Социология познания и массовых коммуникаций 15 страница

Незаинтересованность

Наука, как и вообще все профессии, включает в качестве базис­ного институционального элемента незаинтересованность. Незаин­тересованность не следует приравнивать к альтруизму, так же как и заинтересованное действие — к эгоизму. Такие приравнивания сме­шивают институциональный и мотивационный уровни анализа¹⁷. Уче­ному чего только не приписывали: страсть к познанию, праздное лю­бопытство, альтруистическую заботу о благе человечества и множе­ство других особых мотивов. Поиск отличительных мотивов велся, как оказалось, в неправильном направлении. Поведение ученых харак­теризуется скорее отличительным образцом институционального кон­троля над широким спектром мотивов. Ибо как только институт пред­писывает незаинтересованную деятельность, в интересах ученых под­чиниться этому требованию под страхом санкций и — в той мере, в какой эта норма стала их внутренней нормой — под страхом психо­логического конфликта.

Фактическое отсутствие обмана в анналах науки, которое выгля­дит исключительным, если сравнить их с летописью других сфер дея­тельности, иногда объясняли личными качествами ученых. При этом подразумевается, что ученые рекрутируются из числа людей, прояв­ляющих необычайно высокую степень моральной чистоты. На самом

¹⁴ Hamilton, op. с/Л, p. 154; J. Robin, L'oeuvrescientifique, saprotection-juridique (Paris,
1928). — Примеч. автора.

¹⁵ Vannevar Bush, «Trends in Engineering Research», Sigma Xi Quarterly, 1934, Vol.
22, p. 49. — Примеч. автора.

¹⁶ Bernal, op. cit., p. 155 и дальше. — Примеч. автора.

"Talcott Parsons, «The Professions and Social Structure», Social Forces, 1939, Vol. 17, p. 458—459; cp. George Sarton, The History of Science and the New Humanism (New York, 1931), p. 130 и дальше. Различие между институциональными принуждениями и мо­тивами является, разумеется, ключевым понятием марксистской социологии. — При­меч. автора.

деле удовлетворительных свидетельств того, чтобы дело обстояло та­ким образом, нет; более убедительное объяснение можно обнаружить в некоторых отличительных качествах самой науки. В какой бы сте­пени ни заключало научное исследование уже в самом себе проверя­емость результатов, оно подлежит уточняющей проверке других экс­пертов. Иначе говоря — и это замечание, несомненно, может быть истолковано как/ese majesty*, — деятельности ученых подчинены стро­гому полицейскому надзору, причем, быть может, в такой степени, которой нет параллелей нив одной другой сфере деятельности. Требо­вание незаинтересованности имеет прочные основания в обществен­ном характере и проверяемости науки, и это обстоятельство, как мож­но предположить, внесло свою лепту в честность людей науки. В цар­стве науки существует конкуренция — конкуренция, усиленная акцен­том на приоритетность как критерий достижения, — и в условиях такой состязательности вполне могут зарождаться стимулы, побуждающие превзойти соперников незаконными средствами. Но такие импульсы могут найти лишь скудную возможность выразиться в области научно­го исследования. Превознесение кумиров, неформальные клики, мно­гочисленные, нетривиальные публикации — эти и другие методы мо­гут использоваться для самовозвеличивания¹⁸. Но если говорить в це­лом, необоснованные претензии оказываются ничтожными и неэффек­тивными. Перевод нормы незаинтересованности в практику действенно поддерживается конечной ответственностью ученых перед своими кол­легами. Предписания социализированного чувства и практической целесообразности в значительной степени совпадают, и эта ситуация благоприятствует институциональной стабильности.

В этом отношении область науки несколько отличается от про­чих профессий. Ученый не сталкивается vis-a-vis со своей обыватель­ской клиентурой, как, например, врач или юрист. Возможность экс­плуатации доверчивости, невежества и зависимости обывателя тем самым значительно уменьшается. Обман, махинации и безответствен­ные претензии (шарлатанство) даже менее вероятны, чем в «обслу­живающих» профессиях. Стимулы к уклонению от соблюдения нра­вов науки развиваются в той мере, в какой отношение «ученый — обыватель» становится главенствующим. Когда структура контро­ля, осуществляемого квалифицированными коллегами, оказывает­ся неэффективной, вступают в игру злоупотребление экспертной вла­стью и создание псевдонаук¹⁹.

* оскорбление начальства (фр.). — Примеч. пер.

¹⁸ См. обзор Логана Уилсона в книге The Academic Man, p. 201 и далее. — Примеч.
автора.

¹⁹ См.: RA. Brady, The Spirit and Structure of German Fascism (N.Y., 1937), Chapter
П; Martin Gardner, In the Name of Science (N.Y.: Putnam's, 1953). — Примеч. автора.

119

Добрая репутация науки и ее высокий моральный статус в глазах обывателя, вероятно, в немалой степени обязаны технологическим достижениям¹⁹³. Каждая новая технология несет с собою свидетель­ство честности ученого. Наука выполняет свои обещания. Однако ее авторитет может использоваться и иногда используется в корыстных целях, причем именно потому, что обыватели часто не в состоянии отличить ложные притязания на такой авторитет от подлинных. Мни­мо научные заявления тоталитарного оратора о расе, экономике или истории оказываются для неподготовленной обывательской аудито­рии в одном ряду с газетными сообщениями о расширяющейся Все­ленной или волновой механике. В обоих случаях человек-с-улицы не может их проверить, и в обоих случаях они могут идти вразрез со здра­вым смыслом. Как бы то ни было, мифы будут казаться широкой пуб­лике более убедительными и будут для нее, безусловно, более понят­ными, нежели проверенные научные теории, поскольку они ближе к ее обыденному опыту и культурным предубеждениям. Следователь­но, население в целом — отчасти благодаря научным достижениям — становится восприимчивым к новым мистицизмам, выраженным в якобы научных категориях. Заимствованный авторитет науки наде­ляет престижем ненаучную доктрину.

Организованный скептицизм

Как мы увидели в предыдущей главе, организованный скепти­цизм различными способами взаимосвязан с другими элементами научного этоса. Это одновременно и методологическое, и институ­циональное требование. Подвешивание суждения до тех пор, пока «на руках не окажутся факты», и отстраненное исследование мне­ний, внушающих веру, под углом зрения эмпирических и логичес­ких критериев периодически вовлекало науку в конфликт с другими институтами. Наука, которая вопрошает о фактах, в том числе и по­тенциальных фактах, касающихся каждого аспекта природы и об­щества, может вступать в конфликт с другими установками в отно­шении техже самых данных, кристаллизованными и зачастую риту-ализованными другими институтами. Научный исследователь не признает никакой пропасти между сакральным и профанным, меж­ду тем, что требует некритичного почтения, и тем, что можно объек-

"* Фрэнсис Бэкон предлагает одну из первых и наиболее емких формулировок этого популярного прагматизма: «То, что более всего полезно на практике, то пра­вильнее всего и в теории». F. Bacon, Novum Organum, Book II, p. 4. — Примеч. автора.

тивно проанализировать. («Ein Professor ist ein Mensch der anderer Meinungist»*.)

В этом, по-видимому, и кроется источник бунтов против так на­зываемого вторжения науки в иные сферы. Такое сопротивление со стороны организованной религии стало теперь менее значимым по сравнению с сопротивлением экономических и политических групп. Это противостояние может существовать совершенно независимо от внедрения конкретных научных открытий, которые кажутся обесце­нивающими партикулярные догмы церкви, экономики или государ­ства. Скорее всего оно вызывается рассеянным, зачастую неясным пониманием того, что скептицизм угрожает текущему распределению власти. Конфликт этот обостряется всякий раз, когда наука распрос­траняет свои исследования на новые области, в отношении которых уже существуют институционализированные установки, и всякий раз, когда расширяют сферу своего контроля другие институты. В совре­менном тоталитарном обществе и антирационализм, и централиза­ция институционального контроля служат ограничению поля науч­ной деятельности.

* Профессор — это человек, у которого на все есть свое мнение (нем.). — При­меч. пер.

XIX. МАШИНА, РАБОЧИЙ И ИНЖЕНЕР

Заподозрить в себе всю меру собственного неведения — первый шаг к тому, чтобы заменить это неведение знанием. О том, какое вли­яние оказали изменения в методах производства на проблемы, пове­дение и перспективы рабочего, известно на самом деле очень мало; узнать же об этом нужно очень много. В короткой статье, посвящен­ной этой огромной теме, можно в лучшем случае лишь очертить об­щие контуры нашего невежества. В наших силах лишь указать на ряд исследовательских открытий, ставших теперь нашим достоянием, ус­ловия, необходимые для надлежащего углубления этих открытий, и со­циальную организацию последующих исследований, которая нужна нам для достижения этих результатов.

Вера в то, что технологический прогресс есть самоочевидное бла­го, настолько широко распространена и настолько глубоко укорене­на, что люди по большому счету так и не удосужились обратить вни­мание на те общественные условия, при которых это и в самом деле так. Если технология и является благом, то только благодаря своим последствиям для человека, то есть благодаря тому, что у большого числа по-разному социально размещенных людей есть основания считать ее таковой в свете своего опыта. И возникают ли у людей действительно такие основания, зависит не столько от внутреннего характера развивающейся технологии, создающей возрастающую способность производить изобилие благ, сколько от структуры об­щества, определяющей, какие группы и индивиды будут извлекают пользу из этого возросшего изобилия, а какие — испытывать соци­альные неурядицы и нести человеческие издержки, создаваемые но­вой технологией. Многие люди в нашем обществе обнаруживают, что плюралистические социальные последствия прогрессивного внедре­ния трудосберегающих технологий им далеко не выгодны. Данные о технологической безработице, вытеснении труда, устаревании навы­ков, перерывах в занятости и уменьшении суммы рабочих мест, при­ходящихся на единицу продукции, сколь бы ни были они скудными,

© Перевод. Николаев В.Г., 2006

указывают на то, что именно рабочие несут на себе основное бремя промахов, допущенных в планировании упорядоченного внедрения достижений в производственные процессы.

Исследование этих вопросов, конечно, не панацея от тех соци­альных неурядиц, которые приписываются нынешним методам внедре­ния технологических достижений; однако такое исследование может выявить относящиеся к делу факты — иначе говоря, может заложить основу для принятия необходимых решений теми, кого многообраз­ные последствия технологического изменения непосредственно затра­гивают. Социальных исследований в этой области поразительно мало, и было бы в некоторой степени интересно выяснить, почему это так.

Сначала мы окинем взором ряд открытий, которые стали результа­том социального исследования в этой общей области; затем рассмотрим некоторые факторы, влияющие на социальную роль инженеров — осо­бенно тех из них, кто непосредственно занят изобретением и констру­ированием производственного оборудования, — а также социальные последствия их творческой работы; и наконец, предложим вниманию некоторые наиболее очевидные проблемы и возможности дальней­ших исследований, посвященных социальным последствиям трудо­сберегающих технологий.

Социальные последствия технологических изменений

Исследования выявили ряд социальных последствий технологи­ческого изменения, из которых здесь будут упомянуты лишь немно­гие. Они располагаются в диапазоне от самых непосредственных воз­действий на природу трудовой жизни — или социальную анатомию работы — до воздействий, затрагивающих институциональные и струк­турные образцы (patterns) более широкого общества.