Тогда в Европе шла война, события – да ещё и деликатные – излагались Шварцшильдом почти в реальном масштабе времени, и он немало напутал, начиная с того, что инцидент с захватом произошёл на голландской территории в голландском приграничном городке Beнло.
Вот краткие точные данные об этом инциденте…
54-летний капитан Пэйн Сигизмунд Бест действительно руководил Центрально-европейским сектором британской «Сикрет Интеллидженс Сервис» и был также сотрудником отделения «Z» – независимой организации внутри Си-ай-си (МИ6). Кадровый разведчик со времён Первой мировой войны, он после неё переехал в Гаагу, был хорошо известен при дворе королевы Вильгельмины, часто бывал на севере Германии, вращалсяв кругах немецкой знати и был известен как «человек с моноклем». По виду типичный англичанин, а на самом деле – наполовину индус, Бест свободно владел четырьмя европейскими языками, любил музыку, играл на скрипке… Жена Беста, дочь голландского генерала Ван Риса, получила известность как хороший портретист.
В 1938 году Бест обеспечил встречу будущего шефа военной разведки МИ6 сэра Стюарта Мензиса с эмиссаром генерала Людвига Бека – тогда начальника Генерального штаба сухопутных сил. Бек уже тогда планировал заговор военно-политического руководства Германии против Гитлера.
Но в 1939 году капитан попался в ловушку начальника группы IVE 4-го управления Главного управления имперской безопасности (РСХА), 29-летнего Вальтера Шелленберга. Бест знал его как «капитана Шеммеля», участника офицерской антигитлеровской группы Сопротивления (так представлял Шеммеля Бесту доверенный агент Беста, а в действительности – тайный агент СД).
21 октября 1939 года «Шеммель» встретился с Бестом в голландском городке Зютфен, а в Арнеме к Бесту и «Шеммелю» присоединились майор Стивенс и голландский разведчик капитан Клоп (последний, впрочем, назвался вымышленным английским именем Коппенс, что было для гражданина нейтральной страны вполне разумной предосторожностью).
Ричард Стивенс работал в Гааге под традиционным для МИ6 прикрытием сотрудника британского контрольно-паспортного управления. Он уже имел контакты с представителями генерала Бека (подлинного заговорщика) и, чтобы убедить этих немцев в своих высоких полномочиях, МИ-6 даже попросила Би-би-си несколько изменить традиционную заставку радиовыпуска новостей на Германию заранее оговорённым образом.
«Шеммель» сообщил, что цель его влиятельной группы – насильственное свержение Гитлера и установление нового режима, и интересовался отношением английского правительства к такому развитию событий. Стивене уклончиво отвечал, что правительство Его Величества приветствовало бы устранение Гитлера, однако лично они не уполномочены давать политические обязательства, хотя и находятся в прямом контакте с «Форин оффис» и с Даунинг-стрит.
Контакты продолжались, 7 и 8 ноября состоялись встречи в кафе в городке Венло у германо-голландской границы, предполагалась поездка в Лондон.
Неожиданная развязка произошла сразу после неудачного покушения на Гитлера 36-летнего столяра Георга Эльсера. В ночь с 8 на 9 ноября рейхсфюрер СС Генрих Гиммлер по телефону сообщил Шелленбергу о покушении и приказал обеспечить немедленный захват англичан и их вывоз на территорию Рейха, что и было Шелленбергом при помощи эсэсовского отряда проделано.
Была стрельба, «Коппенс» был тяжело ранен (уже в Дюссельдорфе он скончался, а из документов стало известно, что он не английский «лейтенант Коппенс», а голландский капитан Клоп)…
Беста и Стивенса же начали допрашивать, и они рассказали многое… Но к покушению, единственным участником которого был Эльсер, они отношения не имели. Что, к слову, не исключало организации покушения извне.
Итак, английская разведка потерпела крупное и чувствительное для её самолюбия поражение, разгневалась и решила – по утверждению информаторов Шварцшильда – взять реванш. Она поставила себе цель захватить какое-либо важное лицо из нацистской верхушки, которое можно было бы обменять на Беста и Стивенса, и при этом… не проинформировала правительство о разработке операции. Никто ведь не думал, что на уже «английский» крючок попадётся сам Гесс! Сутью же операции было создание некой «зеркальной» по отношению к провокации Шелленберга ситуации, а именно – было решено заставить поверить немцев вто, что существует «шотландское движение за независимость» и что шотландская революция против Англии не за горами.
Выглядело это правдоподобно! В своё время шотландские якобиты спали и видели нечто подобное, но – при поддержке Франции. Поэтому в Берлине (по утверждению Шварцшильда – на уровне вплоть до фюрера, но это – вряд ли) в провокацию англичан поверили. При этом лидером потенциального восстания «Сикрет сервис» представляла – без его ведома – как раз герцога Гамильтона. «Шотландские революционеры» предлагали немцам прислать к ним высокопоставленного эмиссара, который должен был прилететь в Шотландию на самолёте, выпрыгнуть с парашютом, добраться до замка Гамильтона, провести тайные переговоры, после чего заговорщики его должны были переправить обратно при помощи ирландцев, любящих англичан ещё меньше шотландцев.
Итогом этой комбинации и стал прилёт Гесса – он был боевым лётчиком, отлично знал английский, был знаком с Гамильтоном… Но поскольку скрытность акции была нарушена, о прилёте Гесса узнал Черчилль, сгоряча публично заявив, что сам допросит Гесса и доложит палате общин.
И тут «Сикрет сервис» пришлось повиниться во всём. И в самовольной организации несанкционированной комбинации, и в том, что в ходе «переговоров» с Берлином «шотландская революция» связывалась с… началом войны Рейха против СССР.
Так описал подоплёку полёта Гесса журналист Шварцшильд, и мне эта версия представляется очень близкой к истине. Действительно – если ситуация была примерно такой, как её представляли информаторы «Газетт Монреаль», то Черчиллю было над чем задуматься…
Если в Берлине поймут, что никакого «шотландского заговора» на деле не существует, то Гитлер может остеречься нападать на Россию.
Если о комбинации узнает Москва, то она расценит поведение англичан как предельно провокационное ио каком-либо доверии русских к Лондону можно будет забыть, а оно и так было не очень-то велико.
Наконец, если бы о том, на какой «крючок» поймала Гесса английская разведка, стало бы известно в Англии – от того же Гесса, то неизбежно разразился бы грандиозный внутренний скандал, и это в условиях ведущейся войны было бы самым страшным. В Шотландии всегда были сильны сепаратистские антианглийские настроения. А тут вдруг стало бы известно, что именно этими настроениями могущественная британская государственная организация провоцирует иностранную державу! О какой внутренней стабильности на Английском острове можно было бы после этого говорить? А ведь шла война…
Более того, тайна провокации Гесса объективно была перманентной, она была взрывоопасна для внутриполитической стабильности Великобритании и после войны, и в конце 80-х годов XX века… Если бы Гесс заговорил даже в 1987 году, то, смотришь, к Ольстеру мог бы прибавиться Глазго. Вот почему для Лондона было важно заставить Гесса молчать любым способом – вплоть до удавки.
Уинстон Черчилль позднее писал: «Я никогда не придавал слишком серьёзного значения этой эскападе»… Однако лучше бы Черчилль молчал. Хороша «эскапада», к которой применяют «правило ста лет» и ради сохранения её тайны удушают главную фигуру этой «эскапады» через срок шесть лет после события!
Собственно, и сегодня эта «тайна Гесса», если Шварцшильд написал правду, всё так же крайне опасна для внутренней стабильности Великобритании, чем и можно объяснить её засекречивание по «правилу ста лет», хотя все участники тех событий уже ушли в иной мир.
Возвращаясь же в 1941 год, можно сказать, что и в свете коллизии с Гессом версия А. Осокина выглядит смехотворно нелепой.
Далее вот что… Проводя анализ третьего мифа о «превентивном ударе Сталина», надо бы коснуться и темы его выступления перед выпускниками военныхакадемий 5 мая 1941 года, которое сегодня нередко рассматривают как доказательство наступательных планов Сталина. А. Осокин, например, прямо утверждает, что в своей речи Сталин, «не называя противника, неожиданно объявил, что СССР будет вести не оборонительную войну, а наступательную войну, к которой страна готова»…
Но что в действительности говорил 5 мая 1941 года Генеральный секретарь ЦК ВКП(б) Сталин выпускникам военных академий Рабоче-Крестьянской Красной Армии?
А вот что (цитирую по сборнику «Документы внешней политики», т. XXIII, Кн, 2 (2), М.: Междунар. отношения, 1998, МИД РФ, стр. 648–651):
«…Товарищи! вы покинули армию три-четыре года назад, теперь вернетесь в ее ряды и не узнаете армии. Красная Армия уже не та, что была несколько лет тому назад…
…Что представляет из себя наша армия теперь?»
Сталин давал характеристику новой армии, говорил о новых дивизиях, новых танках, самолётах и пушках, о недостатках в академической учёбе, а затем перешёл к Германии:
«Вас спросят, где причины, почему Европа перевернулась, почему Германия побеждает? Почему у Германии оказалась лучше армия? Это факт, что у Германии оказалась лучше армия и по технике, и по организации. Чем это объяснить?
Ленин говорил, что разбитые армии хорошо учатся. Эта мысль Ленина относится и к нациям. Разбитые нации хорошо учатся. Немецкая армия, будучи разбитой в 1918 году, хорошо училась… Военная мысль германской армии двигалась вперед. Армия вооружалась новейшей техникой, обучалась новым приемам ведения войны.
Вообще имеется две стороны в этом вопросе… Мало иметь хорошую технику, организацию, надо иметь больше союзников. Именно потому, что разбитые армии хорошо учатся, Германия учла опыт прошлого.
В 1870 году немцы разбили французов. Почему? Потому что они дрались на одном фронте.
Немцы потерпели поражение в 1916–1917 годах. Почему? Потому что они дрались на два фронта».
Фактически Сталин прямо проводил мысль о том, что Германия побеждала тогда, когда имела за спиной нейтральную Россию, и проигрывала, сражаясь с ней. И далее он развивал эту мысль:
«Чтобы готовиться хорошо к войне, не только нужно иметь современную армию, но надо готовить войну политически.
Что значит политически готовить войну? Политически подготовить войну – это значит иметь в достаточном количестве надежных союзников из нейтральных стран. Германия, начиная войну, с этой задачей справилась, а Англия и Франция не справились с этой задачей…
Вот в чем политические и военные причины поражения Франции и побед Германии…»
Под «нейтральными странами» Сталин имел в виду, конечно, СССР. И при знакомстве с речью Сталина любой умный немец ей бы обрадовался – она была вполне лояльна к Германии и не была ориентирована против немцев. Сталин лишь вполне резонно констатировал:
«В мире нет и не было непобедимых армий… Германия начала войну… под лозунгом освобождения от гнета Версальского мира. Этот лозунг был популярен, встречал поддержку и сочувствие всех обиженных Версалем. Сейчас обстановка изменилась. Сейчас германская армия… сменила лозунги освобождения от Версаля на захватнические.
Германская армия не будет иметь успеха под лозунгами захватнической завоевательной войны. Это лозунги опасные…»
Последние же слова речи Сталина были следующими:
«Армию необходимо изо дня в день совершенствовать. Любой политик, любой деятель, допускающий чувство самодовольства, может оказаться перед неожиданностью, как оказалась Франция перед катастрофой. Еще раз поздравляю вас и желаю успеха».
Слов же о готовности страны к войне, приведённых Осокиным, в речи Сталина просто нет.
Нет!
И уж не знаю, зачем надо было А. Осокину вводить в заблуждение своих читателей.
Я же, заканчивая с третьим мифом, познакомлю читателя с содержанием телеграммы московского посла Германии графа фон дер Шуленбурга в аусамт (министерство иностранных дел) от 24 мая 1941 года. Оценивая ситуацию, он писал:
«…Эти жесты правительства Сталина направлены в первую очередь на то, чтобы, блюдя собственные интересы, разрядить отношения между Советским Союзом л Германией и создать лучшую атмосферу на будущее. В особенности следует исходить из того, что лично Сталин всегда выступал за дружественные отношения между Германией и Советским Союзом… По моему мнению, можно с уверенностью считать, что Сталин поставил перед собой исключительно важную с точки зрения интересов цель, которой он надеется достичь, употребив свой престиж и усилия. Цель эта, как я глубоко убежден, состоит в том, что Сталин желает в серьезной, по его мнению, международной обстановке оградить СССР от конфликта с Германией…»
В качестве же иллюстрации к оценке Шуленбурга сообщу, что у Риббентропа, когда он 22 июня 1941 года вручал в Берлине советскому послу Деканозову ноту об объявлении войны, в глазах стояли слёзы.
Я услышал об этом случайно – в давней беседе в Пекинском аэропорту с отставным офицером ГРУ в ожидании рейса на Москву. И когда я, вскинувшись, спросил:
– Откуда вам это известно? – собеседник ответил:
– Мне об этом говорил отец…
– А ему откуда это известно?
– От самого Деканозова…
Отец моего собеседника в своё время в генеральском звании был аналитиком Генштаба (это я узнал потом не со слов, а по документам). И хотя сказанное выше – всего лишь устная информация, я убеждён, что она точна.
Не гнев обманутого, а горечь испытывал 22 июня 1941 года Риббентроп, заранее про себя понимая, что удар Германии по России это нечто большее, чем преступление. Это – фатальная, с неизбежно трагическим для Рейха финалом, ошибка.
Миф четвёртый
