Если бы в 1941 году во главе Красной армии стояли Тухачевский, Якир, Уборевич и репрессированные в 1937–1938 годах командиры, то ход войны был бы для СССР сразу же успешным 4 страница

К началу июля 1941 года управление начинает налаживаться, и Сталин – временно оставив войну в основном на Тимошенко и Жукова, как-то «расшивает» внешнеполитические проблемы, принимая 8-го и 10-го июля английского посла Криппса (Сталин примет его ещё и 12 июля, а затем наступит перерыв до 21 июля)…

Однако никаких «…по несколько раз на день», не говоря уже о «ежечасно…», на самом деле, как мы видим, не было. Так несколько строчек из письменного свидетельства такого, казалось бы, авторитетного участника событий, как маршал Жуков, полностью искажают картину сути и характера деятельности Сталина в начальный период войны.

Причём с вечера 22 июня 1941 года по вторую половину дня 26 июня 1941 года Жуков вообще не имел возможности непосредственно наблюдать работу Сталина, потому что не позднее 16.00 22 июня он получил указание Сталина вылететь в Киев и оттуда с Хрущёвым выехать в штаб Юго-Западного фронта для выяснения обстановки, оставив в Генштабе за себя Ватутина. В своих мемуарах Георгий Константинович этот момент излагает тоже искажённо – мол, Сталин дал ему указание по телефону «приблизительно» в 13 часов, а «минут через 40» Жуков был уже в воздухе. На деле Жуков в 14.00 22 июня 1941 года вошёл вместе с Тимошенко в кабинет Сталина и вышел оттуда лишь в 16.00 – надо полагать, для того, чтобы сразу же ехать на аэродром.

К тем дням относится показательный разговор Г.К. Жукова по телеграфу «Бодо» с командующим 5-й армией М.И. Потаповым, состоявшийся в 17 часов 24 июня 1941 года, из которого я приведу лишь один фрагмент:

 

 

«Жуков. <…>

В отношении авиации меры будут приняты.

По радио от вас ничего не получено и не расшифровано.

Надо будет выслать на самолете специалиста для выяснения технических разногласий в радиопередаче и в расшифровке. (Надо-то надо, но это надо было отрабатывать до 22 июня. – С.К.).

<…>

Как действуют ваши KB и другие? Пробивают ли броню немецких танков и сколько примерно танков потерял противник на вашем фронте?

Потапов. Мне подчинена 14-я авиадивизия, которая к утру сегодняшнего дня имела 41 самолет. В приказе фронта указано, что нас прикрывают 62-я и 18-я бомбардировочные дивизии. Где они – мне неизвестно, связи с ними у меня нет.

Танков KB больших имеется 30 штук. Все они без снарядов к 152-миллиметровым орудиям.

У меня имеются танки Т-26 и БТ, главным образом старых марок, в том числе и двухбашенные (безнадёжное старьё. – С.К.).

Танков противника уничтожено примерно до сотни.

Жуков. 152-миллиметровые орудия KB стреляют снарядами 09–30 гг., поэтому прикажите выдать немедля бетонобойные снаряды 09–30 гг. и пустить их в ход. Будете лупить танки противника вовсю…»

 

 

Порой утверждают, что Сталин заранее-де выстроил дислокацию войск так, чтобы заманить вермахт на русские просторы. Но я не думаю, что Сталин сознательно «завлекал» Гитлера вглубь России, как Барклай де Толли и Кутузов – Наполеона… В действительности в начале войны то и дело приходилось, увы, импровизировать. И не только Сталину, но и Жукову, как видим…

Не всегда «импровизиции» Сталина были удачными, особенно – его указание о необходимости при отходе поджигать леса… Над этим сталинским промахом «исследователи» типа «Суворова» сегодня издеваются, но реально отрицательного значения этот промах не имел – леса не жгли.

26 июня 1941 года Жуков был уже в Москве, но об этом тоже вспоминал позднее неточно, утверждая в мемуарах, что прилетел в Москву якобы «поздно вечером» и прямо с аэродрома направился к Сталину, в кабинете которого уже «стояли навытяжку» Тимошенко и Ватутин.

Жуков, как я понимаю, действительно по прилёте в Москву сразу уехал в Кремль, однако первый раз был у Сталина не «поздно вечером», а в три часа дня. Тимошенко и Ватутин были там с 13.00, причём в кабинете находились также Берия, Каганович, Маленков, Будённый, Жигарев, Ворошилов, Молотов, Федоренко, нарком ВМФ Кузнецов… Так что вряд ли Тимошенко и Ватутин стояли навытяжку перед Сталиным и прочими с 13.00 до 15.00.

И мои уточнения – не придирки. Ведь из таких мелких, пусть и невольных, искажений участниками событий тех или иных фактов потом уже другими составляются крупные сознательные и злонамеренные подтасовки исторических событий и пасквили на Сталина и его эпоху. Тот же писатель Соколов описывал ведь события со слов «самого Жукова!»… Однако описывал то, чего не бы-ло!

В некоторое оправдание Георгия Константиновича Жукова скажу, впрочем, что в своих мемуарах 1971 («брежневского») года он написал о Сталине в основном впечатляюще и убедительно, особенно – на страницах 278–284. И это при том, что в письме, например, писателю Соколову в марте 1964 («хрущёвского») года Жуков – как это ни прискорбно – фактически оклеветал Сталина, написав так:

 

 

«…Ставка мыслилась как коллективный орган Верховного главнокомандования, фактически же СТАЛИН почти никогда не собирал Ставку в полном составе…

В начале войны со СТАЛИНЫМ было очень и очень трудно работать. Он, прежде всего, тогда плохо разбирался в способах, методах и формах ведения современной войны…

Все его познания были сугубо дилетантские, и нам нужна была большая выдержка и способность коротко и наглядно доложить обстановку и свои предложения (непонятно, зачем для этого требовалась какая-то особая выдержка? – С.К.). Надо отдать должное СТАЛИНУ, он упорно работал над собой, чтобы освоить военное дело…

…СТАЛИН недооценивал значение и роль Генерального штаба в современной войне, этого единственного и важнейшего рабочего органа Наркомата обороны и Ставки Верховного ГК…

Особо отрицательной стороной СТАЛИНА на протяжении всей войны было то, что, плохо зная практическую сторону подготовки операции фронта, армии, войск, он ставил совершенно нереальные сроки начала операции…

Мне и ВАСИЛЕВСКОМУ часто приходилось… выслушивать оскорбительные слова от СТАЛИНА…»

 

и т. д.

 

Предлагаю читателю сравнить вышеприведённые строки, относящиеся к очернившей Сталина хрущёвской эпохе, со строками, приводимыми ниже и взятыми из прижизненного издания «Воспоминаний и размышлений» Г. К. Жукова в 1971 году:

 

 

«Здесь мне кажется уместным несколько слов сказать о работе самой Ставки и И.В. Сталине…

 

У Ставки другого аппарата управления, кроме Генерального штаба, не было. Приказы и распоряжения Верховного Главнокомандования, как правило, шли через Генеральный штаб. Разрабатывались и принимались они обычно в Кремле, в рабочем кабинете И.В. Сталина…

Обсуждение в Ставке важных стратегических решений проходило, как правило, при участии членов Государственного Комитета Обороны. Обычно приглашались руководители Генерального штаба, командующие военно-воздушными силами, артиллерией, начальник Главного автобронетанкового управления, начальник тыла Красной Армии, руководители других главных и центральных управлений Наркомата обороны. Командующие фронтами вызывались в Ставку при рассмотрении вопросов, относящихся к их компетенции… Иногда бывали конструкторы самолетов, танков, артиллерии…»

 

 

Разве это свидетельство отсутствия коллегиальности в работе Ставки и недооценки Сталиным роли Генштаба?

Продолжаю цитирование мемуаров Г. К. Жукова образца 1971 года:

 

 

«Стиль работы Ставки был… деловой, без нервозности, свое мнение могли высказать все. И.В. Сталин ко всем обращался одинаково строго и довольно официально. Он умел слушать, когда ему докладывали со знанием дела.

Кстати сказать, как я убедился за долгие годы войны, И.В. Сталин вовсе не был таким человеком, перед которым нельзя было ставить острые вопросы и с которым нельзя было спорить и даже твердо отстаивать свою точку зрения. Если кто-нибудь утверждает обратное, прямо скажу: их утверждения неправильны.

Рабочим органом Ставки был Генштаб…

Идти на доклад в Ставку, к И.В. Сталину… с картами, на которых были хоть какие-то «белые пятна», сообщать ему… преувеличенные данные было невозможно. И.В. Сталин не терпел ответов наугад, требовал исчерпывающей полноты и ясности.

У И.В. Сталина было какое-то особое чутье на слабые места в докладах или документах, он тут же обнаруживал и строго взыскивал с виновных за нечеткую информацию. Обладая цепкой памятью, он хорошо помнил сказанное, не упускал случая довольно резко отчитать за забытое. Поэтому штабные документы мы старались готовить со всей тщательностью…

Однако при всей тяжести положения на фронтах… в целом в Генштабе сразу же установилась деловая и творческая обстановка…»

 

 

Но простите, а кто же, как не Верховный Главнокомандующий был исходным импульсом для такой работы? И документы, в которых он обнаруживал малейшую неточность, разве не относились к чисто военным, стратегическим и оперативным вопросам?

А вот объективный портрет Сталина, данный Георгием Константиновичем уже на излёте жизни, в тех же «Воспоминаниях и размышлениях»:

 

 

«…Невысокого роста (вообще-то Г.К. Жуков сам был не из гигантов, а Сталин имел рост примерно 170 см. – С.К.) и непримечательный с виду, И.В. Сталин производил сильное впечатление. Лишенный позерства, он подкупал собеседника простотой общения. Свободная манера разговора, способность четко формулировать мысль, природный аналитический ум, большая эрудиция и редкая память даже очень искушенных и значительных людей заставляли во время беседы с И. В. Сталиным внутренне собраться и быть начеку…

И.В. Сталин смеялся редко… но юмор понимал и умел ценить остроумие и шутку… Читал много и был широко осведомленным человеком в самых разнообразных областях. Его поразительная работоспособность, умение быстро схватить материал позволяли ему рассматривать и усваивать за день такое количество самого различного фактологического материала, которое было под силу только незаурядному человеку…»

 

 

И, наконец, данная Жуковым в «момент истины», за три года до смерти, оценка Сталина с позиций полководца:

 

 

«…И.В. Сталин всегда много занимался вопросами вооружения и боевой техники… Надо отдать ему должное, он неплохо разбирался в качествах основных вооружений…

<…>

Как военного деятеля И.В. Сталина я изучил досконально, так как вместе с ним прошел всю войну.

И.В. Сталин владел вопросами организации фронтовых операций и операций групп фронтов и руководил ими с полным знанием дела, хорошо разбираясь и в больших стратегических вопросах. Эти способности И.В. Сталина как Главнокомандующего особенно проявились, начиная со Сталинграда.

В руководстве вооруженной борьбой в целом И.В. Сталину помогали его природный ум, богатая интуиция (качество, для полководца одно, между прочим, из главных. – С.К.). Он умел найти главное звено в стратегической обстановке и, ухватившись за него, оказать противодействие врагу, провести ту или иную наступательную операцию. Несомненно, он был достойным Верховным Главнокомандующим».

 

 

Современный читатель может, впрочем, сказать: «А судьи кто?» Ведь Резун, Солонин, да и Юрий Мухин открыли нам глаза на самого Жукова – бездарного, жестокого, грубого… Вот этот кровавый «солдафон» и хвалил «кровавого тирана», при котором нахватал три Геройских Звезды…

Что ж, попробуем с этим немного разобраться…

Каков подлинный масштаб человека, можно хорошо понять, если изучить публичные оценки, данные ему тогда, когда этот человек попадает в опалу… Посмотрим, что говорили о только что снятом министре обороны СССР маршале Жукове его военные коллеги на октябрьском (1957) Пленуме ЦК КПСС. Я приведу их высказывания по изданному Фондом «Демократия» в 2001 году сборнику «Георгий Жуков. Стенограмма октябрьского (1957) Пленума ЦК КПСС и другие документы», заметив, что маршалы, выступавшие тогда, сказали много жёстких слов в адрес Жукова (типично высказывание начальника Генштаба Соколовского: «необычайно тщеславная личность») и бывшего министра не жалели…

Тем не менее никто не поставил под сомнение масштаб Жукова как полководца и не отвергал его заслуг военного времени.

Скажем, тот же маршал В.Д. Соколовский заявил: «…Вы помните, когда в 1946 году Жуков попал в опалу (не вдаваясь здесь в суть, замечу лишь – за дело. – С.К.), то по существу в защиту Жукова выступили только два человека – Конев и я (Рокоссовский тоже, вообще-то, выступал тогда объективно. – С.К.) …»

А вот сам маршал И.С. Конев: «…Я давно знаю тов, Жукова и должен заявить, что всегда… видел в нем крепкого и способного военачальника…»

Маршал М.И. Казаков: «В годы Великой Отечественной войны мы высоко ценили полководческий талант товарища Жукова и даже личные обиды, когда приходилось очень крепко от него получать, мы не принимали в расчет ради дела…»

Маршал Р.И. Малиновский: «Жуков, конечно, очень сильный человек, очень одаренный человек… Это сильный характер… Большое дело сделал на войне, и я его уважаю за это и буду уважать за то, что он сделал для Родины…»

И это при том, что Малиновский начал свою речь с признания: «…Я всегда шел на работу с ним, откровенно вам скажу, с очень агрессивными намерениями. Зная его… я шел с намерениями: будет мне хамить, я буду хамить… если не дай бог, вдарит, так я сдачи дам…»

Маршал А.И. Ерёменко бурно (и вообще-то не без оснований) оскорблялся за преувеличение Жуковым собственных заслуг в деле Сталинградской битвы, но и Ерёменко признавал, что «товарищ Жуков – уважаемый товарищ…».

А вот вечно лавирующий Микоян: «Товарищи, заслуги у тов. Жукова, конечно, есть, и никто не хочет их оспаривать…»

И даже сам Хрущёв сказал так: «…Не надо умалять его роль… Он, как солдат, хорошо вмешивался и помогал, а то получается, что мы Жукова будем принижать как военного, а он как военный показал себя хорошо…»

Как видим, воинские достоинства Жукова признавали даже тогда, когда он (опять-таки – за дело) был снят с поста министра обороны. И уже вышеприведённые цитаты снимают, на мой взгляд, все инсинуации в адрес Жукова, тем более что грехов у Георгия Константиновича и реальных всегда хватало – ещё со времён командования полком, о чём вспоминал маршал Тимошенко.

Но если Жуков был состоятелен как полководец и военачальник, то, значит, его суждения о военном профессионализме Сталина никак нельзя назвать некомпетентными.

Приведу ещё один фрагмент стенограммы октябрьского (1957) пленума ЦК… Вернувшийся из Польши, где он был министром обороны, маршал Рокоссовский, выступая на пленуме, тоже говорил о положительных качествах Жукова, однако отметил, что «основным недостатком тов. Жукова во время войны… была грубость… он мог оскорбить человека, унизить…». Самый человечески привлекательный и наиболее талантливый и блестящий из советских полководцев, Константин Константинович вспоминал:

 

 

«Такой эпизод был под Москвой, когда я находился непосредственно на фронте, где свистели пули и рвались снаряды. В это время вызвал меня к ВЧ Жуков и начал ругать меня самой отборной бранью, почему войска отошли на один километр, угрожал мне расстрелом…»

 

 

И сразу же – что было тогда актом высокого гражданского мужества – Рокоссовский вспомнил о своём Верховном Главнокомандующем:

 

 

«…Совершенно иной разговор у меня был с товарищем Сталиным. Тяжелый момент под Москвой, меня вызвали к ВЧ для разговора со Сталиным. Я предполагал, что меня, как командующего 16 армией, будут ругать, и считал, что со стороны Сталина будет такая же брань, немедленно снимут с работы и расстреляют. Но до сих пор у меня сохранилось теплое, хорошее воспоминание об этом разговоре. Товарищ Сталин спокойно, не торопясь, просил доложить обстановку. Я начал рассказывать детально, но он меня оборвал и сказал – не нужно, вы командующий… и я вам верю. Тяжело вам, мы поможем. Это был разговор полководца, человека, который сам учитывает обстановку, в которой мы находились»…

 

 

Кроме воспоминаний, могу привести фрагмент документа – записи переговоров по прямому проводу И.В. Сталина с командующим Калининским фронтом И.С. Коневым 12 декабря 1941 года. Это был период успешного развития нашего контрнаступления под Москвой, самые тяжёлые дни войны были как-никак позади, и Сталин мог позволить себе больший психологический нажим на военачальника, чем во времена немецкого наступления в октябре 1941 года. Но вот как он это делал:

 

 

«Калининский фронт. У аппарата Конев.

Москва. У аппарата СТАЛИН, ШАПОШНИКОВ, ВАСИЛЕВСКИЙ. Действия вашей левой группы нас не удовлетворяют. Вместо того чтобы навалиться всеми силами на противника и создать для себя решительный перевес, Вы, как крохобор и кустарь, вводите в дело отдельные части, давая противнику изматывать их. Требуем от Вас, чтобы крохоборскую тактику заменили Вы тактикой действительного наступления.

КОНЕВ. Докладываю, все, что у меня было собрано, брошено в бой… Дело осложнила оттепель, через р. Волгу тяжелых танков переправить не удается (выделение моё. – С.К.). Лично не удовлетворен командармом 31 Юшкевичем, приходится все время толкать и нажимать, в ряде случаев принуждать под угрозой командиров дивизий…»

 

 

Комментируя эту запись, надо, пожалуй, заметить вот что… По своей маневренности и динамичности, по территориальному размаху и размаху боевых действий Великая Отечественная война, то есть та часть Второй мировой войны, которая велась на Восточном фронте, была беспрецедентной. И порой военачальники в ходе этой войны по отношению к вышестоящим невольно вели себя в некотором смысле как дети, потому что им часто приходилось оправдываться. А оправдываться так часто им приходилось потому, что объективно они нередко не успевали за обстановкой. И они порой как дети пытались свалить вину на других – как вот Конев на Юшкевича. Но и Сталин вёл себя как полководец, с пониманием этого непростого психологического обстоятельства. Поэтому он, сознательно задев самолюбие командующего фронтом обидной оценкой того как «крохобора», затем, не перебивая, спокойно выслушал доклад Конева и закончил разговор тоже спокойно:

 

 

«СТАЛИН. Больше вопросов нет. Я думаю, что Вы поняли данные Вам установки. Действуйте смело и энергично. Все. До свидания.

КОНЕВ. Понял, все ясно, принято к исполнению, нажимаю вовсю.

СТАЛИН. Всё. До свидания»…

 

 

И ведь кроме полководческих забот на Сталина каждый день наваливались проблемы экономические, внутри- и внешнеполитические, кадровые и даже – культурные.

К слову, о кадровых проблемах, а точнее – о кадрах Сталина, и ещё конкретнее – о помянутом Коневым командарме-31 Юшкевиче. 44-летний – в 1941 году – командующий 31-й армией Калининского фронта Василий Александрович Юшкевич был культурным, умелым и отважным военачальником. Окончив в 1915 году Виленское военное училище, он успел покомандовать в Первую мировую войну взводом и ротой, в Гражданскую командовал ротой, батальоном, полком на врангелевском фронте, потом дважды учился на академических курсах… С 1930 года – командир славной 100-й стрелковой дивизии (перед войной ею командовал Руссиянов), с 1936 года – командир 13-го стрелкового корпуса. Воевал в Испании, а Великую Отечественную войну начал командиром 44-го стрелкового корпуса ЗапОВО, с боями отступал, в августе 1941 года был назначен командующим 22-й армией Западного фронта, с октября 1941 года – командующий 31-й армией Калининского фронта, которая освобождала Калинин…

Юшкевич вполне успешно воевал до августа 1944 года, когда был освобождён от должности командующего 3-й ударной армией и принял Одесский военный округ. Умер в 1951 году, пятидесяти четырёх лет от роду. Награждён 2 орденами Ленина, 4 орденами Красного Знамени, орденами Суворова и Кутузова 1-й степени, орденом Красной Звезды. Типичный генерал из второго круга военных сотрудников Сталина времён войны.

Но как Сталин управлял непосредственно войной? Где здесь истина? Кем он был как полководец – дилетантом, более-менее освоившим ремесло к середине войны при помощи Жукова и Василевского, или сразу являлся самобытным полководцем, точно видевшим ситуацию уже с первых дней своего главнокомандования?

Думаю, для объективного исследователя эпохи ответ очевиден – Сталин перед войной не предполагал, что с началом войны ему придётся, кроме общего управления государством, заниматься и непосредственно полководческой деятельностью. И когда профессионалы провалились и не оправдали его расчётов, он стал феноменально быстро образовывать себя как полководца. Образовывать как самостоятельно, так и при помощи аппарата Ставки (то есть генштабистов) и своих военных помощников.

И в силу своей несомненной комплексной гениальности Сталин в кратчайшие сроки стал выдающимся полководцем в чисто профессиональном отношении, хотя в первый период войны он не избежал, естественно, ошибок. Однако Сталин умел быстро учиться, потому что учился и образовывал себя всю жизнь. Поэтому он, пусть и не сразу, выработал-таки и победный план войны, и постепенно создал проигрышную для Гитлера ситуацию.

Но перед этим он, похоже, испытал минуту слабости…

С первых минут войны Сталин знал, что он как глава государства всё делал правильно: и вовремя осторожничал, и вовремя отбросил в сторону колебания, вовремя разрешив армейцам и флотским приведение войск в боевую готовность.

Но армейцы его подвели…

И как подвели! Прошла неделя войны, а 28 июня уже пал Минск, немецкие танковые клинья рвали и рвали нашу и без этого не очень-то прочную оборону.

28 июня 1941 года первыми в кабинет Сталина вошли в 19 часов 35 минут Молотов, Маленков и Будённый, который, впрочем, через пятнадцать минут вышел.

В кабинете вскоре стало людно – появились Тимошенко, Жуков, Булганин, главком ВВС Жигарев и другие. В 21.30 был вызван начальник Разведупра Генштаба Голиков. Сталин слушал, говорил, утверждал приказы и распоряжения, датированные уже 29 июня. Два раза – с 19.45 до 20.05 и с 24.00 до 00.15 – в кабинете был нарком госбезопасности Меркулов. Вряд ли его информация радовала Сталина.

В 22.00 на десять минут появились лётчики-испытатели Супрун и Стефановский – командиры формируемых по инициативе Супруна полков испытателей.

Время же пребывания в сталинском кабинете наиболее интересных для нас посетителей распределялось 28 июня так:

 

Молотов

19.35–00.50

Маленков

19.35–23.10

Берия

22.40–00.50

Микоян

23.30–00.50

 

Как видим, всё время – с 19 часов 35 минут 28 июня 1941 года до почти часа ночи 29 июня 1941 года – у Сталина просидел один Молотов, но за полчаса до полуночи в кабинет, где тогда находился и Берия, зашёл Микоян и оставался там вместе с Молотовым и Берией до конца. Маленков ушёл в ту ночь на полтора часа (если точно – на сто минут) раньше последних посетителей кабинета Сталина…

Что происходило там в эти последние сто минут?

Из всех, кто прошёл 28 июня 1941 года через кабинет Сталина, лишь Молотов и Микоян были профессиональными революционерами и были знакомы с хозяином кабинета ещё до революции. И не просто были знакомы, а вместе с ним эту революцию готовили… Так что разговор на излёте рабочей ночи был наверняка всяким – не только деловым.

Но то, что молодого – по сравнению со Сталиным, Молотовым и Микояном – большевика Берию из кабинета не попросили, говорит об особом доверии Сталина к Берии. Да и земляками они были…

Что было потом?

Потом Сталин уехал на ближнюю дачу. Возможно, он уехал туда с Молотовым, Микояном и Берией, но, так или иначе, с какого-то момента Сталин остался на даче один. Во-первых, он за первую неделю войны дико устал, всё время был на людях, и ему, надо полагать, хотелось побыть наедине с собой.

Во-вторых же…

Во-вторых, на него вполне могла навалиться депрессия.

И, похоже, навалилась.

В Журнале посещений кремлёвского кабинета Сталина, как мы уже знаем, имеется двухдневный перерыв – нет записей за 29 и 30 июня. Зато в письме Берии, написанном в 1953 году после ареста на имя Маленкова, но обращенном ко всем членам Президиума ЦК, есть следующее место, где Лаврентий Павлович обращался к Молотову:

 

 

«…Вы прекрасно помните, когда в начале войны было очень плохо и после нашего разговора с т-щем Сталиным у него на ближней даче, Вы вопрос поставили ребром у Вас в кабинете в Совмине, что надо спасать положение, надо немедленно организовать центр, который поведет оборону нашей родины, я Вас тогда целиком поддержал и предложил Вам немедля вызвать на совещание т-ща Маленкова… После… мы все поехали к т-щу Сталину и убедили его [о] немедленной организации Комитета Обороны Страны…»

 

 

Есть подобные упоминания и в записях бесед с Молотовым поэта Феликса Чуева, и в других мемуарах, включая «мемуары» Хрущёва, которые в ряде ключевых моментов лживы, но позволяют выносить верные суждения даже тогда, кода мы имеем дело с явной ложью. Хрущёв был фигурой первого ряда, и, хотя его в те дни в Москве не было, он явно слышал рассказы о тех днях от других фигур первого ряда – Молотова, Маленкова, Берии, Микояна, Кагановича.

То есть некая инициативная поездка Молотова и Берии к Сталину на дачу была. И она, скорее всего, не могла произойти раньше вечера 29 июня. При этом, надо полагать, они прихватили с собой не только Маленкова, но и Кагановича, Микояна… И были, надо полагать, невесёлые разговоры со Сталиным…

И резкие слова Сталина наверняка были, и Сталин мог быть в тот момент даже растерян, потому что как раз примерно через неделю после начала войны, после сдачи Минска, он почти неизбежно должен был испытать глубокий душевный кризис.

Временный…

Однако он его быстро, в считаные два десятка часов, преодолел, и этот кризис на общей ситуации не сказался. Уже 30 июня 1941 года Сталин был на своём посту и назначил генерал-лейтенанта Н.Ф. Ватутина начальником штаба Северо-Западного фронта. Главным же событием дня 30 июня стало образование Государственного Комитета Обороны. И решение об этом, весьма вероятно, было принято на даче Сталина, а не в Кремле.

В части непосредственного ведения войны власть с 23 июня 1941 года получила Ставка Главного Командования (10 июля 1941 года она была преобразована в Ставку Верховного Командования во главе со Сталиным).

В части же остального по Конституции власть принадлежала Верховному Совету СССР и Совету Народных Комиссаров СССР. Но теперь надо было свести всё в один кулак, и 30 июня 1941 года совместным решением Президиума Верховного Совета СССР. ЦК ВКП(б) и Совета Народных Комиссаров СССР был образован Государственный Комитет Обороны, принявший на себя всю полноту власти в СССР.

Итак, с 1 июля 1941 года Сталин опять был в своем кремлёвском кабинете и до конца войны впрягся в ежедневную военную лямку. Уже 1 июля он, начиная с 16 часов 40 минут, принял до половины второго 2 июля восемнадцать человек.

С самого начала приёма в кабинете, кроме Сталина, находились лишь три человека – Молотов, Берия и Маленков. Через десять минут вошли Щербаков, Тимошенко и Жуков, и в таком составе разговор шёл до 17.10, когда к присутствующим присоединился Каганович.

В 19.00 Тимошенко и Жуков вышли, и я не исключаю, что в первые минуты их разговора со Сталиным тот высказал им всё, что думает и о них, и о высшем генералитете РККА в целом.

А возможно, он, при всей жёсткости тона, говорил только о деле, вначале подробно ознакомившись с текущим положением. Ведь он уже понял, что вскоре ему самому придётся взяться за руководство не только тылом, но и фронтом.

А ведь ещё в конце 1940 года Сталин не принимал прямого участия в играх военных. Я вкладываю в последнее сообщение буквальный смысл, имея в виду те две оперативно-стратегические игры, которые нарком обороны С.К. Тимошенко провёл 2–6 и 8 – 11 января 1941 года после завершения декабрьского (1940) совещания высшего командного состава РККА.

Содержание и обстоятельства этих игр сами по себе давно стали предметом злонамеренного мифотворчества в «исследованиях» «историков», в художественной литературе и кинематографе.

При этом Сталина делают участником как декабрьского совещания, так и этих игр, а генерала армии Жукова (в кино – в исполнении актёра Ульянова) – непонятым пророком, который-де предугадал в начале января 1941 года верные направления немецких ударов…

Что ж, на этих играх нам надо остановиться отдельно.

Повторяю: Сталина ни на играх, ни на совещании не было. В действительности из высшего руководства в совещании приняли участие Жданов и Маленков, а Сталин и другие члены Политбюро присутствовали лишь на разборе игр в Кремле 12 января 1941 года.

На октябрьском (1957) пленуме ЦК КПСС маршал Ерёменко, кое-что за давностью лет перевирая, вспоминал:

 

 

«Потом было совещание в декабре 1940 года у Сталина. Тут присутствуют многие товарищи, которые там были. Как мы выглядели на этом совещании? Сталин дал указания, толковые указания; какими должны быть дивизии с точки зрения подвижности, какое соотношение родов войск. Целый ряд указаний был, но ничего не было выполнено. Все присутствовали, знают, в истории эти указания записаны. Так что сейчас обелять себя неправильно…»