Меня успели вывести в коридор, и только тогда первая горяча слеза скатилась по моей щеке

Черт бы побрал, — сказала я.

Мика попытался меня обнять, я отодвинулась:

Не надо, а то заплачу.

Анита, ну поплачь тогда.

Я мотнула головой:

Ты не понимаешь. Сперва надо ее убить. Буду плакать, когда Мерсии не станет.

Ты ее винишь в судьбе Питера, — сказал он.

Нет, я виню себя и Эдуарда, но себя и его я убить не могу, и потому убью, кого могу убить.

Уж если ты говоришь, кого будешь убивать, Анита, могла бы не при полисмене.

По коридору шел Зебровски, весело скалясь, как ему свойственно. И выглядел, как ему свойственно: будто спал в этом костюме, хотя я знала, что это не так. В темных кудрях прибавилось седины, но прежняя растрепанность никуда не делась. Недавно он постригся — наверное, Кэти заставила. Он жизнерадостный неряха, Кэти — я таких чистюль вообще больше не знаю. Противоположности притягиваются.

Мне дико хотелось его обнять — такой он нормальный к нам шел. От этой мысли повернулась к Мике и Натэниелу. Уж если мне хочется броситься на шею Зебровски, значит, очень нужно, чтобы кто-нибудь меня обнял. Но все они видали уже, как я плачу, и Зебровски в том числе.

Я одной рукой обняла Мику, другую протянула Натэниелу. Они меня обняли, но я не плакала. Лицо горело, но слезы больше не текли. Я приникла к ним, чувствуя, как они меня поддерживают, потому что мне хотелось расклеиться, разреветься у них в руках, но я не могла себе этого позволить.

Я вас пока оставлю, — сказал Зебровски.

Я покачала головой и отодвинулась от моих мужчин.

Нет, мы должны поймать эту гадину.

Ее никто не видел, Анита. Ни ее, ни того мужика, которого мы считаем ее человеком-слугой.

Он должен им быть, чтобы иметь ее ментальные возможности, Зебровски. — Я попыталась отодвинуться, но Натэниел удержал меня за плечи, притянул к себе. Я потрепала его по руке: — Все в порядке.

Врешь, — шепнул он. — А может, это мне нужно было тебя обнять. — Он крепко меня сжал, вторую руку положил на талию. — Хватит тебе чуть не умирать каждый раз. Это для сердца вредно.

Почему-то я так поняла, что он не про инфаркты — есть много других способов разбивать сердце. Я поддалась, когда он снова прижал меня к себе, погладила его по рукам сверху вниз.

Зебровски улыбнулся и покачал головой:

Знаешь, когда меня, бывает, ранят, Кэти точно то же чувствует. Но она слишком сдержанная, чтобы вот так на публике.

Я глянула на него — не совсем чтобы уж дружелюбным глазом. Он поднял руки:

Да я же не возражаю. Анита, Натэниел, просто это ну… странно видеть, как люди вот так открыто проявляют, как вы. Это в культуре оборотней?

Я подумала:

Да, пожалуй.

Когда нам не надо прикидываться людьми, — сказал Мика. — Тогда мы все время друг друга трогаем. И у нас традиция — эмоции вываливать наружу.

Ну, Анита, и пришлось же тебе приспосабливаться! — осклабился Зебровски.

Это ты про что?

Про то, что ты как многие мои знакомые копы — эмоции загоняешь внутрь. Слушай, а если как-нибудь твоих бойфрендов не окажется рядом с местом преступления, ты, надеюсь, на мне повиснешь?

Размечтался, — улыбнулась я, потрепала Натэниела по руке и шагнула вперед.

Он чуть отпустил меня, но продолжал держать мою руку. Тут я поняла, что ему надо ощущать мое прикосновение и самому меня касаться, и это не обычная потребность ликантропа. Меня тянуло обнять Питера как ребенка и сказать, что все будет хорошо, но это была бы ложь. И даже если бы он был ребенком, все равно это ложью и осталось бы. Не могла я ничего обещать.

У тебя чертовски серьезное лицо для женщины, которая только что обнялась с любимым.

Я думаю о Питере.

Ага, тебя же подрезали, когда ты пыталась его спасти.

Я кивнула, постаравшись ничего лицом не выразить. Если мы хотели для полиции изложить иную версию, то Эдуард должен был мне сказать. То, что он мне не сказал «официальной» версии, а я не спросила, показывало, насколько мы отвлеклись. А это нехорошо.

Ты ему жизнь спасла, Анита. Что ты еще могла сделать?

Я кивнула и отошла обняться с Микой — отчасти чтобы скрыть лицо, потому что еще не сообразила пока, как смотреть. Я виновата, потому что Питер был ранен, когда спасал меня. И даже уважения от копов за это не получит. Похоже было на добавление к ране оскорбления.

Мика поцеловал меня в висок и спросил: