Я тебе скажу, что Эдуарду сказала: по этому вопросу я свое мнение говорить не буду

Мика сказал, что я могу не получить тигриную ликантропию, даже если не соглашусь на укол.

Он прав.

Он сказал, что пятьдесят пять процентов привитых не заболевают ликантропией, но сорок пять процентов заболевают. Причем той, которая им вводится. Если получу укол и заболею тем, что мне ввели, это значит, что если бы я ничего не делал, то ничем бы и не заболел.

Я не знала точной статистики, но Мика наверняка знает.

Он сказал, что по работе должен такое знать.

Я кивнула:

Он к своей работе в коалиции относится так же серьезно, как мы с Эдуардом относимся к своей.

А Натэниел говорит, что он — исполнитель экзотических танцев. Это правда?

Правда.

То есть он стриптизер? — спросил Питер, понизив голос.

Да, — ответила я, сдержав улыбку. При всех потрясающих событиях в жизни Питера его сейчас смущало, что мой бойфренд — стриптизер. Тут до меня дошло, что он может и не знать про меня и Натэниела, то есть не знать, что Натэниел — мой бойфренд. Хотя нет, мы же поцеловались, когда я вошла… но ведь и Черри подошла обниматься… ладно, не время сейчас разъяснять ему мою личную жизнь.

Мика мне сказал, какая бывает работа у других ликантропов. Сестры и врачи, но только пока никто не узнает. Может быть, меня не возьмут в армию. Ни в какой род войск.

Ликантропия считается заразной, так что могут и не взять.

В голове сразу всплыл слух, который обсуждали мы с Микой: будто армия собирается намеренно вербовать оборотней. Но слух есть слух: нам не удалось найти никого, кто получил бы такое предложение. Всегда это бывал друг соседа или сосед друга.

А ты согласилась на укол?

Мне не предлагали, уже поздно. Я уже носитель.

Но ты же не оборотень?

Я не покрываюсь мехом раз в месяц, и вообще такого со мной не было, так что нет.

Но ты носитель нескольких разных видов. А вся эта суета с уколом основана на идее, что это невозможно.

Я кивнула и пожала плечами:

Я — медицинское чудо. Что я еще могу сказать?

Если бы я мог вот так выздоравливать и не быть мохнатым, это было бы здорово.

Все равно ты не прошел бы анализ крови для некоторых работ. Засветился бы на радаре как ликантроп.

Он нахмурился:

Да, наверное. — И снова глянуло на меня то же молодое лицо, отражение прежнего, и оно было испуганным. — Отчего ты не хочешь мне помочь решить?

Я наклонилась поближе:

Вот это и значит быть взрослым, Питер. Самое противное, что в этом есть. Если ты играешь восемнадцатилетнего, то должен решать сам. Если хочешь выдать свой настоящий возраст, то все будут с тобой обращаться как с ребенком. И решат за тебя.

Я не ребенок, — помрачнел он.

Я знаю.

Мрачность сменилась недоумением:

Что ты имеешь в виду?

Ты сегодня выстоял. Не впал в панику, не потерял головы. Я видела, как взрослые мужчины теряли голову в куда менее отчаянной ситуации — возле оборотней. Люди их боятся.

Я боялся. Я их с детства боюсь.

А, черт.

Когда оборотень напал на твоего отца, — сказала я.

Как же я забыла, дура, что это не первое нападение оборотня в его жизни?

Он слегка кивнул.

Я не знала, что сказать, и ругала про себя Эдуарда за то, что его здесь нет. Сейчас я бы променяла эту беседу с Питером на разговор с Олафом. Олафа всегда можно пристрелить, а против душевной боли Питера никакое оружие не поможет.

Анита! — сказал он.

Я повернулась к нему, посмотрела в глаза — они были похожи на глаза Натэниела в тот день, когда я его встретила. Глаза, которые старше, чем должны быть. Глаза, видавшие такое, что и люди постарше могут никогда не увидеть.

Я здесь, Питер, — сказала я, не зная, что еще можно сказать.

Встретилась с ним взглядом и постаралась не показать, насколько мне больно видеть у него такие раненые глаза. Может быть, они уже давно такие, но понадобился роман с Натэниелом, чтобы я поняла, что значат такие глаза у мальчика, которому еще двадцати нет.

Я думал, что после обучения у Эдуарда не буду бояться, но испугался. Испугался так, как когда был малышом, и мой отец погибал.