Ютландский бой и Трентино. 7 страница

На море с 1 февраля немцы объявили неограниченную подводную войну. США получили хороший предлог, тут же разорвали с ними дипломатические отношения. Но на это уже не обращали внимания, забабахали взрывы торпед, шли на дно десятки судов. Англичане запаниковали, ужасались остаться на своих островах без подвоза продовольствия, металла, топлива. А вдобавок немцы переняли русский опыт, научились строить тяжелые бомбардировщики. Уже не только дирижабли, а самолеты начали совершать дальние рейды, бомбить Лондон, Париж.

И только Россия продолжала побеждать. Выправила последствия румынской авантюры, и снова успешно била неприятелей. Под Ригой немцы укрепились основательно. Построили 3 линии траншей, блокгаузы, на буграх между болотами доты, в лесах засеки из деревьев, оплетенные колючей проволокой. Собрались зимовать, натащили в блиндажи и теплые землянки даже рояли, скрасить долгие вечера, коров, чтобы иметь свежее молоко. Вот и решили их вышвырнуть с насиженных мест в голое поле. На правом берегу р.Курляндская Аа (Лиелупе) враг удерживал плацдарм у оз.Бабите и г.Олай (Олайне). На участке 30 км стояло 3 германских дивизии. Силами 12-й армии Радко-Дмитриева была намечена частная Митавскую операция – ликвидировать плацдарм, нацеленный на Ригу, отбросить немцев за реку, а при удаче развивать удар на Митаву (Елгава).

Для этого сосредоточили 5 дивизий – 6-й и 2-й Сибирские корпуса, Особую бригаду и еще ряд частей. Собрали большое количество авиации, она должна была поддержать наступление. А в резерве ждали казаки, 4-я Кавказская бригада, чтобы бросить их в прорыв. Войска распределили на 3 группы, в центре Бабитская – 3 дивизии и 208 орудий, а вспомогательные удары на флангах наносили Одингская и Олайская. Радко-Дмитриев еще летом выдвигал идею – попробовать наступать вообще без артподготовки, без инженерных работ. Зато получится совершенно внезапно. Теперь он решил рискнуть.

Солдатам выдали маскхалаты, провели тщательную разведку. 5 января мела вьюга. Перед рассветом, в темноте и метели, дивизии Бабитской группы ринулись на врага. Успех был полный. Неожиданно свалились на немцев, смяли, прорвали оборону, заняли несколько деревень, продвинулись на 5 км и вышли на берег Курляндской Аа. Но эксперимент устроили только в центре. На флангах Одингская и Олайская группы начали атаку уже утром, после артподготовки. Противник успел изготовиться, подтягивал резервы, встретил огнем, контратаками, и захватить германские позиции не сумели. Из-за той же вьюги смогли взлететь лишь несколько самолетов, их швырял сильный ветер, не давал вести прицельный огонь. Завязла в снегах и казачья бригада, ее не удалось послать сразу же вслед за пехотой.

Но прорвавшаяся группа повернула направо. Среди ночи последовал мощный короткий артиллерийский налет, и войска навалились с тыла и фланга на немцев, которые еще держались перед соседями. Сильный опорный пункт, Пулеметная горка, оказался окружен. Несколько батальонов немцев, оборонявших его, были уничтожены или сдались. Действовать приходилось в очень тяжелых условиях. Сибиряки пробирались по болотам, через глухие заросли, останавливались на морозе под открытым небом. Тем не менее, взяли еще ряд сел, очистили плацдарм на протяжении 15 км.

Однако фактор внезапности исчерпал себя. Немцы опомнились, перебрасывали к прорыву свои части, начались контратаки. Главнокомандующий фронтом Рузский обратился в Ставку, просил направить сюда более крупные контингенты. Гурко отклонил его просьбу. Операция оставалась частной, и распылять силы было нецелесообразно. 11 января наступление было прекращено. Но командование германской 10-й армии уже не на шутку переполошилось, собрало на этом участке все резервы и поставило им задачу вернуть утраченные позиции. Немцев раз за разом отбивали, но они упрямо лезли снова, устилали снег трупами, было много обмороженных. Это продолжалось почти месяц. Отбить плацдарм так и не сумели, 3 февраля неприятельское командование приказало поредевшим частям прекратить атаки. Под русскими снарядами начали долбить мерзлую землю, строить новые линии обороны.

В общем, до Митавы наши солдаты не дошли, но врага потрепали очень ощутимо, и выяснилось что прорывать укрепленные позиции научился не только Брусилов. Хотя во время боев был и тревожный случай. Революционеры поработали в 17-м Сибирском полку, он взбунтовался, отказался идти в атаку. Но его быстро окружили надежными войсками и разоружили, 92 зачинщика арестовали. А в полк отправился протопресвитер армии и флота Георгий Шавельский. Отслужил с солдатами молебен, устыдил и призвал к покаянию. Бойцы рыдали от стыда, обещали исправиться. Через два дня полк пошел в бой и сражался отлично.

А на Румынском фронте неприятельские войска разогнались в преследовании, пытались по инерции и дальше напирать на румын. Но Сахаров выжидал этого момента. В середине января его армии нанесли вдруг общий встречный удар. Опрокинули и разбили зарвавшегося противника, многие “победители” очутились в плену, остальные откатились назад.

На Кавказе зима выдалась чрезвычайно суровой, и боевые действия замерли. На линии фронта, в горах, Юденич оставил лишь охранение, а остальные силы армии разместил в долинах, по городам и селам. Но турки пребывали в ужасе от прошлогодних поражений, ждали дальнейшего вторжения русских и гнали на Кавказ все что можно. Собрали здесь больше половины своих вооруженных сил, 29 дивизий. Тем самым они оголили другие фронты, а морозы в Османской империи стояли далеко не везде.

Русское и английское командование договорились о совместных действиях. В январе британская армия генерала Мода из 6 дивизий вступила в Ирак, взяла Кут-эль-Амару. Турки смогли выдвинуть против нее лишь 3 слабых дивизии. Они пытались сдерживать англичан, пятились к Багдаду. А в Иране неприятель оставил 2 дивизии, и Баратов бросил на них лавину казаков. Врага разгромили, 25 феврала захватили Хамадан, за ним пал Керманшах. В Западном Иране перешел в наступление 7-й Кавказский корпус Чернозубова, опрокинул противостоящие части, двинулся на Бака и Пенджвин. А 4-й Кавказский корпус Де Витта начал атаки у Муша и Битлиса, не позволяя туркам снимать отсюда войска.

Османские дивизии в Ираке ждали подкреплений, но под ударами со всех сторон командование не смогло выделить их. Армия Мода разметала жиденькую оборону и 7 марта вступила в Багдад. Преследуя противника, англичане выступили в двух направлениях, на север, вверх по р.Тигр, и на северо-восток, на Бекуба. Турки лихорадочно скребли гарнизонные подразделения, жандармов, ополченцев, чтобы остановить британцев и русских. Корпус Баратова порубил и смел их под Мнантагом. К англичанам послали отряд казаков хорунжего Гамалии, он проскочил по вражеским тылам и установил связь с союзниками. Вскоре у Кизыл Рабата авангарды 1-й Кавказской и 3-й Кубанской казачьих дивизий соединились с кавалерией Мода. Порта потеряла большую часть Ирака.

А на Черном море Колчак нашел у Османской империи весьма уязвимое место. Единственные ее угольные копи располагались в Зунгулдаке, на морском берегу. Железной дороги к ним не существовало. Считали ненужной, ведь уголь из Зунгулдака в Стамбул удобно было возить морем. Колчак направил миноносцы и подводные лодки, они стали постоянно дежурить на этих трассах, напрочь блокировали их, топили и захватывали угольные суда. И… все. Подвоз топлива в Стамбул, а оттуда в другие районы Турции прекратился. Совсем. Германия сама страдала от нехватки угля, но пришлось спасать союзников, отрывать от себя. Выделила по 14 тыс. тонн в месяц. На все нужды Османской империи этого было слишком мало. Сократилось железнодорожное движение, выпуск боеприпасов, погас свет в городах. Турецкий флот прекратил операции.

 

РАСКАЧКА.

В заговоре против России были задействованы самые различные силы. Конечно же, рабочие искренне возмутились бы, если бы им сказали, что они помогают немцам. Они были уверены, что отстаивают свое право сытнее есть и больше зарабатывать (хотя день забастовки на одном лишь Металлическом заводе обходился фронту в 15 тыс. снарядов). Кайзер и германские генералы полагали, будто используют революционеров в собственных целях. Они были бы очень удивлены, если бы узнали, что им тайно подыгрывают враждебные западные державы. Либералы наподобие Родзянко считали, что Запад помогает им ради торжества демократии, и обновленная Россия станет еще более богатой и могущественной, чем монархическая. А координировали и регулировали процесс правительства США, Англии, их спецслужбы, и переплетенные с ними банковские круги.

Их ставленники уже находились и в русском правительстве. Одна из фигур – министр финансов Петр Барк, действовавший рука об руку с западными финансистами, заключавший для России сверхневыгодные соглашения. Кстати, масон. Кстати, друг Олфа Ашберга из шведского “Ниа-банка”. Другая важная фигура – товарищ (заместитель) министра путей сообщения Юрий Ломоносов. Министр внутренних дел Протопопов стал поистине “своим среди чужих, чужим среди своих”. Его охаивали газеты, Дума, он изображал себя рьяным защитником самодержавия, но мощный аппарат полиции начал при нем работать вхолостую. Зато царю он откровенно лгал, представлял бодрые и обнадеживающие доклады, что ситуация под контролем. На Николая II это производило хорошее впечатление: наконец-то нашелся министр, который не жалуется, не требует его вмешательства, а справляется сам.

Впрочем, у заговорщиков был кто-то еще, в ближайшем окружении самого царя. Мало того, это был человек, к чьим советам Николай Александрович прислушивался.. Кто именно? Мы не знаем. Но такой “советник” должен был существовать. Или несколько “советников”. Все министерские кресла по несколько раз сменили хозяев, а единственный, кто всю войну оставался в правительстве – Барк. Сменялись министры путей сообщения, но товарищ министра Ломоносов сохранял свой пост, фактически начал руководить министерством. Кто-то должен был обеспечить и невероятное назначение скользкой личности Протопопова. Да и во многих других случаях царь принимал наихудшие решения. Был рядом кто-то, подсказывавший их.

Любимец “общественности” военный министр Поливанов был уже снят, но и он крепко приложил руку к катастрофе. Все лето и осень 1915 г. призывал в армию новые контингенты, когда не было оружия. Запасные батальоны в тылах разрослись до 12-15 тыс. человек. Офицеров было по нормальному штату, на тысячу солдат, и командиры были не из лучших – инвалиды или те, кто постарался зацепиться с тылу. Уследить за массой солдат, даже толком занять ее, было невозможно. Она бездельничала, озлоблялась: зачем призвали, оторвали от дома? Набиралась слухов, ее разлагали агитаторы. Выправить положение пробовал Шуваев, вообще отменил призывы весной и летом 1916 г. Но огромные тыловые части так и не рассосались (надо же было солдат не только вооружить, а еще и обучить). Летом фронт понес потери, потребовались пополнения, возобновились мобилизации, и запасные батальоны опять стали расти.

29 октября в Петрограде началась очередная забастовка, а завод “Рено” продолжал работать. Буйная толпа пришла останавливать его. Администрация пыталась поговорить с ней, но полетели камни, прозвучали револьверные выстрелы, четверых ранили. Полиция ничего не могла сделать, вызвали войска. Пришли 2 батальона из ближайших казарм и… открыли огонь по полиции. Благо появились казаки, разогнали тыловую пехоту одной атакой.

Настоящим гнойником стал Балтфлот. Дредноуты и броненосцы в боях не участвовали, только выходили иногда патрулировать минные заграждения, а на базе, в финском Гельсингфорсе, свободно действовали революционеры. Кронштадт являлся тыловой базой, тут стояли учебные, транспортные суда, располагались склады, гауптвахты. И как раз сюда списывали проштрафившихся с боевых кораблей. 29 сентября начальник кронштадтского порта вице-адмирал Р.Н. Вирен в страшной тревоге представил доклад, что он посетил крейсер “Диана”, беседовал с матросами – “или это бред усталых нервов старого морского волка, или я присутствовал на вражеском крейсере”. “Достаточно одного толчка из Петрограда, и Кронштадт вместе со своими судами, находящимися сейчас в порту, выступит против меня, офицерства, правительства, кого хотите”. Доклад прошел по инстанциям, и Вирен получил ответ, что министерство внутренних дел “держит ситуацию под контролем”. (В марте он был убит пьяной матросней).

В стране имелись и здоровые силы, причем немалые. Новый председатель правительства Трепов взялся было наводить порядок. А патриоты из кружков Римского-Корсакова и Говорухи-Отрока представили государю свои записки, просили опереться на них. Предлагалось “назначить на высшие посты… лиц, преданных царю и способных на решительную борьбу с надвигающимся мятежом. Они должны быть твердо убеждены, что никакая примирительная политика невозможна. Заведомо должны быть готовы пасть в борьбе и заранее назначить заместителей, а от царя получить полноту власти”. Выдвигалась программа: разогнать Думу, закрыть левые издания, ввести в Питере и Москве военное положение, вплоть до военных судов, разместить надежные гарнизоны. Взять под жесткий контроль органы Замгора и ВПК, мобилизовать оборонные заводы, перевести рабочих на положение “призванных и подчиненных законам военного времени”. Но это как раз означало бы столкновение, которого царь стремился избежать. Он еще не считал “примирительную политику невозможной”.

Между тем, закульсные силы дали старт. 30 декабря гомосексуалист Юсупов, неуравновешенный ультра-правый Пуришкевич и иже с ними убили Распутина. Убили, вроде бы, из патриотических побуждений. Но подтолкнули к преступлению и помогли его организовать англичане. Требовалось выбить царя из колеи, посеять в его душе смятение, надломить. Государь и императрица лишились друга, наследник – единственного лекаря, неоднократно спасавшего его. А вдобавок, убийство упрочило положение Протопопова. Когда газеты и столичный бомонд злорадствовали, он примчался к Александре Федоровне, утешал, лично организовал охрану, уверяя, что готов отдать жизнь за государыню.

Протопопов получил неограниченный кредит доверия – и сразу подвел интригу под премьера Трепова. Пробыв во главе правительства всего 48 дней, он был отправлен в отставку. На его место метил сам Протопопов, но царь назначил Н.Д. Голицына. Хотя сути это не меняло. Дряхлый 66-летний Голицын давно был не у дел, возглавлял лишь комиссию помощи военнопленным. От назначения долго отказывался, однако государь настоял на своем – знал его как честного и верного работника. Но при таком премьере в правительстве стал заправлять Протопопов.

А в это же время, 2 января 1917 г., по протекции министра финансов Барка в Петрограде было открыто отделение “Нэйшнл Сити банка” – первого американского банка в России. Причем первым его клиентом стал Терещенко, богатый промышленник и один из главных заговорщиков. Нью-йоркская штаб-квартира банка приняла решение выделить Терещенко 100 тыс. долл. (более 2 млн нынешних). Обычно крупным операциям в валюте предшествовали долгие переговоры, определялись цели займа, обеспечение, условия расчета. С Терещенко ничего этого не было. Просто дали деньги, и все.

В январе приехал с фронта генерал Крымов. В гостях у Родзянко в кругу депутатов Думы и либеральных политиков обсуждался вопрос о перевороте. Назывался тот самый сценарий, который вскоре будет реализован, перехватить царя в поезде между Ставкой и Петроградом и добиться отречения. Терещенко и Шидловский стояли за то, чтобы покончить с государем: “Щадить и жалеть его нечего”. Умеренный Родзянко ужаснулся: “Вы не учитываете, что будет после отречения царя. Я никогда не пойду на переворот. Я присягал. Прошу вас в моем доме об этом не говорить”. Но продолжили говорить в других домах.

Другой центр заговора возник среди родственников Николая II, участвовали великие князья Кирилл Владимирович, Николай Михайлович, великая княгиня Мария Павловна. Тоже обсуждали идею принудительного отречения, даже поднимали вопрос, а останется ли царь жив после переворота… К паутине примыкали деятели разных направлений: называющий себя монархистом Шульгин, октябрист Гучков, кадеты Шингарев, Милюков, социалист Керенский, генерал Рузский, промышленники Рябушинский и Коновалов, предсдатель Земгора Львов. А направляли их британский и французский послы, Бьюкенен и Палеолог. Держался в сторонке, но совсем не безучастно, американский посол Френсис.

Охранное отделение и министр внутренних дел обо всем этом знали. Начальник Охранного отделения Глобачев регулярно докладывал Протопопову о сборищах и планах заговорщиков, перечислял их. Сообщал, что агитацию на заводах ведут не только большевики, но и думские либералы, подбивают рабочих на забастовки и манифестации. Назывались газеты и журналы, ведущие подрывную работу (в том числе, финансируемые из Германии). В докладе от 8 февраля 1917 года говорилось: “Руководящие круги либеральной оппозиции уже думают о том, кому и какой именно из ответственных портфелей удастся захватить в свои руки”. Глобачев указывал, что выделяются две группировки. Одна из думских лидеров, она рассчитывает на волне беспорядков нажать на царя, добиться передачи власти думскому большинству, возвести на пост премьера Родзянко и насадить в России начала “истинного парламентаризма по западноевропейскому образцу”. Вторая – Гучков, Львов, Третьяков, Коновалов и др., полагала, что Дума не учитывает “еще не подорванного в массах лояльного населения обаяния правительства”, и “возлагает надежды на дворцовый переворот”. Подобные доклады Протопопов добросовестно складывал в кабинете. Их нашли после революции, они так и лежали в шкафах и столах. До царя они не доходили. Царю по-прежнему шли другие доклады, радужные и оптимистичные…

Открытие очередной сессии Думы либералы назначили на 9 (22) января, в годовщину “кровавого воскресенья”. Уж конечно, они не случайно выбрали день традиционных беспорядков и манифестаций. Чтобы дать разгон, подогреть эмоции, перед этим должны были пройти съезды земских и торгово-промышленных организаций. Но на фронте была передышка, царь находился в столице. Правительство оказалось под его непосредственным руководством и стало предпринимать хоть какие-то меры противодействия. Открытие Думы перенесло на 14 (27) февраля, съезды запретило. “Общественность” подняла вой, тиражировались и распространялись речи и декларации, заготовленные для запрещенных съездов, вроде речи Львова, писавшего, что “власть стала совершенно чуждой интересам народа”. В годовщину “кровавого воскресенья” по разным городам бастовало 700 тыс. человек (в Петрограде 150 тыс.)

Николай II, хоть и с запозданием, начал более твердые шаги по защите государства. Петроградский округ был выведен из состава Северного фронта в самостоятельную единицу, командующему предоставлялись большие полномочия. Предполагалось, что округ возглавит военный министр Беляев. В столицу было приказано перебросить надежные войска. С Кавказского фронта снимались 5-я казачья дивизия генерала Томашевского, 4-й конно-артиллерийский дивизион, ряд других частей. 5-я казачья была в числе лучших дивизий, одной лишь ее хватило бы в критические дни, чтобы расшвырять бунтовщиков и изменников.

О, “общественность” панически боялась, как бы и впрямь в стране не навели военный порядок. Немцы продолжали бомбить Лондон, и в Петрограде начали организовывать систему ПВО. На крышах устанавливали зенитные пулеметы и орудия. Переполошилась Дума, покатились слухи – из пулеметов на крышах полиция готовится расстреливать демонстрации. Особое Совещание во главе с Родзянко на основании одних лишь сплетен направило гневный запрос военному министру: по какому праву боевое оружие вместо фронта передается МВД?! Прозрачно грозило прекратить поставки вооружения.

Увы, зенитные пулеметы не были приспособлены для стрельбы вниз, а полиция никаких пулеметов так и не получила. А назначение Беляева начальником столичного округа сумел предотвратить Протопопов. Вдруг озаботился, что у военного министра других забот хватает и протащил на этот пост своего ставленника генерала Хабалова. Для столь ответственной должности он был совершенно не пригоден, никогда не воевал, не командовал войсковыми соединениями, служил в военно-учебных заведениях, а потом был губернатором спокойной и дисциплинированной Уральской области.

Он впервые получил под начало огромное количество войск, Петроград и его окрестности были забиты училищами, госпиталями, а главное – запасными батальонами, их надо было снабжать, обеспечивать. А теперь направляли еще и надежные части с Кавказа. Хабалов возражал против этого, указывал, что их негде размещать. В итоге рассудили, что сперва надо разгрузить казармы. Весной солдаты запасных батальонов постепенно будут уходить на фронт, тогда и для новых войск место освободится. В общем, успеется…

Но даже отдельные мало-мальски решительные действия царя и правительства позволили сорвать очередную атаку на власть. Перед началом сессии Думы было опубликовано объявление Хабалова, что беспорядки, если потребуется, будут подавляться силой. Полиция произвела аресты агитаторов на заводах, отправила за решетку рабочую секцию при Военно-промышленном комитете. Были найдены доказательства, что активисты секции и их покровители Гучков, Рябушинский, Коновалов, готовили к открытию Думы массовые выступления. Меры по защите государства оставались робкими и непоследовательными. Никто и не подумал вслед за рабочей секцией взять за шиворот главных смутьянов. Гучков и Коновалов не постеснялись в газетах возмутиться арестами, выступили с протестами ВПК и Особое Совещание по обороне. А Родзянко заявился к царю пугать его революционными настроениями и под этим предлогом требовать “ответственное министерство”.

Но государь отрезал: “Мои сведения совершенно противоположны, а что касается настроения Думы, то если Дума позволит себе такие же резкие выступления, как прошлый раз, она будет распущена”. В день открытия Думы жители Петрограда вообще боялись выходить на улицы (и это называлось борьбой за “демократию”!) Но ничего экстраординарного не произошло. Аресты дезорганизовали задуманные манифестации. Забастовали “всего” 58 предприятий, 90 тыс. человек. Происходили сходки студентов, на Путиловском были столкновения с полицией, в нее швыряли камнями и железными обломками. Выплеснулось пару демонстраций. Попытки смутьянов собраться у Таврического дворца, где заседала Дума, полиция пресекла. А депутаты прикусили языки, испугались обещанного царем роспуска. Журналисты, собравшиеся, как воронье, за скандальными сенсациями, были чрезвычайно разочарованы, писали: “Первый день Думы кажется бледным”.

На следующий день бастовали 20 предприятий (25 тыс. человек). Дальше выступления пошли на убыль, и через неделю обстановка успокоилась. 22 февраля (8 марта) царь выехал из Петрограда в Ставку. Петроградский комитет большевиков пришел к выводу, что порыв выдохся, распорядился свернуть забастовки и начать более основательную подготовку к следующим акциям. Либералы тоже повесили носы. Руководство кадетской партии справляло в ресторане “Медведь” годовщину своей газеты “Речь”. Рекой лилось шампанское, но очередной раунд борьбы с самодержавием считали проигранным, настроение было унылое. Один из активистов партии, Корней Чуковский, пытался развлечь собравшихся и читал им свою новую сказку “Мойдодыр”…

 

67. РОССИЯ НА ВЗЛЕТЕ…

В ноябре, отвечая на вопросы журналистов, Брусилов сказал: “Война нами уже выиграна. Вопрос лишь во времени. Неудачи румын не имеют серьезного значения”. По его прогнозам, война должна была кончиться в августе 1917 г., и Брусилов был прав.

Россия отнюдь не надорвалась, не истекла кровью. Она понесла серьезные потери, но куда меньшие, чем это нередко считают. Последняя сводка боевых потерь царской армии была представлена в “Докладной записке по особому делопроизводству” №4(292) от 13(26) февраля 1917 г. На всех фронтах с начало войны было убито и умерло от ран 11.884 офицеров и 586.880 нижних чинов; число отравленных газом составило, соответственно 430 и 32.718; потери ранеными и больными – 26.041 и 2.438.591; контуженными 8.650 и 93.339; без вести пропавшими – 4.170 и 15.707; в плену находилось 11.899 офицеров и 2.638.050 солдат. Итого: 63.074 офицера и 5.975.341 солдат (ЦГВИА СССР, ф.2003, оп.1, д.186, л.98).

Урон наших армий был меньше, чем в других странах. Русских воинов погибло около 600 тыс., в Германии на тот же период – 1,05 млн., во Франции – 850 тыс. И это было вполне, закономерно, ведь царское командование не допускало таких мясорубок, как Верден и Сомма. В плену в России находилось примерно столько же немцев, австрийцев и турок, сколько наших солдат в неприятельском плену. По ранению, болезни и контузии выбыло гораздо меньше, чем в армиях противника, несмотря на то, что русские врачи подходили к освидетельствованию намного мягче немецких и австрийских, многие комиссованные выздоравливали, трудились, впоследствии воевали в гражданскую.

Зато положение Центральных держав стало уже катастрофическим. Их ресурсы были полностью исчерпаны, не хватало самого необходимого. Немцы выдвинули лозунг “durchalten” – продержаться. Продержаться, пока какие-нибудь перемены не подарят выход. А если перемен не случится, держаться до 1918 г.: подрастут новые призывники, подлечатся раненные, и можно будет возобновить удары. Но попробуй-ка еще продержись! Чтобы как-нибудь выстоять, новые диктаторы, Гинденбург и Людендорф, вовсю закручивали гайки. Была принята “программа Гинденбурга”. Промышленности ставилась задача к весне 1917 г. повысить производство боеприпасов вдвое, а орудий и пулеметов втрое. Прочие отрасли производства урезались.

Ввели “Закон о конфискациях и реквизициях в военное время”, отныне власть могла изымать любую собственность граждан. Для производства снарядов и патронов не хватало меди, и немцы сдавали медную посуду. Захваченные страны обирали вообще подчистую. Специальные команды обыскивали дома, вывинчивали медные водопроводные краны, дверные ручки и т.п. Гинденбург потребовал поголовной мобилизации населения, но рейхстаг и правительство возражали против мобилизации женщин. Приняли компромиссный “Закон об отечественной вспомогательной службе”. Все гражданские мужчины от 16 до 60 лет считались мобилизованными. Их разрешалось привлекать на любые работы, и никаких протестов не допускалось. Объявлялось, что отныне каждый немец обязан жить и умирать “только на службе отечеству”. А в армию призывали уже граждан от 17 до 45 лет, стали забирать и рабочих, имевших броню. Заменить их Гинденбург приказал рабами с окупированных территорий. Из одной лишь Бельгии пригнали 700 тыс. человек.

Дееспособные германские мужчины находились в войсках или были уже убиты, искалечены. На шахтах не хватало шахтеров, и упала добыча угля. Все, что удавалось добыть, шло на военные заводы. Отопление жилых домов прекратилось. В сельском хозяйстве не хватало рабочих рук, тягловой силы, удобрений. Урожаи снизились на 40-60 %. Крестьян обязали полностью сдавать продукцию государству, но урожай даже и собрать-то не могли. Если в 1915 г. были введены карточки на хлеб, то в 1916 г. появились карточки на масло, жиры, картофель, мясо, одежду. Да и карточки обеспечивались все более скудно, нерегулярно. Германия оказывалась в состоянии прокормить лишь 2/3 своих граждан.

Надеялись поправить дела в Румынии, там захватили огромное количество зерна, скота. Но… их же еще требовалось вывезти по безобразным румынским дорогам. Значительная часть трофеев там же и погибла, кое-чем пришлось делиться с союзниками, оставшегося хватило только на армейские пайки. А хозяйство Румынии было окончательно разрушено. На поставки из этой страны больше рассчитывать не приходилось. Зимой 1916/17 г. в Германии не стало даже картофеля. Его заменяли брюквой, и эту зиму прозвали “брюквенной”. А к весне урезали карточки. Теперь по ним полагалось 179 г муки в день или 1,6 кг суррогатного хлеба на неделю. От недоедания падала производительность труда. Ослабленные люди болели, резко подскочила смертность. Нарастали общая усталость и уныние. В победу больше не верили. Было ясно – если даже продержится фронт, то следующую военную зиму Германия не вытянет. Людендорф писал, что положение было “чрезвычайно затруднительным и почти безвыходным”.

У германских союзников дела обстояли еще хуже. Австро-Венгрия, Турция, Болгария тайком от немцев пробовали завязать переговоры о сепаратном мире, но Германия эти попытки пресекала, а западные державы к такому миру не стремились, они нацелились на расчленение Османской и Австрийской империй. Австрийцы призывали в ополчение уже 55-летних. У них недоедала даже армия, а города находились на грани голода. Усугубились межнациональные раздоры. Венгрия, житница империи, не желала кормить “славян”. А Чехия, главная кузница вооружения, возмущалась, что венгры не дают продуктов. Росла инфляция, золотое обеспечение кроны упало в 47 раз.

В Турции по сравнению с 1914 г. жизнь подорожала в 20 раз. На базарах отказывались брать бумажные деньги, требовали серебро и золото. Дошло до настоящего голода, в Стамбуле были голодные бунты. Убили нескольких немецких солдат и офицеров, турки считали, что эти “неверные” втянули их в бедствие. Из-за нехватки продуктов в магазинах Стамбула начали продавать еду только мусульманам. Христианам (в основном, грекам), предоставлялось подыхать или убираться куда хотят. Но стали умирать от голода и мусульмане. Губернатор Смирны, пытаясь спасти бедноту, открыл общественную столовую на 15 тыс. человек. Катастрофические размеры приняло дезертирство. В конце 1916 г. в зоне 3-й армии было задержано 13 тыс. дезертиров. А губернатор Сиваса гордо взял на себя обязательство к весне выловить и вернуть в строй 30 тыс.

Болгария понесла относительно небольшие потери, но от нее требовали поставлять продовольствие Германии, Австрии, Турции. Самим болгарам приходилось все туже затягивать пояса, невиданно поползли вверх цены, хиленькая экономика зашаталась. Для Антанты военные трудности были куда менее чувствительными. Англия и Франция перекладывали часть издержек на колонии. Из них черпались и солдаты (британцы за войну мобилизовали в колониях и доминионах 4,5 млн человек, французы 1,4 млн). К началу 1917 г. силы Антанты превосходили Центральные Державы почти вдвое. Ожидалось скорое вступление в войну США и Греции.