Основной категориально-понятийный аппарат практической социальной психологии 26 страница

247

Исследования, связанные с влиянием содержания сообщения на его эффективность, показывают, что тщательно выстроенные, логичные и обоснованные сообщения звучат убедительно для высокоинтеллектуальных и образованных людей. Кроме того, они эффективны, если у адресата изначально присутствует высокая степень заинтересованности в предмете сообщения. Для слабо же заинтересованной или мало образованной аудитории гораздо более значимы сообщения, апеллирующие к эмоциям и иррациональным побуждениям.

Как уже отмечалось, в процессе коммуникации «лицом к лицу» свыше 70% информации передается через невербальные каналы. Хотя некоторые исследования последних лет дают основания для пересмотра данной точки зрения, тем не менее значимость невербального аспекта коммуникации безусловно высока. Об этом свидетельствует хотя бы тот факт, что даже в выше упомянутых специфических формах коммуникации, таких как, например, интернет-чаты, существуют своего рода суррогаты невербального обмена в виде, так называемых, «смайликов» — набора пиктограмм, отражающих эмоциональную окраску, передаваемого сообщения. В своем классическом виде невербальная коммуникация обычно сводится к четырем основным блокам знаковых систем: оптико-кинетическому, пара- и экстралингвистическому, проксемическому и визуального контакта. Как отмечает Г. М. Андреева, «совокупность этих средств призвана выполнять следующие функции: дополнение речи, замещение речи, репрезентация эмоциональных состояний партнеров по коммуникативному процессу»¹.

Пожалуй, наибольшее количество эмпирических исследований в области невербальной коммуникации связано с оптико-кинетической знаковой системой, включающей жесты, мимику, пантомимику: «Так, например, специальному исследованию подвергаются различные проявления мимики (выявлена связь между проявлением какой-либо эмоции и положением определенной “зоны” лица — П. Экман), жестикуляции (изучается частота и сила жестов у представителей разных культур — М. Аргайл), поз (выявлены и описаны открытые и закрытые позы, выражающие либо включение в ситуацию, либо доминирование, либо противостояние, специфика походки, “твердой” или “тяжелой”, — А. Пиз). Различные проявления мимики, жестикуляции и пантомимы выполняют... функции по дополнению и замещению речи.... Они сигнализируют партнеру по общению об эмоциональном состоянии участника коммуникативного процесса, о предпочитаемом типе отношений с партнером, о желаемом уровне общения»². При этом необходимо учитывать, что оптико-кинетические сигналы являются достаточно репрезентативными только в том случае, когда в полной мере учитывается вся их совокупность и влияние среды. Так, например, закрытая поза человека может не только отражать внутреннее напряжение и недоверие, но и являться реакцией на то, что в помещении прохладно.

Упоминая о паралингвистике, Г. М. Андреева подчеркивает, что «это система вокализации, т. е. качество голоса, его диапазон, тональность. Эти характеристики голоса способствуют выражению эмоционального состояния коммуникатора (гнев сопровождается увеличением силы и высоты голоса, резкости звуков; печаль, напортив, — спадом силы, высоты, звонкости голоса), а также некоторых характеристик его личности (энергичности, решительности либо неуверенности)...

Экстралингвистика — включение в речь пауз, других вкраплений, например покашливания, плача, смеха, наконец, сам темп речи. Паузы, например, подчеркивают

248

значительность предлагаемого текста, иногда они значат больше, чем сам текст...»¹. При оценке пара- и экстралингвистических сигналов опять-таки важно отслеживать их в динамике и учитывать контекст. Та же самая пауза может не только подчеркивать значимость текста, но и означать, что коммуникатор испытывает эмоциональные затруднения, либо потерял нить сообщения, т. е. попросту не знает, что сказать.

Проксемическая знаковая система включает в себя невербальную информацию, связанную с пространственной и временной организацией коммуникативного процесса. Как отмечает Г. М. Андреева, «в настоящее время проблемы проксемики включены в особую область психологии, получившую название “экологическая психология” или “психология среды”. Среди прочих проблем здесь изучаются нормы оптимального расположения партнеров по коммуникации, приближения к собеседнику, особенности “персонального пространства” и др... Ряд исследований в этой области связан с изучением специфических наборов пространственных и временных констант коммуникативных ситуаций. Эти более или менее четко вычлененные наборы получили название хронотропов... Описаны, например, такие хронотропы, как хронотроп “больничной палаты”, “вагонного попутчика” и др. Специфика ситуации общения создает здесь иногда неожиданные эффекты воздействия: например, не всегда объяснимую откровенность по отношению к первому встречному, если это “вагонный попутчик”... визуальный контакт выполняет многочисленные функции: информационный поиск, стремление скрыть или обнаружить свое “Я”, сигнализировать о готовности поддержать и продолжить общение, демонстрировать степень психологической близости и пр.»².

Интерактивная сторона общения наиболее детально изучена и описана в рамках трансактного анализа. Однако существует и целый ряд иных подходов, на основе анализа которых Г. М. Андреева выделяет три наиболее типичных стиля поведения и действия к конкретной ситуации общения: ритуальный, манипулятивный и гуманистический. При этом «каждая ситуация диктует свой стиль поведения и действий.... Если стиль сформирован на основе действий в какой-то конкретной ситуации, а потом механически перенесен на другую, то, естественно, успех не может быть гарантирован... Ритуальный стиль обычно задан некоторой культурой. Его цель — не изменить другого в общении, а просто подтвердить свое присутствие в данной культуре, в данной ситуации, заявить о своей компетентности в ней: например, стиль приветствий, вопросов, задаваемых при встрече, характера ожидаемых ответов.... Что касается манипулятивного стиля взаимодействия, то цель при его использовании состоит в намерении управлять, обучать, оказать влияние, навязать свою позицию. Гуманистический стиль проявляется тогда, когда цель взаимодействия — не изменение другого, а изменение представлений обоих партнеров относительно объекта взаимодействия. Относительно же друг друга целью выступает взаимная поддержка. Гуманистический стиль предполагает соответствующее осознание и даже переживание ситуации взаимодействия».

Перцептивная сторона общения включает в себя широкий спектр социально-психологических процессов, феноменов и эффектов, таких как социальная перцепция, каузальная атрибуция, эффекты ореола, первичности и новизны и др., социальные стереотипы, аттракции, каждый из которых сам по себе является предметом множества эмпирических исследований. Все это объективно затрудняет, а в

249

ряде случаев и исключает полномасштабную оценку процесса общения в конкретном сообществе при решении прикладных социально-психологических задач.

Тем не менее одной из важнейших задач практического социального психолога является целенаправленная работа по формированию и развитию у своих подопечных в рамках реально функционирующих групп и организаций навыков и умений конструктивного общения особенно тогда, когда речь идет о людях тех профессий, которые как необходимое условие эффективной профессиональной деятельности предусматривают способность реализовывать успешное межличностное общение.

Ответственность — черта характера, отчетливо проявляющаяся на «установочном» и поведенческом уровне и как готовность, и как реализация этой готовности взять на себя груз принятия решения и санкций за неудачу не только, когда данная активность осуществляется самим «ответственным субъектом», но и когда на него формально или неофициально возложен контроль за проявлениями групповой активности и ее последствиями. В рамках функционирования официальной группы или организации на «ответственного субъекта» возложены внешние формы стимулирования и санкционирования его ответственного поведения (подотчетность, наказуемость и право обязательности контроля и т. д.). Конечно, в данном случае одновременно это лицо функционирует и в условиях наличия внутренних форм волевой саморегуляции своей ответственной деятельности, но все же определяющими эти формы (чувство ответственности, чувство долга и т. д.) оказываются тогда, когда включается именно неформальная система межличностных отношений в группе и особенно, если речь идет о в целом неформальных сообществах. При этом следует отметить, что на поведенческом уровне ответственность как личностная черта наиболее ярко выступает в проявлениях социально-психологического феномена атрибуции ответствености за успехи и неудачи в условиях совместной деятельности. В рамках теории деятельностного опосредствования межличностных отношений в группе (А. В. Петровский) было показано, что в группах разного уровня социально-психологического развития членами сообщества по-разному приписывается и оценивается ответственность за результаты групповой активности. Подлинно ответственное поведение, когда индивид берет на себя ответственность, прежде всего, за неудачи и навязчиво, демонстративно не подчеркивает свой исключительный вклад в общегрупповой успех, воспринимается сообществом как вполне нормативная личностная позиция. В группе же низкого уровня развития подобное поведение, как правило, расценивается в качестве сверхнормативного и при этом отягощенного еще и какими-либо амбициозно-прагматическими мотивами.

Совершенно очевидно, что ответственность как устойчивая черта характера напрямую связана с такими личностными параметрами, как интернальность-экстернальность и мотивация достижения. Понятно, что индивид с развитым чувством ответственности скорее склонен рассматривать успехи и неудачи как результат собственной активности, а не приписывать их внешним обстоятельствам. Аналогично, совершенно сознательная готовность личности принять на себя ответсвенность за возможный неудачный исход предприятия, связанного с повышенным, хотя и просчитанным заранее риском, подкрепляет установку на достижение (что ни в коем случае не следует путать с безоглядной готовностью идти на необоснованный риск, свойственной как раз безответственным людям). Надо сказать, что причинно-следственная структура взаимосвязей в данной триаде на сегодняшний день остается недостаточно изученной в современной психологии, однако, можно

250

с уверенностью утверждать, что формирование ответственности как диспозиционной личностной установки также, как установки на достижение и локализации личности в континууме «интернальность-экстернальность», в значительной степени определяется спецификой индивидуального развития в раннем возрасте.

Существует достаточно устойчивый стереотип, согласно которому формированию ответсвенности у ребенка способствует жестко очерченные поведенческие рамки, высокие требования и контроль со стороны взрослых, т. е., по сути дела, авторитарная модель воспитания. В действительности, при ближайшем рассмотрении становится понятно, что подобная воспитательная модель, как правило, приводит к тотальной безответственности, свойственной авторитарной личности. Наглядным подтверждением данного тезиса может служить тотальное нежелание и неспособность признавать личную ответственность за неудачи, присущие кадровым военным, большинство из которых воспитывалось именно в таких условиях (не случайно известная максима «У победы много отцов, поражение — всегда сирота» получила широкое распространение практически во всех странах западной цивилизации). Достаточно вспомнить как после гибели подводной лодки «Курск», военные бюррократы достаточно настойчиво убеждали общественность в наличии мифической «натовской» субмарины, якобы протаранившей российскую лодку. Причем, ни один из «героев» той трагической истории не признал свою ответсвенность за случившееся даже после окончания официального расследования, пришедшего к однозначному заключению, что причиной катастрофы стала неисправная торпеда на борту подлодки.

Подобное стремление переложить собственную как официальную — должностную, так и неформальную (в приведенном примере морально-нравственную) ответственность на кого угодно в полной мере присуща и гражданской бюрократии. При этом оно сочетается с устойчивым, социально-патологическим стремлением приписать себе лично главную заслугу в любых, в том числе в довольно сомнительных достижениях. Примером может служить готовность, с которой руководители силовых ведомств принимали высшие государственные награды за «успешную» операцию по спасению заложников в театральном центре на Дубровке (печально знаменитый «Норд-Ост») в ходе которой погибли, десятки ни в чем неповинных людей. Подобные личностные установки также формируются в процессе авторитарного воспитания, в рамках которого положительную оценку со стороны взрослых получают не реальные достижения ребенка, а его готовность и способность «знать свое место» и действовать строго в рамках правил и предписаний. При определенных условиях отчетливо выраженная личностная установка на отказ от ответственности за неудачи в сочетании с приписыванием себе исключительных заслуг в достижении успеха порождают такое крайне опасное в социальном плане явление как феномен Цахеса.

Необходимиым условием формирования полноценного чувства ответственности у ребенка являются не диктат и опека со стороны взрослых, а стратегия сотрудничества и партнерства. Помимо всего прочего, она предполагает предоставление достаточной степени свободы и права на ошибку как в рамках предметной деятельности, так и межличностного взаимодействия со старшими партнерами. Причем эти условия должны соблюдаться в достаточно раннем возрасте.

Надо сказать, что, как показано в целом ряде исследований, наряду с личностной предрасположенностью существует целый ряд собственно социально-психологических переменных, повышающих или, наоборот, понижающих вероятность ответственного поведения индивида в той или иной ситуации. Одной из них, как уже отмечалось, является уровень группового развития.

251

Другим фактором существенно влияющим на готовность индивида принять на себя ответственность является предсказуемость и осознанность им самим возможных последствий своей активности. Подтверждение справедливости данного тезиса было получено, в частности, в эксперименте, проведенном в 1979 г. группой психологов в Принстонском университете. Экспериментаторы предложили студентам «...записать на пленку выступления в поддержку увеличения количества учащихся в группах первого курса в два раза. (Это была неприятная перспектива для учащихся, так как Принстон имеет репутацию небольшого элитного колледжа). Некоторым студентам сказали, что их выступление, возможно, попадет на рассмотрение членов приемной комиссии, которая занимается этим вопросом (предсказанные последствия); другим было сказано, что выступления будут переданы неким группам, но группы не были названы (предсказуемые последствия). А другим ничего не сказали о каком-либо дальнейшем использовании их речей (непредсказуемые последствия). После того, как выступления были записаны, всем сказали, что их контрустановочные речи будут переданы в приемную комиссию.... Как предсказанные, так и предсказуемые последствия вызвали изменение установки в направлении речи участника. Только в случае непредсказуемых последствий этого не произошло»¹. В данном контексте вполне правомерно рассматривать изменение изначальной установки испытуемых как свидетельство их готовности принять на себя ответсвенность за возможные последствия своих выступлений.

Еще одним фактором, существенно влияющим на готовность идивида принять на себя ответственность как собственно за последствия деятельностного акта, так и за выбор той или иной альтернативы на этапе принятия решения и планирования, является степень анонимности предполагаемых действий. Как показывает социально-психологическая практика, «обезличенная активность» («Давайте начнем работать, а через пару месяцев соберемся и посмотрим, как далеко мы продвинулись») приводит к размыванию ответственности даже в группах высокого уровня развития. Это подтверждается и результатами целого ряда экспериментов.

В ходе одного из них, проведенного в США в начале 80-х гг. XX в., «во время празднования Дня всех святых к группам детей, появлявшихся в одном из домов с традиционными угрозами и требованиями угощений, обращались с ответной просьбой пожертвовать конфеты для детей из местной больницы. В исследовании использовались три экспериментальных условия, позволявших манипулировать восприятием детьми своей личной ответственности. В первой экспериментальной ситуации встречавшая детей женщина создавала личную ответственность каждого за пожертвованные им конфеты, говоря, что напишет на пакете с конфетами имя ребенка. Во втором случае она таким же образом делала ответственным за всю группу одного ребенка. В третьей ситуации личная ответственность ничем не подчеркивалась. Различие в степени ответственности оказало очевидное влияние на количество пожертвованных детьми конфет... Когда подчеркивалась личная ответственность каждого ребенка, в среднем дети жертвовали по пять конфет, когда за всю группу нес ответственность один ребенок, среднее количество пожертвованных конфет снижалось до трех, когда никто не нес ответственности, каждый ребенок давал лишь по две конфеты. Чем больше подчеркивалась личная ответственность ребенка, тем более щедрую помощь больным детям он оказывал»².

Очевидным практическим выводом из этого и целого ряда подобных экспериментов

252

является не только целесообразность, но и необходимость четкого распределения персональной ответственности участников группы за реализацию групповых решений. И всё же в подобных случаях, наверное, имеет смысл говорить не столько об ответственности, сколько о социально одобряемом поведении и боязни общественного осуждения. Наиболее важным в контексте рассматриваемой проблематики моментом является вопрос именно о готовности принимать персональную ответственность как об устойчивой личностной характеристике конкретного члена столь же конкретного сообщества.

Поэтому практический социальный психолог должен четко различать, работая с конкретной группой или организацией, случаи стремления уйти от заслуженной ответственности одних членов группы, экзальтированно-жертвенные, порой истеричные попытки взять на себя весь груз ответственности за общегрупповое и при этом неудачное решение задачи других и проявления подлинной, вполне адекватной личностной ответственности третьих.

Отношения межгрупповые — объективно существующая система взаимосвязей и взаимовлияний, реализуемых в пространстве межгруппового взаимодействия, с одной стороны, являющаяся отражением субъективно воспринимаемого группами своего позиционирования как в социуме в целом, так и в рамках ближайшего социального окружения, а с другой — «задающая» именно этот «расклад сил» в условиях межгруппового взаимодействия, а также и характер, «знак» и эмоциональную насыщенность межгрупповых восприятия и оценки и в ситуациях актуального деятельностного и общенческого контактов, и в логике предшествующего и перспективного межгруппового партнерства. Таким образом, межгрупповые отношения являются одновременно и следствием, результатом, и некоей «предтечей» межгруппового восприятия. При этом специфическими особенностями этого межгруппового восприятия выступают, во-первых, факт принципиальной несводимости общегрупповой оценки, видения группы — партнера по взаимодействию к набору индивидуальных представлений о ней, во-вторых, факт избыточно устойчиво-ригидного образа другой общности, который, как правило, формируется достаточно долго и остается практически неизменным, несмотря на существенные воздействия извне, направленные на его деформацию, в-третьих, факт даже не столько упрощения, сколько «уплощения» образа другого сообщества за счет жесткой стереотипизации, готовности к подчеркиванию качеств «окончательного оценочного вывода» в суждениях о группе, отказа от различения тонов, нюансов ее психологического «бытия», неспособности качественно различать личности ее членов и склонности видеть оцениваемое сообщество как нечто монолитно-целостное. Наиболее отчетливо эти особенности межгруппового восприятия, а следовательно, и межгрупповых отношений, проявляются в достаточно подробно описанном в целом ряде исследований феномене межгруппового фаворитизма.

Проведенные исследования позволили выделить целый ряд специфических социально-психологических эффектов, в совокупности порождающих феномен группового фаворитизма. К основным их них относятся эффект предполагаемого сходства и эффект гомогенности внешней группы.

В основе эффекта предполагаемого сходства лежит склонность большинства людей априорно воспринимать членов своей группы как в большей степени похожих на себя по сравнению с представителями широкого социального окружения. Так, например, «по данным одного из исследований, представители студенческой

253

общины считали, что в большей степени похожи друг на друга, чем на тех студентов, которые жили за пределами студенческого городка (последние же, со своей стороны, придерживались аналогичной точки зрения). Даже если члены определенной группы были присоединены к ней произвольным или случайным образом, они воспринимались другими представителями этой группы как имеющие большее сходство со «своими», нежели с «чужими». В рамках другого эксперимента, исследователи «...случайным образом направили студентов в определенные группы (под предлогом художественных предпочтений) и обнаружили, что испытуемые воспринимали других представителей группы членства как более, чем представителей внешней группы, похожих на себя, причем даже в областях не связанных с искусством»¹. Поскольку, как известно, субъективно воспринимаемое сходство является сильнейшим фактором социальной привлекательности, совершенно очевидно, что эффект предполагаемого сходства в крайних своих проявлениях существенно усиливает межгрупповые барьеры и повышает уровень закрытости группы.

Эффект гомогенности внешней группы порождается склонностью многих индивидов воспринимать внешнее по отношению к их группе членства социальное окружение как обезличенную однородную массу, представители которой лишены индивидуальных особенностей, т. е. практически деперсонализированы. Современные социальные психологи выделяют два характерных проявления данного эффекта: «Во-первых, мы в большей степени склонны выделять субкатегории в собственной, а не внешней группе. Результаты одного из исследований показывают, что люди преклонного возраста чаще, чем молодежь, различают такие субкатегории пожилых людей, как бабушки, пожилые политические деятели и почетные граждане (ветераны)... Еще одно исследование показало, что студенты экономических и инженерных факультетов могли перечислить больше субтипов среди представителей собственной группы (таких, как “будущие инженеры, которые, кажется, буквально живут в компьютерном центре”, или “будущие экономисты, которые просто хотят сделать хорошие деньги”), чем среди представителей внешней группы».

Во-вторых, «...мы склонны воспринимать любого представителя собственной группы как более сложную, чем любой член внешней группы, личность. Его или ее индивидуальность рассматриваются с использованием большего количества категорий и воспринимается как более сложная и богатая. Исследования показали, что белые студенты считают других белых более сложными, по сравнению с чернокожими людьми, личностями, так же, как молодые люди — своих сверстников по сравнению с пожилыми людьми (последние платят им той же монетой!). Члены женских клубов считают, что “свои” отличаются от представителей других групп большим разнообразием индивидуальностей. В результате шаблонного подхода к «чужакам» члены консолидированной группы склонны рассматривать представителей внешней группы в основном через призму стереотипов. Преуменьшая индивидуальное разнообразие членов внешней группы, люди “расчищают дорогу” для использования конвенциональных стереотипов, относящихся к этой группе»². Вполне понятно, что эффект гомогенности не только поддерживает негативные стереотипы в контексте межгрупповых отношений, но в целом ряде случаев лигитимизирует как на когнитивном, так и на аффективном уровнях дискриминационное и, более того, откровенно агрессивное поведение в отношении «безликих» и «примитивных» «чужаков».

254

В целом, как традиционно отмечается «...межгрупповые представления отличаются ярко эмоциональной окрашенностью, резко выраженной оценочной направленностью, а поэтому весьма уязвимы в том, что касается их истинности, точности и адекватности»¹. В этой связи особую практическую значимость в контексте межгрупповых отношений приобретает проблема межгрупповой конкуренции и связанных с ней конфликтов.

В современной социальной психологии, наряду с исследованиями группового фаворитизма как источника групповых стереотипов и предрассудков, порождающих межгрупповое напряжение, которое может привести к конфликту, существует целый ряд проблемных «полей», а следовательно, и нацеленных на их прояснение теоретических подходов, базирующихся на идее о том, что в основе такого рода предубеждений и в конечном счете межгрупповой конкуренции лежат объективные различия и конфликты интересов между группами, из которых состоит общество.

Так, реалистическая теория межгруппового конфликта «...трактует предрассудки как неизбежные последствия конкуренции между группами, борющимися за ресурсы или власть... К межгрупповой враждебности приводит скорее чувство ущемленности в сравнении с другими или относительная депривация, чем реальная депривация. Например, при быстро развивающейся экономике повышается уровень жизни большинства людей. Однако люди, чьи доходы увеличиваются в более медленном, чем у общей массы темпе, могут переживать относительную деривацию, ибо на их глазах другие получают все больше недостижимых для них возможностей. Временами это приводит к антагонизму с процветающей группой»².

Дальнейшее развитие данный подход получил в теории социального доминирования, которая исходит из того, что стремление к иерархической структуре, в рамках которой определенные группы занимают привелегированное положение относительно других перманентно присуще любому обществу. При этом «...в ощущении общественного положения группы, свойственном представителям доминирующей группы, можно выделить четыре аспекта: 1) вера в превосходство доминирующей группы; 2) точка зрения, согласно которой представители меньшинств являются непохожими на людей “чужаками”; 3) уверенность в том, что доминирующей группе принадлежат законные права на владение основными ресурсами; 4) тревога, связанная с представлением о том, что ущемленные группы стремятся завладеть этими ресурсами»³.

Хотя данные подходы очевидно в наибольшей степени применимы к проблеме отношений между большими группами (социальными, этническими, конфессиональными и т. д.), учет объективных межгрупповых противоречий совершенно необходим и при практической социально-психологической работе с малыми группами.

И все-таки наиболее значимым в контексте межгрупповой конкуренции и межгрупповых конфликтов остается фактор группового фаворитизма. Это связано с тем, что в силу целого ряда причин приверженность к групповому фаворитизму культивируется в процессе социализации практически каждого индивида в современном обществе не только на уровне неформальных отношений, но и в результате вполне целенаправленных действий официальных агентов социализации. Классическим примером такого рода является распространенная практика сопоставления результатов значимой деятельности детских и подростковых групп в образовательных учреждениях. При этом совершенно отчетливым подтекстом такого рода воспитательных

255

мероприятий является установка «Мы лучше их и поэтому обязаны их “сделать”!» (в учебе, спортивных состязаниях, творческом конкурсе и т. д.). Даже если подобные представления не артикулируется значимыми взрослыми явно, они все равно считываются детьми и нередко переводятся на уровень неформальных межгрупповых отношений, что находит выражение в уничижительных прозвищах, которыми обозначаются «чужие» группы, табуировании установления близких отношениях с их представителями, а зачастую, и в открытых межгрупповых столкновениях.

Более того, поскольку субъективная убежденность в «избранности» собственной группы, наличии внешних конкурентов, а тем более, врагов реально повышает групповую сплоченность, групповой фаворитизм нередко вполне сознательно культивируется не только преподавателями, руководителями, спортивными тренерами, но и отдельными специалистами в области социальной психологии. Оставляя за скобками морально-этические аспекты данной проблемы, заметим, что хотя подобные действия могут быть весьма эффективны, с точки зрения ситуативной мобилизации группы для достижения сиюминутных тактических целей, они, как правило, оказываются не просто мало-продуктивными, но и откровенно деструктивными в стратегической перспективе.

В своей профессиональной деятельности практический социальный психолог постоянно сталкивается с проблемами межгруппового восприятия и взаимодействия. В этом плане крайне важным является задача не допустить межгруппового (межподразделенческого, если речь идет об организации) противостояния в общности и попытаться достичь и внутригрупповой, и межгрупповой сплоченности не в логике объединения против кого-то, а в логике отчетливо позитивной схемы «мы вместе, потому что стремимся к одному и тому же».

Отношения межличностные — объективно проявляющиеся взаимосвязи людей, отраженные в содержании и направленности реального их взаимодействия и общения и порождающие субъективное видение своей позиции и положения других, что, в свою очередь, «задает» определенный характер межличностных взаимосвязей, прежде всего, в рамках совместной деятельности. Межличностные отношения, с одной стороны, определяют психологические особенности, степень интенсивности и «знаковую» направленность целого комплекса аттитюдов, диспозиций, ценностных ориентаций, социальных стереотипов, нормативных предписаний, которые реализуются в условиях прямого контактного и опосредствованного взаимодействия людей, а с другой — выступают в качестве той стимульной определяюще-отправной платформы, которая и формирует именно этот, а не какой-то иной характер и выраженность этих социально-психологических феноменов, эффектов межличностного восприятия и личностных диспозиций в конкретной группе и при этом в конкретных условиях совместной деятельности и общения. Другими словами, однозначно продемонстрировано (это четко показано в бесчисленных экспериментальных исследованиях), что психологическая специфика межличностных отношений в любой человеческой общности выступает в качестве своеобразного последствия и функции таких показателей, как содержание, задачи и цели совместной деятельности и уровень социально-психологического развития данного сообщества. В то же время особенности межличностных отношений одновременно являются решающим фактором, обусловливающим формирование и развитие как неповторимости социально-психологического климата в группе, так и траектории становления основных социально-психологических феноменов, характеризующих способы взаимодействия и взаимовлияния в