Ютландский бой и Трентино. 8 страница

Ну а Россия была не только далека от упадка, а наоборот, совершила гигантский промышленный рывок! В масштабах своего времени он был вполне сопоставим с рывком советской промышленности во Вторую мировую. Несмотря на потерю западных губерний, мобилизации в армию и другие проблемы, валовый объем продукции по сравнению с 1913 г. вырос на 21,5 %. Причем до войны в большей степени развивалась легкая, текстильная, дрбывающая промышленность, теперь резко пошло в гору машиностроение. По подсчетам академика Струмилина производственный потенциал России с 1914 до начала 1917 г. вырос на 40%. Производство машинного оборудования всех типов возросло втрое, а производство химической промышленности – вдвое.

Совсем недавно, в 1915 г. Россия была вынуждена выпрашивать у западных союзников орудия, снаряды, аэропланы, а иностранцы кочевряжились, тыкали ее носом в “отсталость”. Но через каких-то полтора года наша страна обогнала в производстве артиллерии Англию и Францию! Вышла на второе место в мире после Германии. Выпуск орудий вырос в 10 раз и достиг 11,3 тыс. в год. Уже начали производить тяжелые орудия, более 1 тыс. в год. Выпуск снарядов увеличился в 20 раз (67 млн в год), винтовок в 11 раз (3,3 млн в год). Российская промышленность изготовляла в год 28 тыс. пулеметов, 13,5 млрд. патронов, 20 тыс грузовых машин, 50 тыс. телефонных аппаратов. Возникло 3 тыс. новых заводов и фабрик, а старые расширялись и модернизировались. Прокладывалось более 5 тыс. км новых железнодорожных магистралей. Удвоилось количество железных и шоссейных дорог к западным границам. Был построен новый незамерзающий порт Романов-на-Мурмане (Мурманск). В ноябре 1916 г. завершили строительство Мурманской железной дороги, связавшей Петроград с этим портом.

Конечно, такой рывок требовал колоссальных вложений. Государственный долг России вырос на 23,9 млрд. руб. Но и эту проблему наша страна решила не за счет иностранных кредиторов, а за счет собственных ресурсов! Внешние займы составляли лишь 8,07 млрд. руб., а остальное – внутренние. Россияне были людьми не бедными. Почему же не купить облигации займа? И стране поможешь, и самим, вроде, выгодно. Впрочем, и Россия была не бедной. Ни жульнические кредиты с вывозом золота, ни иностранные поставки по жульническим ценам не разорили ее. Сохранялся огромный золотой запас. (Позже Колчак будет на это золото покупать оружие у американцев, и еще изрядная часть останется большевикам, Троцкий через “Ниа-банк” Ашберга спустит ее западным банкирам, расплачиваясь за помощь).

К кампании 1917 г. русские подготовились блестяще. Пользуясь зимней передышкой, Гурко реорганизовал войска. В пехотных полках оставалось не 4, а 3 батальона, в кавалерийских не 6, а 4 эскадрона. Это позволяло уменьшить количество солдат на переднем крае, снизить потери. Но огневая мощь дивизий увеличивалась, в них сохранялось прежнее количество артиллерии, а пулеметов становилось в 3 раза больше. А за счет освободившихся четвертых батальонов формировалось 48 новых дивизий, придавали им столько же артиллерии и пулеметов. Кроме того, ожидалось 750 тыс. человек свежего пополнения, из них намечалось развертывание дивизий третьей очереди.

В стратегическом резерве Ставки были созданы полки и бригады ТАОН – тяжелой артиллерии особого назначения. Отечественная промышленность начала производить зенитные орудия, минометы, бомбометы, траншейные пушки калибра 1,5 дюйма (37 мм), весной каждый полк должен был получить по 2 пушки. В войска поступали ранцевые огнеметы. Запускались в производство автоматические винтовки. Для ближнего боя французы по бешеным ценам навязывали свои автоматические пистолеты, но Россия решила вопрос проще и дешевле. Наши инженеры скопировали трофейный маузер, улучшили его конструкцию, и вскоре их понаделали столько, что маузер стали считать русским, а не немецким пистолетом.

Росла оснащенность техникой, совершенствовались специальные войска. В 1914 г. на корпус полагался 1 саперный батальон, сейчас в каждой дивизии было по инженерной роте, а в корусах были созданы инженерные полки из 2 батальонов, саперного и технического. Технический батальон состоял из 2 телеграфных рот и 1 прожекторной. В самостоятельные рода войск выделились войска связи, железнодорожные, автомобильные, броневые, авиационные. По авиации Россия догнала Германию и Францию, на фронте имелось 1039 самолетов. Но боевая мощь авиации продолжала возрастать – русская промышленность довела выпуск самолетов до 220 в месяц.

Вскоре должно было начаться производство танков. А броневики, по тому времени куда более надежные и маневренные, чем танки, уже клепали вовсю. Их сводили во взводы из 3 машин – 1 с пушкой, 2 с пулеметным вооружением, 3 взвода составляли бронедивизион. По мере производства техники планировалось придавать бронедивизионы кавалерийским дивизиям. Еще в те годы наши военачальники поняли, какой могучей силой станут конно-механизированные соединения. Боеприпасов для предстоящей кампании заготовили столько, что даже при полной остановке всех заводов их хватило бы на 3 месяца непрерывного сражения. (На самом деле хватило не на 3 месяца. Боеприпасами и оружием, накопленными к 1917 г., Россия воевала всю гражданскую, огромные склады достались немцам, туркам).

В 1917 г. в армии готовилось введение новой формы одежды. Она была более удобной, а кроме того, государь пожелал, чтобы форма была выполнена в русском национальном духе, напоминала воинам о славном прошлом. Ее изготовили по эскизам художника Васнецова. Для солдат вместо фуражек предусматривались остроконечные суконные шапки-богатырки (в гражданскую их назовут буденновками), красивые шинели с “разговорами”, как на стрелецких кафтанах. Для офицеров шились легкие и практичные кожанки (вскоре в них будут щеголять комиссары и чекисты).

Да, победа казалась не за горами. А кончится война – будет всеобщая мирная конференция. Чтобы не оказаться не готовыми к ней, российское правительство уже с декабря начало предварительные проработки. Была создана группа, поднимавшая архивы МИДа, изучавшая прежние трактаты, соглашения, протоколы. А Алексеев, лечившийся в Крыму, затребовал необходимые материалы, карты, и занялся разработкой планов весеннего наступления. К нему лезли делегаты от “общественности”, пытались втянуть в политические дрязги. Алексеев всячески избегал подобных визитеров, даже скрывался от них. Он трудился над операцией, которая должна была стать главной в его жизни…

Россия снова поднималась во весь рост, великая и могущественная, и западные союзники меняли тон, опять начинали заискивать. Но в Лондоне и Париже нарастал и страх. А ну как русские припомнят их поведение? Англия решила задобрить царя, наградила его орденом Бани I степени и произвела в британские фельдмаршалы “в знак искренней дружбы и любви”. Франция предпочла более весомые изъявления дружбы: предложила договор, выгодный для России, чтобы она была напрямую заинтересована в дальнейшем сотрудничестве. Его подписали в феврале. Франция признавала за Россией полное право на определение ее западных границ, берите что хотите, а за это Россия признавала за Францией полное право на определение восточных границ. Но французы настояли, чтобы соглашение было секретным – не хотели испортить свою репутацию перед поляками, которым наобещали независимость.

Авторитет России вырос настолько, что очередная межсоюзническая конференция Антанты впервые прошла не во Франции, а в Петрограде. В феврале приехали французский военный министр Кастельно, битанский – Мильнер, итальянцы, румыны, сербы. При обсуждении планов англичане и французы пробовали увиливать, отделываться общими фразами, но русские чувствовали себя куда более уверенно, чем прежде. Гурко взял инициативу на себя, фактически повел конференцию. Кастельно заикнулся, что русской армии надо бы начать пораньше, оттянуть на себя немцев. Гурко твердо ответил “нет”. Россия уже начинала пораньше в прошлом году, теперь очередь союзников. А наши армии начнут наступление после того, как завершится формирование 50 новых дивизий – 15 мая.

Чуток поспорили, и все утрясли. Союзники снова настаивали, что главный удар надо наносить против Германии. Что ж, согласились, этот удар возлагался на французов и англичан. Итальянцы пообещали новое наступление на Изонцо. А русские наносили вспомогательные удары. Но на самом деле, по замыслам нашего командования, именно им предстояло стать главными. Алексеев и Гурко, уже не считаясь с иностранными соображениями, планировали обрушить всю мощь на Австро-Венгрию и добить ее. Последующие бои подтвердили, это было более чем реально.

Северный и Западный фронты готовили отвлекающие наступательные операции, где и как – предоставили решать Рузскому и Эверту. Львиная доля сил и средств сосредотачивалась на Юго-Западном, у Брусилова. Ему передавали могучие кулаки тяжелой артиллерии, значительную часть авиации, большие резервы. Главный удар наносили 7-я и 11-я армии, на Львов. На правом фланге Особая и 3-я армии сковывали атаками Ковельскую группировку немцев, но прорыв намечался в обход, на Сокаль. Противнику пришлось бы бросить свою неприступную оборону. А на левом фланге 8-я армия Юго-Западного фронта и 9-я Румынского фронта прорывались через Карпаты в Трансильванию, выходили во фанг и тыл неприятельским войскам в Румынии, перерезали их коммуникации. Вот и дергайся, думай, то ли удерживать Румынию, то ли выбираться из мешка.

Эти удары открывали отличные возможности для наступления Салоникского фронта. Австро-Венгрия должна была рухнуть. За ней посыпались бы Болгария и Османская империя. Их били и с другой стороны, корпус Баратова и армия Мода в Ираке, соединившись, наступали на Мосул и углублялись в “подбрюшье” Турции. А если понадобится добить Порту, Черноморский флот готовил Босфорскую операцию. Впервые в России была создана пехотная дивизия “ударного типа” под командованием генерала А.А. Свечина, ее специально учили десантным действиям и подчинили Колчаку. Десант на Босфор был очень рискованным, но когда в Стамбуле пойдет полный разброд и деморализация, сулил успех. Полагали, что к операции можно будет привлечь и англичан.

Общий оперативный план на 1917 г. был утвержден Ставкой 6 февраля. Солдаты и офицеры горели решимостью победить. Брусилов писал, что войска “были в твердом настроении духа, и на них можно было надеяться”. А французский генерал Кастельно, посетивший фронт 20 февраля, отмечал: “Дух войск показался мне превосходным, люди сильные, хорошо натренированные, полные мужества, с прекрасными светлыми и кроткими глазами…” Алексеев вернулся в Могилев 5 марта. Он не долечился, был еще слаб. Врачи советовали ему не переутомляться. Но Алексеев так не умел. Сразу взвалил на себя всю работу, начал изучать даже переписку с фронтами и армиями за время своего отсутствия. Мгновенно надорвался, ему стало хуже. Доктора требовали, чтобы он, по крайней мере, лежал по несколько часов в день. Но он спешил войти в круг своих обязанностей. 8 марта (23 февраля) в Ставку прибыл царь. Алексеев встретил его с температурой 39, доложил о состоянии дел… Ни он, ни государь не знали, что все дела, казалось бы, самые важные, уже не имеют смысла, и все планы уже перечеркнуты. В Петрограде в этот день началась революция.

 

ЦАРЬ И ЗАГОВОРЩИКИ.

Россию сшибли на подъеме. Это было примерно то же самое, как если бы советский тыл взорвался смутами где-нибудь после Курской дуги. Революцию готовили многие: немцы, большевики, социалисты. Но немцы рассчитывали, что она может произойти в лучшем случае к осени. Для большевиков, социалистов, думской оппозиции она тоже стала полной неожиданностью. Удар в спину организовали не они. Нити заговора держал в руках британский посол Бьюкенен. А межсоюзническую конференцию назначили в Петрограде не только из-за уважения к России. Прибывший на нее военный министр и олигарх Мильнер стал главным режиссером бунта. В его свиту входила команда профессиональных разведчиков – Локкарт, Кроми и др. Мильнер привез с собой огромные суммы наличных денег. Отель “Франция” где расположилась британская делегация, превратился в штаб, где заваривали крутую кашу. Здесь неоднократно видели заговорщиков Львова, Терещенко.

Товарищ министра путей сообщения Ломоносов сработал четко. На дорогах были снежные заносы, ударили сорокаградусные морозы. Из министерства по линиям пошли указания, в каком режиме держать паровозы, и 1200 локомотивов вышли из строя, у них полопались трубки паровиков. На станциях застряли 5700 вагонов, в том числе с продовольствием. Правда, в Питере имелись запасы, но с черным хлебом возникли перебои. А агенты, подкупленные Бьюкененом, спровоцировали в очередях беспорядки – одновременно по всему городу. Впрочем, приложили руку и американцы. Важную роль в организации революции играл представитель Вильсона в России Крейн, и серый кардинал Хаус писал президенту: “Нынешние события в России произошли во многом благодаря Вашему влиянию”.

Столичная шпана была уже взбаламученной и развращенной безнаказанностью прошлых выступлений. Грабила магазины, опрокидывала трамваи. Подключились и революционеры, поднимали рабочих. Генерал Хабалов растерялся, ничего не предпринимал. Слабенькое правительство Голицына бездействовало. А Протопопов на целых 3 дня задержал информацию царю, продолжал слать бодрые доклады… Только к вечеру 25 февраля (10 марта) от императрицы, от частных лиц и приехавших в Ставку офицеров до государя дошла правда.

Он отправил распоряжения премьеру Голицыну – распустить Думу, а Хабалову – пресечь беспорядки. Но было уже поздно. В ночь на 27 февраля взбунтовались запасные батальоны Павловского и Волынского полков. 15-тысячная вооруженная масса понеслась по улицам, убивая офицеров и полицейских. Присоединилась шпана, рабочие, студенты. Громили полицейские участки, тюрьмы, из них выплеснулись уголовники. Захватили арсенал, толпа растащила 40 тыс. винтовок. У Хабалова оставалось 150 тыс. солдат, юнкерские училища, но он впал в прострацию, считал войска ненадежными, приказал держать в казармах – ну так агитаторы явились в казармы разлагать их.

Правительство ничего предпринимать не стало. Протопопов подал идею “самораспуститься”. Министры подали коллективное прошение об отставке и разошлись по домам – даже не дожидаясь, примет царь отставку или нет. В столице настал полный хаос. Дума распуститься отказалась, но в ней пошел разброд. Большинство полагало, что надо нормализовать ситуацию. Родзянко бестолково метался по городу, выступал на митингах, пытаясь прекратить убийства и погромы. Но депутаты-социалисты считали, что надо возглавить революцию, создали самостийный Петроградский Совет. А масоны-заговорщики оказались вполне готовы к мятежу. Они провели кулуарное совещание и, никого не спрашиваясь, ни с кем не согласовывая, составили список правительства.

В общем-то ничего еще не было потеряно. Петроград – это была далеко не вся Россия. А несколько запасных батальонов – не армия. Чтобы разогнать смутьянов, было достаточно одной кадровой дивизии. Парижскую Коммуну раздавили при куда более неблагоприятном соотношении сил. В Ставке были сосредоточены рычаги управления. Возглавить экспдицию на Петроград царь поручил своему любимцу, генералу Иванову, ему дали Георгиевский батальон, пулеметную команду, снималось по 4 полка с каждого фронта. Прошение правительства об отставке государь не утвердил, хотя этого правительства уже не существовало. А сам Николай Александрович по подсказкам кого-то из советников решил ехать в Царское Село – счел, что оттуда, рядом со столицей, он сможет влиять на обстановку, там находилась семья, за которую он очень волновался. Да и Иванов должен был собрать войска там же, “на подступах” к городу.

Но Николай Иудович Иванов оправдал свое отчество. Он предал. Протянул время и никакой экспедиции не организовал вообще. А государь обезглавил Ставку и сам оторвался от нее… Впрочем, если бы он доехал до Питера, то одиним лишь своим присутствием мог изменить ситуацию. Вокруг него сплотились бы верные, одумались колеблющиеся, власть вышла бы из паралича. Но заговорщики знали, он не доедет. Министр путей сообщения сбежал в отставку, и в министерестве “рулил” тот же Ломоносов. Он и зарулил царский поезд от Малой Вишеры не в Питер, а в Псков. В штаб Северного фронта, к заговорщику Рузскому.

В пути неведомые нам советники продолжали обрабатывать Николая Александровича, и теперь он согласился на “ответственное министерство”. Что ж, если “народные избранники” желют, пускай попробуют. Пусть воспользуются своим авторитетом для наведения порядка. Может, без крови обойдется. Со станции Дно царь отправил телеграмму Родзянко, приглашал его приехать в Псков, вместе с премьером Голицыным и кандидатом на пост главы правительства, которого назовет Дума. До Родзянко телеграмма не дошла. Ее перехватили заговорщики, ответили государю, что “Родзянко задержан обстоятельствами выехать не может”. А Голицын был уже арестован Керенским. Вместо них в Псков помчались Гучков и Шульгин. Повезли список правительства, составленный на закулисном совещании. Везли его якобы от Думы. На самом деле они не были уполномочены ни Думой и никаким другим органом. Они были просто подлецами и самозванцами и ехали от кучки таких же подлецов.

Впоследствии была запущена версия о “заговоре генералов”, о “военной ложе”, которой верховодил… Алексеев. С действительностью она не имеет ничего общего. Это обычная легенда прикрытия, каковыми всегда пользуются спецслужбы при осуществлении грязных операций (а завалить союзную державу, согласитесь – дело слишком уж неприглядное). Вся информация о “военной ложе” всплыла через самих масонов-заговорщиков – Гучкова, Львова. О том, что за ними стояли иностранцы, они не проболтались ни разу. Никогда и нигде не упомянули Барка, Ломоносова, обошли молчанием роль Протопопова. Зато о “заговоре генералов” раззвонили во всеуслышанье. Отвлекли внимание от истинных виновников трагедии, а Алексееву отомстили даже мертвому, постарались изгадить память. Отомстили именно за то, что он пытался сорвать планы изменников, за комиссию Батюшина, так близко подобравшуюся к “святая святых”, к банкирским корням международного заговоры против России (кстати, при погромах в Петрограде военную контразведку постарались разнести и спалить в первую очередь – ведь там сохранялись все доказательства).

Но Рузский и впрямь был своим человеком в масонских кругах. При его поддержке Гучков и Шульгин насели на государя. Дескать, единственное, что может спасти страну и утихомирить страсти – отречение. Это требование Думы, “общественности”, народа. Лгали, будто восстание ширится по России. А Рузский поддакивал. Связь царя с внешним миром шла через его штаб, он мог подтасовывать любую информацию. Блефовали нагло, напористо – и выиграли. Сам Николай Александрович был уже надломлен. Он просто по-человечески устал от пакости и интриг, которыми терзали его в течение всего правления. Подавлять бунт? Он не хотел, чтобы его снова клеймили “кровавым”. Но вдобавок, его еще и обманули. Ни о какой революции речь не шла! Только о передаче власти другому монарху.

Он отправил приказ Алексееву – опросить мнение командующих фронтами и флотами. Начальник штаба был дисциплинированным военным. Если приказано, выполнил. Колчак воздержался. А Рузский, Эверт, Брусилов, Сахаров, Непенин, великий князь Николай Николаевич поддержали идею отречения. Генералы были в значительной мере заражены либеральными настроениями, но большинство из опрошенных вовсе не воспринимали свои действия как измену. Они повиновались царю, служили ему. Но, в конце концов, он сам поставил вопрос. И за отречение высказались не из симпатий к революционерам. Наоборот, хорошо знали нерешительность Николая II, его постоянное уклонение от жестких мер. Надеялись, что другой государь обеспечит твердую власть и восстановит порядок.

Но для Николая Александровича их мнение стало последней каплей. 2 (15) марта он подписал Акт об отречении. Указывал, что “начавшиеся внутренние народные волнения грозят бедственно отразиться на дальнейшем ведении упорной войны”. Чтобы “облегчить народу нашему тесное единение и сплочение всех сил”, “в согласии с Государственной Думой” (которая никогда даже не обсуждала этот вопрос) царь отрекался от престола. Передавать власть в столь бедственной ситуации наследнику Алексею, больному мальчику, было невозможно. Государь назначил преемником брата Михаила Александровича. Призвал “всех верных сынов Отечества к исполнению своего святого долга” – повиноваться новому царю, помочь ему и новому правительству, “представителям народа”, “вывести Государство Российское на путь победы, благоденствия и славы”.

Одновременно царь подписал еще несколько документов. Назначил Верховным Главнокомандующим великого князя Николая Николаевича и… утвердил подсунутый ему список правительства. Царю наврали, что это и есть “представители народа”, “ответственное министерство”. Никакой перемены государственного строя не подразумевалось. Если правительство не справится или будет зарываться, новый царь отправит его в отставку, только и всего… Но заговорщикам пока больше ничего и не требовалось. Их правительство стало вполне легитимным, и царь пресек вмешательство со стороны армии, призвал ее к повиновению.

Николая Александровича никто не арестовывал. Он свободно вернулся в Ставку, лично объявил о своем отречении, попрощался с персоналом. Контрразведчик В.Г. Орлов вспоминал: “Старые генералы плакали, как дети, казаки рыдали… Царь подошел к генералу Алексееву и обнял его. Затем он попрощался с каждым, кто стоял вдоль прохода, желая всем счастья. С друзьями он разговаривал дольше. Я видел, как закаленные, испытанные воины предавались горю, и сам плакал. В печальных глазах государя тоже стояли слезы…”

Примерно так же встретили весть об отречении во фронтовых частях. Деникин писал: “Войска были ошеломлены – трудно определить другим словом первое впечатление, которое произвело опубликование манифеста. Ни радости, ни горя. Тихое, сосредоточенное молчание... И только местами в строю непроизвольно колыхались ружья, взятые на караул, и по щекам старых солдат катились слезы”. С фронтов докладывали, что воины восприняли манифест “сдержанно и спокойно”, многие “с сожалением и огорчением”, “преклонялись перед высоким патриотизмом и самопожертвованием государя, выразившемся в акте отречения”. Но и обманутый Николай II считал свои действия самопожертвованием. Впоследствии он признавал, ему внушили, будто отречение поможет избежать крови, междоусобицы, гражданской войны.

Какое уж там – избежать! Только в одном Питере было убито и ранено свыше 1400 человек. Погромы перекинулись на разложившиеся базы Балтфлота, в Кронштадте и Гельсингфорсе истребляли офицеров, был убит и командующий флотом Непенин. Новый Верховный Главнокомандующий великий князь Николай Николаевич 3 марта обратился к правительству, просил поскорее привести войска к присяге Михаилу Александровичу, чтобы выйти из смуты. Не тут-то было! Заговорщики совсем не для того подвели мину под одного царя, чтобы вручить бразды правления другому.

С Михаилом Александровичем вели переговоры, подталкивали его к отказу от престола. Но и ему самому принять власть – значило подавлять мятеж. А он тоже не хотел быть “кровавым”. Да и некрасиво получалось, принять корону от брата, пользуясь бунтом. И Михаила Александровича, в свою очередь, обманули. Запустили идею Учредительного Собрания. Созвать его где-нибудь через полгода, оно выразит волю народа. Великий князь ухватился за подсказку. В таком варианте все устраивалось наилучшим образом. Страсти улягутся, правительство как-нибудь само разберется с бунтовщиками. А если его призовет к власти всенародный представительный орган, это было достойно и солидно – точно так же в 1613 г. Земский Собор призвал на царство Михаила Федоровича…

В итоге появился еще один манифест. Михаил Александрович отказывался от престола, если на это не будет решения Учредительного Собрания. А пока власть передавалась правительству, оно объявлялось Временным, до Учредительного Собрания. Такой поворот армия восприняла с недоумением. Но во главе ее оставался великий князь Николай Николаевич. 4 (17) марта он издал приказ сохранять повиновение начальникам и спокойно ожидать “изъявления воли русского народа”.

Впрочем, многие считали будущее волеизъявление очевидным – что царем как раз и станет Николай Николаевич. Возможно, и сам он соблазнился такой перспективой. Почему бы и нет? В летних сражениях русские армии под его началом сокрушат врагов, принесут стране мир и победу. Кого после этого Россия захочет иметь своим государем? Лишь отдельные офицеры и генералы проявили принципиальность, как командир 3-го конного корпуса граф Келлер. Он наотрез отказался присягать Временному правительству и был уволен в отставку. А остальные… война-то продолжалась. Офицеры находились под ее гипнозом. Главное – победить врага, а внутренние проблемы как-нибудь решим. Опять же, царь приказал повиноваться, Верховный Главнокомандующий повелел ждать Учредительного Собрания…

Но Временное правительство меньше всего думало о том, как восстановить монархию. Оно уже получило что хотело – власть. Заключило соглашение с самозваными Советами, что Учредительное Собрание выработает новые принципы государственного устройства. Однако и с “демократией” накладочка вышла. Шумели, кричали, боролись за “истинный парламентаризм по западноевропейскому образцу” (и некоторые историки до сих пор тупо повторяют, будто Февральская революция пыталась установить “парламентаризм”). На самом-то деле все было наоборот. Временное правительство сделало то, на что не решался царь. Сразу распустило Думу! Она сыграла свою роль в раскачке, ну и шут с ней. И великий князь Николай Николаевич сыграл свою роль, удержал армию от выступления. Как только правительство сочло, что достаточно утвердилось, оно сместило Верховного Главнокомандующего. Кучка заговорщиков объединила в своих руках такую власть, какой не было даже у царя – и законодательную, и исполнительную, и военную, и верховную!

А, одновременно, как-то незаметно, исподтишка, внедрялась подмена понятий. В момент отречения Николая II считалось, что “народные избранники” займутся восстановлением законности и порядка. Теперь они объявлялись лидерами победившей революции, а все “контрреволюционное” заведомо осуждалось. Царь добровольно уступил власть ради преодоления кризиса – теперь заговорили, что его свергли. Он оказался уже каким-то преступником, 7 (20) марта его и императрицу взяли под арест.

Но кто же тогда “узаконил” Временное правительство, кто придал ему статус “легитимности”? Не народ. Никакой общенародной поддержки оно не имело. Не Дума. Она прекратила существование. Это сделали западные державы. Дипломаты докладывали, что в правящих кругах Англии радость по поводу революции “была даже неприличной”. Ллойд Джордж, узнав об отречении царя, воскликнул: “Одна из целей войны теперь достигнута!” Америка приветствовала “с ликованием низвержение царя и приход к власти Временного правительства”. Во Франции народ сперва жалел “бедного русского царя”, еще помнил о спасении в 1914 и 1916 гг. Боялись и насчет русских долгов. Но убедились, что Временное правительство от долгов не отказывается, и успокоились. А газеты быстренько подправили “общественное мнение”, французы начали радоваться “освобождению” России.

Раньше западные правительства и дипломаты рьяно защищали Думу, сейчас ее ликвидации как бы и не заметили. США признали новую российскую власть в рекордные для своей внешней политики сроки, 22 марта. Вильсон гневно осудил “автократию, которая венчала вершину русской политической структуры столь долго”, Временному правительству с ходу пообещали кредит в 325 млн долл. 24 марта последовало признание со стороны Англии, Франции и Италии. Ну кто после этого усомнился бы, что Временное правительство самое что ни на есть “законное”? На церемонии вручения верительных грамот посол Бьюкенен произнес речь, поздравил “русский народ” с революцией. Подчеркнул, главное достижение России состоит в том, что “она отделалась от врага”. Под “врагом” понимался не кто иной как Николай II, пару месяцев назад произведенный в британские фельдмаршалы “в знак искренней дружбы и любви”.

6 апреля США вступили в войну. Как и планировали Вильсон с Хаусом – после переворота в России. Хотя сперва вступили чисто декларативно, американская армия насчитывала лишь 190 тыс. человек, меньше чем у Болгарии или Румынии. Полки и дивизии, которым предстояло воевать, только начали формироваться.

А с царем за его честность, за верность союзническому долгу, западные “друзья” расплатились сполна. Николай Александрович обратился к председателю Временного правительства Львову, хотел выехать в Англию, а после войны поселиться в Ливадии частным лицом. Заговорщиков это устраивало. Они боялись государя, даже отрекшегося. Он мог стать знаменем для патриотических сил. Керенский, Чхеидзе и их окружение вынашивали замыслы убить царя, но тоже было опасно. Неизвестно, как отреагируют военные, народ. А если уедет за границу, вот и ладненько. Запросили англичан, и они, вроде бы, согласились. Через посредничество Дании связались с Германией, чтобы она пропустила Николая II и его близких. Немецкое командование повело себя благородно, заверило: “Ни одна боевая единица германского флота не нападет на какое-либо судно, перевозящее государя и его семью”.

В апреле положение царя и царицы стало ухудшаться, началось следствие об “измене” (не нашедшее никакой вины). Группа офицеров-монархистов, в том числе состоявших в охране государя, подготовила его побег в Швецию, это еще можно было сделать очень легко. Но он отказался. Не хотел быть беглецом, ждал обещанной отправки в Англию. Однако всплыло вдруг препятствие. Англичане мелочно озаботились, кто будет содержать и кормить гостей? У царя не было денег. Все личные средства, хранившиеся на его банковских счетах, около 200 млн. руб., он в годы войны пожертвовал на нужды раненых, увечных и их семей. Разговоры тянулись до июня, а потом Лондон неожиданно отказался от всех обещаний, Бьюкенен передал Временному правительству ноту: дескать, Британия не может “оказать гостеприимство людям, чьи симпатии к Германии более чем хорошо известны”. Оболгали и отвернулись. С этого времени судьба царской семьи была предрешена. Вместо Англии отправили в Сибирь…