Дифференциация подсистем общества 1 страница

Теперь мы должны рассмотреть общие направления процесса социетальной дифференциации. Учитывая кибернетическую при­роду социальных систем, эти направления должны пониматься как функциональные. Увеличение сложности систем в той мере, в ка­кой оно обусловлено не только сегментацией, включает развитие подсистем с более специфическими функциями воздействия на систему как целое и интегративных механизмов, которые увязыва­ют функционально дифференцированные подсистемы.

Для наших целей было важно проанализировать функцию на двух принципиально значимых уровнях: общей системы действия и социальной системы. Каждый уровень обладает потенциалом для увеличения степени своей дифференциации на отдельные подсисте­мы по выявленным нами четырем функциональным направлениям.

Наиболее очевидные процессы эволюции — от примитивных к более сложным социальным условиям — происходят на уровне об­щей системы действия, особенно в сфере отношений между соци­альной и культурной системами. При этом особые отношения орга­низмов и технологии, а также личностной системы и политической организации указывают, что и две другие первичные подсистемы действия также достаточно основательно вовлечены в процесс.

Следует отметить, что чрезвычайно низкий уровень дифферен­циации между этими четырьмя подсистемами — возможно, при­ближающийся к тому минимальному уровню, который совместим с человеческим типом действия, — является главным отличитель­ным критерием наиболее примитивного типа общества.

Дифференциация между культурной и социетальной система­ми на ранней стадии развития наиболее заметна в сфере религии, становясь очевидной по мере увеличения «дистанции» между бо­гами и людьми (Hubert and Mauss, 1964). Это движение впервые возникает в наиболее развитых примитивных обществах, усиливает­ся в архаических обществах и достигает качественно нового уровня в том, что Белла называет «историческими» религиями (Bellah, 1964; Белла, 1972). Параллельный процесс может быть отмечен в диффе­ренциации между личностью и обществом, определяющей степень автономии индивидов. Дифференциация между организмом и об­ществом возникает как дифференциация между уровнем физиче­ской технологии и уровнем экономических процессов, связанных с размещением мобильных ресурсов, потребляемых благ, которые «присваиваются» или производятся, а также факторов производства.

Исходя из проведенного ранее анализа межсистемных отноше­ний, мы предполагаем, что процессу дифференциации на уровне общей системы действия соответствует аналогичный процесс, внут­ренне присущий обществу как системе, и что эти процессы взаимно стимулируются.

То, что мы называем системой поддержания ценностного об­разца общества, главенствует и в плане культуры, поскольку это — точка прямого взаимодействия с культурной системой. Система поддержания образца отделяется от других социальных подсистем первой, по мере того как те утверждаются как чисто «светские» сферы, которые, хотя и легитимируются в религиозных терминах, однако уже не являются непосредственно частью религиозной сис­темы. Этот процесс ведет к дифференциации «церкви и государ­ства», которая полностью завершается только на постримской ста­дии развития христианства.

Развитие автономной правовой системы, возможно, является наи­более важным показателем дифференциации между социетальной интегративной системой, ядром которой является социетальное со­общество, и политической системой, ориентированной на решение задач отбора, упорядочения и достижения коллективных целей в большей степени, чем на поддержание солидарности (включая поря­док) как таковой. Среди всех досовременных систем наибольшего прогресса в этом направлении добилось римское общество.

Наконец, экономика стремится отделиться не только от техноло­гии, но и от политической системы, а также от тех аспектов системы поддержания ценностного образца, которые связаны с родством. Деньги и рынки являются наиболее важными институциональными комплексами, связанными с отделением экономики. Первые наибо­лее существенные шаги в этом институциональном развитии можно, видимо, выявить при анализе различий между месопотамским и гре­ческим обществом, хотя при переходе к современным системам про­цесс развития обогащался многими дополнительными аспектами.

Схема, состоящая из четырех функций, и тенденции социеталь-ных систем дифференцироваться на четыре первичные подсисте­мы — это то, что определяет главные направления нашего анализа (Parsons et al, 1961. Ч. II «Общего введения»). В том случае если число важнейших подсистем превысит четыре, мы будем давать этому одно из трех следующих объяснений (или какую-то их ком­бинацию). Во-первых, некий важный феномен может появиться благодаря сегментации, а не дифференциации. Во-вторых, может наличествовать более чем один уровень системного соотнесения: например, институты родства обеспечивают особого рода интегра­цию между социетальными компонентами, расположенными в под­системах поддержания ценностного образца и личности, и поэтому они функционально менее дифференцированы, чем такие структу­ры, как современные университеты или церкви. В-третьих, среди функционально важных компонентов могут быть выделены первич­ные элементы более низкого уровня, в силу чего значимые типологи­ческие различения должны проводиться внутри более дифферен­цированных подсистем — например, экономики или политической системы. Часто выделенные различия обусловливаются взаимопро­никновением элементов, относящихся к разным уровням системы или к другим подсистемам того же уровня.

Таким образом, должно быть ясно, что обоснование указанной классификации носит не конкретный, а аналитический характер¹⁵. Все три указанных типа сложностей в какой-либо комбинации могут иметь отношение к любой конкретной подсистеме общества. Тем не менее их аналитическое расчленение является важным с теоретичес­кой точки зрения. Хотя конкретная специфика должна существенно (и неким сложным образом) зависеть от типа анализируемой систе­ мы, но главные функциональные компоненты социетальных подсистем — поддержание образца, интеграция, политическое устройство и экономика — составляют основной аналитический инструментарий нашего анализа.

Стадии в эволюции обществ

Эволюционный подход предполагает установление критерия, опре­деляющего направление эволюции, а также схему стадий эволю­ции. Мы указали, что основным направляющим фактором является рост общей адаптивной способности, осознанно заимствовав это из теории органической эволюции.

Нам осталось обратиться к проблеме стадий. Мы не рассматри­ваем социетальную эволюцию как непрерывный или простой линей­ный процесс, но все же мы можем вычленить некие обобщенные уровни развития, не упуская при этом из виду значимые различия в рамках каждого из них. Для наших ограниченных целей достаточно выделить три весьма объемных эволюционных уровня, которые мы назовем примитивным, промежуточным и современным. В данной работе мы остановимся лишь на первых двух уровнях, оставив тре­тий для последующих работ. Любой конкретной схеме стадий раз­вития присуща определенная произвольность, и каждую из двух рассматриваемых нами широких категорий мы считаем необходи­мым разделить дополнительно¹⁶.

Основания для разделения (или водоразделы) между главными стадиями в нашей классификации возникают как результат суще­ственных изменений в кодах нормативных структур. При переходе от примитивного к промежуточному обществу ключевую роль иг­рает язык, который является прежде всего частью культурной сис­темы. При переходе от промежуточного к современному обществу основным моментом является институционализация кодов норма­тивного порядка (присущего социетальной структуре), ядром кото­рого является система права.

В обоих случаях предлагаемый критерий является лишь ус­ловным обозначением чрезвычайно сложного предмета. Письмен­ность — главный фактор судьбоносного выхода из первобытнос­ти — усугубляет базисную дифференциацию между социальной и культурной системами и значительно расширяет границы и власть последней. Основное символическое содержание культуры посред­ством письма может воплощаться в формы, которые не зависят от конкретных контекстов взаимодействия. Это делает возможным значительно более широкое и интенсивное распространение культуры и в пространстве (например, в разных группах населения), и во времени. Возникает феномен «трансляции» — т. е. адресация со­общений неопределенной аудитории: тому, кто грамотен и имеет возможность прочесть документ. Кроме того, не существует четких временных ограничений на значимость сообщения. Только пись­менные культуры могут иметь историю, понимаемую как основан­ное на документе осознание прошлых событий, которое не ограни­чено памятью ныне живущих людей и неопределенными устными преданиями.

Письменные языки и грамотность можно рассматривать в раз­ных аспектах; можно также выделить несколько стадий их разви­тия и институционализации (Goody and Watt, 1963). Ранние стадии, особенно типичные для архаических обществ, характеризуются тем, что «ремесло» грамотности является достоянием небольших групп, использующих его для специальных целей, часто эзотери­чески религиозных и магических. Следующее важное изменение, которое, видимо, можно считать критерием возникновения разви­того промежуточного общества, — это институционализация пол­ной грамотности для взрослых мужчин из высшего класса. Такие общества обычно организуют свою культуру вокруг совокупности особо выделенных, обычно священных текстов, знание которых ожидается от любого «образованного» человека. Только современ­ные общества достигают институционализации грамотности для всего взрослого населения, что действительно может свидетель­ствовать о втором значимом этапе становления современности.

Письменность и наличие письменных документов делают мно­гие социальные отношения более стабильными. Например, пункты контракта перестают зависеть от ошибок памяти сторон или свиде­телей и могут быть записаны, а эти записи — использованы для проверки в случае необходимости. Важность подобной стабильно­сти не следует недооценивать. Несомненно, она является главным условием более широкого распространения и усложнения многих компонентов социальной организации.

Одновременно письмо предоставляет системе возможность стать более гибкой и осуществлять инновации. Как бы часто «классиче­ские» документы ни выступали в качестве основы жесткого тради­ционализма, доступность официально правильных документов делает возможным глубокий критический анализ соответствующих значимых культурных проблем. Если документ является норматив­ным для некой сферы действия, то достаточно остро встает про­блема того, как его предписания могут быть выполнены в практи­ческих ситуациях. Кроме всего прочего, письменные документы формируют основу для кумулятивного культурного развития; они фиксируют вводимые инновацией отличия, определяя их значи­тельно более точно, чем устная традиция.

В то время как письменность способствует независимости куль­турной системы от условий, определяемых текущим состоянием об­щества, закон, развившись до необходимого уровня, способствует независимости нормативных компонентов социетальной структуры от условий, определяемых политическими и экономическими инте­ресами, а также от личностных и органических факторов и факторов физического окружения, действующих через эти интересы.

Чрезвычайно сложной является проблема, связанная с типом закона, институционализация которого означает переход от проме­жуточных к современным обществам. Очевидно, что в соответ­ствии с универсалистскими принципами такой закон должен иметь высокогенерализованную форму. Именно этот фактор не позволяет рассматривать такие крупномасштабные системы, как талмудичес­кий закон или традиционный ислам, в качестве «современного» закона. У них отсутствует тот уровень общности, который Вебер называл формально-рациональным (Max Weber... 1954. Ch. 8). Совре­менные правовые системы должны также жестко акцентировать фак­тор процедуры как отличный от субстанциальных предписаний и стандартов. Только на базе главенства процедуры система может справиться с широким разнообразием меняющихся обстоятельств и случаев без обращения к априорно подготовленным решениям.

Римское право в период империи наиболее близко (среди всех до-современных систем) подошло к учету большого количества «фор­мальных» аспектов и тем самым внесло существенный вклад в после­дующее развитие полноценных современных систем. И все же оно не стало достаточной основой для развития «современных» структур в самой Римской империи. Мы предполагаем, что это было обусловле­но прежде всего уровнем институционализации права в римском об­ществе. Римская империя не развила достаточно интегрированного социетального сообщества и не смогла интегрировать все крупные этнические, территориальные и религиозные группы на базе еди­ного и главенствующего нормативного порядка, который был бы значим для всего общества и стоял над авторитетом верховной рим­ской власти.

Примечания

1 Читатель может найти для себя полезным при чтении текста обра­щаться к приведенным ниже схемам 1 и 2, дающим графическое изоб­ражение взаимосвязей между указанными системами. На схеме 1 представлены основные отношения между социальной си­стемой и общей системой ее внешних средв терминах используемой нами функциональной схемы. В столбце I перечислены функциональные категории, интерпретируемые здесь на уровне общего действия. В столбце II социальная система вычленяется из других в соответствии с ее интегративными функциями внутри системы действия. В столбце III, соответствующем столбцу IV на схеме 2, перечисляются три другие первичные подсистемы действия, являющиеся непосредственными (в рамках действия) средами социальной системы. В столбце IV представлены две среды, внутри которых функционируют системы действия, а именно: физико-органическая среда, отношения с которой опосредованы в первую очередь поведенческим организмом; и среда, которую мы называем «высшая реальность», отношения с которой опосредованы конститутивными символическими системами (т. е. религиозными компонентами) культурной системы. Наконец, в столбце V показаны два направления, в которых различные факторы осуществляют свое влияние на эти системы. Стрелка, идущая вверх, фиксирует иерархию условий, которые на каждом следующем кумулятивном уровне являются, перефразируя распространенное выражение, «все менее необходимыми, но все более достаточными». Стрелка, идущая вниз, обозначает иерархию контролирующих факторов в кибернетическом смысле. Если мы движемся вниз, контроль над все более необходимыми условиями делает возможной реализацию образцов, планов или программ. Системы, расположенные в иерархии выше, имеют более высокий уро­вень информации, а расположенные ниже — более высокий уровень энергии. На схеме 2 представлен набор анализируемых в тексте отношений, связанных с первичной структурой общества как системы, и прежде всего с социетальным сообществом. В столбце I перечислены четыре первичные функциональные категории в соответствии с их местом в кибернетической иерархии контроля. В столбце II, связанном со стол­бцом I, социетальное сообщество определяется как интегративная подсистема общества — т. е. как такая аналитически выделенная подсистема, которая характеризуется в первую очередь своей интегра-тивной функцией в более широкой системе. В столбце III указаны три другие аналитические подсистемы (функции которых также даны в отношении к столбцу I), образующие внешние среды социетального со­общества, но одновременно являющиеся внутренними подсистемами общества как социальной системы. Столбец III характеризует как про­цессы взаимообмена между ними, так и некоторые зоны их взаимо­переплетения. В столбце IV аналогичным образом детализируются первичные подсистемы действия (отличные от социальной системы), в свою очередь выступающие в качестве сред социальной системы, пред­полагая при этом тот же порядок взаимообмена и взаимопереплетения, но с другим специфическим содержанием. Наклонные пунктирные ли­нии показывают, что социетальная система в целом (а не каждая из ее отдельных подсистем) вовлечена в эти взаимообмены с различными средами действия. Наконец, в столбце V перечисляются функциональ­ные категории, в терминах которых дифференцируются системы дей­ствия, на этот раз в контексте общей системы действия, а не социаль­ной системы, как в столбце I.

2 Хороший обзор современных работ по эволюционной биологии дан в кн.: Simpson, 1950; Mayr, 1963.

3 Более детальное обсуждение проблемы отношений личности с дру­гими подсистемами действия содержится во «Введении» Джесси Пит-тса к третьей части книги Parsons et al., 1961.

4 Я использовал тезис Гоббса в качестве главного отправного пунк­та моего собственного исследования теории социальной системы (Parsons, 1937).

5 Кибернетическая теория была разработана Норбертом Винером (Ви­нер, 1968) и была применена им к анализу социальных проблем в кн.: Винер, 1958. Хорошим введением для обществоведов может служить книга Карла Дейча (Deutch, 1963).

6 Эта часть относится к отношениям между столбцом II и столбцами III и IV на схеме 2.

7 Этот и два следующих подраздела касаются отношений между столб­цами III и IV на схеме 2.

8 Навыки — это, в сущности, интернализация организмом определен­ных элементов культуры.

9 Подчеркивание роли принуждения связано с обеспечением безопас­ности для нормативного порядка. Если на повестке дня стоит вопрос о коллективном достижении цели (что обсуждалось выше), центр внимания сдвигается на эффективную мобилизацию услуг и матери­альных ресурсов. При этом адекватный нормативный порядок в по­литической системе является условием эффективной мобилизации на достижение цели.

10 Ясно, что такие приоритеты не исключают наличия двусторонних связей между рассматриваемыми уровнями. Конечно, технологиче­ские инновации, ведущие к созданию нового продукта, могут «сти­мулировать» спрос на этот продукт. Но подобное изменение всегда ставит на экономическом уровне новую проблему размещения: мо­жет ли оно быть обосновано в терминах альтернативных способов использования соответствующих ресурсов?

11 Важно не путать этот смысл с пониманием ценностей как ценных объектов у таких теоретиков, как Томас и Знанецкий, Лассуэлл, Ис­тон и Хоманс.

12 Это положение развивается в двух моих статьях, написанных с це­лью решить несколько значительно более сложных проблем концеп­туализации социального процесса (Parsons, 1963a, 1963b).

13 Это может быть случай расширения сообщества с целью избежать исключения вновь образовавшихся элементов, например младшей ветви рода, перешедшей на новое место проживания.

14 Этот анализ процесса эволюционного изменения является пересмот­ром схемы, выдвинутой нами в книге: Parsons, 1961.

15 Это следует также и из теоретических отношений, выделенных на схеме 2, особенно в столбцах I, II, III.

16 Белла в своей замечательной статье «Эволюция религии» (Bellah, 1964; Белла, 1972) использует схему пяти крупных стадий, которая не вполне соответствует предлагаемой здесь схеме. Отчасти это связано с разли­чием в подходах: Белла уделяет большее внимание культурным, а не социетальным факторам. Однако я думаю, что различие наших схем объясняется также и различием в теоретических взглядах.

Литература

· Белла Р. Н. Социология религии // Американская социология: Перспекти­вы. Проблемы. Методы. / Под ред. Т. Парсонса. Сокр. пер. с англ. М: Прогресс, 1972. С. 265-281.

· Винер Н. Кибернетика, или Управление и связь в животном и машине. 2-е изд. / Пер. с англ. М.: Советское радио, 1968.

· Винер Н. Кибернетика и общество / Пер. с англ. М.: Иностр. лит., 1958.

· Парсонс Т. Общетеоретические проблемы социологии // Социология се­годня: Проблемы и перспективы. / Под ред. Р. К. Мертона, Л. Брума, Л. С. Котрелла. М.: Прогресс, 1965. С. 25-67.

· Bellah R. N. Religious Revolutions // American Sociological Review. June, 1964.

· Brown R. Words and Things. Glencoe (III): The Free Press, 1958.

· Chomsky N. Syntactic Structures. The Hague: Mouton, 1957.

· Deutch K.W. The Nerves of Government. N.Y.: The Free Press of Glencoe, 1963.

· Emerson A. Homeostasis and Comparison of Systems // R. Grinker (ed.). Toward a Unified Theory of Human Behavior. N.Y.: Basic Books, 1956. P. 147-162.

· Goody J. and Watt I. The Consequences of Literacy // Comparative Studies in Society and History. April, 1963.

· Jacobson R. and Halle M. Fundamentals of Language. The Hague: Mouton, 1956.

· Mayr F. Animal Species and Evolution. Cambridge (MA): Harvard University Press, 1963.

· Max Weber on Law in Economy and Society. M. Rheinstein (ed.). Cambridge (MA): Harvard University Press, 1954.

· Nelson B. Self Images and Systems of Spiritual Direction in the History of European Civilization // S. Z. Kausner (ed.). The Quest for Self-Control. N.Y.: The Free Press of Glencoe, 1965.

· Parsons T. Structure of Social Action. N.Y.: McGraw-Hill, 1937.

· Parsons T. Some Considerations on the Theory of Social Change // Rural Sociology. September, 1961. P. 219-239.

· Parsons T. On the Concept of Influence // Public Opinion Quarterly. Spring, 1963a.

· Parsons T. On the Concept of Political Power // Proceedings of the American Philosophical Society. June, 1963b.

· Parsons Т. Some Reflections on the Place of Force in Social Process // H. Eckstei (ed.). Internal War: Basic Problems and Approaches. N.Y.: The Free Press of Glencoe, 1964.

· Parsons T. The Political Aspect of Social Structure and Process // D. Easton (ed.). Varieties of Political Theory. Englewood Cliffs (NJ): Prentice-Hall, 1966.

· Parsons T. Interaction // The International Encyclopedia of Social Sciences. 1968a. Vol. 7.

· Parsons T. Social Systems and Subsystems // The International Encyclopedia of Social Sciences. 1968b. Vol. 15.

· Parsons T. and Bales R.F. Family, Socialization and Interaction Process. Glencoe (III): The Free Press, 1955.

· Parsons T. and Smelser N. Economy and Society. Glencoe (III): The Free Press, 1956.

· Parsons T. et al. (eds.). Toward a General Theory of Action. Cambridge (MA): Harvard University Press, 1951.

· Parsons T. et al. (eds.). Theories of Society. N.Y.: The Free Press of Glencoe, 1961.

· Simpson G.G. The Meaning of Evolution. New Haven (CT): Yale University Press, 1950.

· Smelser N. Social Change in the Industrial Revolution. Chicago: University of Chicago Press, 1967.

· Перевод с английского Н. Л. Поляковой

 

О ТЕОРИИ И МЕТАТЕОРИИ*

* Перевод сделан по: Parsons T. On theory and metatheory // Humboldt journal of social relations. 1979/80. Fall/Winter. Vol. 7. № 1. P. 5-16.

 

Наверное, тот факт, что в последние годы в американской социоло­гии было много дискуссий не просто о теоретических проблемах в их прямом содержательном смысле, но и о проблемах, касающихся более широких систем координат, внутри которых формулируются теорети­ческие суждения, можно считать признаком растущей умудренности американской социологии. Обдумывая, как ответить на приглашение профессора Тернера принять участие в данном коллективном труде, я счел целесообразным попытаться в общей форме высказаться относи­тельно известной истины о том, что для соответствия требованиям на­уки теория должна Зыть не только достаточно согласована с эмпиричес­кими фактами, но и иметь достаточное обоснование в том, что чаще всего мы называем философской позицией. В этой связи уже не раз от­мечалось, что в американском обществоведении слово «методология» в основном относится к исследовательской технике, тогда как в немецком употреблении оно отсылает, скорее, к философии науки, т. е. к обосно­ванию ее общих систем координат и концептуальных схем.

Поскольку лично я почти пятьдесят лет назад сделал важный шаг к научной зрелости под влиянием немецкого культурного ок­ружения, то, возможно, я более восприимчив, по сравнению с дру­гими американцами, к некоторым из этих проблем. И безусловно преобладающее интеллектуальное влияние на меня оказал Макс Вебер еще во время моего пребывания в Германии.

Ввести мою тему поможет, надеюсь, ссылка на личный опыт. В последнем семестре моего обучения в Гейдельбергском универ­ситете, а именно, летом 1927 г., случилось важное событие в жизни социологического отделения этого университета: Карл Мангейм был назначен приватдоцентом. Я посетил его вступительную лек­цию и участвовал в его первом семинаре по Максу Веберу. В Гей-дельберге Мангейм пробыл очень недолго, получив приглашение на профессорскую должность во Франкфурте, где и оставался, пока ему не пришлось, после прихода к власти нацистов, покинуть Гер­манию и переселиться в Лондон.

Хотя у меня от того времени не сохранилось никаких записей, я очень отчетливо помню острые разногласия среди участников се­минара (сам Мангейм соблюдал определенный нейтралитет) по вопросу известного веберовского определения социологии.

Позволим себе напомнить, что веберовский социологический смычок как бы играл на двух струнах. Во-первых, Вебер определял социологию как научную дисциплину (Wissenschaft — нем.), которая, в первую очередь, должна попытаться понять (deutend verstehen — нем.) действия индивидов, особенно в их социальных отношениях друг к другу. Это и было ядром знаменитой веберовской концепции Verstehen, или как это иногда называли, «субъективной точки зрения». Во-вторых, Вебер считал, что социология помимо субъективных мотивов должна развивать каузальные объяснения процесса действия, его направления и последствий.

Особых лингвистических проблем при словесном выражении этого последнего элемента обычно не возникает. «Каузальное объяс­нение» — это буквальный перевод немецкого: kausal erklaren.

В упомянутом семинаре была влиятельная группа участников, которая воспринимала эти две линии в веберовской программе для социологии как резко противоположные друг другу: можно следо­вать либо одной — либо другой, но ни при каких обстоятельствах обеим сразу. Само собой, возникли вопросы, возвращавшие к спо­рам об отношениях между естественными науками и теми, что по-разному назывались «науками о культуре» (Kuhurwissenschaften) или «науками о духе» (Geisteswissenschaften). Вебер в свое время очень энергично вмешивался в этот спор, настаивая на том, что думать надо не о выборе типа «либо - либо» в отношении той или иной системы координат, а о том, чтобы всякая научная теория подчинялась обще­му логическому обоснованию. Развивая свою аргументацию, Вебер опирался, по меньшей мере, частично, на труды Генриха Риккерта, который в мои студенческие годы еще работал. Я жадно интересо­вался этими проблемами, и собственные мои взгляды устойчиво эво­люционировали в направлении веберовской позиции.

В гейдельбергской научной среде того времени, однако, в центре внимания была феноменология. Конечно, на ее сцене еще не появлялся Альфред Шюц, не говоря уж о Харольде Гарфинкеле. Феноменологию связывали тогда, в первую очередь, с именами Эдмунда Гуссерля и Мар­тина Хайдеггера, очень заметного как раз в то время. Так случилось, что мы, студенты, были горячими приверженцами феноменологической точ­ки зрения, и это сыграло важную роль в моем личном становлении.

Можно упомянуть еще одно обстоятельство той эпохи. Мне посчастливилось иметь одним из своих учителей и устных экзаме­наторов философа Карла Ясперса. Не забудем, что Ясперс был близким другом и большим поклонником Макса Вебера. И после падения нацизма Ясперс своими трудами о нем больше всех сде­лал, чтобы утвердить положение Вебера как великой интеллекту­альной фигуры в германоязычном мире.

Недавно мне довелось еще раз вернуться к творчеству Ясперса по случаю задуманной мною краткой биографической статьи о нем для дополнительного тома к «Новой международной энциклопедии социальных наук». В итоге у меня осталось впечатление, что пози­ция Ясперса, имеет прямое отношение к теперешнему положению метатеории со всеми ее проблемами в составе социальных наук. И потому желательно использовать его позицию как отправную точку для собственных размышлений. В конце моей статьи я сде­лал вывод, что именно Ясперса можно считать «философом для об­ществоведов». Попробуем разъяснить смысл этого суждения.

Наиболее узнаваемым философским ярлыком, применимым к Ясперсу, будет, вероятно, «экзистенциалист». Но существует много разновидностей экзистенциализма, и версия Ясперса имеет мало общего и с версией Сартра, и с версией Хайдеггера. Своей обще­признанностью этот ярлык в особенности обязан тому, что Ясперс очень широко использовал понятие existentz как центральное в сво­их рассуждениях. Но в смысле общефилософской позиции Ясперс был, в основном, кантианцем. Я могу поручиться за это, так как прошел под его руководством семинар по книге Канта «Критика чистого разума», и, безусловно, кантианство было общим связую­щим звеном между Ясперсом и Вебером.

Мне кажется, что есть два главных частично совпадающих раз­личения, которые надо иметь в виду, чтобы правильно истолковать ясперсовскую версию кантианской точки зрения. Первое — это известнейшее противопоставление субъекта и объекта, которое в современной философии, без сомнения, восходит к Декарту. Фило­софские разветвления этой понятийной схемы поистине сложны. Но в жизни современной науки меня поражает факт, что соотноше­ние между указанными понятиями, по-видимому, так же спорно, как было всегда. В каком-то смысле феноменологическое движе­ние можно считать своеобразным итоговым мятежом против объек­тивизма и во многих отношениях мятежом против привилегирован­ного положения естественных наук. Все эти проблемы были тесно связаны с немецкими спорами о методологии с их чисто немецким противопоставлением наук о природе и наук о культуре.