Питер, я хочу уединения, и ты это понимаешь

Он улыбнулся и покачал головой.

Анита, мне уже не четырнадцать.

К чему ты это?

К тому, что я сочувственный, но не дурак. Эдуард дал приказ, Клодия и Римус его подтвердили.

Оба они настолько молоды, что я подумала: их можно смутить настолько, что они позволят мне говорить с Ричардом наедине.

О’кей. Кто хочет смотреть на наше с Ричардом эмоциональное поведение?

Они переглянулись.

А насколько эмоциональное? — спросил Циско.

Откуда я знаю? Может, я буду плакать. Может, мы передеремся. Со мной и с Ричардом никогда наперед не знаешь.

Циско объяснил Питеру, будто меня здесь и не было:

Они здорово странно себя друг с другом ведут.

А в чем странность? — спросил Питер.

Эй, я тут стою! — возмутилась я.

Циско обернулся ко мне темными глазами:

Вы с Ричардом как пара — это жуткая жуть. Уж извини, но это правда.

Я не смогла не улыбнуться:

Жуткая жуть, значит?

Циско кивнул.

Я вздохнула:

Ладно, допустим. Но я хотела бы уединения, хоть малость. Ричард чуть не умер, и я тоже.

Извини, Анита, — сказал Циско, — но я не могу. Один из нас должен быть с тобой там.

Мое слово уже ничего не значит?

И Клодия, и Римус ясно дали понять: если я снова облажаюсь, меня нету. Уволен вчистую. И я не хочу облажаться снова.

А что ты сделал? — спросил Питер и тут же покраснел. — Извини, извини, не мое дело. Потом.

Потом, — кивнул Циско.

Он понюхал воздух и повернулся к дальнему концу коридора. Из-за угла вышла Соледад. Увидев нас, она вдруг изменилась в лице, потом упала на четвереньки и поползла к нам. Не теми почти сексуальными движениями, что бывают у оборотней, а как будто она сломана, будто ей больно двигаться.

Что такое? — спросила я.

Голос ее прозвучал так же сломано:

Я стреляла в Ричарда. Прости меня.

Ты стреляла в Ричарда, — повторила я и посмотрела на Циско.

Он пожал плечами и глянул на меня так, будто хотел сказать: «Ага».

Наверное, если бы она не выстрелила, он бы вырвал сердце Жан-Клода.

Прости, — повторила Соледад. — Я не знала, что мне делать.

Она остановилась перед нами, воздев руку в воздух, опустив голову. Я такой жест видела у львов. Это такая просьба подойти ближе, когда ты точно знаешь, что твой доминант тобой недоволен.

Мне было сказано, что кто-то из охранников стрелял в Ричарда, и это спасло Жан-Клода, но кто именно стрелял — мне не сказали. Я смотрела на женщину, поднявшую руку в жесте просьбы о прощении. Она как-то все же выполнила свою работу. Что бы сделала я на ее месте? Стояла бы столбом. Я бы не смогла выстрелить в Ричарда, чтобы спасти Жан-Клода. Стояла бы столбом, и Жан-Клод погиб бы. А это наверняка убило бы и Ричарда, и меня. Черт бы побрал.

У нее отобрали оружие, — сказал Циско, — на то время, пока не рассмотрят этот случай.

Как у копа, участвовавшего в стрельбе, — сказала я.

— У нас много бывших полицейских, — сказал Циско и посмотрел на меня вопросительно, словно говоря: «Ну, и что ты будешь делать?»

А что я буду делать? Я вздохнула, опустила голову и пошла вперед. Ну почему в разгар любого кризиса я должна нянчиться с чьими-то эмоциями? И носитель этих эмоций обычно опасен, вооружен или должен быть крутым парнем — или же девушкой. Часто монстры оказываются куда слабее, чем с виду кажется.

Я подошла к ней и протянула ей левую руку. Обычно это делается как рукопожатие, но я стреляющую руку держу свободной — привычка. Соледад издала какой-то всхлип и сжала протянутую руку. У меня была секунда ощутить, как она невероятно сильна, пока она подползала ближе, чтобы ткнуться в эту руку лицом. Потерлась о нее щеками, тихо бормоча:

Спасибо, Анита, спасибо. Я виновата, я так виновата.

Слезы ее холодили мне кожу. Вот интересно, что слезы всегда холоднее, чем кровь, а ведь ощущение должно быть одинаковое? Ее сила пылала у меня на коже дыханием великана — горячая, вездесущая. Любая сильная эмоция может лишить оборотня самообладания.

Она снова прерывисто всхлипнула и обхватила меня за талию, сжав длинными руками. Она уже почти рыдала.