Отрицание сословной системы, ставшее ее наиболее очевидным достижением, предполагало проповедь равенства; между тем равенство людей существует, если так можно выразиться, в трех измерениях. Во-первых, люди равны как субъекты, обладающие моральными качествами, как «братья», каждый из которых - «сторож брату своему»; сам этот принцип остается весьма общим и сводится к христианским заповедям, которые и сегодня не подвергаются сомнению. Во-вторых, люди равны как граждане, обладающие равными юридическими правами. В-третьих, они равны как хозяйствующие субъекты, с их свободой воли и действий. Между тем совершенно очевидно, что второе и третье «измерения» предполагают не столько равенство людей как субъектов, сколько их равенство как объектов, как средств достижения определенных целей. Особенности личности человека совершенно не принимаются в расчет в ходе утверждения этих аспектов равенства. Таким образом, если отбросить ряд предрассудков, можно утверждать, что люди могут быть равны лишь в двух аспектах: как нравственные существа и как объективные средства, позволяющие другим людям достигать их целей. Наша эпоха лишь подчеркивает вполне четко и без всяких эмоций (иногда - цинично) этот второй аспект, долгое время скрывавшийся за риторикой эпохи романтической модернити.
Эпоха модернити провозгласила освобождение индивидуальности, отказ от принуждения и уничтожение сословных традиций. Однако индивидуализм, реализующий себя в рамках системы, где главной целью каждого человека является достижение и приумножение материального достатка (а пока мы еще не вышли за эти рамки, как пребывали в них и философы-просветители), порождал, порождает и будет порождать унификацию этих материальных целей; устранение тра-
XXXI
диций неизменно приводило и приводит к массовости, каковая вполне проявилась уже на ранних этапах развития общества модернити. В свою очередь, массовость в наиболее зрелых ее формах предполагает возникновение закономерностей, начинающих проявляться вне зависимости от желаний отдельных людей; создав подобную систему, наивно сожалеть о том, что она породила процессы, оказывающиеся для этих масс неконтролируемыми, о возникновении неопределенности, порожденной действием непонятных и неизвестных сил. В этом отношении наше время также в полной мере воплотило тот проект, который изначально был «программой» романтической модернити.
Модернити пришла в этот мир с лозунгом устранения отживших политических форм. Аристократическое государство безусловно препятствовало экономическому и социальному прогрессу европейских народов, и следует, наконец, признать, что мощнейший удар по самой идее государства как института, достаточно самостоятельного по отношению к экономической и социальной сфере, был нанесен не глобализацией конца XX века, а антиаристократическими революциями XVIII и XIX столетий. Политика уже тогда проиграла сражение с «экономическими силами», и в наши дни мы наблюдаем не глобальную схватку между политикой и силами международного капитала и финансов, а отдельные эпизоды уничтожения последних "партизанских отрядов", оставшихся от когда-то впечатлявшей своим могуществом регулярной политической армии. Романтическая модернити скорее позволяла институтам государственной власти существовать, чем способствовала возрастанию их мощи и влияния; сегодня же пришло время констатировать, что значение этих институтов, постоянно снижавшееся на протяжении последних двух столетий, окончательно будет утрачено и не подлежит восстановлению.
На протяжении последних двадцати-тридцати лет человечество пережило гигантскую трансформацию, но ее не стоит называть революцией, поскольку она воплотила в себе не отрицание модернити, как сегодня стало модным считать, а напротив, ознаменовала ее полное и окончательное утверж-
XXXII
дение. Романтическая модернити уступила место реалистической модернити, модернити как таковой, в рамках которой все основные элементы модернити – предельный индивидуализм, ничем не ограниченная свобода, максимальная изменчивость и т. д. – обрели ясное, ничем не завуалированное выражение. Таким образом, современная эпоха не является эпохой постмодернити, и фундаментальные постулаты социологической теории не следует пересматривать раньше времени.
Все это, однако, не отрицает выявленного профессором Бауманом фундаментального факта: индивидуализированное общество есть реальность нынешнего дня. И важнейшей задачей социологии сегодня становится, как это ни парадоксально, поиск механизмов, способных сделать это общество, вполне согласующееся с принципами модернити, если так можно сказать, less modern. Постмодернити, если оно и станет будущим человечества, возникнет лишь как синтез элементов эпохи модернити с элементами предшествующих ей исторических состояний – подобно тому, как коммунистическое общество, предполагавшееся сто пятьдесят лет назад Марксом, должно было объединить бесклассовые принципы далеких, почти легендарных, этапов человеческого прогресса с достижениями, к которым люди пришли на протяжении долгих веков социальных антагонизмов. Что может вывести человечество на путь, способный привести к пункту, с которого можно будет разглядеть очертания этого нового порядка? На наш взгляд, на этом пути не может быть места тем скоординированным массовым акциям, к которым нередко призывают сегодняшние антиглобалисты. Но это, безусловно, путь укрепления моральных принципов и основ – того, что человечество вынесло из предшествующего модернити состояния, и того, что оно почти полностью растеряло на разных этапах эпохи модернити.
Между тем восстановление моральных принципов является делом отдельного человека, а не социальных институтов. Нигде и никогда попытки насильственного насаждения морали и нравственности не приводили ни к чему хорошему; мораль всегда укоренялась в обществе усилиями подвижников, которых благодарное человечество чтит многие века. Автор представляемой книги вполне достоин занять место в этом ряду, принадлежность к которому есть высшая степень признания, которое только может быть оказано человеку. Его труд исполнен призыва к сохранению утрачиваемых ценностей, к воссозданию принципов того нравственного бытия, которое само по себе является неоспоримой ценностью и останется таковой невзирая на то, какая историческая эпоха переживается человеческой цивилизацией. Именно выявление крупиц высшего знания, причудливо разбросанных по страницам замечательной книги профессора Баумана кажется нам достойным самого разборчивого читателя; выявление же противоречий современного общества заслуживает, на наш взгляд, гораздо меньшего внимания: ведь даже обличая безумства нашего мира, разве не признает сам автор, что «безумие перестает быть безумием, если оно коллективно»? (стр. 2). По этой причине чтение представляемой книги требует большого внимания, тщательности, тонкого анализа и критического восприятия. И это, возможно, извиняет нас за то, что предпосланный книге текст оказался столь длинным.
Владислав Иноземцев
январь 2002 г.
XXXIV
* См.: Beilharz P. (Ed.) The Bauman Reader. Malden (Ma.), Oxford, Blackwell Publishers, 2001.
Предисловие к русскому изданию
В этой книге рассмотрены характерные черты того типа общества, которое возникло на Западе в последние десятилетия и к которому присоединяется теперь Россия, пусть и с некоторой задержкой, возникшей, впрочем, не по вине самих россиян. Общество это не похоже ни на какое из тех, что известны нам из прошлого. Оно не похоже и на общество эпохи модернити, описанное почти во всех традиционных учебниках социологии; и уж конечно оно не похоже на предшествующее модернити общество - [тот исходный пункт], от которого почти сто лет назад Россия начала свой собственный путь модернизации.
Один из ярких признаков государства, существовавшего до периода модернити, заключается в том, что оно не имело представления о «новых и усовершенствованных» нормах справедливости и даже не пыталось их установить. На это бездействие власти не влияли ни протесты против несправедливости, ни распространение утопических идей, отвергавших существующий порядок вещей как несправедливый. Но, как установил Бэррингтон Мур-младший в своем исследовании, посвященном истории развития представлений о «несправедливости», лишь в немногих случаях страдания, выпадавшие на долю людей, воспринимались ими как «несправедливые» и вызывали какие-либо протесты. Обычно лишь «чрезмерные» страдания, то есть более суровые, чем были пережиты в недавнем, еще не забытом прошлом, воспринимаются как «несправедливые». При феодализме крепостные поднимали мятежи, как правило, ради восстановления
XXXV
Rechtsgewohnenheiten - традиционного размера барщины или оброка, даже если и они были чрезвычайно тяжелыми и мучительными. Эти привычные тяготы должны были переноситься смиренно и безропотно, поскольку считалось, что они ниспосланы свыше, а значит, и отменить их не во власти человека.
Признав за людьми способность вновь и вновь безошибочно воспроизводить условия своего существования, а значит, быть единственными хозяевами собственной жизни, эпоха модернити открыла широкий простор для несогласия и сопротивления любым обстоятельствам, считавшимся неудобными и воспринимавшимся как тягостные. Никакие тяготы в принципе уже не могли избежать осуждения - казались ли они порожденными человеком или установленными свыше. Никакие условия жизни, считавшиеся вполне сносными, не были гарантированы от того, что в будущем они, возможно или даже наверняка, подвергнутся переоценке и окажутся признаны неоправданно тяжкими, и ничто не могло воспрепятствовать требованиям такой переоценки. Чтобы дать ей толчок, нужно было лишь представить доводы, достаточно убедительные для привлечения необходимых сил и средств. По мере того как осуждались все новые категории человеческих страданий (то есть по мере того как за ними признавалась социальная природа), порог терпимости и готовности выносить стесненное положение опускался все ниже и ниже. В конце концов модернити обещала всеобщее счастье и уничтожение любых неоправданных мук и лишений. Она предполагала также признать неоправданными любые тяготы. Основополагающие документы эпохи модернити - американская Декларация независимости и французская Декларация прав человека и гражданина - провозглашали право каждого человека на достижение счастья. При этом считалось, что обеспечение этого права есть важнейшая функция государства.
XXXVI
