А ничего в народе не забылось

Едрёна кочерыжка: какая вселенская доброта и забота о простом человеке.

И НИЧЕГОШЕНЬКИ В НАРОДЕ НЕ ЗАБЫЛОСЬ!!!

Как и я не забыл этот стишок.

Белая рубашечка, чёрные шортики, сандалики с гольфа-ми, шатающийся зуб и шатающаяся табуретка. Стих от зубов (даже от шатающегося молочного).

Из дисциплинированного октябрёнка одна мечта на непадающую октябрёнскую звезду – СКОРЕЙ БЫ В ПИОНЕРЫ. А там уже будем состоять в ОСВОДе, Охране окружающей среды, Юными пожарниками, дружинниками, и ждать, когда вырастим, чтобы, наконец, стать во взрослые ряды тех же спасателей, дружинников и пожарников.

КА Н И К У Л Ы

Летние каникулы – это время, когда успеваешь отмыть пальцы от чернил.

Летние каникулы – это ваучер на 3 месяца тепла и безделья.

После школы в деревне полное раздолье. Это дома отец не позволял нам целыми днями гонять без дела, и мы были у него, как «шёлковые».

А здесь всё было незапланировано и вседозволено.

Душа и жопа слились в едином порыве поиска романтики и приключений.

Жизнь, разукрашенная самогоном и матерщиной. Озву-ченная гармошкой, пилами и заготовкой дров на зиму.

Аромат парного молока. Сладостное хрюканье сытой свиньи и запах тракторной мазуты вперемешку.

А ещё деревенька пахнет выпирающейся над избушкой встречающей черёмухой летом.

Занесёнными снегом окнами зимой, и размытой дорож-ной грязью ноябрьских каникул.

А, вообще, деревня пахнет бабушкой.

Она ждала нас всегда, даже, когда знала, что мы не приедем. И это ожидание тоже пахло бабушкой.

Дорога от трассы мимо раскоряшных столбов - Разуваюсь.

Скошенная трава/«ёжик» колет ноги - Сворачиваю.

Дорога серой закорючкой проползает промеж золотого поля. Пахнет пшеницей и бензином.

Ветер разбудил сонную пшеницу, погладил макушки колосьев, как детские головы.

Заколосилась. Зашевелилась, заплясала колосками.

Стебельки обнимаются в поклоне. Среди заброшенных бесколёсных комбайнов бродят дойные коровы.

На телеграфных проводах повисли ласточки, читая лапками сообщения. И вот уже показалась макушка черёмухи – маяк причала 100 дней счастья.

Бабушка, закрывшись ладонью/козырьком от солнца, встретит, вытрет руки о халат, и обнимет, как умеет только она.

Какая это всё же замечательная

вещь – каникулы.

(лев Бонифаций)

Прыгаю с берега в реку Беззаботности.

В первое лето я научился плавать по-собачьи.

Но вскоре я уже плавал по-взрослому.

Кто-то называет это вольный стиль, спортивные умники кролем. По-нашенскому это называется «в размашку» и в середине речки обязательный трюк «ныряние кверху голой жопой».

Взмах руками по воде. Размах качелей под черёмухой.

Репьями в волосы цеплять женихов и невест.

В развалившемся колхозе жили сплочённо: идём к тётке на край села смотреть телевизор – один на всю деревню.

Раствориться, утонуть в ночи, как в Денискином плёсе.

Какаю бабочками, подтираясь лопухом.

Пшеница, градом побитая прильнула к земле - прячемся от объездчика. Улюлюкиваем, убаюкиваем куклу из кукурузы с разноцветными волосами.

Сегодня пасти коров – чёрная страница в каникульной книжке.

В утреннем небе чёрными точками пуль висят жаворонки.

Небо голубое, а жаворонки певучие. Попадая в контраст проплывающего белого облака, их песня кажется ещё звонче. Толи эхом ударяясь о вату облаков, толи глаза, отчётливо видя певца. Над всем этим возвышался коре-настый дуб, из стороны в сторону покачивая зелёной шапкой хлорофилла.

В глазах зелёной бесконечностью утопают утренние луга.

Идя по пастбищу, перепрыгиваю через коровьи лепёшки, и этого мне не прощает ни одна бурёнка.

Стадо разбрелось – не собрать. Пастух ругает луга за ширь и необъятность.

Коровы не догоняют, что их не догнать.

К обеду беспокойное стадо улеглось, сонно пережёвывая отрыжку.

Я плюхаюсь на расстеленную фуфайку и смотрю ввысь.

В небе на солнце сверкает самолёт, как начищенная алю-миниевая кастрюля. Висит склеенной моделькой, а сзади дымной тропой остаётся след, будто глиссер разрезает неподвижную гладь моря, оставляя за собой пенный след.

В небе раздуваются распушённые облака, подобно тому, как во дворе сушатся развивающиеся на ветру простыни. Вглядываюсь вдаль - на Марсе яблоки не расцвели, но волчьи ягоды бутонятся повсеместно.

Самолёт продолжает разрезать ватные ладони облаков снежной тропой лыжни и исчезает, унося солнце в начи-щенной кастрюле. Вслед за уходящим самолётом с паль-ца, как со взлётной полосы запускаю в небо божью коров-ку, чтоб принесла нам хлеба.

Ту горбушку хлеба, которую обмокали в ведро воды и той же поверхностью окунали в мешок сахара – разве что-то могло быть вкусней? Запиваю эту вкусность молоком из стеклянной бутылки, заботливо заткнутой из свёрнутой газеты-программы с подчёркнутыми интересными пере-дачами: «Музыкальный киоск», «Утренняя почта», «Ну, погоди»

Жадный глоток разлил молоко по щекам, сверху обдало дождём. Крона дерева впитывала капли, утяжеляя листья, которые от нахлынувшего ветра пролились дождём.

Мы с сестрой под огромной целлофановой клеёнкой жались друг к другу от холода, как цыплята под крыло наседки.

Дождь льёт, как из ведра. Из ведра тётя Зина льёт воду жадноглазастому, жаждокадычному телёнку.

Дождь и Солнце разродились Радугой.

Я глотаю это разноцветное коромысло – радугоглотатель.

Во рту тесно - молочные зубы шатаются кегельбаном и выпадают стрейком. К концу лета улыбка мало, чем отли-чается от моих башмаков, которые наперебой просят каши гвоздатыми зубами подошвенного жерла.

…И вот солнышко красным циферблатом закатилось за Панин бугор - вечер как избавление от обязанностей и палки пастуха.

Когда у невесты выскочил прыщ – она выскочила замуж.

После посевной и перед жатвой – свадебный период. Кукла на капоте 21-ой «Волги». Копеечные монетки по лобовому стеклу, эпоксидная ручка коробки передач с цветочком и руль, обшитый цигейкой – высший шик свадебного кортежа.

Жених переполнен чувством, но не может выбрать между "люблю" и "тоска".

Счастливая невеста прицепилась с боку грибом на пне.

Жених под дождём и под мухой.

Невеста в счастье и в фате.

Пластырь на пятке, зажёванный, растоптанный в размер босоножки. В ушах болтаются серёжки, напоминающие мирный атом, а волосы пахнут свежестью стружек из столярного цеха. Коса цвета свежеструганной сосны.

Во всю щёку румянец химического происхождения и сама вся такая Ясная, как Поляна. Правда, после перене-сённой болезни своего однофамильца Боткина она была вся жёлтая и в пупырышках, как баскетбольный мяч. Невеста вообразила невесть что, и, располнев на седьмом месяце беременности, весила 83 кг, как первый советский спутник. Этакая «запущенная» окружность.

Подарки молодым от председателя колхоза в виде отреза ситчика «весёленькой» расцветки.

Мы, детвора, тоже нарядные (я в новеньких техасах), бега-ли под освещённые свадебные окна, из которых гармо-шечными переливами растекались залихватские песни. Детскими, восхищёнными глазами мы смотрели на мир, загороженный от нас тюлевой занавеской и спинами приглашённых комбайнёров.

Накрытые столы в цветастых клеенках, прожжёнными в самом центре распустившейся розы в окружность сково-роды. На них красовался мутный паточный самогон в трёхлитровых банках, как будто в нём прополоскали акварельную кисточку, только что рисовавшую снег.

На свадьбе, если гость стоит, и не падает - он не считается пьяным.

Подпрыгивающая радость вынесенным печеникам и медовым пряникам от подобревшей тети Зины.

В её щеках румянилась жизнь, а в ладонях гостинцы.

Грудь вздымалась, как кузнечный горн, что пуговицы от лифчика четырьмя глазами выпячивались сквозь блузку. Она квасила водку и капусту, а сегодня всё утро ходила в алюминиевых бигудях, наводя красоту, гладила комбина-ции и нейлоновые рубашки, разбрызгивая под утюг воду изо рта. А сейчас наседкой расставив руки/крылья, крича благим матом, защищала мужа в драке, без которой и свадьба не свадьба.

Порванные рубахи, подбитые глаза, а в финале распитие «мировой» и примирение с поцелуями до слёз.

Автолавка, как праздник, а так - один сельмаг на две деревни. Запах товаров повседневного спроса – смесь ароматов резиновых галош и медовых пряников. Липкие ленты под потолком – вязкое болото от назойливых мух. Возле весов у продавщицы контрольная мухобойка из свёрнутой газеты «Правда».

Магазины брежневской эпохи это отдельная история:

на советских прилавках глаза отдыхали.

В специализированных магазинах ощущалась пустота.

В магазинах «Обувь», «Одежда», «Ткани» - выбор невелик. В мясном отделе руководствовались «были б кости, а мясо обрастёт». А вот в сельмаге навалено всего понемногу и создаётся впечатление насыщенности товаров.

Для всех возрастов и полов дезодорант «Свежесть», а для всех мух и комаров «Дихлофос».

Сушки, баранки. Карамельки с большим обилием сахара без обёрток. Драже «морские камушки» по своей засохшей твёрдости, мало чем отличались от оригинального назва-ния. Жадно откусываю обруч баранки, в сжатом кулаке остаются зёрнышки мака

Монпансье в жестяных банках – пока откроешь и ногти стричь не надо. Разноцветные мармеладинки.

Обсосать во рту сахар до «силикона».

И всё же яблоки вкусней…нет, не так – из чужого сада яблоки вкусней. Айда с нами!!!

Рубашки вместительностью пеликаньего зоба.

Над забором казачьим чубом свисает еловая лапа, а за ним, бьясь цепью, беснует собака. Хата соломенноголо-вая, ветхая, подбоченясь, закрыла одноглазое окно.

На частоколе отекают перевёрнутые трёхлитровые банки.

Скрипнула калитка, ставни захлопнулись бабушкой «в гос-тях у сказки». В ответ мы скрипим оторванной доской в заборе. Лазейка для знатоков. Светим желтоглазым фонарём, пытаясь досветить до самых звёзд.

Без фонаря в деревне нельзя. Можно обойтись без косы, без дров на зиму, без коровы, но без фонаря жизнь туск-неет и сокращается. Сокращается до светового дня.

Оторванной доской в заборе перелезаем через скрипучую загородку. Я неизменный призёр окрёстных сёл в преодо-левании заборов и лазании по чужим яблоням.

Рубашки на животе топорщатся, беременеют белыми наливами и красными бочками, янтарками, пепинами с шафранами.

Псина бьётся цепью, как проснувшийся арестант.

Создав городошную комбинацию из пальцев во рту свист:

«Атас, ребзя. Хиляем отседа…»

Только бабушкин сад с твёрдоосенней антоновкой был девственен из-за ненужности.

С утра нагретый солнцем огород пахнет пашней, а по календарю талым половодьем разливаются весенние каникулы. Ноздревато-прыщавый снег угристыми пролежнями ещё лежит на лугах. Под микроволновыми лучами солнца сугробы чернеют, горбы их уменьшаются, превращаясь в «горные реки» и сливаясь в половодье.

Чавканьем сапог бродят наши тени по залитым лугам.

Колумбы половодья. Отважные первопроходцы.

Бесконечность луга казалась неизведанным океаном для мореплавателей. Кочки торчат затопленными горами.

Щемящее ожидание леденящей воды.

Затапливающая радость. А завтра снова в путь.