Основной категориально-понятийный аппарат практической социальной психологии 21 страница

Исследования локуса контроля проводились главным образом с использованием разработанной Дж. Роттером шкалы интернальности — экстернальности. Они позволили не только конкретизировать различия между интерналами и экстерналами относительно приписывания контроля над собственной жизнью внутренним или внешним источникам, но и выявили ряд интересных закономерностей. Так, Б. Стрикланд, К. Вэлстоун и Б. Вэлстоун установили, «...что интерналы с большей вероятностью, чем экстерналы будут активно искать информацию о возможных проблемах здоровья. Интерналы также в большей степени, чем экстерналы предпринимают меры предосторожности, чтобы сохранить или поправить свое здоровье, например, бросают курить, начинают заниматься физическими упражнениями и регулярно показываются врачу»¹. Это означает, что вопреки созданному некоторыми писателями образу убежденного фаталиста, которому «море по колено», не расстающегося с рюмкой и трубкой и отличающегося при этом феноменальным здоровьем в действительности внешний локус контроля, помимо всего прочего, существенно повышает риск серьезных заболеваний. Более того, в случае болезни, интернальный локус контроля способствует выздоровлению, в то время, как экстернальный, порождающий в крайних случаях, так называемый синдром приобретенной беспомощности, напротив, препятствует ему. Как отмечает в данной связи Д. Майерс, «в больницах “хорошие пациенты” не звонят в звонок, не задают вопросов, не контролируют то, что происходит. Такая пассивность может быть хороша для “эффективности” госпиталя, но плоха для людей. Ощущение силы и возможности контролировать свою жизнь способствует здоровью и выживанию»².

Также зафиксирована взаимосвязь типа локуса контроля с психическим здоровьем

204

индивида. В частности, «исследования... показывают, что у людей с экстернальным локусом контроля чаще бывают психические проблемы, чем у людей с интернальным локусом контроля. Например, Фарес сообщает, что тревога и депрессия у экстерналов выше, а самоуважение ниже, чем у интерналов. Также вероятность проявления психических заболеваний у интерналов ниже, чем у экстерналов. Было даже показано, что уровень самоубийств позитивно коррелирует (r = 0,68) со средним уровнем экстернальности населения»¹.

Кроме того, интернальность и экстернальность отчетливо связаны с проблемой конформизма и нонконформизма. По сообщению Л. Хьелла и Д. Зиглера, «...многочисленные исследования показывают, что экстерналы намного сильнее подвержены социальному воздействию, чем интерналы. Действительно, Фарес обнаружил, что интерналы не только сопротивляются постороннему воздействию, но также, когда представляется возможность, стараются контролировать поведение других. Также интерналам обычно нравятся люди, которыми они могут манипулировать, и не нравятся те, на кого они не могут повлиять. Короче, интерналы, по-видимому, более уверены в своей способности решать проблемы, чем экстерналы, и поэтому независимы от мнения других»².

При том, что из всего сказанного напрашивается вывод о предпочтительности внутреннего локус контроля над внешним, было бы глубоко ошибочным воспринимать экстернальность как страшное и необратимое «проклятие», а интернальность, напротив, как «благословение доброй феи».

Прежде всего, интернальность и экстернальность не являются личностными чертами — врожденными и неизменными. В своих работах «...Роттер ясно показывает, что экстерналы и интерналы не есть “типы”, поскольку каждый имеет характеристики не только в своей категории, но и, в небольшой степени, другой. Конструкт следует рассматривать как континуум, имеющий на одном конце выраженную “экстернальность”, а на другом — “интернальность”, убеждения же людей расположены на всех точках между ними, по большей части в середине»³. Именно эта, своего рода «спутанность» интернальности и экстернальности, свойственная большинству людей, лежит в основе неоднократно экспериментально зафиксированного феномена, известного в социальной психологии как предрасположение в пользу своего Я.

Суть данного феномена заключается в том, что люди склонны видеть причины своих успехов в собственных способностях, личностных качествах, усилиях, т. е. используют внутренний локус контроля и, наоборот, приписывают неудачи действию внешних причин, прибегая к внешнему локусу контроля. При этом подобное наблюдается даже в тех случаях, когда социальная цена ошибки ничтожно мала. В одном из исследований, студентам четвертого курса, изучающим психологию, было предложено самостоятельно в течение недели выполнить творческое задание средней степени сложности. Им было сказано, что задание является факультативным, т. е. не обязательным и его невыполнение никоим образом не повлияет на успеваемость студента. Как и ожидалось, абсолютное большинство студентов проигнорировало задание. При ответе на вопрос о причинах невыполнения задания менее 10% респондентов указали на внутренние детерминанты такие, как «нежелание», «лень», «отсутствие интереса». Все остальные сослались на внешние обстоятельства — от банальной «нехватки времени», до «скверного характера заведующей

205

университетской библиотекой». Выполнившие же задание, все без исключения обосновывали свои действия внутренними причинами: желанием узнать что-то новое, привычкой доводить все до конца, интересом и т. п.

Таким образом, большинству людей одновременно свойственны в той или иной степени и интернальность и экстернальность, а граница между ними является подвижной — в одних случаях доминирует интернальный, в других экстернальный локус контроля. Кроме того, некоторые современные исследования дают основания утверждать, что преобладание интернальности или экстернальности обусловлено социальным научением. Так, в ходе изучения взаимосвязи локуса контроля и отношения к собственному здоровью, Р. Ло, «...сравнивая экстерналов и интерналов, обнаружил, что последние в большей степени поощрялись родителями, если следили за своим здоровьем — придерживались диеты, хорошо чистили зубы, регулярно показывались стоматологу. В результате этого раннего опыта интерналы больше, чем экстерналы, знают о том, что может послужить причиной заболевания, и в большей мере заботятся о своем здоровье и благополучии»¹. Это означает наличие потенциальной возможности смещения локуса контроля за счет социального переучивания. Не случайно самоэффективность, повышение которой является основной задачей психотерапии, с точки зрения А. Бандуры, в современной социальной психологии напрямую связана с локусом контроля.

Для практического социального психолога крайне важно учитывать тот факт, что такая индивидуально-психологическая характеристика как локус контроля в условиях реального взаимодействия в рамках контактной группы чаще всего связана с готовностью и способностью конкретных челнов общества к адекватной атрибуции ответственности за успех и неудачу в совместной деятельности и общении.

Манипуляция психологическая [от лат. manipulatio — пригоршня, горсточка, ручной прием] — один из способов психологического воздействия на личность или группу, направленный на достижение манипулятором своих целей (вне зависимости от последствий для объекта манипуляции) путем незаметного для объекта манипуляции его подталкивания к осуществлению желаемых манипулятором проявлений активности, как правило, несовпадающих с изначальными намерениями объекта манипуляции. Психологическая манипуляция принципиально отличается от имеющих место в обыденной жизненной практике манипулятивных действий, требует владения манипулятором профессиональными манипулятивными техниками. В содержательном плане и по последствиям, и по межличностной направленности психологическая манипуляция не совпадает с теми традиционными способами косвенного воздействия, которые используются специалистами в личностной психотерапии, педагогами и психологами в сфере образования, психологами и организационными консультантами в области управления. При этом, если в последних трех случаях речь, как правило, может и должна идти о своеобразном, но все же партнерстве, то применительно к психологическому собственно манипулятивному воздействию правомерно говорить не о партнере, а именно об объекте манипуляции, во многом лишенном субъектности и, прежде всего, в глазах самого манипулятора. Необходимо четко дифференцировать психологическую манипуляцию и силовые способы межличностного воздействия — прямое групповое и межличностное давление в форме унижения и принуждения, откровенной, порой, демонстративной дискриминации. Принципиальным различием здесь является то, что манипулятивная активность носит скрытый характер, причем

206

нераспознаваемыми для объекта манипулирования оказываются и действительные цели, и действительные мотивы и намерения манипулятора. Целый ряд ученых считает, что манипулятивное воздействие может носить как осознанный, намеренный, так и стихийно-неосознанный характер. И все же, по-видимому, лишь целенаправленное манипулятивное воздействие можно однозначно отнести к психологической манипуляции, уже хотя бы потому, что «манипуляция психологическая возникает тогда, когда манипулятор придумывает за адресата цели, которым тот должен следовать, и стремится внедрить их в его психику» (Е. Л. Доценко). Здесь имеет смысл отметить, что в социально-психологической исследовательской практике нередко применяются специально созданные учеными именно манипулятвные по своей содержательно-стимульной форме экспериментальные схемы, когда действительная цель и намерения экспериментатора скрыты от испытуемых, а уже в самой экспериментальной ситуации имплицитно заложен материал, более или менее незаметно подталкивающий обследуемых к смене изначальных намерений и дополнительно их мотивационно «загружающий». Если действительные цели и намерения манипулятора и в реальной жизни, и в экспериментальной ситуации будут разгаданы, то он сам легко может превратиться в объект манипуляции своего недавнего адресата.

Надо сказать, что хотя ряд отечественных исследователей не без оснований подчеркивает скрытый характер воздействия как главный отличительный признак психологической манипуляции, на наш взгляд, этого явно недостаточно для понимания механизма данной специфической формы влияния. Существенно важными являются еще два взаимосвязанных аспекта. Манипуляция, как правило, предполагает создание искусственной ситуации мнимого выбора, в рамках которой объект манипуляции, на первый взгляд, сохраняет формальные признаки субъектности — ему предлагается принять самостоятельное решение на основе выбора. Ловушка заключается в том, что это всегда выбор по принципу меньшего из двух зол, т. е. жертва манипуляции проигрывает в любом случае. При этом вне зависимости от исхода выбора, манипулятор получает материальный, либо психологический выигрыш.

Для того, чтобы «загнать» потенциальную жертву в такого рода «угол», манипулятор всегда стремится искусственно ограничить пространство принятия решения. Например, если по ходу загородной поездки у вас сломалась машина, владелец магазина автозапчастей в придорожной деревне, прежде чем предложить необходимую вам деталь к «Жигулям» по цене аналога для «Мерседеса», обязательно подчеркнет, что в радиусе ближайших ста километров вы не найдете не только другого магазина или мастерской, но вообще кого-либо знающего, как открыть капот автомобиля.

Разумеется это утрированная ситуация. В реальности обычно все происходит несколько сложнее, но при этом иллюзия выбора в сочетании с искусственным ограничением пространства принятия решения задействуется всегда. Вот случай рассказанный Р. Чалдини: «Как-то раз я прогуливался по улице, и вдруг ко мне подошел одиннадцати- или двенадцатилетний мальчик. Он представился и сказал, что продает билеты на ежегодное представление бойскаутов, которое состоится вечером в ближайшую субботу. Мальчик спросил, не хочу ли я купить несколько билетов по пять долларов за штуку. Поскольку представление бойскаутов было не тем мероприятием, которое мне хотелось бы посетить в субботний вечер, я отказался. «Хорошо, — сказал мальчик, — если вы не хотите купить билеты, как насчет больших плиток шоколада? Они всего лишь по доллару за штуку». Я купил пару и немедленно осознал, что случилось нечто заслуживающее внимания, потому что

207

а) я не люблю шоколад; б) я люблю доллары; в) я остался с двумя ненужными мне шоколадными плитками; г) мальчик ушел с моими двумя долларами»¹.

Перед нами пример многоходовой манипуляции, тем более примечательной, что жертвой стал известный социальный психолог, изучающий проблемы социального влияния. Вполне понятно, что здесь был целенаправленно (и очень профессионально) задействован целый ряд принципов социального влияния, описанных самим Р. Чалдини. Однако явно не они сыграли в данном конкретном случае решающую роль. Представим себе абсолютно ту же самую ситуацию, но не с маленьким вежливым (наверняка аккуратно одетым и ухоженным) мальчиком, а с каким-нибудь вполне взрослым кришнаитом, либо хамоватым подростком в качестве продавца. С уверенностью можно сказать, что в этом случае Р. Чалдини остался бы при своих долларах, а продавец — при шоколадках. Это становится понятным, если детально разобрать данную манипулятивную ловушку.

Итак, на поверхности здесь имеет место полная свобода выбора для потенциальной жертвы манипуляции — можно купить или не купить билеты на представление. И это действительно реальный выбор. Однако в данную схему субъект — субъектного взаимодействия умело встроена значимая переменная способная перевернуть все с ног на голову. Если потенциальная жертва манипуляции, видя перед собой симпатичного мальчика, вежливого и контактного, не отдает себе отчета в том, что ребенок выступает в роли взрослого, предлагающего коммерческую сделку, ее поле принятия решения моментально сужается и она оказывается в ловушке мнимого выбора между перспективой купить что-нибудь ненужное или испытать не самые лучшие чувства в результате отказа ребенку в общем-то не особо обременительной просьбе. Именно это и произошло с Р. Чалдини. Как опытный специалист он смог отклонить предложение о покупке «нескольких билетов» по пять долларов, но когда «цена вопроса» резко снизилась (как в смысле материальных, так и временных затрат), предпочел «откупиться». Заметим, что при всей своей нелюбви к шоколаду и любви к долларам, Р. Чалдини все-таки купил две плитки, видимо, одна показалась ему недостаточной жертвой в данной ситуации.

Наряду с отмеченными системными признаками манипуляции, она характеризуется сознательным или бессознательным воздействием на «болевые точки» личности, как правило, не осознаваемые объектом манипуляции. Эти своего рода психологические «крючки», за которые можно, что называется «зацепить» потенциальную жертву, обычно связаны с ранним травматическим опытом, вытесненным в бессознательное. Именно прицельное, точечное воздействие на них дает максимальный эффект, в ряде случаев позволяющий манипулятору практически полностью контролировать поведение своей жертвы. Понятно, что такого рода «снайперская стрельба» доступна только профессионалам экстракласса, имеющим углубленную психологическую подготовку, и требует соблюдения ряда условий, например, возможности достаточно длительного контакта с потенциальной жертвой манипуляции.

Однако в большинстве случаев задача манипуляторов облегчается тем, что существует целый ряд широко известных личностных качеств и характерологических особенностей, в той или иной степени присущих практически каждому человеку, но наличие которых активно отрицается даже перед самим собой, в силу того, что их проявления обычно активно порицаются и, более того, подавляются социальным окружением. Примерами такого рода могут служить жадность, трусость, жестокость и т. п. Часто подобные качества не просто отрицаются, но и на определенном

208

этапе развития личности вытесняются в бессознательное, образуя «тень». Именно теневые аспекты личности нередко оказываются теми самыми «болевыми точками», на которые воздействует манипулятор.

В рассмотренной выше ситуации, в которой оказался Р. Чалдини, человек признающий, что он не просто «любит доллары», но что ему жалко этих долларов по причине некоторой скуповатости, вполне вероятно отказал бы юному манипулятору, не испытывая особого дискомфорта. Но субъект категорически отрицающий, что ему присуща жадность даже в минимальной степени, вынужден доказывать это не только окружающим (в данном случае они попросту отсутствовали), но и самому себе, покупая ненужные шоколадки. Почти наверняка не «повелся» бы на данную манипуляцию тот, кто не просто не желает тратить субботний вечер на представление бойскаутов, но и признает, что не особенно любит детей. Перед тем же, кто абсолютно убежден, что хороший человек не может не любить детей, в такой ситуации неизбежно встанет дилемма: расстаться с несколькими долларами или признать, что он «нехороший» или, как минимум, «не очень хороший» человек.

Заметим, что как в приведенных примерах, так и вообще в жизни, установки и суждения, вытекающие из отрицания теневых аспектов личности, носят иррациональный характер. В самом деле отказаться от ненужной, пускай и недорогой покупки вовсе не означает быть скрягой. Любовь к детям отнюдь не вменяет в обязанность жертвовать время и деньги каждому встречному ребенку, на том основании, что он представился и вежливо с нами заговорил. Иррациональные суждения и установки влекут за собой иррациональное поведение, характерное для жертв манипуляции.

Из сказанного следуют три основных принципа, которым имеет смысл следовать, чтобы не угодить в манипулятивную ловушку.

Во-первых, важно доверять себе, в том числе и собственному бессознательному, образно говоря «шестому чувству». Если честное и открытое, на первый взгляд, предложение вызывает вроде бы совершенно необоснованное беспокойство и дискомфорт, это может означать, что вами пытаются манипулировать.

Во-вторых, не следует действовать и принимать решения под воздействием моментально возникшего импульса. Надо проанализировать ситуацию, посмотрев на нее как бы извне, постараться понять истинные мотивы партнера по взаимодействию и ролевую структуру, заданную объективными обстоятельствами.

И, в-третьих, важно осознавать собственные «крючки» и теневые аспекты личности.

Рассматривая проблему манипуляции, нельзя не отметить, что манипулятивное воздействие далеко не всегда носит деструктивный характер. Выше уже говорилось об использовании манипуляции в исследовательской социально-психологической практике. Надо заметить, что она присутствует и в чисто практической, например, в тренинговой работе социального психолога. Представляется, что в зависимости от целей правомерно, по аналогии с агрессией, различать злокачественную, направленную на причинение вреда, и инструментальную манипуляцию, которая может использоваться для достижения созидательных целей. Классический пример инструментальной манипуляции такого рода связан с библейской историей о том, как царь Соломон рассудил двух женщин, каждая из которых утверждала, что является матерью одного и того же младенца. Как известно, выслушав женщин Соломон велел принести меч и предложил рассечь ребенка надвое и отдать половину каждой из женщин. Но одна из них стала умолять Соломона отдать ребенка своей сопернице, только чтобы он остался жив. Именно в ней Соломон и признал

209

настоящую мать ребенка. В данном случае хотя и крайне жесткая, но вполне типичная манипуляция послужила восстановлению справедливости.

Практический социальный психолог должен владеть самыми различными манипулятивными техниками по меньшей мере по двум причинам. Во-первых, «точечное» их использование в рамках его профессиональной деятельности порой необходимо в обстоятельствах экстремальной опасности для группы в целом или отдельной личности. Во-вторых, профессионально глубокие знания сути психологической манипуляции и последствий ее неоправданного применения выступают в качестве одной из гарантий того, что психолог не «скатится» в своей работе к откровенно манипулятивному воздействию на своих подопечных.

Межличностная ситуация развития — конкретная система межличностных отношений субъекта с его окружением и, прежде всего, с членами различных референтных групп, в которые входит данная личность одновременно и на чье мнение она ориентируется в процессе как своей актуальной жизнедеятельности, так и в логике перспектив своего социального и социально-психологического развития. При этом межличностная ситуация развития по сути своей может рассматриваться и, как правило, рассматривается в качестве конкретизации индивидуальной модели реализации социальной ситуации развития. Так, А. Л. Венгер отмечает, что «социальная ситуация развития, соответствующая тому или иному возрасту, вырабатывается в ходе исторического развития общества. Также как культура в целом, она не выбирается ни ребенком, ни окружающими его взрослыми, а принимается ими. Однако в каждом отдельном случае она имеет свою специфику, зависящую от микрокультурных факторов, внутрисемейных отношений, конкретных жизненных обстоятельств и т. п. Эта специфика и описывается понятием “межличностная ситуация развития”... В отличие от социальной ситуации развития, определяющей общевозрастные закономерности психического и личностного развития ребенка, межличностная ситуация развития определяет возникновение и последующие изменения индивидуальных психологических особенностей, развитие различных психологических синдромов». Понятно, что в логике социально-психологического знания соотнесенность понятий «социальная ситуация развития» и «межличностная ситуация развития» остается, по сути дела, неизменной. В содержательном плане наиболее отчетливо и последовательно данная связка прописана в психосоциальной схеме Э. Эриксона.

В своих работах Э. Эриксон неоднократно проводит прямую параллель между проблемами, составляющими суть описываемых им кризисов детства, и общественными институтами характерными или, даже точнее сказать, традиционными во всяком случае, для европейской культуры: «Каждая следующая стадия и каждый следующий кризис имеют определенную связь с одним из базисных институциональных стремлений человека по той простой причине, что жизненный цикл человека и социальные институты развивались одновременно. Между ними двойная связь: каждое поколение привносит в эти институты пережитки инфантильных потребностей и юношеского пыла и берет от них — пока они, естественно в состоянии поддерживать свою институциональную витальность — специфическое подкрепление детской витальности»¹. В логике психосоциального подхода механизм взаимосвязи онто- и социогенетического развития представляется простым и понятным. В более или менее продуктивно функционирующем обществе создаются условия, способствующие в целом, благоприятному, разрешению возрастных кризисов индивида. В результате

210

такого разрешения развиваются и оформляются элементы идентичности, адекватные как внутренним потребностям развития личности, так и фундаментальным составляющим общественной традиции, материализованным и кодифицированным в виде базисных социальных институтов (социальная ситуация развития). Позитивное разрешение каждого кризиса индивидуального развития означает обретение индивидом специфической эго-силы, энергию которой он в свою очередь в процессе социального функционирования вкладывает в соответствующие институты общества, поддерживая, тем самым, витальность последних. При этом непосредственным каналом такого взаимного обмена на каждом этапе развития служат определенные референтные фигуры и группы (межличностная ситуация развития).

Так, базисным социальным институтом, соответствующим первой стадии развития личности, Э. Эриксон считает религию. Религия как социальный институт действительно подкрепляет базисное доверие по той простой причине, что как на индивидуальном, так и на социальном уровне она призвана снижать уровень неопределенности и неуверенности, т. е. факторов, стимулирующих иррациональную тревожность и страх, а следовательно, и недоверие к миру. Существующие теории происхождения религии при всем их многообразии сводятся в конечном счете к двум известным идеям: божественного откровения и субъективно-иррационального объяснения явлений природы и причины которых неочевидны отдельному индивиду, либо группе. Легко заметить, что как в первом, так и во втором случаях, возникшая система представлений, точнее сказать, верований на субъективном уровне делает мир более понятным, а значит, менее пугающим и больше заслуживающим доверия даже в его объективно неблагоприятных для субъекта или группы проявлениях.

Референтной фигурой, определяющей межличностную ситуацию развития на первой стадии эпигенетичекого цикла является материнская персона. Именно качеством взаимодействия с матерью определяется, с точки зрения Э. Эриксона, разрешение первого психосоциального кризиса индивидуального развития. Чувство базисного доверия связано со способностью матери не только проявлять систематическую заботу об удовлетворении индивидуальных потребностей ребенка (причем как физиологических, так и потребности в новых впечатлениях, являющейся, по мнению Л. И. Божович, определяющей с точки зрения развития личности), но и передать ему твердую убежденность, что она сама является надежным, заслуживающим доверия объектом: «Матери формируют у своих детей доверие при таком типе отношения к ребенку, который сочетает тонкую реакцию на индивидуальные запросы младенца и твердое чувство собственной уверенности в контексте взаимного доверия их совместного стиля жизни. Это формирует у ребенка исходные основания чувства идентичности, которые позже войдут в ощущение того, что “все в порядке”, чувство, что ты есть ты, что ты становишься тем, кем, другие верят, ты станешь»¹. В свою очередь типичное отчуждение данной стадии обусловлено, прежде всего, сознательным или неосознанным материнским отвержением ребенка, что «способствует появлению у него психосоциальной установки страха, подозрительности и опасений за свое благополучие. Данная установка направлена как на мир в целом, так и на отднльных людей; она будет проявляться во всей полноте и на более поздних стадиях личностного развития»².

Второй стадии развития в эпигенетической схеме на уровне социальных институтов соответствуют институт права и тесно связанный с ним институт политики, в которых свое институциональное оформление получает принцип законности и порядка.

211

Содержательная связь права как социального института с проблемой автономии индивида достаточно очевидна. По самой своей природе право призвано устанавливать и оберегать границы — личностные и групповые, тем самым, подкрепляя личностную автономию, поскольку квинтэссенцией проблемы автономии выступает именно проблема границ. Это справедливо как с точки зрения поддержания баланса между свободой воли индивида и неизбежными ограничениями, накладываемыми социальным окружением, так и в более широком контексте, в частности, межгрупповом. Для последнего особенно важен институт политики тесно связанный, как уже отмечалось, с институтом права.

При этом базисная дихотомия — автономия против стыда и сомнения имплицитно присуща институтам права и политики. В истории человечества было и остается немало примеров правовых и политических систем, ставящих во главу угла тотальный контроль над личностью. Само понятие слежки, устойчиво ассоциируется с тем, что за индивидом наблюдают тайно, «со спины», находясь вне пределов его собственного поля зрения. Очевидно в этом случае институты политики и права выступают как деструктивная альтернатива своей изначальной роли и продуцируют стыд и сомнение как на уровне социальной реальности, так и на уровне отдельного индивида в данном сообществе.

Референтными фигурами на второй стадии эпигенетического цикла являются родительские персоны. При этом, «как показывают последние сравнительные исследования, характер и степень чувства автономии, которые родители могут сформировать у своего малыша, зависят от их чувства собственного достоинства и личностной независимости....Для ребенка не столь важны наши отдельные поступки, его, в первую очередь волнует наша жизненная позиция: живем ли мы как любящие, помогающие и твердые в своих убеждениях люди или что-то делает нас злыми, тревожными, внутренне раздвоенными»¹. Что касается собственно специфики межличностной ситуации развития на данном этапе, то «с точки зрения Эриксона, удовлетворительное разрешение психосоциального кризиса на этой стадии зависит, прежде всего, от готовности родителей постепенно предоставлять детям свободу самим осуществлять контроль над своими действиями. В то же время он подчеркивает, что родители должны ненавязчиво, но четко ограничивать ребенка в тех сферах жизни, которые потенциально или актуально представляются опасными как для самих детей, так и для окружающих. Автономия не означает, что ребенок получает неограниченную свободу. Скорее она означает, что родители должны удерживать возрастающую способность ребенка делать выбор в пределах определенных “степеней свободы”»².

Третьей стадии развития в эпигенетической схеме соответствует институт экономики. В содержательном плане взаимосвязь экономики как социального института с индивидуальным чувством инициативы представляется вполне очевидной. Не случайно словосочетание «предпринимательская (деловая) инициатива» является устойчивой идиомой во многих языках. По словам Э. Эриксона, индивид с развитым чувством инициативы «...выглядит очень активным, владеющим избытком энергии, что позволяет ему быстро забывать свои поражения и, не страшась опасности, шаг за шагом смело идти вперед, осваивая новые манящие пространства»³. Не вызывает сомнений, что именно такие люди способны проявлять деятельную готовность к риску, постоянному изменению существующего положения