Непротивление злу насилием 9 страница

¹ Там же, с. 10--11.

² "Великий грех", с. 32.

 

ГЛАВА IV

Семья

 

Об отношениях между полами. Брак. Семья. Нравственное воспитание детей. Вопрос женской эмансипации и его ошибка.

 

 

 

Никакой род преступлений людских против нравственного закона не скрывается с такою тщательностью людьми друг перед другом, как преступления, вызываемые половой похотью; и нет преступления против нравственного закона, которое было бы так обще всем людям, захватывая их в самых разнообразных и ужасных видах; нет преступления против нравственного закона, на которое смотрели бы так несогласно люди: одни -- считая известный поступок страшным грехом, другие -- тот же поступок самым обычным удобством или удовольствием; нет преступления, насчет которого было бы высказываемо столько фарисейства; нет преступления, отношение к которому показывало бы так верно нравственный уровень человека, и нет преступления более губительного для отдельных людей и для всего человечества¹.

Все молодые люди находятся в очень опасном положении. Опасность эта состоит в том, что в том- возрасте, когда складываются привычки, которые останутся навсегда, как складки на бумаге, люди живут без всякой нравственной, религиозной узды, не видя ничего, кроме тех неприятностей учения, к которому их принуждают и от которого они стараются так или иначе избавиться, и тех самых разнообразных удовлетворений похоти, которые привлекают их со всех сторон и которые есть возможность удовлетворить. Такое положение кажется им совершенно естественным и не может казаться иным: они в нем выросли. Но положение это совершенно исключительно и ужасно опасно потому, что если поставить всю цель жизни в таком удовлетворении, как она у них, у молодых людей, когда похоти эти внове и особенно сильны, то непременно, по очень известному и несомненному закону, выйдет то, что для того, чтобы получить то удовольствие, которое привык получать от удовлетворения похоти сладкой еды, катанья, игры, нарядов, музыки, надо будет все прибавлять и прибавлять предметы похоти, потому что похоть, раз удовлетворенная, в другой и третий раз не доставляет уже прежнего наслаждения, и надо удовлетворять новые и более сильные. И так как из всех похо-тей самая сильная половая, выражающаяся в влюблении, в ласках, онанизме и совокуплении, то всегда очень скоро доходит

¹ "О половом вопросе", с. 76.

до этого, всегда одного и того же. Когда эти наслаждения уже нельзя заменить чем-нибудь новым, более сильным, то начинается искусственное увеличение этого самого наслаждения посредством одурманивания себя -- вином, табаком, чувственной музыкой. Это путь такой обычный, что по нему, за редкими исключениями, идут все молодые люди -- и богатые, и бедные, и, если вовремя останавливаются, то отправляются к настоящей жизни более или менее искалеченные или -- погибают совершенно¹. Половая похоть тем и ужасна, что она в сосуде души нашей, как ржавчина, выедает отверстие, и влага жизни неизбежно уходит. Посмотрите людей, наблюдайте жизнь, и вы увидите, что бывают многие, достигшие в работе над собой высоких результатов и уже жившие, и делавшие много для других, но стоит им чуть-чуть ослабить надзор за собой и дать поселиться в душе похотливым вожделениям, и начать сближаться с женщинами для утоления похоти, как через самое короткое время все, что было накоплено и собрано с таким трудом и стараниями, все, что было ценного и высокого, жизненного и дорогого, все это тает и растеривается ².

Говорят, что в сближении с женщинами есть что-то особенно хорошее, смягчающее. Все это обман похоти. В сближении с женщиной, как и со всяким человеком, много радостного, но особенно радостного ничего нет; а что есть, то обман чувственности, очень скрытый, но все-таки чувственности³. Когда люди не знают другого блага, кроме личного наслаждения для одного себя, любовь -- влюбленье представляется подъемом на высоту; но, изведав чувства любви к Богу и к ближнему, ставши христианином⁴ хоть в самой слабой степени, если только это чувство искренне, нельзя не смотреть на влюбленность сверху вниз, как на чувство, от которого желательно быть свободным⁴. Все бедствия, порождаемые половыми отношениями -- влюбленностями, происходят только оттого, что мы смешиваем плотскую похоть с духовной жизнью, с--страшно сказать, с любовью; употребляем разум не на то, чтобы осудить и определить эту страсть, а на то, чтобы разукрасить ее павлиными перьями духовности⁵.

В нашем обществе сложилось твердое, общее всем сословиям и поддерживаемое ложной наукой убеждение в том, что половое общение есть дело, необходимое для здоровья, и что так как женитьба -- дело не всегда возможное, то и половое общение вне брака, не обязывающее мужчин ни к чему, кроме денежной платы, есть дело совершенно естественное и потому долженствующее быть -- поощряемым. Убеждение это до такой степени стало общим и твердым, что родители, по совету врачей, устраивают разврат для своих детей, правительства, един-

¹ Там же, с. 39- 40.

³ "О половом вопросе", с. 34.

⁵ Там же, с. 25-26.

² "О порнографии", с. 22.

⁴ Там же, с. 30-31.

ственный смысл которых состоит в заботе о нравственном благосостоянии своих граждан, учреждают разврат, т. е. регулируют целое сословие женщин, долженствующих погибать телесно и душевно для удовлетворения мнимых потребностей мужчин; а холостые люди с совершенно спокойной совестью предаются разврату. Но не может быть того, чтобы для здоровья одних людей нужно было губить тела и души других людей, так же, как не может быть того, чтобы для здоровья одних людей нужно было пить кровь других¹. Как человек вместе со всеми животными- подчиняется закону борьбы за существование, так он подчиняется, как животное, и закону полового размножения; но человек, как человек, находит в себе другой закон, противный борьбе, закон любви, и -- противный половому общению для размножения -- закон целомудрия².

Целомудренным живой человек, строго говоря, не может быть. Живой человек может только стремиться к целомудрию, именно потому, что он не целомудрен, а похотлив. Если бы человек не был похотлив, то для него не было бы никакого целомудрия и понятия о нем. Человек должен всегда, во всех обстоятельствах -- женат ли или холост -- быть, по возможности, целомудренным, как это Христос, а после него Павел высказал. Если он может быть настолько сдержанным, что не знает женщины вообще, то это самое лучшее, что он может сделать. Если же он не может удержать себя, то он должен по возможности редко поддаваться этой слабости, а никак не смотреть на половое общение, как на наслаждение³. Говорят: если люди достигнут идеала полного целомудрия, то они уничтожатся, и потому идеал этот не верен. Прекратится животное-человек. Но, право, об этом двуногом животном так же мало можно жалеть, как и об ихтиозаврах и т. п., только бы не прекратилась жизнь истинная, любовь существ, могущих любить. А это не только не прекратится, если род человеческий прекратится от того, что люди из любви отрекутся от наслаждений похоти, но увеличится в бесчисленное количество раз,-- так увеличится эта любовь -- и существа, испытывающие ее, сделаются такими, что продолжение рода человеческого для них не нужно будет⁴. Но, не говоря уже о том, что уничтожение рода человеческого не есть понятие новое для людей нашего мира, а есть для религиозных людей догмат веры, для научных же людей неизбежный вывод наблюдений об охлаждении солнца,-- в возражении этом есть большое, распространенное и старое недоразумение. Те, которые говорят об исчезновении людей, умышленно или неумышленно смешивают две разнородные вещи -- правило-предписание и идеал. Целомудрие не есть правило или предписание, а идеал или, скорее, одно из условий его. А идеал только тогда идеал, когда осу-

¹ Там же, с. 7.

³ Там же, с. 25.

² Там же, с. 38.

⁴ Там же, с. 50.

ществление его возможно только в идее, в мысли, когда он представляется достижимым только в бесконечности, и когда поэтому возможность приближения к нему бесконечна¹. Род человеческий прекратиться не может. Если справедливо положение, что количество людей на земле возрастает и должно дойти до такой степени, что людям негде будет жить, то из такого положения может быть только один вывод: не нужно допускать и желать моров, войн, а нужно, по возможности, стремиться к половой чистоте. И это стремление к целомудрию должно уравновесить численность населения.

Ослабляет нас в борьбе с искушением то, что мы задаемся вверед мыслью о победе, задаем себе задачу сверх сил, задачу, которую исполнить или не исполнить -- не в нашей власти. Мы, как монах, говорим себе вперед: и обещаюсь быть целомудренным, подразумевая под этим внешнее целомудрие. И это, во-первых, невозможно, потому что мы не можем себе представить тех условий, в которые мы можем быть поставлены и в которых мы не выдержим соблазна. И кроме того, дурно; дурно потому, что не помогает достижению цели -- приближения к наибольшему целомудрию, а -- напротив. Решив, что задача в том, чтобы соблюсти внешнее целомудрие, или уходят из мира, бегут женщин, как афонские монахи, или скопятся, и пренебрегают тем, что важнее всего: внутренней борьбой с помыслами в миру, среди соблазнов. Кроме того, это постановление себе задачей внешнего целомудрия и надежда, иногда уверенность, осуществить его невыгодны еще оттого, что при стремлении к этому, всякое искушение, которому подпадает человек, и тем более падение, сразу уничтожает все, заставляет усомниться в возможности, даже законности борьбы.-- Так, стало быть, нельзя быть целомудренным, и я поставил себе ложную задачу. И, конечно, человек отдается весь похоти и погрязает в ней. Задачей может быть одно: достижение наибольшего по моему характеру, темпераменту, условиям прошедшего и настоящего целомудрия -- не перед людьми, которые не знают того, с чем мне надо бороться, а перед собой и Богом. Тогда ничто не нарушает, не останавливает движения, тогда искушение, падение даже, все ведет к одной вечной цели -- удаления от животного и приближения к Богу².

 

 

 

Христианское учение не определяет форм жизни, а только во всех человеческих отношениях указывает идеал, направление; то же и в половом вопросе. Люди же не христианского духа хотят определения форм. Для них выдуман церковный брак, не имеющий в себе ничего христианского. В половых отношениях, как и в других: насилия, гнева, нельзя и не должно

¹Там же, с. 11-12.

² Там же, с. 26-27.

спускать идеала, кривить его. А это сделали церковники по отношению к браку¹. В Евангелии нет указания на брак, есть отрицание его, есть противодействие разврату, вожделению и разводу для тех, которые уже находятся в браке; но об учреждении брака, как говорит это церковь, нет и помина. Ничего, кроме нелепого чуда Каны, которое утверждает брак столько же, сколько посещение Закхея утверждает собирание податей².

Борьба с половой похотью -- самая трудная борьба, и нет положения и возраста, кроме первого детства и самой глубокой старости, когда человек был бы свободен от этой борьбы, и потому не надо тяготиться этой борьбой, надеяться на то, что можно прийти в такое положение, в котором ее не будет, и ни на минуту не ослабевать, а помнить и употреблять все те меры, которые ослабляют врага: избегать возбуждающего и тело, и душу, и стараться быть занятым. Это одно. Другое: если видишь, что не осилишь борьбы,-- жениться, т. е. избрать женщину, а женщине -- мужчину, наиболее близкую и близкого по духу, и сказать себе, что если не можешь не падать, то падать только вместе и вместе воспитывать детей, если будут, и вместе прийти к целомудрию -- чем раньше, тем лучше³. И одно можно сказать для тех, которые хотят ответа: что же, жениться или нет? -- это то, что если вы не видите идеала целомудрия, не чувствуете потребности отдаться ему, то идите к целомудрию, сами не зная того, нецеломудренным путем брака. Как не могу я, будучи высок ростом и видя перед собой колокольню, указать ее идущему подле меня невысокому человеку, не видящему ее,-- как направление пути, а я должен указать ему какую-либо другую веху на том же пути: такая веха есть брак честный для тех, кто не видит идеала целомудрия. Но это могу указывать я, вы; но Христос ничего иного не указывал и не мог указывать, как целомудрие⁴. Идеал христианина есть любовь к Богу и ближнему; есть отречение от себя для служения Богу и ближнему; плотская же любовь, брак, есть служение себе, и потому есть во всяком случае препятствие служению Богу и людям, и потому, с христианской точки зрения -- падение, грех. Вступление в брак не может содействовать служению Богу и людям даже в том случае, если бы вступающие в брак имели целью продолжение рода человеческого. Таким людям вместо того, чтобы вступать в брак для произведения детских жизней, гораздо проще поддерживать и спасать те миллионы детских жизней, которые гибнут вокруг нас от недостатка не только духовной, но и материальной пищи.

Жизнь есть место служения, при котором приходится переносить иногда и много тяжелого, но чаще испытывать очень много радостей. Только радости-то настоящие могут быть лишь

¹ Там же, с. 27.

² Там же, с. 44.

³ Там же, с. 29 (Исправлено по новой рукописи Л. Н.).

⁴ Там же, с. 28.

тогда, когда люди сами понимают свою жизнь как служение: имеют определенную вне себя, своего личного счастия, цель жизни. Обыкновенно женящиеся люди совершенно забывают это. Так много предстоит радостных событий женитьбы, рождения детей, что, кажется, эти события и составят самую жизнь, но это опасный обман. Если родители проживут и нарожают детей, не имея цели в жизни, то они отложат только вопрос о цели жизни и то наказание, которому подвергаются люди, живущие, не зная зачем,-- они только отложат это, а не избегнут, потому что придется воспитывать, руководить детей, а руководить нечем. И тогда родители теряют свои человеческие свойства и счастье, сопряженное с ними, и делаются племенной скотиной. Людям же, собирающимся жениться, именно потому, что их жизнь кажется им полною, надо больше, чем когда-нибудь, думать и уяснять себе, во имя чего живет каждый из них. А чтобы уяснить себе это, надо думать, обдумать условия, в которых живешь, свое прошедшее, расценить в жизни все, что считаешь важным, что неважным, во что веришь, т. е. что считаешь всегдашней несомненной истиной и чем будешь руководствоваться в жизни¹. Жениться надо никак не по любви, а непременно с расчетом, только понимая эти слова как раз наоборот тому, как они обыкновенно понимаются, т. е. жениться не по чувственной любви, а по расчету, не тому, где и чем жить (все живут), а по тому расчету, насколько вероятно, что будущая жена будет помогать, а не мешать жить человеческою жизнью. Главное, подумай 20, 100 раз о женитьбе. Связать свою жизнь с жизнью другого человека половою связью для нравственного, чуткого человека есть самый значительный и чреватый последствиями поступок, который только может совершить человек. Жениться надо всегда так же, как мы умираем, т. е. только тогда, когда невозможно иначе².

Разница такого взгляда на брак от того, который существует, очень большая. Точно так же будут жениться и выходить замуж, точно так же родители будут заботиться о том, чтобы женить и выдавать замуж детей, но разница большая в том, когда удовлетворение похоти считается дозволенным, законным и самым большим счастьем на свете, или -- когда оно считается грехом. Человек, следуя христианскому учению, женится только тогда, когда он будет чувствовать, что не может поступить иначе, и, женившись, будет не предаваться похоти, а стремиться к укрощению ее,-- мужчина так же, как и женщина; родители, заботясь о духовном благе своих детей, не будут считать необходимым женить каждого и выдавать замуж, а женят и выдадут замуж, т. е. посоветуют или облегчат им падение, только тех, которые не в силах удержать чистоту, и только тогда, когда будет ясно, что дети не могут жить иначе.

¹ Там же, с. 40--41.

² Там же, с. 42--43.

Супруги не будут желать, как это бывает теперь, большого количества детей и напротив, стремясь к чистоте жизни, будут радоваться тому, что у них мало детей и они могут посвятить все свои силы на воспитание тех своих детей, которые уже есть, и тех чужих детей, которым они могут служить, если они хотят служить Богу воспитанием будущих служителей Ему¹.

 

 

 

В Библии и Евангелии сказано, что муж и жена не два существа, а одно, и это справедливо,-- не потому, что это будто бы сказано Богом, а потому, что есть утверждение несомненной истины о том, что половое общение двух существ, имеющее последствием деторождение, соединяет эти существа каким-то особенным от всех других соединений, таинственным образом, так что эти двое в известном отношении перестают быть двое, а становятся одним существом. И потому стремиться к целомудрию, к прекращению таковых отношений может и должно это совокупное существо, т. е. оба супруга вместе, и тот, кто впереди в этом отношении, должен стараться воздействовать на другого всеми находящимися в его руках средствами: простотою жизни, примером, убеждением. До тех же пор, пока оба не сошлись в одном желании, они должны нести вместе тяжесть грехов своего совокупного существа². Представляется, что брак должен быть таким: двое людей сходятся плотски под непреодолимым давлением влюбления, зачинается ребенок, и супруги, избегая всего того, что может нарушить для будущей матери рост или кормление ребенка, избегая всякого плотского соблазна, а не так как теперь, вызывая его, живут как брат с сестрой. А то муж, развращенный прежде, свои приемы разврата переносит на жену, заражает ее той же чувственностью и налагает на нее невыносимую тягость быть в одно и то же время любовницей, измученной матерью и больным, раздраженным, истеричным человеком. И муж любит ее как любовницу, игнорирует как мать и ненавидит ее за её раздражительность, истеричность, которые он сам производил. В этом ключ ко всем страданиям, скрытым во всех семьях в огромном большинстве³.

Семейная связь только тогда тверда и дает благо людям, когда она не только семейная, но и религиозная, когда все члены семьи веруют одному Богу и закону Его. Без этого семья источник не радости, но страдания ⁴.

Призвание всякого человека -- и мужчины -- в том, чтобы служить людям. Это-то служение нужно соединить с служением семье, не механически распределяя время на то и другое, а химически, придав заботе о семье, воспитанию детей идеальное, служебное людям значение. Брак, настоящий брак, проявляющийся в рождении детей, есть в своем истинном значении

¹ Там же, с. 46.

³ Там же, с. 48.

² Там же, с. 53-54.

⁴ "Круг чтения", 28 июня.

только посредственное служение Богу, служение Богу через детей. От этого-то брак, супружеская любовь, испытывается нами как некоторое облегчение, успокоение. Это есть момент передачи своего дела другому. Если я, мол, не сделал того, что мог и должен был сделать, так вот на мою смену -- мои дети, они будут делать. Но в том-то и дело -- чтобы они делали, чтобы их воспитать так, чтобы они были не помехой дела Бо-жия, а работниками его; чтобы, если я не мог, или не могла, служить тому идеалу, который стоял передо мною, то сделать все возможное для того, чтобы дети служили ему. И это дает целую программу и весь характер воспитания, дает воспитанию религиозный смысл; и это-то химически и соединяет в одно лучшие, самоотверженные стремления юности и заботу о семье¹.

 

 

 

В основу всякого воспитания должно стать прежде всего то, что заброшено в наших школах: религиозное понимание жизни, и не столько в форме преподавания, сколько в форме руководящего начала всей воспитательной деятельности. Жизненное проявление религиозного понимания -- единение всего, достигаемое любовью, есть прежде всего братство людей: оно-- практический, центральный закон жизни, и оно-то и должно быть поставлено в основу воспитания, и потому хорошо и должно быть развиваемо в детях все то, что ведет к единению, и подавляемо все, что ведет к обратному.

Дети находятся всегда -- и тем более, чем моложе -- в том состоянии, которое врачи называют первой степенью гипноза. И учатся и воспитываются дети только благодаря этому их состоянию. (Эта их способность ко внушению отдает их в полную власть старших, и потому нельзя быть достаточно внимательным к тому, что и как мы внушаем им). Так что учатся и воспитываются люди всегда только через внушение, совершающееся двояко: сознательно и бессознательно. Сознательное внушение -- это обучение, образование; бессознательное -- это пример, воспитание в тесном смысле, или -- просвещение. На первое в нашем обществе направлены все усилия; второе же невольно, вследствие того, что наша жизнь дурна, находится в пренебрежении. Если где оно и есть, то только в бедных рабочих семьях. А между тем из двух сторон воздействия на детей, бессознательного и сознательного, без всякого сравнения важнее и для отдельных личностей, и для общества людей -- первое, т. е. бессознательное нравственное просвещение².

Воспитание представляется сложным и трудным делом только до тех пор, пока мы хотим, не воспитывая себя, воспитывать своих детей или кого бы то ни было. Если же поймешь, что воспитывать других мы можем только через себя, то уп-

¹ "О половом вопросе", с. 59.

² "Из письма к П. И. Б.", "Круг чтения", т. 1, с. 351--352.

раздняется вопрос о воспитании и остается один вопрос жизни: как надо самому жить¹. У нас же люди, воспитатели или -- самое обыкновенное -- скрывают свою жизнь и вообще жизнь взрослых от детей, ставя их в исключительные условия (корпуса, институты, пансионы и т. п.), или переводят то, что должно происходить бессознательно, в область сознательного: предписывают нравственные жизненные правила, при которых необходимо прибавлять: fais се que je dis, mais ne fais pas ce que je fais ². Между тем дети нравственно гораздо проницательнее взрослых, и они, часто не высказывая и даже не сознавая этого, видят не только недостатки родителей, но и худший из всех недостатков -- лицемерие родителей, и теряют к ним уважение и интерес ко всем их поучениям. Правда, есть первое, главное условие действительности духовного влияния, и потому она есть первое условие воспитания. А чтобы не страшно было показать детям всю правду своей жизни, надо делать свою жизнь хорошей или, по крайней мере, менее дурной. И потому воспитание других включается в воспитание себя³. Все воспитание состоит в большем и большем сознании своих ошибок и исправлении себя от них. А это может сделать всякий и во всех возможных условиях жизни. И это же есть и самое могущественное орудие, данное человеку для воздействия на других людей, в том числе и на своих детей, которые всегда невольно ближе всего к нам⁴.

 

 

 

Служение человечеству само собой разделяется на две части: одно -- увеличение блага в существующем человечестве, другое -- продолжение самого человечества. К первому призваны преимущественно мужчины, так как они лишены возможности служить второму. Ко второму призваны преимущественно женщины, так как они исключительно способны к нему. Этого различия нельзя, не должно и грешно (т. е. ошибочно) не помнить и стирать. Из этого различия вытекают обязанности тех и других -- обязанности, не выдуманные людьми, но лежащие в природе вещей. Из этого же различия вытекает оценка добродетели и порока женщины и мужчины,-- оценка, существовавшая во все века и теперь существующая, и никогда не перестающая существовать, пока в людях есть и будет разум. Всегда было и будет то, что мужчина, проводящий большую часть своей жизни в свойственном ему многообразном физическом и умственном, общественном труде, и женщина, проводящая большую часть своей жизни в свойственном исключительно ей труде рождения, кормления и возращения детей, будут оди-

¹ "Избран, мысли о воспитании и образовании", с. 65.

² Делай то, что я говорю, но не делай того, что я делаю. "Из письма к П. И. В.", "К. ч.", т. 1, с. 352.

³ "Избранные мысли о воспитании и образовании", с. 66.

⁴ Там же, с. 68.

наково чувствовать, что они делают то, что должно, и, делая эти дела, будут одинаково возбуждать уважение и любовь других людей, потому что оба исполняют все то, что предназначено им по их природе. Призвание мужчины многообразнее и шире, призвание женщины однообразнее и уже, но за то глубже, и потому всегда было и будет то, что мужчина, имеющий сотни обязанностей, изменив одной, десяти из них, остается недурным, невредным человеком, исполнившим все-таки часть своего призвания. Женщина же, имеющая малое число обязанностей, изменив одной из них, тотчас же нравственно падает ниже мужчины, изменившего десяти из сотни своих обязанностей. Таково всегда было общее мнение и таково оно всегда будет, потому что такова сущность дела¹.

Говорят обыкновенно, что женщина (парижская женщина, преимущественно бездетная) так стала обворожительна, пользуясь всеми средствами цивилизации, что она этим обаянием овладела мужчиной. Это не только не справедливо, но как раз наоборот. Овладела мужчиной не бездетная женщина, а та мать, которая исполняла свой закон, тогда как мужчина не исполнял своего. Та же женщина, которая искусственно делается бездетною и пленяет мужчину своими плечами и локонами, это не властвующая над мужчиной женщина, а развращенная мужчиной, спустившаяся до него, до развращенного мужчины,-- женщина, так же, как и он, сама отступающая от закона и теряющая, как и он, всякий разумный смысл жизни. Из этой ошибки вытекает и та удивительная глупость, которая называется правами женщин. Формула этих прав женщин такая: А! ты, мужчина, -- говорит женщина,-- отступил от своего закона настоящего труда, а хочешь, чтобы мы несли тяжесть нашего настоящего труда. Нет, если так, то мы так же, как и ты, сумеем делать то подобие труда, которое ты делаешь в банках, министерствах, университетах, академиях, студиях, и мы хотим так же, как и ты, под видом разделения труда, пользоваться трудами других и жить, удовлетворяя одной плоти. Они говорят это и на деле показывают, что они никак не хуже, а еще лучше мужчин умеют делать это подобие труда².

Так называемый женский вопрос возник и мог возникнуть только среди мужчин, отступивших от закона настоящего труда. Если вопрос в устранении себя мужчиной от тех забот и трудов, которые вытекают из воспитания или, скорее, ухода за маленькими детьми: от укладывания их спать, мытья их и вообще всякого белья, от приготовления им да и всем пищи, от шитья им одежды и т. д.,-- то это в высшей степени не только не христиански, не добро, но несправедливо. Женщина и так неизбежно несет самую большую долю труда ношения и вскор-

¹ "Женщины", "Круг чтения", т. 2, в. 2, с. 507--508.

² "Так что же нам делать", с. 263--264.

мления грудью детей, а потому, казалось бы, естественно, что все остальные заботы мужчина должен брать на себя в той мере, в которой это возможно без помехи его делу, тоже нужному для семьи. И так бы это непременно было, если бы варварский обычай взваливать всю тяжесть работы на более слабых, и потому покоренных, так прочно не установился в. нашем обществе. Вот где настоящая эмансипация женщины: не считать никакого дела бабьим делом, таким, к которому совестно притронуться, и всеми силами, именно потому, что они физически слабее, помогать им¹. Но началось отступление женщин от своего закона и их падение, которое и идет все дальше и дальше. Женщина поверила, что ее сила в обаянии прелести или в ловкости фарисейского подобия умственного труда. А тому и другому мешают дети. И вот, с помощью науки, сделалось то, что среди богатых классов явились десятки способов уничтожения плода и обычной принадлежностью туалета сделались орудия для уничтожения деторождения. Зло уже далеко распространилось и с каждым днем распространяется дальше и дальше, и скоро оно охватит всех женщин богатых классов, и тогда они сравняются с мужчинами и вместе с ними потеряют разумный смысл жизни.

Но еще есть время. Все-таки еще больше женщин исполняют свой закон, чем мужчин, и потому есть еще в числе их разумные существа, и потому еще в руках некоторых женщин нашего круга есть возможность его спасения. Ах, если бы эти женщины поняли свое значение, свою силу и употребили бы ее на дело спасения своих мужей, братьев и детей -- на спасение всех людей!

Вы, женщины и матери, сознательно подчиняющиеся закону Бога, вы одни знаете в нашем несчастном, изуродованном, потерявшем образ человеческий кругу, вы одни знаете весь настоящий смысл жизни по закону Бога. И вы одни своим примером можете показать людям то счастие жизни в подчинении воле Бога, которого они лишают себя. Вы знаете условия истинного труда, когда вы с радостью ждете приближения и усиления самых страшных мучений, после которых наступает вам одним известное блаженство. Вы знаете это тогда, когда тотчас же после этих мук, без отдыха, без перерыва, вы беретесь за другой ряд трудов и страданий -- кормления, при котором вы сразу отбрасываете и покоряете своему долгу, своему чувству сильную человеческую потребность сна и месяцы, годы не спите подряд ни одной ночи, а иногда и часто не спите напролет целые ночи и с затекшими руками долго ходите, качаете разрывающего ваше сердце больного ребенка. И когда вы делаете все это, никем не одобряемые, никем не видимые, ни от кого не ожидающие за это похвалы или награды, когда вы делаете это не как подвиг, а как работник евангельской притчи, пришедший с поля, считая, что вы сделали только то, что дол-