Стыд, жалость, благоговение; 6 страница

Идея, согласно которой чистая (теоретическая) этика независи­ма от эмпирической, предшествует ей или, что одно и то же, мораль может и должна быть определена до и даже вопреки тому, как она явлена в мире, прямо вытекает из представления о нравственных законах как законах, обладающих абсолютной необходимостью. По­нятие абсолютного, если оно вообще поддается определению, есть то, что содержит свои основания в себе, что самодостаточно в своей неисчерпаемой полноте. И абсолютной является только такая не­обходимость, которая ни от чего другого не зависит. Поэтому ска­зать, что моральный закон обладает абсолютной необходимостью, и сказать, что он никак не зависит от опыта и не требует даже под­тверждения опытом, — значит сказать одно и то же.

Чтобы найти моральный закон, нам надо найти закон, который мог бы считаться абсолютным. Что же может быть помыслено в качестве абсолютного начала? Добрая воля — таков ответ Канта: «Нигде в мире, да и нигде вне его невозможно мыслить ничего, что могло бы считаться добрым без ограничения, кроме доброй воли» (228).

Под доброй волей он имеет в виду безусловную, чистую волю, т.е. волю, которая сама по себе, до и независимо от каких бы то ни было влияний на нее, обладает практической необходимостью. Го­воря по-другому, абсолютная необходимость состоит в «абсолютной ценности чистой воли, которой мы даем оценку, не принимая в рас­чет какой-либо пользы» (229). Ничто из свойств человеческого духа, качеств его души, внешних благ, будь то остроумие, мужество, здо­ровье и т.п., не обладает безусловной ценностью, если за ним не стоит чистая добрая воля. Даже традиционно столь высокочтимое самообладание без доброй воли может трансформироваться в хлад­нокровие злодея. Все мыслимые блага приобретают моральное ка­чество только через добрую волю, сама же она имеет безусловную внутреннюю ценность. Добрая воля, собственно говоря, и есть чис­тая (безусловная) воля, т.е. воля, на которую не оказывают никакого воздействия внешние мотивы.

Волей обладает только разумное существо — она есть способность поступать согласно представлению о законах. Говоря по-другому, воля есть практический разум. Разум существует или, как выражается Кант, природа предназначила разум для того, чтобы «управлять нашей волей» (230). Если бы речь шла о самосохранении, преуспея­нии, счастье человека, то с этой задачей вполне и намного лучше мог бы справиться инстинкт, о чем свидетельствует опыт неразум­ных животных. Более того, разум является своего рода помехой без­мятежной удовлетворенности, что, как известно, даже дало возмож­ность античным скептикам школы Пиррона считать его основным источником человеческих страданий. Во всяком случае, нельзя не согласиться с Кантом, что простые люди, предпочитающие руко­водствоваться природным инстинктом, бывают счастливее и доволь­нее своей жизнью, чем рафинированные интеллектуалы. Кто живет проще, тот живет счастливее. Поэтому если не думать, что природа ошиблась, создав человека разумным существом, то необходимо предположить, что у разума есть иное предназначение, чем изыс­кивать средства для счастья. Разум нужен для того, чтобы «породить не волю как средство для какой-нибудь другой цели, а добрую волю самое по себе» (231). Так как культура разума предполагает безус­ловную цель и приноровлена к этому, то вполне естественно, что она плохо справляется с задачей обслуживания человеческого стрем­ления к благополучию, ибо это — не ее царское дело. Разум предна­значен для того, чтобы учреждать чистую добрую волю, все осталь­ное могло бы существовать и без разума. Чистая добрая воля не может существовать вне разума именно потому, что она чистая, не содержит в себе ничего эмпирического. Это отождествление разума и доброй воли составляет высшую точку, самое сердце кантовской философии.

Нравственный закон как изначальный закон воли не имеет, не может иметь какого-либо природного, предметного содержания и определяет волю безотносительно к какому-либо ожидаемому от него результату. В поисках закона воли, обладающего абсолютной необходимостью, Кант доходит до идеи закона, до той последней черты, когда «не остается ничего, кроме общей законосообразнос­ти поступков вообще, которая и должна служить воле принци­пом» (238).

Категорический императив - объективный принцип морали

 

Нравственный закон как объективный принцип воли, который да­ется разумом, должен был бы быть единственной (и в этом смысле самоочевидной, «естественной») основой поведения всех разумных существ. Однако человек — не просто разумное существо. Он явля­ется несовершенным разумным существом. Это значит, что чело­веческая воля руководствуется не только разумом, представления­ми о законах. На нее действуют и сами законы. Человеческая воля испытывает также воздействие склонностей, интересов, случайных обстоятельств. Человеческая воля вынуждена сообразовываться не только с разумом. Поэтому нравственный закон в случае челове­ческой воли выступает как принуждение, как необходимость дей­ствовать вопреки тем многообразным субъективным эмпирическим воздействиям, которые эта воля испытывает. Он имеет форму при­нудительного веления — императива.

Если представить, что есть существа, которые в своей разумности совершенны и обладают святой волей (например, ангелы), то они также руководствовались бы нравственным законом, каким руковод­ствуется человек, обладающий доброй волей. Для них, однако, этот закон был бы единственным мотивом действия, у них не было бы поводов отступать от него, и потому он не приобретал бы для них форму императива.

Другое дело — человек, существо слабое, несовершенное. Для него нравственный закон может иметь силу только как принужде­ние, или императив. Императивы — это формулы отношения объ­ективного (нравственного) закона к несовершенной воле человека.

Для того чтобы описать специфическую императивность нрав­ственности, все императивы человеческого поведения подразделя­ются Кантом на два больших класса: одни из них повелевают гипо­тетически, другие категорически. Гипотетические императивы от­носительны, условны. Они говорят о том, что поступок хорош в каком-то отношении, для какой-то цели. Поступок оценивается с точки зрения его возможных последствий. Таковы, например, советы врача, которые хороши для человека, который хочет заботить­ся о своем здоровье. Категорический императив предписывает по­ступки, которые хороши сами по себе, объективно, без учета пос­ледствий, безотносительно к какой-либо иной цели. В качестве при­мера можно указать на требование честности. Только категоричес­кий императив можно назвать императивом нравственности. И на­оборот: только императив нравственности может быть категори­ческим.

Так как нравственный закон не содержит в себе ничего, кроме всеобщей законосообразности поступков, то и категорический им­ператив не может быть ничем иным, кроме как требованием к че­ловеческой воле руководствоваться данным законом, привести свои максимы в соответствие с ним: «Таким образом, существует только один категорический императив, а именно: поступай только согласно такой максиме¹, руководствуясь которой ты в то же время можешь поже­лать, чтобы она стала всеобщим законом» (260). Вся человеческая нрав­ственность выводится из этого одного-единственного принципа.

Закон ограничения максим условием их общезначимости для всех разумных существ означает, что каждое разумное существо необхо­димо рассматривать в качестве ограничивающего условия максим — того абсолютного предела, который категорически запрещено пере­ступать. Разумное существо полагает себя в воле как цель. Практи­ческий императив поэтому должен включать в себя идею самоцель­ности человека как разумного существа, субъекта возможной доброй воли и может быть переформулирован следующим образом: «Посту­пай так, чтобы ты всегда относился к человечеству и в своем лице, и в лице всякого другого так же, как к цели, и никогда не относился бы к нему только как к средству» (270). Человечество (человечность, внутреннее достоинство, способность быть субъектом доброй воли) в лице каждого человека — не просто цель, а самостоятельная цель, самоцель. Эта цель является последней в том смысле, что она ни­когда не может быть превращена в средство. Она абсолютна, в от­личие от всех других целей человека, имеющих относительный ха­рактер. В этом смысле она негативна, участвует в человеческой де­ятельности в качестве ее ограничивающего условия — «как цель, во­преки которой никогда не следует поступать» (280).

Основание нравственности (практического законодательства) объективно заключено в правиле (форме всеобщности), субъектив­но—в цели (каждое разумное существо как цель сама по себе). Ка­тегоричность, безусловность императива требует также третьего

¹ Максимой именуется субъективный принцип воли, тот эмпирический мотив, которым индивид руководствуется в своем поведении.

 

уточнения, а именно предположения, что воля каждого разумного существа обладает способностью учреждать нравственный закон. Отсюда — третья формула категорического императива, включаю­щая «принцип воли каждого человека как воли, всеми своими максимами устанавливающей всеобщие законы» (274). Это основоположение Кант называет принципом автономии воли.

Таковы три основные формулы¹ (именно основные формулы, по­тому что на самом деле, если принимать во внимание все оттенки, их больше, по подсчетам некоторых дотошных исследователей, более десятка), три разных способа представлять один и тот же закон. Они взаимосвязаны между собой таким образом, что «одна сама собой объединяет в себе две других» (278). Разные формулы (редакции) категорического императива раскрывают разные аспек­ты одного и того же закона, делают его более наглядным, доступным для восприятия. Категорический императив как абсолютный закон и есть закон доброй воли. «Та воля безусловно добра, которая не может быть злой, стало быть, та, максима которой, если ее делают всеобщим законом, никогда не может противоречить себе. Следо­вательно, принцип: поступай всегда согласно такой максиме, всеоб­щности которой в качестве закона ты в то же время можешь же­лать, — также есть высший закон безусловно доброй воли; это един­ственное условие, при котором воля никогда не может сама по себе противоречить, и такой императив есть категорический импера­тив» (279).

К примеру, человек оказался в затруднительном положении, из которого он может выйти, дав обещание без намерения его выпол­нить. В этой ситуации, как говорит Кант, следует различать два во­проса: является ли такой способ поведения благоразумным и явля­ется ли он нравственным. С помощью лживой увертки можно выйти из конкретной затруднительной ситуации, но никогда нельзя точно сказать, какие последствия в будущем могут возникнуть для человека, потерявшего доверие, и он, вполне возможно, не досчитается зна­чительно больше того, что временно приобретает. Поэтому благо­разумие требует давать честные обещания. Совет благоразумия, хотя он сам по себе верен, построен на боязни дурных последствий и не обладает должной твердостью; ведь человек вполне может прийти к выводу, что бояться ему нечего, и он вполне может обмануть с большой выгодой для себя. Другое дело, если следовать данной норме как нравственному требованию, т.е. требованию категори­ческому, безусловному. Но как узнать, является ли она таковой? Для

¹ Более подробно о разных формулировках категорического императива см. Скрипник А.П. Категорический императив Иммануила Канта. М.: МГУ, 1978.

 

этого необходимо провести мысленный эксперимент и задаться во­просом: хочу ли я, чтобы каждый имел право на ложное обещание в ситуациях, которые он считает для себя затруднительными.'' Гово­ря иначе, желаю ли я, согласен ли я, чтобы ложь стала общим для всех законом? При такой постановке выясняется, что тот, кто под­вержен искусу ложного обещания и желал бы его дать, тем не менее, сохраняя способность к последовательному мышлению, никак не может желать того, чтобы это стало всеобщим законом, ибо в этом случае никто бы ему не поверил. Более того, ложное обещание как раз предполагает, что оно будет воспринято не как ложное, что оно, следовательно, не должно быть возведено во всеобщее правило. «Стало быть, моя максима, коль скоро она стала бы всеобщим зако­ном, необходимо разрушила бы самое себя» (239). Таким образом, категорический императив предлагает механизм, позволяющий ин­дивиду установить в ходе мысленного эксперимента — соответству­ют ли реальные мотивы его поведения стандарту, своего рода ГОСТу нравственного закона.

Долг как субъективный принцип морали

 

Категорический императив — объективный принцип доброй воли. Как же он явлен в самом субъекте? Говоря по-другому — каким мо­тивом руководствуется и что испытывает человек, когда он подчи­няется категорическому императиву? Чтобы ответить на этот во­прос, надо вспомнить, что, согласно Канту, разумность воли есть способность действовать согласно представлению о законе. Пред­ставление о законе в этом случае является и знанием, и особого рода чувством, которое связывает субъекта с этим законом. Это чувство Кант называет уважением. «Когда я познаю нечто непо­средственно как закон для себя, я познаю с уважением, которое означает лишь сознание того, что моя воля подчинена закону без посредства других влияний на мои чувства» (237). Уважение есть чувство, порожденное понятием разума, выражающее отношение разумной воли к нравственному закону. Оно является единствен­ным в своем роде и отличается от всех других чувств, которые могут быть сведены к склонностям или к страху. Через чувство уважения человек утверждает и свое достоинство, и достоинство того чело­века, уважение к которому он выказывает.

Необходимость действия из уважения к нравственному закону Кант называет долгом. Долг и есть явленность нравственного закона в субъекте, субъективный принцип нравственности. Он означает, что нравственный закон сам по себе, прямо и непосредственно ста­новится мотивом человеческого поведения. Когда человек совершает нравственные поступки по той единственной причине, что они являются нравственными, он действует по долгу.

Категорический императив есть единственный нравственный закон. Точно так же долг есть единственный нравственный мотив. В этом качестве он противостоит всем другим эмпирическим моти­вам. Подчеркивая исключительность долга в системе человеческой мотивации, Кант различает действия сообразно долгу и действия ради долга. «Сообразно долгу» — такое действие, которое соответ­ствует нравственному критерию и одновременно с этим удовлетво­ряет определенные склонности индивида, является для него прият­ным, выгодным. Примером такого действия может быть честная тор­говля, которая наряду с тем, что она честная, является в то же время доходной. Действие «ради долга» — действие, совершаемое только из-за нравственных соображений и несмотря на то, что оно проти­воречит эмпирическим интересам индивида. Таким действием была бы, например, та же честная торговля, которая остается честной даже тогда, когда она становится уже невыгодной.

Долг, как его понимает Кант, есть практическое принуждение к поступку из-за уважения к нравственному закону и только по этой причине. И другого нравственного мотива не существует. Все, что совершается по склонности, не имеет отношения к нравственности и не может рассматриваться в качестве ее субъективного основания, даже если этой склонностью являются любовь, симпатия и иные так называемые альтруистические чувства. Эту позицию Канта нель­зя понимать так, будто здесь речь идет о дискредитации чувственной природы человека, аскетизме и скрытом ханжестве или, как ирони­зировал Шиллер, о том, что человек правильно поступает тогда, когда он исполняет долг с отвращением в душе.

О чем же на самом деле говорит Кант? Он ищет такой мотив поведения, который был бы адекватен безусловности, абсолютности нравственного закона. Он утверждает, что таким мотивом может быть только долг, который дан вместе с нравственным законом и единственным источником которого является сам этот закон. Долг по своей безусловности соразмерен безусловности морали. Все дру­гие мотивы, сколь бы возвышенными, притягательными или силь­ными многие из них ни были, не обладают той последней степенью твердости, которая требуется для нравственного закона.

Нравственный мотив в его чистом виде, как он описывается в рамках этической теории, нельзя смешивать с тем, как он функци­онирует в реальном опыте человека. Когда говорится о том, что принуждение через долг является единственным нравственным мо­тивом, то надо иметь в виду: в реальном опыте человека нет дейст­вий, которые совершались бы только и исключительно на основе долга, ибо нет действий, которые состояли бы из одной формы во-ления и были лишены какого бы то ни было материального содер­жания. На самом деле человеческие поступки всегда эмпирически мотивированы. Эмпирические мотивы, склонности всегда достаточ­ны для того, чтобы субъективно объяснить и оправдать любое дей­ствие (поэтому по-своему были правы те философы, которые видели в эгоизме универсальную пружину человеческих поступков). Нрав­ственная обусловленность поступка не отменяет и не заменяет его причинную обусловленность в обычном смысле слова. Точно так же долг не отменяет и не заменяет склонности, он всегда существует наряду с ними. Но для того чтобы выяснить, соответствует ли тот или иной поступок еще и долгу (что он соответствует определенным склонностям и вытекает из них, это подразумевается само собой, ибо в противном случае вообще бы не было рассматриваемого по­ступка), для этого в рамках процедуры испытания максимы воли на общезначимость необходимо также испытать его на мотив долга, т.е. необходимо выяснить, совершил бы человек данный поступок или нет, если мысленно отвлечься от склонностей и гипотетически допустить, что никакого эмпирического интереса в совершении дан­ного поступка не существует. Говоря иначе, необходимо установить, совершил ли бы человек данный поступок из одного чувства долга. Если да, то тогда он получает нравственную санкцию.

Автономия воли и царство целей

 

Исключительно трудными и коварными вопросами этической тео­рии и Практики являются вопросы, связанные с субъектностью мо­рали: кто имеет право выступать от имени морали? как — избира­тельно или равномерно — распределяется она между индивидами? как возможно согласие между людьми, имеющими разные представ­ления о добре и зле? Ответ на них, по мнению Канта, можно найти только в рамках автономной этики, согласно которой воля каждого разумного существа является нравственно законодательной волей. Автономная этика рассматривает мораль не как итог согласия в об­ществе, а как его необходимую предпосылку и живую основу. Со­гласную, гармоничную жизнь разумных существ можно мыслить только как способ и результат их разумного существования, как цар­ство целей.

Поскольку цели разумных существ ограничиваются условием их общезначимости, поскольку каждое из них обязано видеть в себе и во всех других также и цель саму по себе, то можно предположить, что целое всех целей образует некое внутри себя организованное царство. Говоря иначе, именно нравственное законодательство может стать общим знаменателем целей разумных существ, основой их систематической связи между собой. Но (вот вопрос!) кто цар­ствует в этом царстве целей? Кто является там главой и кто поддан­ными?

Поскольку речь идет о человеческом царстве целей, то каждое лицо в нем, считает Кант, необходимо является и главой, и поддан­ным. Каждое разумное существо, согласно принципу автономии воли, должно рассматривать себя как учреждающее царство целей и законодательствующее в нем. И в этом смысле оно принадлежит к царству целей как глава, и оно бы оставалось им, если бы максимы его воли были совершенно свободны от потребностей, не содержали в себе ничего, кроме нравственного законодательства. Но это не так. Человеческая воля испытывает на себе также давление потреб­ностей, чувственных побуждений, ее максимы связаны с нравствен­ным законодательством через практическое принуждение — долг. Как обязанное действовать по долгу, разумное существо выступает уже в качестве члена (подданного) царства целей. «Долг принадле­жит не главе в царстве целей, а каждому члену, и притом всем в одинаковой мере» (276).

Долг есть способ отношения разумных существ друг к другу, когда воля каждого разумного существа необходимо рассматрива­ется также как законодательствующая. Мой долг, свидетельствую­щий о том, что я являюсь членом (подданным) царства целей, со­стоит в том, чтобы относиться к себе и к каждому другому разум­ному существу как к главе этого царства. Долг основан на уважении к нравственному закону, и он означает практическое признание за каждым человеком внутреннего достоинства, вытекающего из того, что тот является созаконодателем нравственности, соцарем в цар­стве целей. Достоинство есть внутренняя ценность разумного су­щества, которую нельзя ни на что обменять (в отличие от рыночной цены всего того, что связано со склонностями и потребностями, и эстетической цены того, что связано с вкусом). Кантово решение вопроса о том, является ли человек царем или подданным, зако­нодательствующим главой или подчиненным членом в идеальном царстве целей, может быть конкретизировано следующим образом: он есть и то и другое одновременно. Лицо является подданным (подчиненным членом) в качестве царя (законодательствующего главы), так как оно подчиняется законам, которые задаются мак­симой его собственной воли. Оно является царем (законодатель­ствующим главой) в качестве подданного (подчиненного члена), ибо его обнаруживаемое в долге подданство (членство) состоит в том, чтобы признавать за каждым лицом внутреннее достоинство, вытекающее из его положения в качестве царя (законодательствующего главы). Кант приходит к противоречивой, но точной в своей противоречивости формуле, согласно которой разумное существо может и должно быть «законодательствующим членом в царстве целей» (277).

Кант, как отмечалось уже в начале главы, пишет, что связь долга с законом (общезначимым, объективным правилом) понимали и до него. Философы, однако, не могли объяснить, почему, каким обра­зом закон становится долгом. Кант нашел разгадку этой тайны в автономии воли: закон, которому через долг подчиняется разумное существо, является его собственным законом: «автономия воли есть такое свойство воли, благодаря которому она сама для себя закон (независимо от каких бы то ни было предметов воления)» (283). Автономия воли, говоря иначе, означает, что каждое разумное су­щество произвольно законодательствует в моральной сфере, как если бы оно было самим Господом Богом. Здесь присутствуют два момента: «авто» и «номия», «само» и «законодательство». Автономия переводится как самозаконодательство. Было бы ошибочной одно­сторонностью акцентировать внимание на законосообразности, об­щезначимости, объективности морального выбора. Но такой же односторонностью и искажением кантовской мысли является под­черкивание только момента произвольности морального выбора, со­стоящего в том, что нравственная воля разумного существа содер­жит свои причины в себе, совершенно свободна в своих решениях. Только взаимообусловливающее и неотрывное единство того и дру­гого позволяет нам понять специфику морали. Разумная воля может быть нравственно законодательствующей только в качестве свобод­ной воли, ибо в противном случае это законодательство не имело бы необходимой для нравственности чистоты. Но и свободной она может быть только в качестве нравственно законодательствующей, устанавливающей общезначимые, абсолютные правила, ибо в про­тивном случае свобода воли, которая как раз и состоит в том, что решения воли не считаются ни с какими препятствиями, была бы неполной. Всеобщую формулу категорического императива: «посту­пай согласно такой максиме, которая в то же время сама может стать всеобщим законом» (279) кратко можно назвать (Кант неоднократно и называл ее) принципом автономии воли, что совершенно нельзя было бы сделать, если понимать под автономией воли или произ­вольность, или общезначимость¹.

¹ Различное истолкование принципа автономии воли было одним из призна­ков, определивших различие школ в рамках неокантианства. Марбургская школа акцентировала внимание на всеобщности, общезначимости морали, сближая ее с правом, логикой, а баденская школа — на ее произвольности.

 

Но как возможно и что реально означает это соединение про­извольности и общезначимости в морали? Оно является совершен­но естественным и необходимым, если предположить, что каждое разумное существо нравственно законодательствует не только само, но и для себя. Не для других, а именно для себя. На этот аспект исследователи Канта, к сожалению, обращают мало внимания. При таком понимании аналитика категорического императива оказы­вается мысленным экспериментом, позволяющим индивиду испы­тать максимы своей воли на нравственное качество. Это нетрудно вычитать и в самих формулировках категорического императива — прежде всего в первой и основной из них: «поступай только со­гласно такой максиме, руководствуясь которой ты в то же время можешь пожелать, чтобы она стала всеобщим законом» (260). Сле­дует обратить внимание на подчеркнутые слова, на различие их модальностей. В первом случае категорическое требование «посту­пай» обращено к воле человека и должно реализоваться в его по­ступках. Во втором случае речь идет об идеальном проекте («мо­жешь пожелать»), призванном удостоверить, что само это требо­вание достойно того, чтобы быть категоричным. В этом отноше­нии кантовский моральный закон воспроизводит структуру золо­того правила нравственности и связан с этим правилом гораздо глубже, чем думал сам Кант и его исследователи. Золотое правило также состоит из двух пластов (индивидуально-бытийного и все­обще-идеального): поступай по отношению к другим так, как ты хотел бы, чтобы с тобой поступали другие. Словом, кантовский мо­ральный индивид (разумное существо) обязан «смотреть на себя как на устанавливающее через все максимы своей воли всеобщие законы, чтобы с этой точки зрения судить о самом себе и о своих поступках» (275).

Свобода воли

 

К идее автономии воли, как и ко всем другим определениям мора­ли (как доброй воли, долга, категорического императива), Кант приходит чисто аналитически. Он пишет: «Мы только показали, раскрыв общепринятое понятие нравственности, что автономия воли неизбежно ему присуща или, вернее, лежит в его основе» (289). Кант отталкивается от очевидного, всеми людьми явно или неявно признаваемого отождествления морали с абсолютной необходи­мостью и в ходе методичной, логически последовательной работы приходит к своим чеканным формулам нравственности; он упо­добляется в этом художнику-реставратору, умеющему сквозь толщу наслоений добраться до подлинной картины и по отдельным сохранившимся фрагментам восстановить ее целиком. Было бы неверным недооценивать эту работу уже хотя бы потому, что ни­кто до Канта не смог ее выполнить. Она требовала огромного ду­ховного напряжения. И тем не менее аналитика составляет лишь часть философской критики морали. Она лишь вводит в такую критику, очищая и ясно формулируя сам предмет. За этим начина­ется собственно философская работа обоснования необходимости предмета, доказательства его объективности, истинности. Мало восстановить шедевр, надо еще установить, кто является его ав­тором.

После формулирования нравственного закона (категорического императива) возникает вопрос о том, обладает ли категорический императив истинностью (действительностью, реальностью). Кант пишет: «Мы считаем себя в ряду действующих причин свободными для того, чтобы в ряду целей мыслить себя подчиненными нрав­ственным законам, и после этого мы мыслим себя подчиненными этим законам потому, что приписали себе свободу воли; ведь и сво­бода, и собственное законодательство воли суть автономия, стало быть, взаимозаменяемые понятия; но именно поэтому одно из них нельзя применять для объяснения другого и для указания его ос­нования» (294). Следовательно, связанное с нравственным законом негативное определение свободы, когда она сводится к отсутствию чувственных побуждений, к одной чистой воле, необходимо допол­нить положительным определением. Мы, говорит Кант, лишь пред­положили свободу как свойство разумной воли (допустить, что разум в своих суждениях направляется чем-то извне, значит допус­тить, что способность суждения является не свойством разума, а направляется каким-то влечением, но тогда само понятие разума лишается какого бы то ни было смысла), но не могли ее «доказать даже в нас самих и в человеческой природе как нечто действитель­ное» (292). Именно это делает Кант своим учением о двух мирах¹. В самом кратком виде суть этого учения состоит в следующем. По­знание человека ограничено чувственным опытом, включая и воз­можный опыт; оно представляет нам вещи такими, какими они на нас воздействуют. Познание ничего не говорит о том, что пред­ставляют собой вещи сами по себе, объективно, за пределами на­шего восприятия. Однако у нас есть основания предполагать, что вещи сами по себе существуют. Явленный (видимый, слышимый, обоняемый и т.д.) мир — это не весь мир, за его пределами есть что-то еще. Основанием для такого предположения является то,

¹ Более подробно об этом см. в работе: Кузьмина Т.А. Концепция свободы в этике И. Канта // Этика Канта и современность. Рига, 1989. С. 69-90.

 

что человеческий разум, как говорит Кант, «неудержимо доходит до таких вопросов, на которые не могут дать ответ никакое опытное применение разума и заимствованные отсюда принципы». Речь идет о трех идеях — свободы воли, бытия Бога и бессмертия души. Это три предмета, которые составляют конечную цель чистого при­менения нашего разума. Они совершенно не нужны для познания и приобретают значение только как постулаты практического ра­зума. В «Основоположении к метафизике нравов» Кант рассматри­вает только свободу воли.