О потенциале искусства и ответственности артистов

Л а с л о: Мы заговорили сейчас о способности, характерной для людей искусства и других чувстви­тельных и творческих людей. В этой связи возникает интригующий вопрос: может ли артист — поэт, живо­писец или музыкант — внести вклад в раскрытие того вида сенситивности, который так необходим сейчас для ускорения эволюции в сознании людей? Если это дей­ствительно так, то отсюда, как мне кажется, следует, что создание произведения искусства сопряжено с об­щественной и человеческой ответственностью. Разуме­ется, эта дилемма обсуждается уже многие столетия. С одной стороны, есть принцип " l'art pour I'art" — ис­кусство ради самого себя, а с другой — соображение о том, что различные виды искусства способны делать для отдельного человека и даже ради человечества в целом.

Г р о ф: Последнее соображение безусловно пред­полагает ответственность артиста, однако не следует за­бывать, что для того чтобы оценить то, что может пред­ложить артист, и поддерживать искусство в целом, тре­буется весьма определенная аудитория. Артист — лишь одна часть уравнения; другой его частью являются чув-

ствительность а восприимчивость аудитории, и их необ­ходимо культивировать. Меня очень тревожит то, как низко в этой стране ценится гуманитарная деятельность и особенно искусство. Это то, что первым приносится в жертву всякий раз, когда возникает нехватка денег. Не­обходимо изменить приоритеты в нашей системе про­свещения в сторону большего развития и воспитания аудитории и взращивания индивидуальных творческих способностей.

Р а с с е л: В нашем обществе не учат ценить ис­кусство или слушать музыку. Вам просто предлагают искусство, и оно либо вам нравится, либо нет. Вы не учитесь на тщательно продуманных курсах художест­венной оценки, которые помогли бы вам понимать то, что делают артисты, и осознавать важность их работы. Люди искусства вкладывают в свои творения сердце и душу, что-то, что имеет для них глубочайшее значение, но мы не умеем ни понять, ни оценить то, чем они пы­таются с нами поделиться.

Л а с л о: Всегда есть отправитель, и есть получа­тель, даже если в конкретном опыте они могут быть в одном лице. Получатель, “воссоздающий” произведение искусства через собственное восприятие, в каком-то смысле тоже является артистом. Однако в современном мире существует тенденция отчуждать искусство и весь его мир от публики. Таким образом, искусство фактиче­ски хранится лишь для узкого круга избранных и посвя­щенных.

Г р о ф: Эрвин, в своей книге “Творческий космос” вы цитируете высказывание композитора Шенберга отом, что подлинное произведение искусства предназна­чено не для всех, а такое произведение, которое дейст­вительно создано для всех и каждого, не является ис­кусством.

Л а с л о: Действительно, Шенберг и многие другие артисты мыслили в терминах I'art pour I'art. Многие из них, хотя и не все, склонны к интровертности и не при­знают никаких обязательств, кроме как по отношению к своей деятельности. Они утверждают, что у искусства собственные законы и что оно несет ответственность лишь по отношению к самому себе. Тем не менее, искус­ство является и элементом человеческой культуры и, как таковое, способно служить компонентой культурной трансформации. Я считаю, что сообщество артистов должно вносить в нее свой вклад, так же как и сообщест­во ученых и просветителей.

Р а с с е л: Артисты уже вносят свой вклад.

Л а с л о: Но относятся ли они к нему достаточно серьезно?

Р а с с е л: Полагаю, большинство артистов отно­сятся к своей работе чрезвычайно серьезно. По какой еще причине столь многие из них избирают образ жизни, в котором так мало финансового вознаграждения?

Л а с л о: Я говорю о серьезном отношении не к тому, что они делают, а к их роли в решении гранди­озных задач, о которых мы здесь говорим, к их потен­циальной способности ускорить культурную эволю­цию.

Р а с с е л: Яуверен, что некоторые относятся к этому вполне серьезно, но я также уверен и в том, что многие отнюдь не рассматривают свою работу в контек­сте изменения сознания на глобальном уровне. В целом же, как я полагаю, артисты очень серьезно относятся к своим обязательствам по отношению к собственной ра­боте, и мне не кажется так уж важным, осуществляют ли они свою деятельность в контексте культурной транс­формации. Важно, что они делают именно то, к чему ис­пытывают сильное влечение. Таким образом, каждый по-своему способствует развитию сознания.

Л а с л о: В принципе, великое искусство, почти по

определению, постигает и доносит до других какие-то формы прозрения, и это необязательно должны быть рациональные открытия, как в науке. Обычно это про­зрения, для которых необходима художественная чув­ствительность. Благодаря ей артисты способны вытяги­вать свою “антенну” и воспринимать настроение и дух окружающего мира — его лейтмотив, а также значи­тельные отклонения от него. Но артисты не только эм­пирические исследователи, они и коммуникаторы. А это значит, что их ответственность выходит за рамки лишь их собственного внутреннего мира и распространяется и на более широкий мир, разделяемый другими. Их ау­диторией потенциально является любое созревшее че­ловеческое существо, поскольку- каждый человек спо­собен извлекать пользу из эстетического видения, по­средством которого люди искусства воспринимают свое время.

Г р о ф: Внимательный взгляд на историю челове­чества в целом и особенно на самые замечательные ееэпизоды убеждает в том, какую важную роль играют в ней визионерские состояния. Это верно не только в об­ласти искусства и религии, но также и в таких “жестких” науках, как химия, физика и даже математика. В своей замечательной книге “Высшее творчество” Уиллис Хар­ман приводит множество примеров, иллюстрирующих это утверждение. Подлинное искусство не является про­дуктом человеческой деятельности в обычном смысле этого выражения, оно происходит из более глубоких ду­ховных источников.

Р а с с е л: Утверждаете ли вы, что искусство про­исходит из трансцендентального уровня сознания?

Г р о ф: Да, по крайней мере лучшие его образцы. Именно поэтому артисты и способны создавать своим искусством мост, с помощью которого другие люди мо­гут достичь трансцендентальных областей. Этот меха­низм напоминает тот, который используется в коанах дзена или в тибетских мандалах. Для создания коана или мандалы учитель должен находиться в особом со­стоянии сознания. А будучи созданными, они, в свою очередь, предоставляют доступ к этому состоянию и другим.

Л а с л о: Мне кажется, артистам важно начать осознавать потенциал своего искусства.

Р а с с е л: Зачем? Разве без этого они займутся чем-то другим? Если артист выражает свою душу, меня­ется ли что-то оттого, осознает он воздействие своей деятельности на других или нет? Он в любом случае бу­дет стремиться к самовыражению.

Л а с л о: Я имею в виду не совсем эту сторону во­проса. Если артисты начнут осознавать, насколько в кри­тической ситуации находятся они сами и их современни­ки, и признавать способность искусства ускорить столь необходимую в наши дни эволюцию сознания, то из их гуманизма, чувства солидарности и ответственности вы­растет новый вид искусства, более сконцентрированный и ориентированный на направления, благотворные для индивидуального и коллективного благополучия и раз­вития.

Р а с с е л: Вот только будет ли это великое искус­ство?

Л а с л о: Это зависит от определения “великого”. Я не призываю к искусству, создаваемому по команде “сверху”, вроде социалистического реализма или пропа­гандистских плакатов. Я призываю к тому, чтобы сами артисты осознавали свою ответственность. Именно ее демонстрировали такие великие художники, как Бальзак, Дюренматт, Ионеско, Пикассо и другие. Многие артисты не идут дальше ответственности перед своим искусст­вом, но сегодня этого мало. Как мы только что сказали, искусство является элементом культуры, культура — элементом человеческого сообщества, а человеческое сообщество нуждается в новом сознании. Таким обра­зом, в том, что касается эволюции нынешнего сознания, общество нуждается в искусстве.

Р а с с е л: Это утверждение возвращает нас к од­ной из основных тем этого обсуждения. Изменения про­исходят в результате личного переживания — будь то определенные неординарные состояния сознания, лич-ный опыт или какие-либо другие факторы. Это верно для артиста в той же мере, как и для любого другого чело­века. Артисты, как и все остальные, вовлечены во внут­ренний процесс, ведущий к большей зрелости и мудро­сти. И по мере того, как они продвигаются вперед в своем собственном внутреннем путешествии, они делят свой прогресс с другими. Я думаю, мы должны поло­житься на них в том, что на своем пути они делают то, что кажется им самым правильным. Нашей задачей яв­ляется наша собственная внутренняя работа, которую мы стараемся сделать наилучшим образом. Как я уже говорил, легко указывать другим на то, что им следует делать лучше, чем они делают сейчас, но мы должны помнить, что в чужих глазах и мы сами являемся “дру­гими”.

Г р о ф: В этом отношении я хотел бы в качестве примера ситуаций, обеспечивающих благоприятный контекст как для обмена информацией, так и для пере­живаний, сослаться на семинары, которые проводит Ме­ждународная Трансперсональная Ассоциация. Они регу­лярно проводятся в разных частях света, сводя вместе представителей самых разнообразных дисциплин, при­держивающихся трансперсональной ориентации или по крайней мере питающих интерес к трансперсональной области. Среди участников семинаров есть психиатры, психологи, ученые, педагоги, священнослужители, ду­ховные учителя, экономисты и даже политики. Пяти­дневная программа семинара включает в себя лекции, дискуссии, ритуалы, эмпирические сессии, дансинг и различные культурные мероприятия. В них принимают участие многие деятели искусств; кроме того, что они получают доступ к широкому диапазону трансперсо-

нальных идеи, из которых могут черпать вдохновения, у них появляется уникальная возможность получить мощ­ные личные переживания. Никто никого не старается убедить в чем-то или наставить. Семинары осуществля­ются благодаря личной заинтересованности участников, а не рекламе.

Л а с л о: В искусстве общение тоже не должно ос­новываться на наставлениях. В конце концов, артист — это человек, переживающий свою жизнь и вносящий в это переживание особенно обостренную чувствитель­ность. Это естественно находит свое выражение в произ­ведениях искусства, порождаемых его эстетическим опытом.

Моя идея заключается в том, что если у артиста дей­ствительно есть такая чувствительность, то он несет от­ветственность за ее воплощение в жизнь. Речь идет не только о его личном спасении или индивидуальном эго — на чашу весов поставлено также благополучие других людей и развитие общества.

Г р о ф: Искусство не обязано делать однозначные и всеобъемлющие высказывания для того, чтобы апел­лировать к своему времени. Вспомните поразительный успех фильма “Звездные войны”, в котором отнюдь не рассматривались актуальные вопросы нашей эпохи. Это была научная фантастика с глубоко архетипическими мотивами: борьба добра со злом, сообщество людей с высокими идеалами, защищающее свою свободу от по­сягательств со стороны империи зла, духовные ценности против дегуманизированного технократического обще­ства, использование Силы... Все это происходит “когда-то, в некой отдельной галактике”, и тем не менее, какнетрудно видеть, все это актуально и для нашей нынеш­ней ситуации.

Л а с л о: Таких примеров немало. Например, серия фильмов о Планете Обезьян. Публика живо откликалась на них, потому что они рассказывают о том, как над человеческим семейством в целом нависает угроза. Со­вершенно неожиданно наш биологический вид из-за собственной недальновидности оказывается порабощен другим. Через этот сюжет создатели фильма смогли пе­редать ощущение принадлежности ко всему человече­ству. Есть и другие захватывающие образцы научной фантастики, но я не вижу их непосредственной умест­ности по отношению к конкретным проблемам нашей планеты. Существуют темы, куда более актуальные и отнюдь не менее интересные, чем межпланетные путе­шествия.

Р а с с е л: Конкретный сюжет таких фильмов, как “Звездные войны”, возможно, и не касается злободнев­ных вопросов современности, но лежащие в их основе идеи весьма злободневны. Не только идея “Да будет с тобой Сила”, но и многие другие: “гнев бесполезен”, “ты должен преодолеть свои страхи”. Эти идеи универ­сальны и актуальны для любых времен. Сходные серьез­ные сообщения, приложимые не только для персонажей в их вымышленной ситуации, но и для нас в нашем сего­дняшнем дне, можно найти и во многих других удачных научно-фантастических фильмах. Возможно, это одна из причин их ошеломляющего успеха: в них сказывается глубокое постижение человеческой души.

Значимо и то, почему вообще такие идеи просачи­ваются в кинематограф. Люди, пишущие сценарии и ста-

вящие фильмы, тоже являются человеческими сущест­вами, находящимися на своем личном пути самораскры­тия. Когда они обнаруживают какую-то жизненную муд­рость, они, естественно, стремятся сообщить ее осталь­ному миру и стараются сделать это в таком формате, ко­торый в наибольшей степени способен донести их идеи до самой широкой аудитории. Этот вид коммуникации весьма тонок — если вы будете слишком явно пропове­довать, люди не станут вас слушать. Сообщение должно быть оформлено правильным образом, и для этого тре­буется изрядное мастерство.

Однако, возвращаясь к вашему, Эрвин, вопросу о том, следует ли убеждать артистов, я думаю, что многие из них уже убеждены.

Л а с л о: Мой вопрос состоял в том, можно ли как-то убедить артистов настроить правильным образом свою сенситивность, вытянуть свои антенны и взять на себя сознательную ответственность по отношению к на­шему времени.

Р а с с е л: В постановке вопроса таится допущение, что они пока этого не делают.

Л а с л о: Я не думаю, что никто из них этого не де­лает. Разумеется, некоторые делают. Но я совершенно уверен, что люди искусства могли бы делать намного больше, чем сейчас, и что число тех, кто берет на себя ответственность, может быть намного шире, чем теперь.

Р а с с е л: Я все-таки слышу в этих словах предпо­ложение, что мы неким образом лучше их или знаем больше, чем они.Л а с л о: Такой вывод не является неизбежным. Как сказал Бернард Шоу, для того чтобы судить о каче­стве омлета, необязательно уметь снести яйцо. Мы в со­стоянии ценить художественную продукцию, не умея производить ее самостоятельно. Мы можем взглянуть на то, что предлагает нам искусство, и сказать: Боже мой, если бы такая творческая способность в большей степе­ни была направлена на переживаемые нами проблемы, как это могло бы помочь людям яснее понимать свои неприятности и свои задачи, а также справляться с ними. В этом отношении есть что улучшать.

Г р о ф: Мы говорим о том, что могли бы и долж­ны были бы делать различные группы — ученые, эко­номисты, политики, а также артисты, и о том, как мож­но ускорить их деятельность. Я верю, что многого можно достичь, просто способствуя обмену информа­цией и поощряя открытый диалог как внутри каждой из этих групп, так и между ними. Кроме того, настоятель­но необходимо системное мышление, сводящее мозаику разрозненных открытий и прозрений во всеобъемлющее целое.

Л а с л о: Возможно, существует не только науче­ние, но и самообучение. Разве артисты не могли бы со­вместно обсудить свою роль в искусстве и цивилизации, в упадке нынешней фазы западной культуры и зарожде­нии на ее месте чего-то нового? Это была бы величайшая задача, которую когда-либо решали люди искусства и не только они.

Г р о ф: Я действительно считаю, что очень многого можно было бы достичь с помощью той разновидно-

сти диалога, которую рекомендовал Дэвид Бом. В нем приняли бы участие разные категории артистов, иссле­дующих свою позицию по отношению к ситуации. Люди искусства стали бы более сознательными, стали бы луч­ше осознавать наши общие проблемы и в конечном счете определили бы собственный способ отношения к ним и выражения их в своем искусстве.

Р а с с е л: Думаю, что это ключевой момент. Как мы можем вдохновлять друг друга? Как можем служить друг для друга катализаторами?

Г р о ф: Согласно моему опыту, одним из таких мощных катализаторов является ответственная работа с неординарными состояниями сознания. В те годы, когда я проводил психоделическое исследование в Чехослова­кии, там не было жестких ограничений на профессио­нальное использование соответствующих препаратов. Многие артисты в Праге, услышав или прочитав про на­шу работу, вступали с нами в контакт и просили провес­ти с ними психоделические сессии. Мы соглашались, поскольку нам казался очень интересным вопрос о воз­действии изменяющих сознание веществ на художест­венное выражение.

После своей эмиграции в США я в течение двадцати лет не мог посетить родную страну, поскольку мое пре­бывание в Америке расценивалось чешскими властями как противозаконное. По прошествии этого времени я наконец посетил Прагу, и там у меня появилась возмож­ность побывать на выставках художников, которые неко­гда участвовали в психоделических сессиях по нашей программе. Картины располагались в хронологическом порядке, поэтому сразу можно было определить, когдаименно у них были эти переживания. С того момента в их искусстве происходил квантовый скачок.

Мы сами никак не пытались повлиять на их искусст­во; они были заинтригованы нашей работой и спонтанно выражали свой интерес к ней, а затем по-своему исполь­зовали приобретенный опыт.

Л а с л о: Похожий опыт был у нас в Будапештском Клубе. Одним из наших творческих членов была англий­ская леди Маргарет Смитуайт. У нее были белоснежные волосы и прекрасные голубые глаза. Много лет она ра­ботала с детьми, уча их медитировать. Сначала она пока­зывала им, как входить в медитативное состояние, затем давала задание нарисовать картину безмятежного мира, в котором дети и все остальные прекрасно ладят друг с другом, мира, в котором они хотели бы жить. Она рабо­тала с ними примерно неделю, снова и снова проводя медитации и занятия по рисованию. В конце этой недели она наблюдала огромную разницу, которую претерпева­ли рисунки детей. Мы пригласили ее провести такую неделю в одной из будапештских школ, а затем устроили выставку детских рисунков. Посетившие ее родители были потрясены.

Сегодня у нас несколько сот таких рисунков, вы­полненных детьми, которые живут в разных частях све­та и принадлежат к разным культурам. Маргарет зани­малась медитацией и рисованием с детьми австралий­ских аборигенов, американских индейцев, с детьми лю­дей, уцелевших в чернобыльской аварии, с детьми из самых разных мест — близких и далеких. Несмотря на то, что каждому ребенку и каждой культуре свойствен­но собственное видение, в картинах проявлялись общие архетипические элементы. А в эволюции картин явст-

венно прослеживалось огромное влияние опыта меди­тации.

Еще одним членом Будапештского Клуба является Нато Фраска, художник, преподающий изобразительное искусство в римской Академии Изящных Искусств. В течение последних двадцати лет он дает своим студен­там одно и то же задание: сделайте несколько автомати­ческих набросков, находясь в легком медитативном со­стоянии; вообразите, что вы находитесь в материнской матке, просил он своих студентов, и позвольте своей ру­ке двигаться по бумаге по собственной воле. На сего­дняшний день у него набралось много тысяч таких на­бросков, которые он систематически анализирует. В ре­зультате Фраска разработал систему, позволяющую из­влекать смысл из этих переплетений линий и пятен. Они сообщают ему сведения о том, когда именно произошло травматическое событие в период созревания в материн­ской утробе. (Добавлю, что травматическими для плода событиями считаются те периоды, когда он может быть отторгнут материнским организмом). Как обнаружили и вы, Стэн, оказывается, источник страха сохраняется в подсознании индивида в течение всей его жизни. Со­гласно опыту Нато, на набросках присутствие этого страха выражается в резких вертикальных линиях, слов­но падающих в пространство рисунка, что соответствует конкретным периодам созревания. Нато анализирует на­броски и затем опрашивает мать студента, чтобы выяс­нить, на самом ли деле она переживала что-то необычное и травматическое в указанный период своей беременно­сти. Более девяноста процентов опрошенных матерей подтверждают его интерпретацию. Пересмотренные ценности и этика

Л а с л о: Теперь я предлагаю вернуться к вопросу о ценностях, поскольку в конечном счете он имеет огром­ное значение для нашей жизни и нашего будущего.

Г р о ф: Имеете ли вы в виду ценности, возникаю­щие у людей в результате неординарные переживаний, или ценности вообще?

Л а с л о: И то, и другое. Но давайте сначала рас­смотрим собственно природу ценностей. Существует традиция, по крайней мере в западных философских школах, считать ценности чисто субъективным явлени­ем. Но что из этого следует? Каков статус ценностей? В этом случае они становятся игрой непостижимых лич­ностных факторов, чисто субъективным капризом. Од­нако ценности — это нечто большее. Они объективно участвуют в жизни мира, управляют поведением людей, служат фактором их взаимодействия. Ценности пред­ставляют собой и личное, и общественное явление, они влияют на ход эволюции сообщества и на то, как люди относятся к своему окружению. Но если ценности явля­ются частью объективного мира, то их надо принимать всерьез, так же как мы принимаем всерьез здоровье, бо­лезнь или любое другое явление, от которого зависят наша жизнь и благополучие.

Г р о ф: Это безусловно так. Я верю, что существу­ет система наиболее сущностных ценностей трансперсо­нального характера, которые выходят за пределы ценно­стей конкретных культур. Это этическая система, спон-

танно зарождающаяся из глубоких мистических пережи­ваний. Она содержит ценности, в отношении которых могут прийти к согласию люди из самых разных куль­тур, если у них был опыт таких переживаний. Я неодно­кратно сталкивался с этим явлением в нашей работе. Один из родоначальников гуманистической психологии, Эйбрахам Маслоу, описывал его в связи с наблюдениями за людьми, имевшими опыт спонтанных мистических, или, согласно его терминологии, “пиковых пережива­ний”. Маслоу называет эти ценности “мета-ценностя­ми”, а импульсы, заставляющие действовать в согласии с ними, — “мета-мотивациями”.

Л а с л о: Говоря о надличностных ценностях, имее­те ли вы в виду ценности, отличные от универсальных или транскультурных ценностей?

Г р о ф: Хороший вопрос. Предположительно, не­которые ценности могут быть одновременно и надлич­ностными, и специфичными для определенных культур. Возможно, их лучше называть “универсальными” или “транскультурными”. В частности, это относится к по­читанию жизни как чего-то священного, к ощущению, что убийство является дурным действием, к состраданию к другим чувствующим существам и т.д.

Л а с л о: Что может служить-примером надлично­стной, или универсальной, ценности, которая присутст­вует в уме у большинство людей?

Р а с с е л: Думаю, Стэн только что привел такой пример: ощущение того, что убивать неправильно. Для нас эта ценность уже ассоциируется с более высокимсостоянием сознания. Ведь вы не ждете, что святой ста­нет оправдывать лишение людей жизни. Вы удивитесь даже если он будет выступать за убийство животных для нашего пропитания. Люди, чувствующие, что в убийстве нет ничего запретного, скорее всего рассуждают, исходя из непросветленного состояния, которым все еще правит эгоистический способ мышления: “мои потребности важнее всего”. Любое оправдание лишения другого су­щества жизни всегда зиждется на некой автоцентричнои системе ценностей. Когда люди учатся избавляться от своего эгоцентрического способа бытия, они естествен­ным образом начинают больше почитать жизнь. Для них отказ от убийства уже не требует никакого рационально­го обоснования — просто убийство ощущается как нечто неправильное.

Л а с л о: В философии мейнстрима наша мораль­ная ответственность распространяется лишь на людей. Мы ответственны за свое поведение по отношению к дру­гим человеческим существам на том основании, что люди, дескать, обладают неким “внутренним” измерением — они страдают, когда с ними плохо обращаются. Принци­пом “поступай с другими так, как ты хочешь, чтобы дру­гие поступали с тобой” философы сообщают нам, что мы должны принимать на себя ответственность в отношении других людей. Но в действительности это ограничение области моральной ответственности лишь человеческими существами весьма произвольно: оно слишком узко. Есть веские основания полагать, что внутреннее измерение —г разновидность чувствования или субъективности — име­ется у всех форм жизни. Если мы в это верим, то область нашей моральной ответственности должна распростра­няться на все формы жизни в биосфере.

Р а с с е л: Давайте ненадолго вернемся на шаг на­зад и рассмотрим используемые нами термины. Для ме­ня есть различие между ценностями и моралью. Ценно­сти у каждого свои — это то, что мы “ценим”, что счи­таем важным для себя. Они могут очень значительно варьироваться от человека к человеку. Кроме того, как мы уже говорили, по мере того как меняется способ мышления личности, меняются и ее ценности. Что же касается морали, то это, как я полагаю, свод кодов, раз­деляемых обществом и определяющих поведение лич­ности. Это набор правил, которые связывают сообщест­во воедино и позволяют его членам сосуществовать друг с другом.

Многие из этих нравственных правил являются попытками сдерживать нашу автоцентричность, и все же они сами по себе не приходят из более высоких со­стояний сознания. В большинстве обществ существу­ют моральные предписания, запрещающие убийство, воровство и изнасилование, но это совсем необязатель­но происходит по причине того, что речь идет о глубо­ких ценностях. Обычно причина в том, что общество заинтересовано, чтобы его члены придерживались та­ких принципов. Нравственные правила нужны, чтобы люди могли сосуществовать, несмотря на свой эгоцен­тризм.

По мере повышения человеческой осознанности по­требность в этих нравственных правилах уменьшается, и обществу в меньшей степени приходится навязывать свой набор ценностей. Чем больше у людей опыта пере­живаний, о которых говорит Стэн, тем меньше они обу­словлены старым эгоцентрическим состоянием сознания. Они вступают в более тесный контакт со своими собст­венными глубочайшими ценностями и проживают ихспонтанно. Их ценности происходят из их внутреннего мира, а не из социального кода.

Л а с л о: Тем не менее, потребность в ощущении нравственного сохраняется. Нам все еще необходима способность отличать моральные действия от амо­ральных.

Р а с с е л: Я не уверен, что такое различение может стать универсальным. Моральные предписания очень относительны и сильно варьируются в зависимости от конкретного общества. То, что аморально для одной группы людей, может оказаться вполне моральным для другой. Люди, пребывающие в контакте с собой и свои­ми глубочайшими ценностями, естественно, будут дей­ствовать так, чтобы причинять другим как можно мень­ше вреда. Но не исключено, что в терминах того или иного конкретного набора кодов их действия все равно будут классифицированы как аморальные.

Л а с л о: Иными словами, вы утверждаете, что мо­раль зависит от ожиданий, принятых в данной конкрет­ной культуре.

Р а с с е л: Совершенно верно.

Г р о ф: До тех пор, пока мы остаемся в сфере кон­кретных культур, мы находим этические ценности весь­ма идиосинкразическими, непоследовательными и ка­призными. То, что шокирует одну человеческую группу, вполне приемлемо и нормально для другой. То, что одно общество считает обязательным и неоспоримым импера­тивом, вообще не находится в фокусе внимания другого

общества. Это верно и в отношении различных субкуль­тур — социальных, религиозных и политических — в одной и той же культуре.

Рассмотрим в качестве примера отношение к сексу­альности. Если нам удается освободиться от оков своих собственных культурных предубеждений и взглянуть на вопрос с транскультурной, универсальной точки зрения, мы сразу убеждаемся в том, насколько относительны и произвольны любые ценностные суждения на эту тему. В Новой Каледонии в одном племени было принято уби­вать новорожденных близнецов, если один из них был мальчиком, а другой — девочкой, поскольку они, разделляя пространство одной и той же матки, нарушили табу на инцест. Зато в аристократических кругах древних об­ществ Египта и Перу брак между братом и сестрой был священной обязанностью. В некоторых культурах суп­ружеская неверность карается смертью, но эскимосский обычай гостеприимства предписывает хозяину предла­гать гостю-мужчине свою жену. В некоторых культурах обнаженное тело считается совершенно естественным для представителей обоих полов, в других женщины обязаны покрывать все свое тело, включая некоторые части лица. Для одних культур полигамия, как и полиан­дрия, считается совершенно естественным и понятным явлением. В то время как в одних культурах гомосексуа­лизм воспринимается как богохульство, преступление, наказуемое смертной казнью, форма морального увечья или болезнь, в других он считается вполне нормальным и приемлемым, а порой — даже превосходящим гетеро-сексуальность.

Однако есть и постконвенциональная мораль, пре­одолевающая границы предписаний и ограничений, ко­торые накладывает на нас наша культура. Это нечто со-всем иное, то, что личность переживает очень глубоко, почти на клеточном уровне, нечто, основанное на неот­разимом личном опыте надличностной природы.

Л а с л о: Стэн, мне кажется, что необычайные пе­реживания ваших пациентов, в которых они отождеств­ляются даже с неживыми объектами, со всей планетой или со всем космосом, соотносятся с иной, неординар­ной ценностной системой.

До сих пор ценностные системы отличались высоким уровнем эгоистичности. Мы привыкли к высказыванию: “Я не хочу, чтобы меня обижали, поэтому я сам не обижаю других”. В значительной степени на этом же основана и христианская мораль, и вообще любая западная мораль. В отличие от нее, буддистская система ценностей преодоле­вает ограничения эгоцентричной ориентации, поскольку ее заботой является все сущее. Люди, о которых вы рассказы­ваете, тоже выходят в своих переживаниях за рамки эгои­стичных интересов и начинают ценить мир в целом таким, какой он есть. Вероятно, это происходит потому, что те, у кого есть опыт таких переживаний, ощущают мир как про­должение самих себя: они — часть мира, и мир — часть их. Поэтому они движутся к внесоциальным и даже внечело-веческим ценностям, лежащим далеко за пределами тех ценностей, которые обычно ассоциируются с моралью.

Г р о ф: Да, вы абсолютно правы! Это становится очевидным в результате систематической духовной практики с личными переживаниями, когда часто на­блюдаются этическое развитие и эволюция человека. В этом процессе можно выделить несколько стадий. Сначала человек отказывается от определенных действий в силу примитивного страха быть схваченным и наказан-

ным. На следующем уровне его поведение уже диктуется глубоко усвоенной системой заповедей или предписа­ний. Это то, что Фрейд называет супер-эго. Следующая стадия связана с осознанием закона кармы. Человек на­чинает понимать, что конкретные поступки влекут за собой конкретные последствия. Высшая форма нравст­венности проявляется в эмпирическом признании един­ства, объемлющего все мироздание, ощущении идентич­ности с другими чувствующими существами и осознании собственной божественности. В такой психодуховной эволюции изменение нашей морали отражает изменение в нашем понимании себя, мира и собственного места и роли в этом мире.

Л а с л о: Расширяются ли ценностные горизонты людей во время таких переживаний? Что говорит об этом ваш опыт, Стэн? Растут ли при этом люди? Эволю­ционируют ли они?

Г р о ф: Да. В некоторых формах эмпатии все еще присутствует элемент отдельности, различение между мной, как наблюдателем, и другим, тем, кто страдает. Есть разница между этой обычной жалостью и искрен­ним состраданием, которое порождается чувством един­ства и тождественности с другими.

Л а с л о: Последнее, вероятно, глубже, нежели ра­циональное понимание. Видимо, это интуитивное пере­живание своей сопричастности.

Р а с с е л: Я согласен с этим. Рассмотрим, к приме­ру, отказ от причинения страдания другим. Эту идею можно обнаружить в большинстве духовных традиций.По мере эволюции своего сознания люди начинают спонтанно тяготеть к ней. Вы знаете, что сами не хотите страдать, и теперь вы уже не желаете причинять страда­ние другим.

Это один из аспектов сострадания — сопереживать другому так же, как переживаем из-за самих себя, забо­титься о другом, как если бы это был я сам. Эта способ­ность возникает спонтанно, когда мы освобождаем свой ум от различных убеждений и концепций, отделяющих нас от других, и начинаем испытывать более глубокое сопереживание с ними.

Г р о ф: В необычных состояниях мы можем осоз­нанно переживать отождествление со всем, что является частью мироздания, — с людьми, с животными, с расте­ниями, с архетипическими существами. Возможно, для всего, что мы способны воспринимать как внешний объ­ект, существует соответствующее субъективное пережи­вание. Вы можете почувствовать, например, что стали секвойей. Вы ощущаете свое тело как дерево вместе с его корнями, с процессами движения микроэлементов и воды в корневой системе, даже с переживанием фото­синтеза в хвое. Это не просто гипотетический пример, я рассказываю о том, что произошло с одним из тех, с кем я работал. Да и у меня самого бывало такое. Это что-то невероятное!

Л а с л о: Как по-вашему, до какой разделительной черты доходит подлинная способность переживать стра­дание, радость и другие эмоции? Ограничена ли возмож­ность испытывать чувства и эмоции только человеком, или же на это способны и другие существа — животные, растения, может быть, вся биосфера?...

Рассел: Я не знаю насчет растений; вроде бы у них нет нервной системы, как у животных. И мне неиз­вестно, зависит ли способность к страданию от наличия нервной системы, означает ли ее отсутствие, что они не могут испытывать боль? Не знаю. Но я без колебаний опустил бы эту черту ниже уровня позвоночных. У меня нет сомнений в том, что касается насекомых. Мне бы не пришло в голову оторвать пауку конечности, потому что, как мне кажется, ему это причинит боль.

Л а с л о: Любопытно, не служит ли связь между листьями и ветками дерева с его стволом для фиксации каких-то ощущений, вроде боли. Возникает ли в расте­нии некое качественное ощущение, когда отрывают его листья или ветви?

Рассел: Я на самом деле этого не знаю, ведь опираться я могу лишь на собственный опыт. Отрывание ног у паука я ощущаю как нечто неправильное, но со­рвать лист с дерева могу без особых терзаний. Вероятно, я провожу некую умозрительную границу между пауком и деревом.

Л а с л о: Пожалуй, у меня это не так. Я склонен полагать, что даже атом кислорода, когда его бомбарди­руют лучами, “чувствует” нечто качественное, подобное самым элементарным формам боли.-

Г р о ф: Возможно, существует бесконечное разно­образие проявлений дискомфорта, связанных с процес­сами, которые протекают на всех уровнях бытия. Мы говорили здесь об Уайтхеде. Я считаю, что его открытия не покрывают сколь-либо полного диапазона надлично-стных переживаний. В частности, потому что он считает сознание самой последней стадией в процессе биологи­ческого сращения.

Р а с с е л: Пожалуй. Но, с другой стороны, разве Уйтхед не считал, что некая внутренняя жизнь — не обя­зательно сознание в той форме, в которой оно нам зна­комо, а некий внутренний мир — простирается по. всему эволюционному древу, достигая самых базовых элемен­тов материи?

Л а с л о: В его воззрении есть место для так назы­ваемых “сообществ истинной сущности”, имеющих соб­ственное внутреннее измерение, и в их число входят да­же молекулы.

Г р о ф: Он писал также, что каждая истинная сущность содержит в себе всю историю вселенной вплоть до настоящего момента. На обычном уровне восприятия мы, как правило, не осознаем всего, что со­ставляет настоящий момент, все то, что втекает в его. Мы вполне могли бы воспользоваться его моделью, до­пустив, однако, что в измененных состояниях некото­рые конкретные аспекты этой истории могут неожи­данно всплыть наверх, становясь полностью осознавае­мыми. Они могут проявляться как образы людей, жи­вотных, растений, неорганических объектов и даже ар­хетипов, или, следуя терминологии Уайтхеда, “вечных объектов”.

Л а с л о: В столь обширном диапазоне идентифи­кации ценностная система человека способна стать ме­нее эгоцентричной, менее ограниченной. Переживания

отождествления в подобных измененных состояниях сознания могли бы стать мощным социализирующим фактором в нашем мире.

Г р о ф: Да, так оно и есть. ВТОРОЙ ДЕНЬ ВЕЧЕР

Предельные вопросы: Заключительные размышления

Карма

Л а с л о: Мы затронули целый ряд фундаменталь­ных, возможно даже — предельных вопросов. Не стоит ли обратиться к некоторым из них снова? Что мы можем из них извлечь? Возьмем, к примеру, поразительные способности, возникающие в людях, когда они входят в измененные состояния сознания.

Г р о ф: Когда люди занимаются самоисследовани­ем, используя необычные состояния сознания, нет необ­ходимости преподавать им экологию или этику. В ре­зультате надличностных переживаний их система ценно­стей автоматически претерпевает изменение, и в них развивается глубокая экологическая осознанность, тер-

пимость и сострадание. Сходное воздействие оказывает опыт психодуховной смерти и возрождения: ваше пере­живание идентичности начинает распространяться и на других существ. Опыт смерти эго ведет к значительному расширению самоидентификации.

У этого процесса бывают весьма важные практиче­ские последствия. Мы проводили программу психоде­лической терапии для онкологических больных на не­обратимой стадии заболевания, находящихся на пороге неминуемой смерти. Переживания такого типа помо­гали им преодолевать страх смерти и глубочайшим образом меняли все их внутренние установки, качест­во оставшихся дней жизни и само переживание уми­рания.

Р а с с е л: Ранее я говорил о своей недавно умер­шей близкой подруге. В последние дни с ней произошло нечто весьма примечательное: она приняла идею собст­венной смерти. До этого она целый год боролась с ней. Все время повторяла: я не готова уходить, мне еще рано, я не хочу, я не готова. Но за неделю перед смертью она вдруг заговорила по-другому. Как ты думаешь, — спра­шивала она, — мне уже пора уйти? Или надо еще немно­го повременить? Она вдруг совершенно расслабилась, похоже было, что все страхи внезапно покинули ее. Это было удивительно.

Я иногда думаю о том, что рано или поздно мы все должны пройти через это. Я имею в виду не собственно умирание, а это отпускание страха смерти. В идеале оно должно стать частью нашего образования. Желательно, чтобы нам помогли выйти за границы этого страха, и тогда мы сможем прожить остаток своей взрослой жизни без этой висящей на нашей шее гигантской, хоть и неви-димой, тяжести. Если бы такое воплотилось в жизнь, мир бы очень изменился.

Г р о ф: Как я понимаю, древние мистерии смерти и возрождения и ритуалы перехода в туземных культурах как раз и помогали людям пережить умирание задолго до биологической смерти. Немецкий монах-августинец 17 века Абрахам из Санта-Клары сформулировал эту идею в очень лаконичной форме: тот, кто умрет до того, как умрет, не умрет, когда умрет. Когда у вас есть такой опыт, вы уже воспринимаете смерть не как конец того, кем вы являетесь, а как фантастическое путешествие, переход в иную форму и на иной уровень существова­ния. Независимо от того, соответствует ли такое воспри­ятие глубокой вселенской истине или представляет со­бой утешительное заблуждение, как считают некоторые материалистически настроенные критики трансперсо­нальной психологии, оно, безусловно, способно преоб­разить человеческую жизнь.

Л а с л о: Некоторым прозрениям о смерти и воз­рождении уже тысячи лет, но они все еще не имеют се­бе равных по глубине. В “Тибетской книге мертвых” прекрасно то, что она дает наставления духу или душе человека после его смерти. С другой стороны, нам очень трудно принять идею о том, что возрождение является не освобождением, а узами. Дух умершего до самого последнего мгновения борется ради того, что­бы освободиться в нирване, а не родиться заново. На последней стадии этой борьбы предпринимается попытка запереть вход в лоно матери, которая, если попытка не увенчается успехом, его родит. Согласно нашей системе ценностей, было бы хорошо вновь ро-

диться в условиях здоровья и материального благопо­лучия.

Г р о ф: На этот счет есть различные мнения в раз­ных духовных системах, в том числе и в разных направ­лениях в самом буддизме. Конечно, ранние буддисты Хинаяны не видели особой ценности в воплощенном существовании. Материальная сфера была для них тря­синой смерти и повторного рождения, юдолью страда­ний. Они предлагали в качестве решения изжить “жажду плоти и крови”, вырваться из воплощенного бытия и достичь нирваны. Санскритское слово “нирвана” проис­ходит от того же корня, что “ветер” (vatah), и буквально означает “исчезновение”. Однако более поздний буд­дизм Махаяны учит, что нирваны можно достичь в миру, устранив из нашей жизни три “яда”: невежество, вожде­ление и агрессивность.

Некоторые духовные системы считают целью дос­тижение единства с Богом, с недифференцированным божественным. Я писал об этом в своей последней книге “Космическая игра”, посвященной философским и ме­тафизическим прозрениям, сделанным в необычных со­стояниях. В таком определении цели есть своя серьезная трудность. Люди, действительно переживающие союз с божественным, понимают, что это не только цель и ко­нечный пункт духовного путешествия, но и источник творения. Если бы это состояние было абсолютно само­достаточным и совершенно полным в своей изначальной недифференцированной форме, то мир никогда бы не был сотворен. Творение феноменальных миров раздель­ности является, таким образом, неизбежным аспектом Бога, а, значит, в мире, в котором мы обитаем, есть не­что очень ценное.Едва ли существует удовлетворительное, оконча­тельное решение этой дилеммы. Недифференцирован­ное божественное нуждается в акте творения, а раско­лотые единицы сознания в этом мире страстно стре­мятся вернуться к первоначальному единству. Поэтому возникает следующий вопрос: можно ли как-то разумно приспособиться к этому динамическому напряжению в космической системе, и если да, то как? Очевидно, ре­шение не состоит в том, чтобы отвергнуть телесное су­ществование как низшее и лишенное ценности и попы­таться вырваться из него. Любое удовлетворительное решение должно будет вобрать в себя и земное, и трансцендентальное измерение, и мир форм, и область бесформенного.

Материальная вселенная в том виде, в каком мы ее знаем, предлагает бесчисленные возможности для не­обычных приключений в сфере сознания. Лишь в физи­ческой форме и на материальном плане мы можем влюб­ляться, наслаждаться экстазом секса, растить детей, слушать музыку Бетховена или восхищаться картинами Рембрандта. Только на земле мы можем слушать пение соловья или вкушать вуаябез и другие деликатесы. Но когда мы полностью отождествляемся с телом-эго и свя­то верим в то, что материальный мир является единст­венной реальностью, мы не можем в полной мере насла­ждаться своим участием в творении. Мы одержимы ощущением своей личной незначительности, непостоян­ства всего и неизбежности смерти.

Для того чтобы разрешить дилемму, необходимо об­ратиться внутрь себя. Когда мы в достаточной мере рас­полагаем эмпирическим знанием надличностных аспек­тов существования, включая нашу собственную подлин­ную идентичность и наш космический статус, повсе-

дневная жизнь становится более легкой и вознаграж­дающей. По мере продолжения своего внутреннего по­иска, мы рано или поздно открываем за пределами всех форм сущностную пустоту. Как утверждают буддистские учения, знание виртуальной природы феноменального мира и его пустотности способно помочь нам достичь свободы от страданий. Это предполагает также призна­ние того факта, что вера в реальность отдельной лично­сти, включая нашу собственную, в конечном счете явля­ется заблуждением.

Л а с л о: Идея кармы полна смысла и привлека­тельности. Это идея продолжающегося не только всю жизнь, но и после смерти, процесса роста и развития. Вы можете улучшать состояние каждой своей жизни до тех пор, пока не достигнете более высокого измерения. Это очень осмысленный взгляд на жизнь — и на смерть.

Г р о ф: Много лет назад меня пригласили в Ва­шингтон для участия в конференции, организованной по инициативе сенатора Клейборна Пелла. Ее темой была возможность продолжения сознательного существования после смерти.

Там собрались представители академического мира с впечатляющим списком заслуг, а также ряд выдаю­щихся духовных учителей. Мы взялись за предложен­ную тему со всей серьезностью и научной строгостью. Руперт Шелдрейк выступил с докладом о возможности сохранения памяти после смерти; Чарльз Тарт предста­вил соответствующие данные парапсихологических ис­следований, а я вынес на обсуждение результаты на­блюдений р области исследования сознания, которыеподдерживали предположение о жизни после смерти. Взглядами своих религий на эту тему поделились ти­бетский лама Согьял Ринпоче и архиепископ Джон Спондж.

По общему впечатлению, которое сложилось в ходе этих выступлений, по обсуждаемому вопросу накопи­лось достаточно много материала, заслуживающего серьезного отношения и систематического исследования. Захватывающе интересны, к примеру, рассказы из жизни Тибета об использовании специальных тестов для про­верки предположения о том, что тот или иной ребенок является перерождением конкретного ламы. Это же можно сказать и о допускающих фактологическую про­верку рассказах о внетелесных переживаниях в около­смертных ситуациях.

Л а с л о: У меня был интересный обмен идеями с Ианом Стивенсоном об интерпретации феноменов ре­инкарнации. Я не считаю, что феномены так называе­мых воспоминаний о предыдущих жизнях следует ин­терпретировать исключительно как доказательство перевоплощения души. Их можно толковать и как про­явление паранормального доступа к надличностной информации, которая, возможно, приходит к нам из ра­зумов и переживаний других людей и лишь пережива­ется как наши собственные, весьма необычные воспо­минания.

Г р о ф: В любом случае вопросы реинкарнации и продолжения сознательного существования после смер­ти представляют не только теоретический интерес. Они имеют весьма серьезное практическое значение. То, как мы отвечаем для себя на эти вопросы, очень глубоко

воздействует на наше поведение. На переживаемом нами глобальном кризисе это может сказаться самым значи­мым образом. Из представлений о том, что живем мы только один раз, следует, что если мы способны избе­жать мирского правосудия и возмездия за свои прегре­шения и ошибки, то никакой иной ответственности за них мы брать на себя не должны.

Л а с л о: Люди борются за обладание всеми воз­можными привилегиями и удовольствиями в своей, как им кажется, одной-единственной жизни. Как говорит популярная реклама: “Живешь лишь раз”. Такая уста­новка усиливает потребительское отношение и гедонизм. Вы хотите получить лучшее, что только можно получить в этой жизни, поскольку это единственное, что она мо­жет дать.

Г р о ф: Наши убеждения в отношении реинкарна­ции оказывают на нас серьезное воздействие в нравст­венной сфере. Как сказал Платон: вера в то, что после смерти ничего нет, является “благом для порочных”.

Р а с с е л: С другой стороны, общества, которые верят в ту или иную форму жизни после смерти, могут использовать эту веру для контроля и манипуляций. Дескать, если вы не придерживаетесь в своем нынешнем поведении нашего конкретного набора представлений о праведности, вы будете наказаны в будущем.

Г р о ф: Но концепция кармы не предполагает возмездия или наказания. Это вселенский закон, со­гласно которому наши действия автоматически влекут за собой последствия. Мы можем познакомиться с ним,понять его и использовать это знание как ведущий принцип своего поведения. Это похоже на наше знание о том, что если подойти к огню слишком близко, он обожжет, ибо такова его природа, или что вещи пада­ют, если не имеют опоры. Когда мы действуем в неве­дении этого закона, относясь к другим так, как будто они в фундаментальном смысле отличны от нас, мы всё глубже погружаемся в мир материи, иллюзии и страдания. В чем большей степени мы видим в них са­мих себя, тем дальше мы движемся к миру единства и духа.

Р а с с е л: Идея кармы в том виде, в каком она зна­кома нам сегодня, возможно, отличается от ее первона­чального смысла. По всей видимости, сама идея сначала возникла из какого-то очень простого прозрения, как и многие другие духовные открытия, а затем модифициро­валась и приукрашивалась по мере того, как ее передава­ли из поколения в поколение. Слово карма на санскрите буквально означает “действие”, и, скорее всего, оно оз­начало простое, но имеющее глубокий смысл, понима­ние того, что все мы обусловлены действием и его по­следствием. Мы действуем не в пустом пространстве; наши поступки неизбежно порождают в нашей среде волнение, которое воздействует затем и на нас самих, и на все остальное. В христианстве об этом говорят: “что посеешь, то и пожнешь”. Для этого необязательно долж­на существовать некая вселенская система подсчета наших действий и воздаяния за них. Скорее, это общий принцип, действия которого мы не можем избежать.

Л а с л о: Первоначальное воззрение предусматри­вало и цикл перевоплощений. Что бы вы ни делали в

этой жизни, она является лишь частью вашего существо­вания, поскольку существование и было до нее, и будет после нее.

Г р о ф: В своей работе с необычными состояниями сознания я часто наблюдал характерный сдвиг в отноше­нии людей нашей культуры к теме реинкарнации. Сред­ний западный человек приходит на наши семинары, раз­деляя веру в одну-единственную жизнь. Идею перево­площения он или она считает абсурдом. То, что продол­жительность нашего существования ограничена перио­дом от зачатия до биологической смерти, представляется слишком очевидным. Я и есть мое тело, а сознание — продукт моего мозга. Гибель тела является абсолютным и бесспорным концом того, кем я являюсь, включая и мое сознание.

Однако переживания, связанные с памятью о про­шлых жизнях, носят столь убедительный и всеохватный характер, что у людей обычно самым драматичным об­разом меняются убеждения. Мы вспоминаем нечто, что происходило в другом веке, в другой стране, и пережи­вается это как бесспорно подлинное воспоминание {deja vue, deja vecu — прежде виденное, прежде пере­житое). В ходе этого процесса мы часто осознаём неко­торые свои эмоциональные и психосоматические про­блемы как наследие прошлого опыта. Более того, когда ситуация, породившая проблему, проживается полно­стью, мы можем даже освободиться от нее. Подобные переживания могут обеспечить доступ к радикально новой информации об иных исторических периодах и цивилизациях.

В свете всего этого становится ясно, что у человека с надличностным опытом имеются веские основаниядля того, чтобы относиться к идее реинкарнации весьма серьезно и даже быть озабоченным чем-то еще более важным, чем события этой жизни. Как известно, трав­матические переживания младенчества и детства спо­собны оказывать пагубное и искажающее влияние на последующие годы жизни; поиск таких событий со­ставляет важную часть большинства видов конвенцио­нальной психотерапии. Но вот — травматическое собы­тие найдено, и неожиданно выясняется, что оно пагуб­ным образом повлияло не на одну жизнь, а на целую серию последовательных воплощений. Осознав это, люди могут превратиться в своего рода “охотников на карму”.

Что же произошло? Люди, которые прежде воспри­нимали себя сущностями, ограниченными во времени и пространстве, сочетаниями эго-тело, живущими всего один раз, внезапно преодолели в своем переживании границы линейного времени. Теперь они убеждены, что уже жили в прошлом и, судя по всему, будут снова во­площаться в будущем. Но для того чтобы прийти к тако­му убеждению, они должны быть уверены в том, что они существуют в пространстве отдельно от других людей. Потому что без действующих лиц не может быть ника­кой кармы.

По мере продолжения их поиска у них могут воз­никнуть другие виды переживаний, которые, в свою очередь, убедят их в том, что их ощущение своей от­дельной сущности — иллюзорно, что они являются ча­стью единого поля космического сознания, включаю­щего все и всех. С этого момента они перестают верить в карму, поскольку начинают рассматривать и кармиче­ские сюжеты как продукт майи, вселенской иллюзии. Однако это новое неверие в карму радикально отлича-

ется от их первоначального скептицизма, так как теперь они знают, что человек бывает в разных состояниях сознаниях и что в некоторых из них идея перевоплоще­ния воспринимается как абсурд, а другие убеждают его во всеобъемлющей значимости кармы. На вопрос о карме нет единого и недвусмысленного ответа. Все за­висит от эволюционной стадии сознания, на которой вы находитесь.

Л а с л о: Выходит, что на самой высокой стадии, доступ к которой осуществляется в зависимости от уровня, достигнутого в течение жизни, могут существо­вать разные кармы. В определенном смысле, мы влияем на выбор собственной будущей жизни.

Г р о ф: В тибетской Ваджраяне есть истории о продвинутых ламах, которые способны полностью со­хранять сознание при переходе через три бардо — про­межуточных состояния, которые личность переживает между смертью и следующим воплощением. О некото­рых сообщается, что они могут предсказать и даже ре­шить по своей воле, когда, где и в каком теле они вопло­тятся в следующей жизни.

В связи с перевоплощениями есть один момент, который я пока не акцентировал в достаточной степени, а сейчас хотел бы это сделать. Самой существенной харак­теристикой переживания опыта прошлой жизни является полное ощущение достоверности этого воспоминания: я понимаю, что это со мной происходит не впервые, я помню, что когда-то на самом деле был этой личностью. Бывают и другие переживания, где вы оказываетесь в других эпохах и других местах, но они лишены элемента такого личного воспоминания. К примеру, я могу ото-ждествиться со священником-инком, с римским солда­том или пьяной мексиканкой, но не испытать чувства своей личной причастности к переживанию. Это лишь своего рода окно в юнгианское коллективное бессозна­тельное.

Современная физика продемонстрировала, что в ми­ре нет отдельных объектов, что вселенная представляет собой единую паутину субатомных процессов. И все же, в нашей повседневной жизни нам свойственное особое, собственническое отношение к своему индивидуальному существованию, к своему телу, к своему эго. Когда про­цесс самоисследования достигает коллективного бессоз­нательного, все человеческие жизни, прожитые на про­тяжении истории человечества, становятся нашей жиз­нью. Как я уже уговорил, все они имеют лишь одно дей­ствующее лицо — Абсолютное Сознание, Брахман, Дао, можно воспользоваться любым из терминов, которым мы его называем. Однако в отношении некоторых из этих отдельных жизней мы испытываем такое же собст­венническое чувство, переживая их как “свои прошлые жизни”. При этом мы еще не отпустили свое эго полно­стью, все еще держимся за остатки своей отдельной идентичности.

Л а с л о: Считаете ли вы переживания прошлой жизни доказательством того, что существует — скажем несколько упрощенно — узел сознания, который претер­певает физическую смерть и снова перевоплощается?

Г р о ф: Нет, не обязательно. Скажем, для индуистов учение о реинкарнации является не верой в обыч­ном смысле этого слова — то есть необоснованным и неподтвержденным мнением, — а чрезвычайно прагма-

тическим вопросом. Это попытка обеспечить каким-то концептуальным оформлением широкий диапазон не­обычных переживаний и наблюдений. Однако даже в индуистской традиции вера в непрерывность некой от­дельной единицы сознания, неоднократно перевопло­щающейся жизнь за жизнью, была бы воспринята как весьма примитивная, низкого уровня, интерпретация фактов.

Согласно более утонченным учениям индуизма, есть лишь одно-единственное существо, которое действи­тельно перевоплощается, и это Брахман. До тех пор, по­ка в вашей истории есть более одного действующего ли­ца, вы все еще пребываете под влиянием космической иллюзии, или майи. Существование представляет собой единое поле, и любые границы, которые мы переживаем внутри него, всегда относительны и в конечном счете могут быть преодолены. Мы можем переживать себя как отдельное тело-эго, отождествляться со всеми матерями в мире, со всем человечеством в целом, даже со всей биосферой. Но в окончательном смысле все эти границы произвольны и преодолимы.

Сознание

Л а с л о: То, как люди в современных обществах воспринимают себя, то представление, которое у них есть о человеческом существе как таковом, претерпело значительное изменение — даже только в течение одно­го этого столетия. И тем не менее распространенный в обществе образ человека все еще не дотягивает до того,который был бы адекватен жизни на этой маленькой и взаимозависимой планете. Каков же именно сегодня об­раз человека? И, особенно интересно, каков превали­рующий взгляд на природу его сознания? Ответы на эти вопросы могут играть решающую роль в поведении лю­дей в конкретных обстоятельствах.

Р а с с е л: Наш образ себя уже меняется. Согласно прежнему взгляду, люди неким образом отличны от ос­тальных созданий, мы особые, поскольку у нас есть соз­нание, а у других существ его нет. Такое умонастроение характерно не только для части научного мейнстрима, но и для классического христианства. Однако рано или поздно оно порождает трудные вопросы: что такого есть в человеческих существах, что делает их сознательны­ми? Каким образом сознание возникает из неодушевлен­ной материи?

Согласно новому подходу, обретающему все больше сторонников, различие между нами и другими сущест­вами состоит не в наличии сознания, а в степени его на­личия.

К примеру, собаки, по-видимому, чувствуют боль. Если бы мы так не считали, им бы не вводили анестети­ки, когда их оперируют. Кроме того, похоже, что во сне они видят сновидения. Они умеют узнавать людей и места и действовать, преследуя конкретные цели. Заяв­ление о том, что собака лишена сознания, что ее опыт не имеет внутренней составляющей, было бы так же смехо­творно, как утверждение, что сознания нет у моего сосе­да, живущего через дорогу. Нас отличает от собак не са­мо сознание, а то, что в нем происходит. Мы, люди, спо­собны думать словами, рассуждать, постигать мир, в ко­тором живем, можем думать о будущем и принимать

решения, и мы осознаём себя и сам тот факт, что у нас есть сознание.

То, что говорилось о собаках, верно и в отноше­нии других млекопитающих — кошек, лошадей, дель­финов, — все они обладают внутренним переживанием мира. Я думаю, оно есть и у птиц, змей, лягушек, рыб. Все они позвоночные, у них есть мозг, позвоночник и органы чувств, принципиально схожие с нашими. Во­прос не в том, почему у нас есть сознание, а как далеко вниз по эволюционному древу распространяется осоз­нанность.

Мне трудно решить, где провести эту черту. У на­секомых есть простая нервная система. Почему бы и им не иметь сознание, пусть даже оно равняется лишь крошечной доле нашего? Может быть, нервная система не порождает сознание, а лишь усиливает его. Может быть, даже отдельная клетка обладает какой-то зача­точной формой сознания. Даже если по сравнению с богатством известных нам переживаний оно ничтожно, можно ли утверждать, что у нее нет вообще никакого сознания?

С этой точки зрения, сознание не эволюционирует, но является свойством, присущим жизни. Эволюциони­рует, как я сказал, лишь степень обладания сознанием.

Л а с л о: Именно это я и имел в виду, когда мы го­ворили о переживаниях боли и радости в контексте эти­ки и морали. Я склонен подозревать, что даже молекулы и атомы обладают какой-то формой внутреннего измере­ния, неким элементом, напоминающим субъективное переживание. Эта мысль, конечно, не нова; она хорошо известна из истории философии — как на Востоке, так и на Западе.Однако можете ли вы поподробнее разъяснить идею универсального сознания, степень выраженности кото­рого составляет субъект эволюции?

Р а с с е л: В понимании универсальной природы сознания полезной аналогией может послужить картина, написанная на холсте. Какова эта картина — зависит от красок, от качества кистей, от вдохновения художника. Но какая бы ни писалась на холсте картина, простая или сложная, холст — тот же, и он совершенно необходим. Без холста не было бы и картины. Точно так же облада­ние сознанием является необходимой предпосылкой лю­бого переживания. Варьируются лишь образы, возни­кающие в сознании. Простейшие организмы переживают простейшие картины реальности. Существа с эволюцио­нировавшими органами чувств могут более детально пе­реживать мир в своем уме. Чем сложнее нервная систе­ма, тем глубже обработка сенсорных данных и целостнее картина реальности.

Главной причиной, по которой человеческое созна­ние разительно богаче, чем сознание других животных, является тот факт, что мы развили речевую способность. Используя слова, то есть в сущности — символы, мы можем сообщать друг другу различные аспекты своего опыта. Это означает, что мы умеем делиться друг с дру­гом своими переживаниями. Собака обучается главным образом на собственном опыте, свое познание мира она вынуждена строить с самого нуля. Люди учатся не толь­ко на собственном опыте, но и на опыте других. В ре­зультате мы сформировали коллективный корпус знания, значительно превосходящий все, чего мог бы достичь в одиночку каждый отдельный индивид. Поэтому у нас есть образование. Мы стремимся передавать своё пони-

мание другим, чтобы они могли извлекать пользу из чу­жого опыта.

Вероятно, самым важным следствием развития язы­ка является способность мыслить. Мы используем язык не только для общения друг с другом, мы пользуемся им и во внутреннем измерении, мысля словами. Из этого развилась способность рассуждать, думать о прошлом, воображать будущее, делать выбор, думать о своих пе­реживаниях. Из этого возникло и самосознание: мы соз­наем, что мы сознаем; мы осознаём тот факт, что у нас есть сознание.

Л а с л о: Способность осознавать свою способ­ность осознавать — так называемое “рефлексивное соз­нание” — открывает тому, кто им обладает, воистину новое измерение.

Р а с с е л: Само-рефлексирующая природа нашего сознания открывает нас для восприятия божественного. Та или иная форма чувствительности, которую разделя­ют все чувствующие существа, близка к мистическим представлениям о Боге. На протяжении всей человече­ской истории, в самых разных культурах, мистики неод­нократно заявляли о единстве своей личной идентично­сти и Бога. В индуистской философии это находит свое отражение в концепции единства Атмана, то есть сущно­сти нашего сознания, и Брахмана — сущности и источ­ника всего бытия. В христианской традиции именно это прозрение, судя по всему, стояло за фразой, как “Л есмь Бог”, хотя для многих мистиков такие высказывания оканчивались неприятностями с церковью, считавшей их еретическими.Сегодняшняя наука не слишком много внимания обращает на эту универсальную природу сознания. Она все еще находится в плену старой модели, согласно которой пространство, время и материя составляют первичную реальность, а сознание каким-то образом возникает из них. Но по мере того как наука будет от­носиться к теме сознания все более серьезно, ей по­степенно придется разработать иную парадигму, в ко­торой сознание рассматривается как столь же первич­ное качество реальности, как пространство, время и ма­терия. И тогда она откроется для нового понимания то­го, о чем тысячелетиями говорила религия. Это будет уже не классический Бог — этакий старик на небе­сах, — а представление о Боге, прекрасно согласую­щееся с научным пониманием мира. Именно тогда нач­нут происходить по-настоящему интересные перемены. Сейчас они еще не начались, но я верю, что мы к ним идем.

Г р о ф: Пит, многие представители основной части научно-материалистического мейнстрима категорически не согласились бы ни с чем из того, что вы говорите. На­пример, с тем, что способность к осознанности пронизы­вает все живое и все сущее, что наша глу