий. Тот, кто чувствует общность с телом Христовым, любит молчать, чтобы не потерять горение Духа. Даже самый пламенный человек, открывая рот, теряет жар ревности, и самый умный — тупеет. Перед тобой человек, который много говорит? Если сочтешь его глупцом, то будешь совершенно прав. Человек умный, уравновешенный, целостный, зрелый, простой — молчалив.

Если кто-то не старается с помощью милости Божией изо всех своих сил исполнять эти заповеди, но пренебрегает ими и не повинуется им, пусть его вразумят раз или два. Если он не исправляется, пусть получит подобающее наказание, по уставу монастыря. Если же позволяет его возраст, пусть будет наказан розгами. (10)

Все мы говорим: «Я хочу творить волю Божию, но не могу. Я старался, но у меня не получилось». Однако нужно трудиться постоянно, прилагать все усилия и одновременно полагаться на милость Господа и Его помощь. Ведь только Господь может нам поистине помочь. Собственными силами мы не можем стать выше самих себя. Духовная жизнь преисполнена дарований — это подарок, Бог дарит ее нам. И если ты хочешь чего-то достичь, ты должен приложить все свои силы. Не для того, чтобы добиться этого именно своими силами, но для того, чтобы умилостивить Бога, — и Он дарует тебе то, чего ты ищешь. Но если ты хоть сколько-нибудь положишься на свой труд, усилия, борьбу, желание, ты потерпишь крушение. Как корабль, натолкнувшийся на айсберг, терпит крушение и тонет, так будет и с тобой.

Если, несмотря на все сказанное, кто-то будет нарушать заповеди, его нужно вразумить, потому что зло заразно. В особенности быстро, подобно чуме, распространяются те грехи, которые основываются на нашем желании, своеволии или мнении. Никакая молитва не поможет человеку, подверженному таким грехам, потому что причина их кроется в добровольном выборе. «Вразумите нарушителя, — говорит святой, — но если вы увидите, что он не подвизается со всем пылом, любовью и доверием Богу, со слезами и напряженным усилием отвергнуть свою логику, празднословие, стремление выходить из монастыря, то вразумите его один или самое большее два раза». А почему бы нам не вразумить его и в третий, и в четвертый, и в пятый, и в шестой раз? Потому, что такой человек не хочет исправляться. Отвращайся еретика и раскольника после первого и второго вразумления, — говорит нам апостол Павел. А поскольку человек не хочет исправления, то, даже если ты и кровь за него прольешь и сердце свое вынешь и ему отдашь, он не изменится. Воля человека очень сильна, сильнее самой силы Божией.

Монах, нарушающий монастырские законы, становится раскольником: он раскалывает тело братства, разрывает нешвеный хитон Христов. Тот, кто оставляет Церковь, этим хочет сказать: «Я сам отвечаю за свою жизнь и делаю что хочу». Но тот, кто остается в монастыре и продолжает нарушать правила монашеского жительства, — раскольник, он становится опасным, потому что может развратить овец Христовых и сделать из них козлищ. Поэтому святой говорит, что нарушителя нужно вразумить один или два раза и, если он не исправится, наказать. Но и наказывать нужно только один-два раза.

«Если же позволяет его возраст, пусть будет наказан розгами». Это правило указывает на порядки древней Церкви, отразившиеся и в монашеском жительстве. По правилам святого Пахомия Великого и других отцов, в монастыре полагалось вывешивать розги, причем одни предназначались для особо непослушных, а другие — для менее непослушных. Эти меры соответствовали общественному мировоззрению той эпохи, потому что монастыри подвергались влияниям извне.

Обычно отцы, составители монастырских уставов, после первого и второго вразумления оставляли нарушителя в покое (как апостол Павел — кровосмесителя у коринфян), отчего тот подпадал под гнев и тиранию лукавого демона, или ограничивались тем, что налагали на такого запрет причащаться. Иначе не научить нарушителя уважать единство тела братства. Но при этом ему ничто не мешало при желании и дальше вести греховную жизнь. Если ты кого-то вразумил один-два раза, а потом наказал и он не исправился, это показывает, что его душа предана злу с ненасытным, страстным желанием. Человек никогда не делает того, чего не хочет. Хотя бы я и кровь пролил ради своего послушника, он ни за что не послушается, если ему не повелит сердце. И даже если он исполнит повеленное, то потом вернется меня оскорбить. А если и не скажет грубость мне лично, то своим ропотом оскорбит в лицо Самого Господа. Это закон. Человек поступает по своей воле. Поэтому теплохладные люди не удерживаются в монастырях: человек должен быть либо холоден, либо горяч. Теплохладный не живет настоящей жизнью, он погряз в своих страстях и самоволии. Формально он может жить в монастыре, но однажды непременно падет.

Итак, после обличения и духовного или дисциплинарного наказания отцы налагали на виновного отлучение — запрет причащаться. И последней мерой, к которой они прибегали, было совершенное отделение его от братства, изгнание. Изгоняли нередко тех, кто совершал большие или малые грехи и упорствовал в них, чаще всего это было осуждение, непослушание и ропот. Изгоняли также тех, которые заводили между собой особенную дружбу, и тех, которые сеяли раздоры, противясь общему духу братства. Всех их как можно скорее отделяли от общины, потому что именно они — самые главные растлители монашеского духа, вызывающие соблазны в Церкви.

Не желающий исправляться не исправится. Святой Августин хорошо это знал, поскольку сам многие годы прожил в грехе. Он вновь и вновь принимал решение измениться и никогда не менялся. Но, услышав в саду глас откровения, он немедленно захотел стать другим.

И поскольку святой этого захотел, он исполнил свое намерение и с тех пор не впадал в искушения.

Итак, когда кто-то нарушает заповеди, невозможно представить, чтобы он искал Бога. Причем весь ужас состоит в том, что сам он считает, будто любит Бога и исполняет свои обязанности. Человек обольщается, полагаясь на свою ложную исповедь: он якобы рассказывает о своих трудностях, тогда как в сущности выплескивает наружу мерзость своего эгоизма. Поэтому отцы изгоняли такого из монастыря. Они оставляли его жить по своей воле, и он подпадал под проклятие, испытывал на себе силу и злобу сатаны, вкушал горечь греха, сбрасывал рясу, вступал в брак, имел детей, как правило увечных. Но если потом он все-таки задумывался над своими поступками и когда-нибудь возвращался в монастырь, тогда его принимали без всяких выговоров и наказаний. Святой Августин знал психологию человека и умел проникнуть в его душу. Суждения святого ясны. Не нужно ни философии, ни богословия, чтобы их понять. Они скрывают в себе высшую философию, которая в сущности является словом Божиим.

Если вы с любовью в точности соблюдете эти заповеди ради имени Христовато сами вы получите пользу и нам ваше спасение принесет неизреченную радость. Аминь. (11)

Некоторые полагают, что текст монастырского устава был составлен святым Августином совместно с Алипием. Итак, здесь они вдвоем обращаются к братьям, уверяя их, что если они сохранят эти простые заповеди, то спасутся.

Мы же, напротив, часто считаем, что наше спасение заключается в высоких духовных переживаниях, в откровении Бога о Своем Божестве или о Божественных энергиях. Но наше спасение заключается в одной йоте и одной черте. На этом утверждается весь закон и вся истина.

«Нам ваше спасение принесет неизреченную радость». Каким любвеобильным отцом был святой Августин! Спасение паствы было его радостью. Да и всякий пастырь ничему так не радуется, как спасению своих чад.

Святой как бы говорит своим монахам: «Хотите даровать нам великую и неизреченную радость? Исполняйте повеления Господни». Есть только один путь: я взыскал повелений Твоих и сохранил жестокие пути. Два делания ведут нас к спасению и услаждают наших духовных родителей: исполнение повелений Божиих и терпеливое несение креста, когда мы страдаем.

Запад хвалится тем, что его богослужение и богословие несут в себе дух святого Августина. Блаженный Августин был величайшим учителем Запада, но при этом во многих вопросах он был настолько дерзновенным новатором, что, естественно, не все его идеи могли быть восприняты правильно. Римо-католики, как и протестанты, верят, что некоторые их мнения, например об абсолютном предопределении, — это учение апостола Павла и святого Августина. Однако они ошибаются. И в их богослужении уже нет той красоты, которая была в богослужении святого Августина.

Конечно, святой подал повод для обвинений и даже для сомнений в его святости. Однако никто не может погасить солнце, направляя на него струю воды из шланга, или сбить звезды с неба выстрелом из пистолета. Тем более невозможно свергнуть с престола святости и отстранить от подножия Господня склонившегося в поклоне святого Августина. Потоками слез, подвигами покаяния и восхождением сердца в небесные высоты он стяжал великую славу еще при жизни.

Глава вторая

Правила святого Августина, так же как и современные монашеские уставы, преимущественно говорят о тех опасных явлениях в монашеской жизни, которые могут потрясти и даже разрушить жизнь всего братства, — то есть, в первую очередь, о немощах братий. Содержание того или иного монастырского устава всегда зависит от исторического развития братства, его особенностей и слабостей. Так и блаженный Августин, хорошо зная и понимая людей, живших с ним, преподал им правила, соответствующие их устроению.

Вот что мы заповедуем соблюдать вам, живущим в монастыре, (1.1)

Если основатель монастыря не определяет правил жизни в нем, то будущность такой обители сомнительна, потому что у живущих там нет единого мышления, определенного образа мыслей. Монастырь (а всякий монастырь — это семья) должен быть рожден одной личностью — одним умом, одной душой, иначе он будет лишен необходимых устоев. Если некто со стороны пытается ввести в монастыре свои правила, чуждые духу обители, то он всегда терпит неудачу и бывает вынужден уйти. Успеха может достичь лишь тот, кто рождает людей духовно, наставляет их, преподает им духовные правила, а они их принимают и руководствуются ими в жизни.

Правила святого Августина расширяют и разъясняют положения его устава. В отличие от устава, который прежде всего отражает дух братства, красоту общего жития, монастырские правила должны восприниматься исключительно как заповедь. Игумен, 262 как выразитель слова Божия, которое острее всякого меча обоюдоострого, должен сказать, что он повелевает. Ведь одно дело — спрашивать мнение монахов, и другое — давать заповедь. Слова «мы заповедуем» уже не дают никакого права сомневаться или высказывать собственное мнение. Авторитет правил зиждется именно на том, что они преподаются как заповеди. Иначе они остаются человеческим измышлением.

Прежде всего, вы собрались в братство, чтобы жить единомысленно в доме, имея одну душу и одно сердце, обращенные к Богу. (1.2)

Здесь святой указывает братству цель: с горячей любовью устремлять свой взор к Богу, что достигается при единстве образа мыслей. Под душой подразумевается образ мыслей, а под сердцем — цель, перспектива, желание. Невозможно в монастыре быть множеству сердец, ведь все мы стремимся к одному. Если для сохранения брака, этой бледной тени монашеского сообщества, требуется, чтобы оба супруга смотрели на все одинаково, имели одно сердце и одну душу, насколько более это необходимо в жизни монастыря! Дом, разделившийся сам в себе, не может устоять, — говорит Господь. В таком доме дьявол делает все, что хочет. Так же бывает и в монастыре. Потому к Богу мы обращены в единстве духа, образа мыслей, желаний, подлинного духовного прозрения. Невидимый Господь для нас становится видимым. В этом цель монастыря.

И не говорите: «Это мое», но: «Все общее». (1.3)

В этом правиле святой подробнее говорит о том, о чем было дано предписание в уставе. Основным условием общежительной жизни блаженный Августин считает отказ от собственности. Он придает этому настолько большое значение, что, сказав о цели общежития, сразу переходит к теме нестяжательности. Почему?

Во-первых, если в монастыре допускается личная собственность, это ведет к его распаду. Во-вторых, воспринимая что-то как собственное, я тем самым отвергаю ту цель, ради которой Бог привел меня в монастырь. Чувство собственности вызывает в моей душе привязанность к вещи и страх: как бы ее не потерять, как бы ее не испортили, как бы ее у меня не попросили. У меня что-то ломают — и я тотчас огорчаюсь. Это показывает, что все проведенные в монастыре годы я неистинно предстоял пред Богом: лживо причащался, лживо исповедовался, лживо называл себя монахом, лживо давал обеты во время пострига, — я каждый день и каждую ночь жил и живу во лжи. Почему же я, привязанный к какой-то вещи, воображаю себя монахом? Почему я, боясь вещь потерять, не приношу ее игумену? Почему я, беспокоясь из-за вещи, не отказываюсь от права на нее?

Если я хочу быть всецело обращенным к Богу, то никогда не скажу: «Это мое». Все принадлежит братству.