Толкование монастырского устава и правил святого Августина

 

 

 

Глава первая

 

Устроители монастырей: святые Василий Великий, Пахомий Великий, Антоний Великий — составили правила, ради того чтобы сохранить дух монашества. Эти правила поистине раскрывают перед нами еван­гельский закон и указывают нам путь, следуя по кото­рому можно воспринять Святого Духа и ощутить Его благодать.

Трудно согласиться с тем, что правила и устав, но­сящие имя святого Августина, написаны им самим, но, во всяком случае, они отражают его дух. На Западе еще и сейчас существуют монастыри, есть некоторые пустынники, монахи и монахини, носящие его имя, однако мы не можем сказать, что начало этим мона­шеским сообществам положил сам святой Августин. Все они, должно быть, возникли гораздо позднее. Но, несмотря на это, они восприняли нечто из древности, поскольку сохраняют устав святого. Итак, нужно при­знать, что устав появился благодаря трудам людей, окружавших святого Августина, или, лучше сказать, устав берет свое начало в живом предании, которое святой оставил этим людям.

Святой Августин услаждал и продолжает услаж­дать души людей и обогащать их разум. Его мудрость безгранична. Он был одним из наиболее выдающих­ся учителей ораторского искусства. Однако он не по­лучил, как другие отцы, богословского образования (я не имею в виду его личное знание, поскольку он стяжал неоценимый личный опыт) и не посещал ни­какую богословскую школу, Александрийскую или Антиохийскую, не был учеником какого-либо настав­ника. Уже в зрелом возрасте он приходил поучиться у глубоко образованного епископа святого Амвросия Медиоланского, который был погружен в свои книги, непрестанно писал и не имел ни минуты, чтобы взгля­нуть на блаженного Августина. Но святой, никогда не сетуя, день и ночь стоял поблизости и без устали смотрел на него, как рабыня очами своими смотрит на руки госпожи ее.

Дни сменялись ночами, и ночи — днями, а блажен­ный Августин все оставался в келье святого Амвросия. Он ждал: может быть, тот поднимет голову от своих книг или от проповедей, которые он готовил (святой Амвросий все делал по строгим правилам, не упуская из внимания мельчайших подробностей; его пропове­ди — это научные трактаты). Ждал, чтобы высказать ему свои недоумения по поводу Священного Писания и философских и отеческих книг, которые святой Ав­густин начал читать; или исповедать ему некоторые из вновь охватывавших его внутренних борений. Но снова и снова он уходил, так и не удостоившись даже взгляда епископа. Поэтому он излагал свою исповедь в собственных книгах, возложив на Бога все чаяния и от Него ожидая ответа на свои вопросы. И конечно, столь величественному и достойному похвал святому, в простоте смирившемуся перед этим светильником — святителем Амвросием, которого он в конце концов превзошел, было невозможно не улучить милости Го­спода и Его сладчайшего взора.

Но поскольку блаженный Августин познавал ду­ховную жизнь таким способом и пытался разрешить свои трудности самостоятельно, то, естественно, в его богословских познаниях остались пробелы и он не мог изложить свое учение так, как это сделали утонченные умы Востока: святые Василий Великий, Григорий Бого­слов, Иоанн Златоуст. Они восприняли и философию, и богословие, и предание от отцов и матерей. А здесь не было ни Анфусы, ни Эмилии, ни Нонны... Зато была Моника, слезами спасшая и освятившая свое чадо. Ког­да Августин погряз в трясине греха и ереси, его мать со слезами на глазах пришла к епископу, чтобы умолить его о спасении сына, и епископ ответил ей: «Невозмож­но, чтобы не увидел Бог твоих слез, и чадо этих слез не спаслось бы!» И Моника, и ее сын не только спаслись, но и прославились великими подвигами.

Где бы ни оказывался святой Августин, он стремил­ся жить не обособленно, а с теми, кто придерживался общежительного уклада жизни. Так было и до его кре­щения, и после него, и тогда, когда он стал епископом. Конечно, время, в которое жил святой Августин, место и образ его жизни определенным образом повлияли на его монастыри, это была ранняя форма монаше­ского общежития. Вначале его обители состояли из мирян, посвятивших себя Богу: в конце IV века святому Августину удалось собрать вокруг себя людей, которые ценили общежительную жизнь. Впоследствии он соз­дал монастыри, состоявшие из клириков, по обычаю того времени. Епископский дом был похож на мона­стырь: епископ занимал место игумена, протосинкелл был, как мы сказали бы, дикеем, а остальные братья, жившие в кельях, составляли братство. Святой Авгу­стин попытался создать условия для общежительной жизни, хотя в этом он не добился столь большого успе­ха, как отцы Востока.

Тем не менее на западное богословие он оказал чрезвычайно большое влияние. Конечно, он дал повод еретикам писать богословские сочинения, основные положения которых взяты, или лучше сказать, выдер­нуты из его богословской системы. Многие ереси, по­явившиеся на Западе, и прежде всего главные пункты догматического учения Римской Церкви опираются на учение святого Августина. Ведь легко, вырывая места из творений какого-либо святого или толкуя их через призму своего личного опыта или воззрений своей эпо­хи, возвести множество новых сооружений на фунда­менте, заложенном другим человеком.

Блаженный Августин оказал влияние и на богослу­жение. И поныне в западных монастырях совершают богослужения примерно так, как установил совершать их святой Августин. И их псалмопение, и в целом строй богослужения напоминают о святом. Впрочем, не толь­ко о нем, но и обо всех перипетиях и искажениях в жиз­ни Римской Церкви. С тех пор как она уклонилась со своего пути и отдалилась от Востока, она, естественно, потеряла свое первоначальное направление и тот дух, который вдохнул в нее святой Августин.

Блаженный Августин, родившийся в день памяти святителя Иоанна Златоуста, оставил по себе множе­ство творений, в которых бьет ключом юношеская энергия, особенно в богословских и апологетических писаниях против ересей, поскольку он обладал очень развитым пастырским чувством. Его личность запе­чатлена в его творениях: как вначале он со страстно­стью увлекся ересью и предался греху, так впослед­ствии всю страстность, горячность своей души он принес Богу. Это был редкостный пример всецелого посвящения себя Господу и любви к Нему.

Его творения исполнены того таинственного и эк­зистенциального духа, который исходит из покаяния и ощущения ничтожности человеческого существа. Он не написал ни одного слова, которое не было бы им пережито. Мы видим, как иной раз он восходит на вы­соту, а иной — нисходит в такие глубины, что дает по­вод неверно истолковывать его писания и подозревать автора этих писаний в ереси. Тем не менее, святой жил и мыслил право. Если к тому же вспомнить, что он не знал греческого и еврейского языков, можно понять, почему он не изложил все так, как нам этого хотелось бы. Кроме того, нужно принять во внимание все пере­толкования и недобросовестное использование его текстов. В истории это происходило не один раз и не только со святым Августином. Но мы знаем, какую он испытывал боль еще при своей жизни, видя, как зло­употребляют его учением и искажают его.

Во всяком случае, святой, живший глубокой жиз­нью Духа, создал творения возвышенные и одно­временно очень простые: он желал помочь человеку вместить Святого Духа. Пусть нет свидетельств, что святой Августин оставил после себя настоящие мо­настырские братства, Церковь, несомненно, руко­водствовалась его учением. По его монастырскому уставу, вероятно, жили те, кто собирались вокруг него и до и после его поставления на епископство. Этот устав невелик и прост, по крайней мере его основной текст, отражающий дух и взгляды святого Августина; он касается практических вопросов.

 

Прежде всего, возлюбленнейшие братья, мы должны любить Бога, а затем ближнего, по­тому что это первые заповеди, преподанные нам. (1)

 

Первый пункт устава святого Августина, первый его завет монахам говорит о любви и напоминает на­чало «Подвижнических правил» святителя Василия Великого. Тем не менее очевидно, что прямой зави­симости между этими произведениями нет. Все отцы, которые устанавливают правила, начинают с этих двух заповедей. Причина этого ясна: согласно уче­нию Господа Иисуса Христа, апостола Павла, святого Иакова, брата Господня, и всех отцов, любовь к Богу и ближнему — это одна и та же любовь, начало и ко­нец духовной жизни, начало отречения от мира, путь к обретению духовных дарований и духовных наслаж­дений и их предел. Любовь — отправная точка всего. Есть два вида любви: одна — предваряющая, ее дарует душе Бог; вторую человек приобретает своим трудом, преклоняя колена пред Богом. Любовь дарует позна­ние Бога, а познание Бога в свою очередь эту любовь преумножает, она становится истинной и прочной, неразрывно связанной с любовью к людям.

«Это первые заповеди, преподанные нам». Любовь к Богу и ближнему — это первые заповеди, еще вет­хозаветные. Необходимость любить Бога всею душею твоею, и всем сердцем твоим, и всем разумением тво­им, и всею крепостию твоею и так же любить ближ­него первоначально показана в Ветхом Завете. Затем эта заповедь повторяется в Новом Завете, но любовь при этом называется новой запо­ведью: древнейшая заповедь вы­глядит в Новом Завете совершенно новой. И монашеское жительство неизменно связано с этой запо­ведью. Святой не проводит раз­личия между любовью к Богу и любовью к ближнему. Он просто подчеркивает, что любовь обраще­на и к Богу и к ближнему. Любовь к Богу не может быть отделена от любви к ближнему. Если человек подумает, что в действительности есть две любви, то, несомненно, он будет ошибочно понимать смысл этих заповедей и неправильно ис­полнять их. Любовь одна, и об­ращена она к Богу, Который на­полняет весь мир, а прежде все­го человеческую природу: Бога можно узреть в лицах людей. Нет человека, который был бы совершенно лишен благодати Святого Духа, в особенности если это христианин, запечатленный Святым Духом. Значит, когда мы не способны выразить или проявить на деле свою любовь к человеку, это до­казывает, что мы и Бога не любим.

Божие присутствие открывается во всем человеке: в его глазах, в его любви, переживаниях, трудностях, нищете и несчастье, вообще во всех проявлениях че­ловеческой жизни. Поэтому очень важно наше отно­шение и к людям, и к самым разным обстоятельствам жизни — природным, душевным, духовным, — кото­рые влияют на нас и в которых проявляется домостро­ительство и Промысл Божий.

 

 

 

Все люди открывают для нас Бога. Человек мо­жет меня обижать или на меня обижаться, быть ра­достным или несчастным, может меня ненавидеть или любить. Но именно он открывает мне, люблю ли я Бога. Невозможно человеку, зримому образу свято­го Бога, отнестись к Богу так, словно Его нет, и Сам Бог не может пренебречь Своим образом. Как нельзя сказать: «Я люблю твое тело, а не твою душу, люблю твои глаза, а не твои руки», — точно так же немысли­мо утверждать: «Я люблю одного человека и не люблю другого».

Может быть, я из любви к Богу совершаю коле­нопреклонения, пощусь, молюсь, терплю злострадания, но в действительности вся моя ревность — это эгоизм, водружение на пьедестал своего «я», жертва идолу, приношение фимиама, от которого веет само- обожествлением, а не служением истинному Богу. Ни­когда отцы не рассуждают о любви к Богу, не подразу­мевая при этом и любви к людям. Поэтому и апостол Павел говорит об одной любви, не указывая, любовь ли это к Богу или к человеку. Ты мне в тягость? Тогда смешно говорить, будто я люблю Бога! Человек, ко­торый любит Бога пусть и самую чуточку, становится пламенным, шествует по небу, перестает существо­вать для земли, для праха, и тогда он не может про­тивиться образу Божию или досадовать на этот образ возлюбленного им Бога. Невозможно возлюбить Бога невидимого, отторгая Бога видимого. Видимое всегда более ощутимо. Бог создал человека по образу Своему ради того, чтобы мы каждый день чувствовали рядом с собой Его живое присутствие.

Поэтому доказательством нашей любви к Богу слу­жит наша любовь к ближнему. А ближний — это каж­дый человек, неважно, рядом он или далеко. Любовь к Богу — чувство, которое является для нас вожде­ленным опытом, это напряженное ожидание нашего сердца, жажда, утоляемая при непрестанном богообщении, желание, которое исполняется при глубоком познании Бога, познании, ведущем к истинной любви. У любви к Богу много ступеней, но самая высокая из них не достигнет даже человеческого роста, если наша любовь никак не касается ближнего. Если же мы ви­дим и любим Бога в нашем ближнем, то отзвук этой любви доносится до самого неба.

Познавая человека, или лучше сказать, познавая человеческую природу такой, какой ее сотворил Бог и в какую ее превратил грех, признавая в каждом человеке творение рук Божиих и прикасаясь к нему так, как мы прикасались бы к Самому Богу и заботи­лись о Нем, мы начинаем познавать и сердце, которое движется рядом с нами и бьется в том же ритме, что и наше. Мы чувствуем, как сердце нашего ближнего трепещет от Божественного желания, и заключаем в объятия человеческую природу.

Человек — это малая икона Божия домострои­тельства. В нем можно увидеть надежды, которые Го­сподь возлагал на человека; Божие разочарование от того, что человек этих надежд не оправдал, — и новые надежды Божии на Свое творение. Все это вложено в человеческую личность. Любой труд несет на себе печать его автора, точно так же и каждый человек не­сет на себе печать Божию.

Из этого следует, что мои отношения с ближним обнаруживают, насколько я люблю Бога. Это очень важно. Мое терпение или нетерпеливость, мой гнев или смирение, раздражительность или спокойствие, месть или прощение — все восходит к Богу. Мы лжем, говоря, будто любим Бога, если при этом наше от­ношение к другому человеку хоть чем-то омрачает­ся и если в любое время мы не оставляем воли своей, чтобы облобызать волю Божию. Да, поистине эти запо­веди — первые и даны нам нераздельно друг от друга.

Итак, понятно, почему святой Августин первой преподал заповедь о любви: по поведению человека, его взору, уравновешенности, характеру можно по­нять, любит ли он Бога. Пусть даже рядом с тобой са­мый трудный, грешный, легкомысленный, грубый, по­рочный человек, величайший враг Божий, он — то зер­кало, которое покажет тебе, есть ли внутри тебя Бог.

В следующем правиле святой раскрывает нам, как монах переживает это таинственное единство с ближ­ними и с Богом. Первооснова любви и общения — это богослужение. Чтобы понять богослужение, о котором святой здесь говорит, мы не будем углубляться в изуче­ние соответствующих традиций той эпохи, но обра­тимся к нашей сегодняшней богослужебной практи­ке, а в особенности к практике Западной Церкви, так как в ней еще сохраняются элементы древнего устава, правда наполненные чуждым духом.

 

Вот как подобает нам молиться или вос­певать псалмы. Утром должно возглашать три псалма: шестьдесят второй, пятый и восемьдесят девятый. (2)

 

Молитвы в древней Церкви произносились нарас­пев в довольно быстром темпе, что соблюдается и се­годня в Западной Церкви. У католиков почти нет мо­литв, которые просто читаются. Псалмы, антифоны, молитвы — все поется, и священник и монахи поют. Католики сохранили древнюю практику, утратив, од­нако, ее дух. В богослужебных уставах Православной Церкви и в уставах Запада когда-то было много общих элементов, сохранившихся с древности, но постепен­но литургические практики настолько разошлись, что сегодня впору задаться вопросом: является ли запад­ное богослужение христианским?

Вместо современного нам утреннего богослуже­ния монахи святого Августина читали три указанных выше псалма. Из них шестьдесят второй псалом (у нас он входит в шестопсалмие) выражает жажду единения со Христом, которую испытывает человеческая душа. Пятый псалом небольшой, но исполненный смысла. Он говорит о цели утреннего богослужения в иудей­ской синагоге — оттуда заимствовала этот псалом христианская Церковь. Это псалом богослужебный, и в нем ярко показана потребность души в покаянии, ее устремление к нему и образ покаяния. Выражение словам моим внемли, Господи — это вопль человече­ской души, которая омылась от греха и теперь ищет свободы. Восемьдесят девятый псалом, псалом утрен­ней службы, содержит такие выражения, которые ука­зывают на ничтожность человеческого существования. Человеческая жизнь как скоро увядающий полевой цветок, но у нее есть цель: служить Богу и возвещать величие Его. Два последних псалма сегодня входят в чинопоследование первого часа. Таким образом, мы ясно видим, как развивалось богослужение.