1 Там же, с. 225-227.
и озверения, сделать из них безвольные орудия всех тех жестокостей и зверств, которые понадобятся правительству. Достигается это одурение и озверение тем, что людей этих берут в том юношеском возрасте, когда в людях не успели еще твердо сложиться какие-либо ясные понятия о нравственности, и, удаляв их от всех естестенных человеческих условий жизни: дома, семьи, родины, разумного труда, запирают вместе в казармы, наряжают в особенное платье и заставляют их, при воздействии криков, барабанов, музыки, блестящих предметов, ежедневно делать известные, придуманные для этого движения и этими способами приводят их в такое состояние гипноза, при котором они уж перестают быть людьми, а становятся бессмысленными, покорными гипнотизатору машинами: эти-то загипнотизированные, физически сильные молодые люди, снабженные орудиями убийства, всегда покорные власти правительств и готовые по его приказанию на всякое насилие, и составляют четвертое и главное средство порабощения людей. Этим средством замыкается круг насилия.
Устрашение, подкуп, гипнотизация приводят людей к тому, что они идут в солдаты; солдаты же дают власть и возможность и казнить людей, и обирать их (подкупая на эти деньги чиновников), и гипнотизировать, и вербовать их в те самые солдаты, которые дают власть делать все это. Круг замкнут и вырваться из него силой нет никакой возможности1.
Образованные люди высших классов стараются заглушить все более и более выясняющееся сознание необходимости из-менения настоящего строя жизни, но жизнь, продолжая развиваться и усложняться в прежнем направлении, усиливая противоречия и страдания людей, приводит их к тому послед-нему пределу, дальше которого идти нельзя. Такой последний предел противоречия есть общая воинская повинность2. Общая воинская повинность была неизбежная логическая необходимость, к которой нельзя было не прийти, но вместе с тем она же есть последнее выражение внутреннего противоречия общественного жизнепонимания, возникшего тогда, когда для поддержания его понадобилось насилие.
Люди, принесшие все требуемые от них жертвы для того, чтобы избавиться от жестокости борьбы и от непрочности жизни, призываются опять ко всем тем опасностям, от которых они думали избавиться. Правительства должны были избавить людей от жестокости борьбы личностей и дать им уверенность в ненарушимости порядка жизни государственной, а вместо этого они накладывают на личности необходимость той же борьбы3.
1 Там же, с. 138-139.
2 Там же, с. 117.
3 Там же, с. 125.
Войска нужны всякому правительству прежде всего для содержания в покорности своих подданных и для пользования их трудами. Но правительство не одно: рядом с ним другое правительство, точно так же насилием пользующееся своими подданными и всегда готовое отнять у другого правительства труды его уже приведенных в рабство подданных. Каждое государство вследствие этого невольно приведено к необходимости друг перед другом увеличивать войска1. Германия первая додумалась до всеобщей воинской повинности. И как скоро это сделало одно государство, другие должны были сделать то же. А как скоро это сделалось, сделалось то, что все граждане стали под ружье для того, чтобы поддерживать все те несправедливости, которые против них производились: сделалось то, что все граждане стали угнетателями самих себя2. Мало того, перед всеми нами встает ужасное противоречие христианского сознания и международной войны.
Патриотизм, как чувство исключительной любви к своему народу и как учение о доблести жертвы своим спокойствием, имуществом и даже жизнью для защиты слабых от избиения и насилия врагов,-- был высшей идеей того времени, когда всякий народ считал возможным и справедливым, для своего блага и могущества, подвергать избиению и грабежу людей другого народа; но уже около 2000 лет тому назад высшими представителями мудрости человечества начала сознаваться высшая идея братства людей, и идея эта, все более и более входя в сознание, получила в наше время самое разнообразное осуществление. Благодаря облегчению средств сообщения, единству промышленности, торговли, искусств и знаний, люди нашего времени до такой степени связаны между собою, что опасность завоеваний, убийств, насилий со стороны соседних народов уже совершенно исчезла, и все народы (народы, а не правительства) живут между собой в мирных, взаимно друг Другу выгодных, дружеских -- торговых, промышленных, умственных сношениях, нарушать которые им нет никакого ни смысла, ни надобности3. И вот правительства вызывают эти враждебные отношения под видом патриотизма и потом делают вид, что умиротворяют народы между собой. В роде того, как цыган, который, посыпав своей лошади перца под хвост, нахлестав ее в стойле, выводит ее, повиснув на поводу, и притворяется, что он насилу может удержать разгорячившуюся лошадь4. Мы же, все христианские народы, живущие одной духовной жизнью, так что всякая добрая, плодотворная мысль, возникающая на одном конце мира, тотчас же сообщаясь всему христианскому человечеству, вызывает одинаковые чувства радости и гордости, независимо от национальности; мы, любящие не только мысли-
1Там же, с. 124.
2 Там же, с. 125.
3 "Патриотизм и правительство", с. 8--9.
4 "Христианство и патриотизм", с. 50.
телей, благодетелей, поэтов, ученых чужих народов, мы, гордящиеся подвигом Дамиана1, как своим собственным, мы, просто любящие людей чужих национальностей: французов, немцев, американцев, англичан, мы, не только уважающие их качества, но радующиеся когда встречаемся с ними, радостно улыбающиеся им, не могущие не только считать подвигом войну с этими людьми, но не могущие без ужаса подумать о том, чтобы между этими людьми и нами могло возникнуть такое разногласие, которое должно бы было быть разрешено взаимным убийством,-- мы все призваны к участию в убийстве, которое неизбежно, не нынче, так завтра должно совершиться. Противоречие это для людей нашего времени так ужасно, что жить, не разрешив его, стало невозможно2.
"Только бы правительство действовало правильно или установлено было вместо дурного хорошее,-- думает большинство людей нашего времени,-- и все исправится и будет хорошо, люди будут уравнены, будут свободны и будут жить согласно". Одни думают, что для этого нужно только не нарушать спокойное течение жизни существующих правительств, нужно поддерживать без изменений существующий, раз установленный порядок, и правительства сами все устроят, только бы не мешали им. Это те, которые называются консерваторами. Другие думают и говорят, что настоящее дурное положение вещей должно и может быть изменено и исправлено введением новых законов и учреждений, обеспечивающих равенство и свободу людей. Это те, которых называют либералами. Третьи полагают, что теперешнее устройство все не годится, должно быть все разрушено и заменено другим, более усовершенствованным, таким, которое устанавливало бы полное равенство, в особенности экономическое" обеспечивало бы свободу и утверждало братство всех людей, без различия государств. Это те, которые называются революционерами различных оттенков. Все эти люди, хотя и не согласны между собою, все согласны в одном главном, что только правительственной, т. е. принудительной властью можно улучшить положение людей3.
Устройство жизни, основанное на насилии, до такой степени стало привычно людям, что люди не могут себе представить общей жизни без правительственной власти и даже идеалы разумной, свободной, братской жизни стараются осуществить посредством правительственной власти, т. е. насилия. Ведь при-
1 Дамиан де-Вестор, молодой католический священник, в 1873 г. поселившийся на одном из Гавайских островов, куда свозились прокаженные, во имя любви и помощи последним, и в служении им умерший там же от проказы в 1889 г. -- В. Б.
2 "Царство Божие внутри вас", с. 88.
3 "Единое на потребу", с. 36--37.
нудительная власть, как ни переставляй и не оставляй ее, есть всегда присвоенное одними людьми право распоряжения другими и, в случае неповиновения,-- принуждения посредством крайнего средства -- убийства. Посредством убийства осуществлять идеалы человеческого блага! Французская большая революция была тем enfant terrible, который в своем охватившем весь народ восторге, при сознании великих истин, открытых им, и при инерции насилия, в самой наивной форме высказал всю нелепость того противоречия, в котором билось тогда, бьется и теперь человечество: liberte, egalite, fraternite ou la mort 1. Деятели революции ясно выставили те идеалы равенства, свободы, братства, во имя которых они намеревались перестроить общество. Из принципов этих вытекали практические меры: уничтожение сословий, уравнение имуществ, упразднение чинов, титулов, уничтожение земельной собственности, распущение постоянной армии, подоходный налог, пенсии рабочим, отделение церкви от государства, даже установление общего всем разумного религиозного учения. Все это были разумные и благодетельные меры, вытекающие из выставленных революцией несомненных, истинных принципов равенства, свободы и братства. Но достигнуты эти идеалы никогда не могли быть насилием.
То противоречие, которое так ярко и грубо выразилось в большой французской революции и вместо блага привело к величайшему бедствию, таким же осталось и теперь. И теперь это противоречие проникает все современные попытки улучшения общественного строя2. В Испании, в южно-американских республиках, в России устраивали и устраиваются революции; но удаются или не удаются революции, после революций, как отогнанная волна, возвращается то же и то же положение, иногда даже и хуже прежнего. Оставляют ли люди прежнюю правительственную власть или изменяют ее, стеснение свободы и вражда между людьми остаются те же.
Те же казни, тюрьмы, изгнания, та же несвобода покупать без податей то, что производится за известной чертой, или пользоваться орудиями труда; такое же, как при Иосифе Прекрасном, повсюду лишение права рабочих людей пользоваться землей, на которой они родились; такая же вражда народов с народами, такие же, как и лри Чингис-Хане, набеги на беззащитные народы Африки, Азии и друг на друга; те же жестокости, такие же пытки одиночного заключения и дисциплинарных батальонов, как и при инквизиции; те же постоянные армии и военное рабство; то же неравенство, какое было между фараоном и его рабами, и теперь между Рокфеллерами, Ротшильдами и их рабами3.
1 "Свобода, равенство, братство или смерть!" 2Там же, с. 34-35.
3 Там же, с. 38.
Меняются формы, но сущность отношений людей не изменяется.
Внешняя общественная деятельность вообще, и в особенности общественная борьба, всегда отвлекает внимание людей от внутренней жизни и потому всегда, неизбежно развращая людей, понижает уровень общественной нравственности, как это происходило везде и как мы это в поразительной степени видим теперь в России. Понижение же уровня общественной нравственности делает то, что самые безнравственные части общества все больше и больше выступают на верх и устанавливается безнравственное общественное мнение, разрешающее и даже одобряющее грабежи, разврат и даже убийства. И устанавливается ложный круг: вызванные общественной борьбой худшие части общества с жаром отдаются соответствующей их низкому уровню нравственности общественной деятельности, деятельность же эта привлекает к себе еще худшие элементы общества. И нравственность все больше и больше понижается, и героями времени становятся самые безнравственные люди: Дантоны, Мараты, Наполеоны, Талейраны, Бисмарки. Так что участие в общественной деятельности и борьбе есть не только не возвышенное, полезное, хорошее дело, как это принято думать и говорить теми, кто занимается этой борьбой, а, напротив, самое бессмысленное, вредное и безнравственное дело1.
Переворот, предстоящий теперь человечеству, состоит, в освобождении себя от обмана повиновения человеческой власти. И так как сущность этого переворота совсем иная, чем сущность всех прежде бывших в христианском мире революций, то и деятельность людей, участвующих в этом перевороте, не может не быть совсем иною, чем деятельность участников прежних революций. Она должна и может состоять только в прекращении потерявшего смысл повиновения какой бы то ни было насильнической власти и в устроении своей жизни независимо от правительства2.
Исповедание христианства освобождает людей от всякой внешней власти. Но оно не только освобождает их от внешней власти, оно вместе с тем дает им возможность достижения того улучшения жизни, которого они тщетно ищут через изменение внешних форм жизни. Изменение внешних форм есть всегда только последствие изменения сознания, и только в той мере улучшается жизнь, в которой это изменение основано на изменении сознания, т. е. в той мере, в которой в сознании людей закон насилия заменился законом любви. Все усилия людей, желающих улучшить жизнь, должны бы быть направлены
1 "Обращение к русским людям", с. 15--16.
2 "Конец века", с. 36.
на изменение сознания своего и других людей. Но этого-то и не хотят делать люди, а, напротив, все свои силы направляют на изменение форм жизни, надеясь, что посредством изменения форм изменится и сознание1. Каждому человеку надо сделать нравственное усилие над самим собой. Люди сознают это в глубине души, но им хочется как-нибудь помимо усилия достигнуть того, что достигается только усилием2.
Христианство и только христианство освобождает людей от того рабства, в котором они находятся в наше время3. Стоит человеку понять свою жизнь так, как учит понимать ее христианство, т. е. понять то, что жизнь его принадлежит не ему, его личности, не семье или государству, а Тому, Кто послал его в жизнь, понять то, что исполнять он должен поэтому не закон своей личности, семьи или государства, а ничем не ограниченный закон Того, от Кого он исшел,-- чтобы не только почувствовать себя совершенно свободным от всякой человеческой власти, но даже перестать видеть эту власть, как нечто могущее стеснять кого-либо. Стоит человеку понять, что цель его жизни есть исполнение закона Бога, для того, чтоб этот закон, заменив для него все другие законы и подчинив его себе, этим самым подчинением лишил бы в его глазах все человеческие законы их обязательности. Лишения и страдания, отнимающие у людей общественного жизнепонимания то благо, для которого они живут, не только не могут нарушить блага христианина, состоящего в сознании исполнения воли Бога, но только могут усилить его, когда они постигают его за исполнение этой воли 4.
Люди расходятся во взглядах на необходимость государственного устройства. Одни признают эту необходимость, другие -- не признают. Можно написать томы в защиту того и другого мнения. Но нельзя доказать отвлеченными рассуждениями ни того, ни другого. Еще меньше можно доказать это опытом, так как вопрос состоит в том, следует или не следует делать опыт. Вопрос был бы неразрешим, если бы для этого не существовало другого жизненного способа. Дело в том, что если человек, вследствие выросшего в нем высшего сознания, не может уже более исполнять требований государства, не умещается уже более в нем и вместе с тем не нуждается более в ограждении государственной формой, то вопрос о том, созрели ли люди до отмены государственной формы или не созрели, решается совсем с другой стороны и так же неоспоримо как и для птенца, вылупившегося из яйца, в которое уже никакие силы мира не могут вернуть его -- самими людьми, выросшими уже из государства и никакими силами не могущими быть возвращенными в него5. Революционеры говорят: "государствен-
1 "О христианстве и о воинской повинности", с. 8--9.
2 "Об общественном движении в России", с. 7.
3 "О христианстве и о воинской повинности", с. 9.
4 "Царство Божие внутри вас", с. 150.
5 Там же, с. 168.
ное устройство дурно тем-то и тем-то, нужно разрушить его и заменить таким-то и таким-то". Христианин же говорит: "Я ничего не знаю про государственное устройство, про то, насколько оно хорошо или дурно, и не желаю разрушать его именно потому, что не знаю, хорошо ли оно или дурно, но по этой-то самой причине и не желаю поддерживать его. И не только не желаю, но не могу, потому что то, что требуется от меня, противно моей совести. Противны же совести христианина все обязанности государственные: и присяга, и подати, и суды, и войско. А на этих самых обязанностях зиждется вся власть государства".
Среди русского народа, в котором, особенно со времени Петра I, никогда не прекращался протест христианства против государства, среди русского народа, в котором устройство жизни таково, что люди общинами уходят в Турцию, в Китай, в необитаемые земли, и не только не нуждаются в правительстве, но смотрят на него всегда как на ненужную тяжесть и только переносят его, как бедствие, будь оно турецкое, русское или китайское,-- среди русского народа в последнее время стали все чаще и чаще появляться случаи христианского сознательного освобождения отдельных лиц от подчинения себя правительству. Так, отказываются от добровольной уплаты податей, потому что подати употребляются на дела насилия: жалованье насильникам, военным, на устройство тюрем, крепостей, пушек. Отказывающиеся от общей присяги отказываются потому, что обещаться в повиновении властям, т. е. людям, предающимся насилиям, противно смыслу христианского учения; отказываются от присяги в судах потому, что клятва прямо запрещена Евангелием. Отказываются от должностей полицейских, потому что при этих должностях приходится употреблять насилие против своих братьев и мучить их, а христианин не может делать этого. Отказываются от участия в суде, потому что считают всякий суд исполнением закона мести, несовместимого с христианским законом прощения и любви. Отказываются от всякого участия в военных приготовлениях и в войске потому, что не хотят и не могут быть палачами и не хотят готовиться к палачеству1. Стали прямо отказываться от солдатства. И хотя таких отказов было немного (едва ли один на тысячу призываемых), значение их было велико тем, что отказы эти, вызывавшие жестокие казни и гонения правительства, открывали глаза уже не одним сектантам, а всем русским людям на не христианские требования правительства, и огромное большинство людей, прежде не думавших о противоречии закона божеского и человеческого, увидали это противоречие 2.
Что делать правительствам против этих людей?
1 Там же, с. 163-165.
2 "Конец века", с. 25.
Если бы это были революционеры, проповедующие насилие, убийство и совершающие эти дела, то противодействие им было бы легко: часть их подкупили бы, часть обманули, часть запугали бы; тех же, которых нельзя ни подкупить, ни обмануть, ни запугать, выставили бы злодеями, врагами общества, казнили бы или заперли бы, и толпа одобрила бы действия правительства. Если бы это были какие-нибудь изуверы, проповедующие какую-нибудь особенную веру, можно бы было, благодаря тем суевериям лжи, которые примешиваются ими к их учению, опровергнуть и то истинное, что они исповедуют. Но что делать с людьми, которые не проповедуют ни революции, ни каких-либо особенных религиозных догматов, а только потому, что они не желают делать никому зла, отказываются от присяги, уплаты податей, участия в суде, от военной службы, от таких обязанностей, на которых зиждется все устройство государства?
Что делать с такими людьми?
Подкупить их нельзя: уже самый тот риск, на который они добровольно идут, показывает их бескорыстие. Обмануть тем, что этого требует Бог, тоже нельзя, потому что их отказ основан на ясном, несомненном законе Бога, исповедуемом и теми, которые хотят заставить людей действовать противно ему. Запугать угрозами еще менее можно, потому что лишения и страдания, которым они будут подвергнуты за их исповедание, только усиливают их желание исповедания, а в их законе прямо сказано, что надо повиноваться Богу более, чем людям, и не надо бояться тех, которые могут погубить тело, а того, что может погубить и тело, и душу. Казнить и навечно запереть их тоже нельзя. У людей этих есть прошедшее, друзья, образ мыслей и действий их известен, все их знают за кротких, добрых, смирных людей и невозможно выставить их злодеями, которые должны быть устранены для спасения общества. А казнь людей, признаваемых всеми добрыми, вызовет защитников, разъяснителен отказа. А стоит только разъясниться причинам отказа -- для того, чтобы всем стало ясно, что те причины, по которым эти христиане отказываются от исполнения государственных требований, таковы же для всех других людей, и что всем давно уже надо бы делать то же. Правительства перед отказами христиан находятся в отчаянном положении. Они видят, что пророчество христианства сбывается,-- оно разрывает узы скованных и освобождает людей, находящихся в неволе1. Правительства чувствуют уже свою беззащитность и слабость, и пробуждающиеся от усыпления люди христианского сознания уже начинают чувствовать свою силу2.
Но люди думают, что освобождение всех людей этим способом слишком медленно, что нужно найти и употребить дру-
1 "Царство Божие внутри вас", с. 165--166.
2 Там же, с. 167.
гoe такое средство, которым можно бы было освободить всех сразу. В роде того, как если бы пчелы, желающие подняться и улететь, находили бы, что слишком долго дожидаться, пока поднимется весь рой по одной пчеле, а надо найти такое средство, при котором не нужно бы было каждой отдельной пчеле раскрыть крылья и полететь, а вместе с тем и рой полетел бы, куда ему надо. Но это невозможно: до тех пор, пока первая, вторая, третья, сотая пчела свободно не раскроет свои крылья и не полетит, не полетит и рой и не найдет новой жизни. Пока не усвоит каждый отдельный человек христианского жизнепонимания и не станет жить сообразно с ним, не разрешится противоречие жизни людской и не установится новой формы жизни1.
Общественное сознание уже отрицает прежнюю форму жизни и давно готово на усвоение новой. Все одинаково и знают, и чувствуют это. Но инерция прошедшего, робость перед будущим делают то, что то, что уже давно готово в сознании, иногда еще долго не переходит в действительность. В такие моменты достаточно иногда одного слова для того, чтобы сознание получило выражение, и та главная в совокупной жизни человечества сила -- общественное мнение -- мгновенно перевернула бы без борьбы и насилия весь существующий строй.
И такое переходное время переживает теперь европейское человечество2.
"Но как же будут жить люди без государства?" -- обыкновенно спрашивают люди, так привыкшие к тому, что каждый человек, кроме того, что он сын своих родителей, внук своих дедов и предков, живущий избранным им трудом, и, главное, кроме того, что он человек, еще и француз или британец, германец, янки, русский, т. е. принадлежит к тому или иному насильническому учреждению, которое называется Францией с своим Алжиром, Аннамой, Ниццей и т. п., или Британией с ее чуждыми ей населениями Индии, Египта, Австралии и Канады, или Австрией с ее ничем внутренно не связанными народами, или к такому разноплеменному и огромному государству, как Соединенные Штаты или Россия3. Людям, живущим в государствах, основанных на насилии, кажется, что уничтожение власти правительств неизбежно повлечет за собой величайшие бедствия. Но ведь утверждение о том, что та степень безопасности и блага, которыми пользуются люди, обеспечивается государственной властью,-- совершенно произвольно. Мы знаем те бедствия и те блага, если они есть, которыми пользуются
1 Ib с. 153.
2 "О христианстве и о воинской повинности", с. 12.
3 "Конец века", с. 55.
люди, живущие в государственном устройстве, но не знаем того положения, в котором бы были люди, упразднившие государство. Если же принять в соображение жизнь тех небольших обществ, которые случайно жили и живут вне больших государств, то такие общины, пользуясь всеми благами общественного устройства, свободны от государственного насилия, не испытывают одной сотой тех бедствий, которые испытывают люди, повинующиеся государственной власти.
О невозможности жить без государственного устройства ведь говорят преимущественно те самые люди правящих классов, для которых выгодно государственное устройство. Но спросите у тех людей, которые несут только тяжести государственной власти, у землевладельцев, у 100 миллионов крестьян в России,-- они чувствуют только тяжесть ее и не только не считают себя обеспеченными государственной властью, но совершенно не нуждаются в ней1.
"Но если не будет правительств,-- люди будут насиловать и убивать друг друга", говорят обыкновенно. Однако и это совершенно несправедливо. В самом деле, почему уничтожение той организации, которая возникла вследствие насилия и по преданию передавалась от поколения к поколению, сделает то, что люди будут насиловать и убивать друг друга? Уничтожение органа насилия должно повести к совершенно противоположному. Теперь есть люди, специально воспитываемые, приготовляемые для того, чтобы убивать и насиловать; в будущем же организация насилия уничтожится2. Говорят о диких народах, но разве можно нам, людям, стоящим на пороге ужасающей- по бедственности и истребительности войны внутренних революций, перед которой, как говорят приготовители ее, ужасы 93 года будут игрушкой, говорить рб опасности, которая угрожает нам от дагомейцев, зулусов и т. п., которые живут за тридевять земель и не думают нападать на нас, и от тех нескольких тысяч одуренных нами же и развращенных мошенников, воров и убийц, число которых не уменьшается от всех наших судов, тюрем и казней? Кроме того, страх этот перед упразднением видимого ограждения полицейского городового есть страх преимущественно городских людей, т. е. людей, живущих в ненормальных и искусственных условиях. Люди, живущие в естественных условиях жизни, не по городам, но среди природы, борясь с нею, живут без этого ограждения и знают, как мало может оградить их насилие от окружающих их действительных опасностей3.
"Не будет ни законов, ни собственности, ни судов, ни полиции, ни народного образования",-- говорят также обыкновенно, умышленно смешивая насилия власти с различными
1 Там же, с. 30-31.
2 "Патриотизм и правительство", с. 23.
3 "Царство Божие внутри вас", с. 186.
деятельностями общества. Уничтожение организации правительств, учрежденных для произведения насилия над людьми, никак не влечет за собой уничтожения того, что есть разумного и хорошего, а потому ненасильственного -- в законах, суде, собственности, полицейских ограждениях, финансовых устройствах, народном образовании. Напротив, отсутствие грубой власти правительств, имеющих цель поддержать только себя, будет содействовать более разумной и справедливой общественной организации, не нуждающейся в насилии1. Самое понятие анархии обозначает не отсутствие учреждений, а только отсутствие таких учреждений, которым людей заставляют подчиняться насильно; но установятся такие учреждения, которым люди будут подчиняться свободно, по разуму2. В самых разнообразных случаях жизни в наше время люди устраивают сами свою жизнь без сравнения лучше, чем ее устраивают для них правящие ими люди. Люди, без всякого вмешательства правительства и часто -- несмотря на него, составляют всякого рода общественные предприятия -- союзы рабочих, кооперативные общества, компании железных дорог, артели, синдикаты. Если для общественного дела нужны сборы, то почему же думать, что без насилия свободные люди не сумеют добровольно собрать нужные средства и учредить все то, что учреждается посредством податей, если только эти учреждения для всех полезны? Почему думать, что не могут быть суды без насилия? Суд людей, которым доверяют судящиеся, всегда был и будет и не нуждается в насилии. Мы так извращены долгим рабством, что не можем себе представить управления без насилия. Но это-- ошибка. Русские общины, переселяясь в отдаленные края, где наше правительство не вмешивается в их жизнь, устраивают сами свои сборы, свое управление, свой суд, свою полицию и всегда благоденствуют до тех пор, пока правительственное насилие не вмешивается в их управление3.
Но как, в каких формах могут жить люди христианского мира, если они не будут жить в форме государства, повинуясь правительственной власти?
Ответ на этот вопрос дают те свойства русского народа, вследствие которых можно думать, что предстоящий переворот должен начаться и должен совершиться не где-нибудь, а именно в России.
Русский народ, как и большинство земледельческих народов, естественно складывается, как пчелы в ульи, в определенные общественные. отношения, вполне удовлетворяющие требованиям совместной жизни людей. Везде, где только русские люди осаживались без вмешательства правительства, они устанавливали между собой не насильническое, а основанное
