Основной категориально-понятийный аппарат практической социальной психологии 28 страница

Более того, выявленные в экспериментах Г. Эванса физиологические проявления возбуждения, обусловленного высокой социальной концентрацией, практически совпадают с физиологическими симптомами приступа паники на индивидуальном уровне. К последним относятся «...тахикардия, пальпитации, отдышка и потливость,...спутанность и затруднения в концентрации внимания»³.

Вполне понятно, что большинство исследований панических расстройств на индивидуальном уровне проводилось и проводится в рамках клинической психологии и психиатрии. С точки зрения социальной психологии, они интересны тем, что позволяют получить портрет агентов социального заражения.

Согласно психоаналитической парадигме, паника является крайним проявлением тревоги как специфического защитного механизма личности. Как отмечает О. Фенихель, «среди лиц, подверженных реальной опасности, паникой реагируют те, кто не способен справиться с напряжением другим способом. Причиной могут

265

быть внешние обстоятельства. Легче овладеть тревогой, выполняя некую задачу или двигаясь, чем в состоянии пассивного ожидания. Иногда причина во внутренних обстоятельствах, готовности к тревоге, что обусловлено предшествующим напряжением или прошлым вытеснением. Это верно и для детей, чьи реакции зависят также от окружающих их взрослых»¹.

Иными словами, паника возникает, если эго индивида оказывается не в состоянии ассимилировать базальную тревогу и контролировать аффект, связанный с приближением реальной или мнимой опасности. В этом случае, «суждение, предназначенное на предотвращение травматического состояния, на самом деле его провоцирует»². Заметим также, что ситуация высокой социальной концентрации существенно ограничивает физическую возможность индивидов двигаться и активно действовать, что, как совершенно справедливо отмечает О. Фенихель, является одним из наиболее действенных средств предотвращения паники.

Следует подчеркнуть, что приступам паники особо подвержены лица, страдающие острыми формами истерического невроза и агорофобией (боязнь появления в публичных местах без сопровождения людей, к которым испытывается безусловное доверие: родственников, друзей, телохранителей.) Практический социальный психолог, работающий с большими группами, должен уметь заблаговременно выявлять таких индивидов, особенно если они наделены лидерскими или административными функциями, профессионально занимаются организацией и проведением публичных мероприятий и т. п.).

Последнее особенно важно для жестко структурированных, зараженных авторитаризмом социальных сообществ, поскольку именно в них паника распространяется особенно быстро и принимает глобальные размеры.

Практический социальной психолог, работающий в актуальной ситуации активизации толпы, должен, во-первых, знать о подобных закономерностях развития ее панического настроя и возможных панических проявлений активности, а во-вторых, владеть разнообразными, в том числе и провокативно-манипулятивными техниками как предупреждения, так и купирования массовой паники.

Персонализация [от лат. persona — личность] — а) процесс, в ходе которого происходит существенное изменение в системе личностных смыслов и поведенческой активности человека в связи с «идеальной», внеактуальной представленностью в его сознании образа другого субъекта; б) сам факт «идеальной» представленности в сознании человека образа «значимого другого»; в) одна из возможных ипостасей — метаиндивидная — существования личности за счет «идеальной» ее представленности в сознании других людей, что обусловливает специфику их эмоциональной и когнитивной сфер и поведенческой активности. В этом значении понятие «персонализация» введено В. А. Петровским. Им же была предложена концепция персонализации, согласно которой индивид, как, прежде всего, субъект межличностных отношений представляет собой своеобразное единство трех ипостасей существования собственно личности и личностности: 1) как относительно устойчивой совокупности интраиндивидных качеств (симптомокомплексы психических свойств, образующие ее индивидуальность, мотивы, направленности личности, структура характера личности, особенности темперамента, способности); 2) как включенности индивида в пространство межиндивидных связей, где взаимоотношения и взаимодействия,

266

возникающие в группе могут трактоваться как носители личности их участников; 3) как «идеальной» представленности индивида в жизнедеятельности других людей, в том числе за пределами их актуального взаимодействия, как результата активно осуществляемых человеком смысловых преобразований интеллектуальной и аффективно-потребностной сфер личности других людей. Человек испытывает закономерную, социально детерминированную потребность «быть личностью», то есть быть в максимально возможной степени «идеально» представленным в сознании других людей, прежде всего и более всего, теми своими особенностями, гранями индивидуальности, которые он сам ценит в себе. Потребность «быть личностью» может быть удовлетворена лишь при наличии соответствующей способности. Разрыв, «вилка» между этими потребностью и способностью может привести к серьезным нарушениям процесса личностного развития, качественно искривить линию личностного роста, нарушить общую поступательную направленность движения к подлинной зрелости. Одним из базовых положений данного подхода является утверждение о единстве, но не тождестве понятий «индивид» и «личность», что подразумевает возможность целого ряда артефактных, по сути своей, парадоксальных ситуаций: а) наличие индивида, не являющего личностью (например, в ситуациях жесткой вынужденной изоляции индивид может быть попросту лишен возможности реализовать себя как личность); б) наличие личности при отсутствии индивида (например, ситуация индивидуально-специфического влияния на многих никогда не существовавших людей — персонажей художественных произведений и т. п.); в) потеря личностности творца и отчуждение его от результатов своих деяний и приписывание его заслуг другим лицам (например, различные проявления феномена Цахеса); г) приобретение своего рода личностного бессмертия или, как минимум, значительного пролонгирования личностного существования индивида после его реальной физической смерти (например, феномен «референтной памяти» после потери близкого человека). При этом человек именно через деятельность, а еще точнее, через деяния транслирует свою личностность другим, иногда неосознанно удовлетворяя свою социогенную потребность «быть личностью», потребность в персонализации. В то же время в различных сообществах эта потребность удовлетворяется, как правило, в разной степени. Так, многократно и при этом однозначно в целом ряде экспериментальных работ было показано, что в группах высокого уровня социально-психологического развития возможна персонализация практически всех ее членов, своего рода «стопроцентная взаимосоциализация», а, например, в корпоративных группировках персонализация властной «элиты» чаще всего базируется на откровенной деперсонализации остальной части сообщества.

Следует особо отметить, что в концепции В. А. Петровского персонализация рассматривается не только как индивидуальная, но и как общественная потребность. По словам В. А. Петровского, «потребность индивида быть личностью становится условием формирования у других людей способности видеть в нем личность, жизненно необходимую для поддержания единства, общности, преемственности, передачи способов и результатов деятельности и, что особенно важно, установления доверия друг к другу, без чего трудно надеяться на успех общего дела.

Таким образом, продолжает В. А. Петровский, — выделяя себя как индивидуальность, добиваясь дифференциальной оценки своей личности, человек полагает себя в общности как необходимое условие ее существования, поскольку он производит всеобщий результат, что позволяет сохранять эту общность как целое. Общественная необходимость персонализации очевидна. В противном случае исчезает

267

и становится немыслимой доверительная, интимная связь между людьми, связь между поколениями, где воспитуемый впитывает в себя не только те знания, которые ему передаются, но и личность передающего. На определенном этапе жизни общества эта необходимость выступает в виде ценностно закрепленных форм социальной потребности... Потребность “быть личностью”, потребность в персонализации обеспечивает активность включения индивида в систему социальных связей, в практику и вместе с тем оказывается детерминированной этими социальными связями. Стремясь включить свое “Я” в сознание, чувства и волю других посредством активного участия в совместной деятельности, приобщая их к своим интересам и желаниям, человек, получив в порядке обратной связи информацию об успехе, удовлетворяет тем самым потребность в персонализации»¹.

Легко заметить, что, будучи совершенно самостоятельным и завершенным подходом к проблеме личности, концепция персонализации перекликается не только с рядом фундаментальных персонологических теорий известных в зарубежной психологии, в частности, с психосоциальным подходом Э. Эриксона, гуманистическим психоанализом Э. Фромма и рядом других, но и с перспективными социологическими и философскими теориями, такими как концепция социального капитала, основанного на доверии, Ф. Фукуямы. Тем самым, концепция персонализации, в основе своей разработанная еще в советский период, выгодно отличается от традиционных для советской психологии подходов, многие из которых откровенно противопостовлялись (главным образом, по идеологическим и конъюктурным соображениям) общемировым тенденциям в психологической науке и, как следствие, носили умозрительный и догматический характер, будучи совершенно «неудобоваримыми» с практической точки зрения. По сути дела, в условиях тоталитарного общества в психологии личности господствовла педагогическая парадигма — предметом изучения было не то, как развивается реальная личность в реальных условиях, а то как в «идеале» (на тот момент исторически выдержанном) должна развиваться личность абстрактная.

В этой связи совершенно неудивительно, что хотя основные положения концепции персонализации и получили определенное, в том числе и официальное признание в советской науке, она была почти пригнорирована в рамках реальной социально-психологической и педагогической практики.

В советской школе за редким исключением господствовала жесткая авторитарная модель воспитания, в логике которой потребность индивида «быть личностью» не только практически игнорировалась, но и зачастую рассматривалась как откровенно вредная, толкающая развивающуюся личность к неоправданному индивидуализму и эгоистическим проявлениям. Не случайно у детей, чье дошкольное развитие, в силу семейной специфики, протекало в условиях доверительных партнерских отношений со взрослыми и пытавшихся быть «не таким, как все», нередко возникали проблемы с учителями и администрацией школы. Фактически вся учебно-дисциплинарная модель образования была направлена на тотальную деперсонализацию. К сожалению, эта порочная образовательная система до конца не изжита и по сегодняшний день.

В этой связи проблема персонализации представляется задачей первостепенной важности для любого социального психолога-практика и, конечно же, прежде всего, для курирующего образовательную деятельность. Совершенно очевидно, что концепция

268

персонализации позволяет не только понять общие закономерности данного процесса, но и дает в руки практического социального психолога мощные интерпретационные «ключи», позволяющие не только адекватно оценивать позицию каждого конкретного члена курируемого сообщества, с точки зрения удовлетворения его потребности «быть личностью», но и прогнозировать трансформацию самого сообщества в результате личностной персонализации практически каждого конкретного члена.

Это тем более важно, что процесс персонализации индивида, с точки зрения В. А. Петровского не является конечным: «Он продолжается либо в расширении объектов персонализации, появлении новых и новых индивидов, в которых запечатлевается данный субъект, либо в углублении его присутствия в жизни и деятельности других людей»¹. Поэтому чрезвычайно важно поддерживать баланс персонализации участников группы в контексте общегруппового развития. В противном случае возникает реальный риск вырождения группы в корпоративное сообщество. Однако решать эту задачу следует не в логике фактической деперсонализации, а за счет обеспечения условий для максимально полной взаимной персонализации всех членов курируемой группы.

Концепция персонализации также позволяет идентифицировать и интерпретировать ряд хотя и артефактных по своей сути, но достаточно часто встречающихся в реальной социально-психологической практике явлений, таких, как Цахеса (развернуто описан в соответствующей статье «Азбуки»), феномен поручика Киже, эффект Кеннеди, и т. п.

Феномен поручика Киже представляет собой крайний случай наличия личности при отсутствии индивида. В результате неразборчивого написания фразы «поручики же» в недрах бюрократической машины родилась и начала жить совершенно самостоятельной жизнью, получая жалование, поручения, продвижение по службе и т. д., фантомная личность — «поручик Киже». В современном обществе подобные фантомы зачастую оказывают отчетливо выраженное влияние не только на отдельно взятых индивидов, но и на целые группы (в первую очередь, молодежные), оказываясь при этом более значимыми с точки зрения идеальной представленности личностями, чем реальные люди. Как показано в исследованиях Е. П. Белинской, А. В. Венидиктовой и др., для молодых людей, особенно тех, чья профессиональная деятельность напрямую связана с компьютерными технологиями и виртуальной реальностью, все чаще высокозначимыми фантомными личностями становятся персонажи компьютерных игр, наделенные такими «личностными» качествами, как повышенная агрессивность, жестокость, всемогущество, бессмертие. Совершенно очевидно, что в своих крайних проявлениях «феномен поручика Киже» представляет реальную угрозу психическому здоровью индивида, а в тех случаях, когда он приобретает массовый характер, и интересам общества.

Эффект Кеннеди имеет место, когда после физической смерти (как правило, насильственной) индивида идеальная представленность и влияние его личности на других людей не только не исчезает, но и существенно усиливается. Дж. Ф. Кеннеди выиграл президентские выборы 1960 г. с минимальным преимуществом. На протяжении президентства его рейтинги ни разу не превысили 50%, перспективы на преизбрание были доволно туманны. Однако сразу же после своей трагической гибели, Д. Кеннеди не только превратился в национального героя, чьим именем назывались корабли, кому были посвящены десятки книг, несколько художественных

269

документальных фильмов и т. п. Для большинства американцев он стал идельным президентом, примером для массового подражания. Более того, выстрелы в Далласе имели подобные последствия не только в США, но и практически во всем мире. Даже в Советском Союзе покойный президент позиционировался пропагандой как «здравомыслящий политик», «сторонник мирного сосуществования», павший жертвой «крайних реакционных кругов США». При этом особенно показательна в данном контексте, естественно, не позиция агитпропа, а реакция рядовых советских граждан, многие из которых прониклись совершенно искренней симпатией к покойному президенту, воспринимавшемуся ими всего несколькими месяцами ранее (в период Карибского кризиса) как агрессор, готовый вот-вот развязать третью мировую войну.

Эффект Кеннеди необходимо, прежде всего, учитывать при принятии решений о физическом устранении или смертной казни по решению суда, руководителей и наиболее одиозных функционеров террористических и экстремистских организаций (в частности, в этом плане казнь Хуссейна в 2006 году может иметь тот же эффект). При определенных условиях такие действия могут реально привести к приобретению ими статуса «мучеников» и кратному увеличению числа их сторонников. Прямой профессиональной обязанностью социальных психологов, специализирующихся в сфере политического консультирования, а также подготовки сотрудников спецслужб и аналитического обеспечения антитеррористических мероприятий, является доведение до сознания лиц, принимающих и реализующих соответсвующие решения, наличия и социально-психологической природы данной угрозы.

И все-таки при всей значимости перечисленных явлений они представляют собой относительно локальные социально-психологические феномены.

Основной же и наиболее универсальной задачей практического социального психолога в контексте рассматриваемой проблематики должно стать стремление достигнуть реальной просоциальной по своей содержательной направленности взаимной персонализации максимального числа членов курируемой им группы или организации.

Перцепция социальная [от лат. perceptio — восприятие и socialis — общественный] — восприятие, оценка и понимание социальными субъектами (отдельными личностями, группами разного типа) социальных объектов (самих себя, других личностей, групп разного типа, социальных явлений и т. д.). В середине XX века Дж. Брунер ввел в психологический лексикон данный термин практически с единственной целью — подчеркнуть принципиальную специфику процесса восприятия именно социальных объектов социальными субъектами, которая определяется, прежде всего, тем, что не только параметры воспринимаемого объекта оказываются в данном случае значимыми, но и характеристики самого субъекта восприятия и обстоятельства самой ситуации (значимость для субъекта проблемы, в рамках решения которой осуществляется процесс социальной перцепции и т. п.). Таким образом, в определенном смысле термин «социальная перцепция», будучи «видовым» по сравнению с «родовым» термином общей психологии «перцепция», является вполне содержательно самоценным в рамках социальной психологии. Определяется это, в первую очередь, тем, что существует, по мнению специалистов-психологов, в этой области, как минимум, три качественных различия восприятия социальных и неодушевленных объектов (в последнее время в рамках экологической психологии проведены исследования, показывающие, что в целом ряде случаев восприятие, оценка и понимание «природных» объектов может рассматриваться

270

как один из частных вариантов перцепции объектов социальных). «Во-первых, социальный объект (индивид, группа и т. д.) не пассивен и не безразличен по отношению к воспринимающему субъекту, как это имеет место при восприятии неодушевленных предметов. Воздействуя на субъекта восприятия, воспринимаемый человек стремится трансформировать представление о себе в благоприятную для своих целей сторону. Во-вторых, внимание субъекта социальной перцепции сосредоточено, прежде всего, не на моментах порождения образа как результата отражения воспринимаемой реальности, а на смысловых и оценочных интерпретациях объекта восприятия, в том числе причинных. В-третьих, восприятие социальных объектов характеризуется большей слитностью познавательных компонентов с эмоциональными (аффективными) компонентами, большей зависимостью от мотивационно-смысловой структуры деятельности воспринимающего субъекта» (В. С. Агеев). Таким образом, социальная перцепция, хоть и является лишь «дочерним» понятием в сравнении с общепсихологическим понятием «перцепция», качественно в психолого-содержательном смысле позволяет дать «расширенное» описание процесса восприятия, подразумевая и характеристики социального субъекта, и социального объекта перцепции, специфику самого процесса и его результата в первую очередь социальных последствий. На сегодняшний день в качестве субъектов социальной перцепции рассматривают отдельную личность, социальную группу и общность. Таким образом, можно говорить о самовосприятии, межличностном восприятии, межгрупповом восприятии, о восприятии личностью группы, о восприятии группой личности. Крайне важными особенностями протекания процесса социальной перцепции являются эффекты межличностного восприятия, оценки и характер понимания социальными субъектами социальных объектов (прежде всего, это эффекты бумеранга, новизны, ореола, стереотипизации и т. д.).

В современной социальной психологии накоплен поистине огромный массив исследований тех или иных аспектов социальной перцепции. Большой блок такого рода исследований направлен на изучение процесса формирования социальных суждений. Основными этапами этого процесса традиционно считаются сбор и анализ информации с последующей ее интеграцией в суждение.

Как правило, приступая к сбору информации о том или ином социальном объекте, большинство людей предполагает решать эту задачу максимально объективно и беспристрастно. Однако в силу изложенных выше качественных особенностей восприятия одушевленных объектов, информация подвергается существенным искажениям. Более того, это в известной степени справедливо и в отношении восприятия объектов неодушевленных. Наиболее часто искажение информации является следствием априорных ожиданий, избирательности и ограниченности данных и некорректной экстраполяции выводов, сделанных в иных сферах жизнедеятельности, в область оценивания.

Априорные ожидания основываются на предшествующем личном опыте, стереотипах и предварительной информации. Например, большинство молодых людей, получив от приятеля предложение познакомиться с «интересной девушкой» (предварительная информация), интерпретируют данное заявление, прежде всего, как относящееся к внешней привлекательности предполагаемой партнерши (личный опыт и стереотип). Однако совершенно не исключено, что приятель, характеризуя девушку как «интересную», имел в виду прежде всего личностные качества — широту кругозора, чувство юмора и т. п. В этом случае образ социального объекта, сформировавшийся у молодого человека на основе априорных ожиданий, скорее всего будет существенно

271

отличаться от реальности, что может осложнить установление позитивно окрашенных межличностных отношений и даже сделать их вовсе невозможными. Целый ряд зарубежных психологов выделяют три основных фактора, связанных с априорными ожиданиями, которые порождают наибольшее количество проблем: «Первый фактор — ошибочные ожидания....То, что вы позволите данному ожиданию влиять на проводимый вами сбор информации, может привести вас к неверным выводам. Вторая ситуация возможного возникновения проблем, связанных с априорными ожиданиями, возникает, когда человек, вовлеченный в процесс социального познания, не способен заметить того факта, что априорные ожидания вносят искажение в сбор информации.... Отсутствие осознания означает, что в дальнейшем вы не сможете исправить эффект искажения, вызванный априорным впечатлением.... И третье. Априорные ожидания могут стать источником проблем, когда они берут верх над рассмотрением информации в целом»¹. В рассмотренном примере налицо ошибочное ожидание. Если молодой человек сочтет исходное замечание приятеля исчерпывающим и достаточным, это будет означать отсутствие осознания. Наконец, если встретив девушку, чья внешность не отвечает стереотипу фотомодели, он быстро свернет разговор, сославшись на занятость: налицо игнорирование более широкого информативного контекста под влиянием априорных ожиданий.

Избирательность и ограниченность информации сама по себе является необходимой для формирования социальных суждений. Попросту невозможно собрать и проанализировать абсолютно все факты, касающиеся того или иного социального объекта. Однако, «...суждения, сформированные на основании ограниченной информации, могут быть ошибочны в тех случаях, когда существуют искажения информации. Например, если вас знакомят с особенно открытым и дружелюбным сотрудником, ваше впечатление о качествах, свойственных всем работающим в компании, могут подвергнуться ложному влиянию.... Даже когда люди предупреждены о возможном искажении информации, они не всегда способны осознать значение подобного искажения. Например, при проведении одного исследования психологи говорили участникам, что будут смотреть видеокассету с записью интервью с тюремным охранником. Одним участникам сказали, что этот охранник является типичным представителем большинства охранников, работающих в тюрьмах, в то время как другим сообщили, что он заметно от них отличается. В третьем случае участникам вообще не предоставили никакой информации о том, насколько типичен данный охранник. Затем половина участников посмотрела кассету, на которой охранник представал как остро сопереживающий, заботливый человек. Другая половина смотрела кассету, которая рисовала портрет жесткой, мужественной и коварной личности. Затем участникам задали ряд вопросов о системе правосудия, в том числе о том, какие люди идут работать тюремными охранниками. Результаты показали, что участники, посмотревшие интервью с “человечным” охранником, выказывали более благоприятное отношение к тюремным охранникам, чем те, кто видел интервью с “жестоким” охранником. Что более важно, на суждение участников о тюремных охранниках не оказало влияние то, говорили ли им или нет о типичности охранника, с которым проводилось интервью»².

Типичным примером некорректной экстраполяции «...является различие между статистической информацией и информацией, называемой “историей случая”. Статистическая информация представляет данные о большом количестве людей,

272

в то время как история случая имеет дело только с несколькими определенными индивидами. Когда люди имеют доступ как к статистической информации, так и к противоречивой, но более яркой информации отдельного случая, последняя часто оказывает более сильное влияние на их суждения»¹. Например, практически каждый осведомлен о статистике выигрышей и проигрышей в казино. Однако соблазненное широко рекламируемыми примерами единичных лиц, сорвавших «джек-пот», множество людей садиться за игровой стол, надеясь, что им также повезет.

На следующем этапе формирования социального суждения — интеграции информации, как правило, задействован целый ряд субъективных факторов таких как атрибуция, предрасположенность в пользу своего «Я», настроение, подверженность групповому фаворитизму и др. В этой связи, даже если на предшествующем этапе была собрана достаточно полная и качественная информация, окончательное суждение о социальном объекте все равно не будет в полной мере отвечать критериям рациональности и объективности. При этом большинство людей субъективно убеждены в непогрешимости и обоснованности собственных суждений. Такого рода интеллектуальное тщеславие в современной социальной психологии обозначается как феномен самонадеянности. Впервые он был экспериментально зафиксирован в исследовании Д. Канимана и Э. Тверски, в ходе которого испытуемым задавали «...вопросы, связанные с реальными фактами, и просили их заполнить бланки, например “Я на 98% уверен, что расстояние по воздуху между Нью-Дели и Бейджингом более чем... миль и менее чем... миль”. Большинство испытуемых были самонадеянны — примерно в 30% случаев правильные ответы были за пределами заданного интервала.

Чтобы узнать, распространяется ли самонадеянность на мнение о социальном окружении, Д. Даннинг и его сотрудники придумали одну игру. Они просили студентов Станфордского университета предположить, как незнакомые люди ответили бы на вопросы типа: “К трудному экзамену вы готовились бы самостоятельно или вместе с кем-то?” и “Какими вы считаете свои конспекты — аккуратными или неряшливыми?”. Зная тип вопросов, но не сами вопросы, испытуемые сначала расспрашивали человека о его образовании, интересах в учебе, стремлениях, знаке Зодиака — обо всем, что, как они полагали, могло бы им пригодиться. Затем, когда люди выбирали из 40 предложенных на выбор утверждений 20, интервьюеры спрогнозировали их ответы и оценили точность своих предсказаний.

Интервьюеры предугадали ответы в 63% случаев, превысив вероятность на 13%. Но в среднем они были уверенны в своих прогнозах на 75%»². Аналогичная самонадеянность свойственна многим людям и когда речь идет о самовосприятии.

И все-таки процесс сбора информации остается определяющим с точки зрения социальной перцепции. В этой связи представляют большой интерес последние исследования систем восприятия. На протяжении многих лет в социальной психологии господствовало убеждение, что наиболее значимым является визуальный канал восприятия, поскольку именно через него считываются невербальные сигналы личности, являющиеся наиболее информативными в контексте межличностного взаимодействия. Однако результаты эксперимента, поставленного в США в начале 80-х гг. прошлого века, позволяют усомниться в абсолютной справедливости данной точки зрения. В ходе исследования, испытуемым показывали «...записи телевизионных дебатов, состоявшихся в 1976 году между Уолтером Мондейлом и Робертом Доулом, двумя кандидатами на пост вице-президента. Начало дебатов было приятным,

273

но затем дискуссия приобрела возбужденный и враждебный характер. Исследователи отобрали 12 отрывков из выступления каждого оратора, в половине из которых демонстрировались положительные эмоции, а в половине — отрицательные. Затем каждому участнику были показаны эти отрывки в одном из четырех условий:

1) аудио-визуальном — стандартная версия, записанная на видео-кассету;

2) только вербальном — письменная расшифровка стенограммы;

3) только видео — с выключенным звуковым каналом;

4) паралингвистическом — только звуковая дорожка, но с отфильтрованным содержанием, что делало речь непонятной, в то время как такие невербальные особенности, как высота тона, уровень громкости, темп и т. д., были сохранены.

Вербальное содержание оказалось решающим для определения того, какие эмоции выражались: позитивные или негативные; т. е. вербальная информация была наиболее важной, что противоречит предположениям о значении невербальных коммуникаций»¹.