Он подошел к кровати, туго завернувшись в свой черный плащ — только бледное лицо чуть выглядывает из-под капюшона

Да, звезда моя вечерняя?

Почему это обращение у тебя звучит с каждым разом все язвительнее?

На это он мигнул, закрыв эти живые синие глаза.

Я приложу все усилия, чтобы говорить это с той интонацией, которую хочу вложить, звезда моя вечерняя.

На этот раз прозвучало нежно и романтично, что тоже мне не понравилось. Однако я промолчала. Пожалуюсь позже, когда пойму, какой от этого будет толк.

Я уже спросила тебя, где Жан-Клод. Сейчас я спрашиваю снова. Где он и что он делает?

Разве ты не ощущаешь его?

Я подумала и покачала головой.

Нет.

Приступ страха ударил в кровь как шампанское и наверняка отразился на лице, потому что Реквием взял меня за руку.

Он жив и здоров, но изо всех сил закрывается щитами, чтобы не дать Арлекину прочесть мысли твои, или его, или царя волков.

Значит, их было в городе больше двух, — сказала я.

Почему ты предположила, что их всего двое?

Больше я не видела.

Видела — каким образом?

И снова мне не понравился вопрос и не понравилось, как он был задан.

А это важно?

Может быть, и нет. Но Жан-Клод действительно обнаружил их более двух в вашем прекрасном городе.

Поражена, что Жан-Клод сумел не допустить их к нам ко всем, — сказала я.

Поражены мы все. — Рука Реквиема на моей руке сжалась и тут же исчезла под черным плащом.

Расскажи мне с вампирской точки зрения, что я тут пропустила. Кстати, сколько я валялась в отключке?

Сейчас только ночь того дня, когда тебя ранили. Ты валялась в отключке, как ты это назвала, всего несколько часов.

Часов, не дней?

Не дней.

Я потрогала живот — он не болел так, как ему полагалось бы. Я стала задирать больничный халат, в который была одета, но остановилась, глядя на этого мужчину. Он мой любовник, но… вот почему-то при нем мне было не так просто, как при других. При Мике, Натэниеле, Жан-Клоде, Ашере, даже при Джейсоне — я бы просто осмотрела рану. При Ричарде — то ли да, то ли нет. Но при Реквиеме мне было неловко по другим причинам.

Посмотри на рану, Анита. Я не озверею от вида твоей наготы.

Прозвучало это так, будто я его оскорбила. Поскольку вампир он старый, то одно из двух: либо он специально дал мне услышать эту интонацию, либо так расстроен, что не владеет собой.

Я выбрала компромисс: подняла халат, накрыв нижние конечности простыней.

Я не животное, Анита. Я могу вынести вид твоей наготы, не впадая в безумие.

Гнев и презрение звучали в голосе так густо, что стало ясно: я его вывела из себя.

Никогда не сомневалась в твоем самообладании, Реквием, но невозможно при тебе быть голой как ни в чем не бывало. Мне нужно только посмотреть на собственное тело и увидеть, как там рана. Не делая из этого ни ах-какого-события, ни романтики.

И не было бы ах-какого-события, если бы на моем месте был Жан-Клод?

Жан-Клод думал бы о деле, а романтику оставил бы на потом.

Настолько он холоден?

Настолько он практичен, — ответила я. — Мне это в мужчинах нравится.

Я знаю, что не нравлюсь тебе, звезда моя вечерняя.

И снова та же густота эмоций в голосе. Я тогда сделала единственное, что могла: перестала обращать на него внимание.

На месте порезов от когтей розовели шрамы. Как будто заживали уже месяц. Я провела рукой по коже — она была гладкая, как будто ее сияние вызвано текстурой.

Сколько часов?

Сейчас девять вечера.

Десять часов, — сказала я тихо, будто себе не веря.

Около того.

И так зажило за десять часов?

Очевидно.

Еще слышалась злость в его голосе, но уже намного меньше.

Как?

Должен ли я процитировать: «И в небе и в земле сокрыто больше, Чем снится вашей мудрости, Горацио»? Или достаточно просто сказать, что я не знаю?

Не знаю» — достаточно, зато сейчас я хотя бы поняла, что ты цитируешь «Гамлета». А теперь расскажи мне, что случилось, пока я спала?

Он подплыл ближе, легкая улыбка изогнула его губы:

Твои друзья убили одну вампиршу из Арлекина во сне. Хотя этот высокий, Олаф или Отто, жаловался, что она была мертва. А он хотел, чтобы она дергалась, когда ее режут.