Невидимые граждане незримого общества

Такое впечатление создается и поддерживается, с одной стороны, мощной индивидуализацией проблем, планов и устремлений и, с другой - сокращением полномочий национального государства. Современный политический суверенитет государств есть лишь слабая тень многогранной - политической, экономической, военной и культурной - автономии держав прошлого, создававшихся по образцу тотального государства (totale Staat). Сегодняшние суверенные государства мало что могут предпринять (а их правительства почти и не рискуют этого делать) ради противостояния давлению глобализованных капитала, финансов и торговли (в том числе и торговли в области культуры). Если граждане потребуют от своих руководителей восстановить прежние правила приличия и нормы справедливости, правительства большинства стран вынуждены будут заявить, что не могут ничего сделать, ибо

LIII

опасаются «отпугнуть инвесторов», тем самым поставив под угрозу [рост] валового нацонального продукта и, соответственно, благополучие как страны, так и всех ее граждан. Правительства заявят, что правила игры, в которой вынуждены участвовать, уже установлены (и могут быть произвольно изменены) силами, на которые они почти или вообще не могут повлиять. Что же это за силы? Они столь же абстрактны, как и термины, за которыми они скрываются: конкуренция, свободная торговля, мировые рынки, глобальные инвесторы. Это силы, не имеющие определенного адреса, экстерриториальные не в пример сторого локальным полномочиям государств, свободно передвигающиеся по всему миру, в отличие от государственных институтов, которые, хорошо это или плохо, раз и навсегда, сегодня, как и прежде, привязаны к определенной территории. Эти силы изменчивы, хитры, увертливы и изворотливы, неуловимы; найти их трудно, а изловить невозможно.

Итак, с одной стороны, наблюдается снижение интереса людей к совместным и общим делам. Этому потворствует и содействует государство, с радостью готовое передать как можно больше своих прежних обязанностей и функций в сферу частных интересов и забот. С другой стороны, нарастает неспособность государства решать проблемы даже в пределах своих границ, равно как и устанавливать нормы защищенности, коллективные гарантии, этические принципы и модели справедливости, которые могли бы ослабить чувство ненадежности и ощущение неопределенности, подрывающие уверенность человека в себе – необходимое условие любого устойчивого участия в общественной жизни. Совокупным результатом этих процессов оказывается расширяющаяся пропасть между «общественным» и «частным», постепенный, но неуклонный упадок искусства перевода частных проблем на язык общественных и наоборот, искусства поддерживать диалог, вдыхающий жизненную силу в любую политику. Вопреки постулатам Аристотеля, понятия добра и зла в их нынешней, «приватизированной» форме не создают ныне представления о «справедливом обществе» (и, соответственно, об общественном зле); а если и возникают надежды на существова-

ние некоего «доброго начала», стоящего выше отдельных личностей, то они уже не связываются с государством.

Обретение знаний представляет собой мощное, возможно, даже самое могучее из доступных человеку орудий, - но лишь в предсказуемой среде, где определенный тип поведения в большинстве случаев, всегда или почти всегда вознаграждается, в то время как другой с такой же вероятностью карается. Однако способность человека изучать, запоминать и усваивать тот или иной тип поведения, успевший уже доказать свою полезность в прошлом (то есть обеспечивавший вознаграждение), может оказаться самоубийственной, если связи между действиями и результатами являются случайными, преходящими и меняются без предупреждения.

Ричард Сеннетт недавно вновь встретился с работниками хлебопекарни в Нью-Йорке, условия труда которых он изучал тридцать лет тому назад. Оказалось, что «рутинизация труда», по поводу которой булочники высказывали раньше жалобы и недовольство, тем не менее «создавала условия, дававшие работникам возможность отстаивать свои требования, порождавшие арену для расширения их возможностей». Рутина, заключает Сеннетт, «может унижать человека, но может и защищать его; она может расчленять труд, но делать жизнь единым целым» [18]. Но рутине едва ли найдется место в современной системе господства, которая (по Беку) создает условия для поисков биографических решений системных противоречий. Сегодня условия изменяются внезапно, попирая любые разумные представления и не следуя твердой логике или внятным схемам. Возникает ощущение «разъединенного времени», идущего от неожиданного эпизода к непредвиденному и угрожающего способности человека составить из отдельных фрагментов целостное повествование. Представители старшего поколения помнят, что в годы их юности люди строили жизненные планы с расчетом на длительную перспективу, долгосрочными были и их обязательства, и отношения с окружающими; сегодня, однако, даже они задумываются о том, осталось ли какое-то реальное содержание в идее долгосрочности. Они не могут доходчиво объяснить ее значения молодежи, которая не вникает в их воспоминания, а

LV

черпает свои знания о мире из того, что видит вокруг. Один из собеседников Сеннетта признался: «Вы представить себе не можете, как глупо я себя чувствую, когда говорю со своими детьми об обязательствах; для них это лишь абстрактная добродетель, которой они не видят в реальной жизни».

Разделяй и властвуй

При прежней системе общественного устройства обе стороны властных отношений хорошо знали, что им предстоит сосуществовать в течение долгого времени, так как каждая из них нуждается в другой. Обязательства были взаимными. На классической фордовской фабрике, в той идеальной модели, которой стремились следовать все институты периода «прочной модернити», включая и гигантские промышленные предприятия Советского Союза, богатство и власть Форда зависели от его работников, а их благосостояние, в свою очередь, зависело от Форда и его помощников. Обе стороны знали, что они будут встречаться [и взаимодействовать] снова и снова, как на следующий день, так и течение многих месяцев и даже лет. Этот долгосрочный временной контекст позволял им рассматривать свои взаимоотношения как «конфликт интересов» (а между случайными встречными не может быть конфликта) и искренне стремиться к его смягчению, сведению к приемлемому уровню и даже к попыткам разрешить его ко взаимному удовлетворению. Каким бы антагонистическим, неприятным и раздражающим ни было это сосуществование, стороны стремились выработать взаимоприемлемые подходы, четко сознавая, что их совместное существование будет носить долгосрочный характер. Вырабатывая же условия сосуществования, стороны проникались уверенностью в том, что этот режим будет устойчивым. Таким образом, они получали надежные рамки своих ожиданий и планов на будущее. Именно ради этого и ведутся любые переговоры. Именно перспектива достижения этой цели обеспечивает заинтересованность сторон в продолжении обсуждений и споров, выработке компромиссов и договоренностей, заставляет их поддерживать взаимные отношения.

LVI

Сегодня, однако, предположение о «новых встречах» кажется многим людям все более сомнительным. Действующие лица «житейской игры» приходят и уходят, и по ходу действия, несомненно, будут исчезать и заменяться другими. Сцена, на которой разворачивается действие, постоянно трансформируется, причем столь стремительно, что уследить за всеми изменениями и удержать их в памяти порой очень трудно, а то и невозможно. Сюжеты, сценарии и действующие лица меняются внезапно, порой даже прежде, чем герои успевают до конца произнести свои реплики.

Неясно, по каким правилам идет сегдня игра. Порой игроки имеют основания сомневаться, существуют ли вообще какие-либо правила и все ли играют по одним и тем же правилам. Ален Пейрефитт связывал резкий рост творческой ак­тивности в эпоху модернити с распространенной уверенностью человека в самом себе и в других, основывавшейся на вере в долговечность и непререкаемую власть общественных институтов. «Чтобы развиваться, – отмечал он, – надо верить. Но во что?» [19]. Пейрефитт обеспокоен тем, что вера ослабевает по мере того, как почва, на которой она растет, становится, как и общественные институты нашего времени, чересчур рыхлой и непрочной. В отсутствие твердой почвы, где могло бы укорениться доверие, исчезает и мужество, так необходимое для рискованных решений, для принятия на себя ответственности и долгосрочных обязательств.

В мои студенческие годы одним из любимых объектов наблюдения специалистов в области поведения животных была рыба колюшка. Самцы колюшки стр­оят для самок гнезда, где те откладывают икру. Затем самцы охраняют эти гнезда, пока из икринок не вылупятся мальки. Невидимая граница отделяет «свою территорию» (то есть пространство вокруг гнезда, которое самец защищает от посторонних, нападая на других самцов колюшки, вторгающихся на его территорию) от «чужой» (то есть от остального пространства, которое данный самец стремительно покидает, если случайно встретит там другого самца того же вида). В ходе лабораторного эксперимента два самца колюшки в сезон нереста помещались в резервуар недостаточно большого размера, чтобы он мог вместить две отдельных друг от друга территории привычной для самцов площади. Запутавшиеся самцы, получая противоречивые и взаимоисключающие сигналы и потому неспособные предпочесть ни защиту своей территории, ни бегство с чужой, выбрали нечто среднее, приняв вертикальную позу и зарывшись головой в песок: такая поза, однако, не имела никакого отношения к возникшему затруднительному положению и тем более, к выходу из него. С тех времен сравнительные исследования поведения животных шагнули далеко вперед. Колюшки почти забыты, однако их уникальное поведение признано образчиком гораздо более широкой, возможно, даже всеобщей закономерности. Всякий раз, когда животные сталкиваются с противоречивыми, двойственными, нечеткими, непостоянными или изменчивыми сиг­налами, в их поведении возникает торможение – некий поведенческий паралич. Ранее усвоенные, привычные типы поведения временно уступают место либо поведенческой депрессии, проявляющейся в полном бездействии, либо «иррациональному поведению» – действиям, слабо связанным или вовсе не связанным с ситуацией, ставшей причиной стресса. В последнем случае возникшее напряжение выливается зачастую в кратковременную ненаправленную агрессию, не затрагиваюшую причин стресса. Подобные варианты поведения наблюдаются также у животных в ответ на вполне определенные и недвусмысленные сигналы, являющиеся знаком опасности, если ее невозможно избежать, какие бы действия (бегство или попытку отбиться) ни предприняло подвергшееся угрозе животное.

Обе описанные ситуации весьма характерны для жизни людей на нынешнем «переменчивом этапе» эры модернити [20]. Указатели и стрéлки чаще всего стоят не там, где положено, перемещаются с места на место быстрее, чем можно успеть добраться до пункта назначения, в сторону которого они указывают, и не находятся на одном месте достаточно долго для того, чтобы странники могли запомнить направление движения. В большинстве случаев на перекрестках имеется множество указателей, дающих самую разную информацию об искомых пунктах назначения или же предлагающих

направиться в другие пункты, незнакомые, неизведанные и оттого соблазнительные. В любом случае возникает двойственность, порождающая беспокойство. Положение становится еще более ненадежным и, значит, более досадным также и потому, что те немногие знаки, которые выглядят непривычно четко, никем не оспариваются и поэтому считаются надежными, указывают на пути, по которым многие странники по причине нехватки ресурсов не могут не то чтобы пройти до конца, но иногда даже ступить на них. Не иметь же возможности достичь целей, представляющихся многим достойными и привлекательными, чрезвычайно больно и обидно. Когда человек не в состоянии даже попытаться достичь тех целей, к которым многие стремятся, или когда у него не хватает средств, чтобы дойти до конца пути, становятся неизбежными обида и разочарование, но человек ничего не может сделать, чтобы предотвратить подобную ситуацию или избежать ее. Именно такое затруднительное положение, как представляется, препятствует рациональным действиям, вызывая торможение или же бессмысленную, лишенную цели агрессию.

Бегство с агоры

Неудивительно, что симптомы этих двух характерных реакций на двусмысленность и неопределенность множатся, становятся все более явными и признаются все шире.

Прежде всего стремительно падает интерес к Политике с большой буквы (то есть к политическим движениям, политическим партиям, к составу и программам правительств), размываются политические убеждения, снижается масштаб повседневного участия граждан в мероприятиях, традиционно считающихся политическими. В соответствии с духом времени предполагается, что «граждан» могут волновать лишь ближайшее снижение налогов или увеличение пенсий, а их интересы распространяются только на то, чтобы сокращались очереди в больницах, уменьшалось количество нищих на улицах, в тюрьмах сидело бы все больше преступников, а вредные свойства продуктов выявлялись как можно скорее.

LIX

Едва ли хоть один опытный политический деятель наберется смелости предложить радужную перспективу «справедливого общества» избирателям, которые уже не раз «обжигались» на таких обещаниях и поэтому, как правило, предпочитают «несколько измененное» сегодня «лучшему» будущему. Видные политические деятели, такие, например, как Лоран Фабиус, в те редкие моменты, когда они поднимаются до высказывания «идей» (в случае с Фабиусом речь идет о довольно банальной идее «эко-развития», то есть о развитии, учитывающем требования экологии, – идее, порожденной скорее внутренними трениями среди разрозненных французских левых сил, чем любовью их лидеров к грандиозным картинам будущего), тут же ощущают необходимость извиниться перед публикой за то, что толкуют о чем-то, чего нельзя добиться за несколько дней: «Я уже слышу комментарии, – признал Фабиус, – с чего бы это, черт возьми, французский министр экономики и финансов разглагольствует о долгосрочной перспективе? Не лучше ли ему заняться решением насущных проблем?..» [21]

Похоже, долгосрочные планы относительно «справедливого общества» не пользуются особым спросом. Мало кто готов их предложить, да и потенциальных союзников не намного больше. Соответственно, и интерес к правительству и его деятельности возникает, как правило (если и возникает вообще), лишь на то непродолжительное время, когда руководство предпринимает экстренные меры по ликвидации кризисных ситуаций. Мало кого интересует отдаленная перспектива, так как связь между нынешними действиями (или бездействием) граждан и положением дел в будущем практически незаметна. Люк Болтански и Эва Кьяпелло установили, что в наши дни люди на своих рабочих местах «уже не делают карьеру, а просто переходят от одного проекта к другому, причем успешное выполнение одного открываем им дорогу к следующему» [22]. Широко распространено мнение, что Тони Блэр считает целью победы на ближайших выборах обеспечение победы на предстоящих через пять лет новых.

Вторая распространенная реакция на бессилие – агрессия – является не столько альтернативой реакции торможе-

ния, сколько дополнением к ней. В большинстве случаев обе эти реакции возникают одновременно. Уход [«рядовых граждан»] с агоры, где в политических битвах участвуют ныне небольшие хорошо оснащенные группы профессионалов, ибо их результат не зависит, по-видимому, от храбрости отдельных солдатиков, сопровождается ожесточением боевого духа, сосредоточением его на низовом уровне, где им легче манипулировать. «Пятиминутки ненависти», о которых писал Оруэлл, теперь не организуются по указке национальных правительств, но, как и многие другие вещи, подчиненные принципу «субсидиарности», дерегулируются, приватизируются и передаются в сферу действия местной или, что даже лучше, личной инициативы.

Время от времени образовавшийся вакуум пытается заполнить бульварная пресса, делая все от нее зависящее, чтобы выявить, сконденсировать и направить в определенное русло беспорядочные и разрозненные разочарования политически заторможенных людей: таблоиды рады стараться и всегда готовы указать объекты, на которые можно направить энергию, не использованную ввиду отсутствия «общего дела». В объектах страха и ненависти не бывает недостатка: это и отбывшие срок педофилы, и домашние насекомые, и уличные грабители, и дебоширы, а также тунеядцы, лжебеженцы и вообще все «экономические» мигранты. Поскольку борьба против любого из этих зол не делает ощущение неопределенности менее подавляющим, чем оно было до начала схватки, и едва ли может облегчить досадное чувство беспомощности на период более длительный, чем очередной взрыв агрессии, существует постоянная потребность во все новых и новых объектах ненависти и агрессии. Желтая пресса услужливо отыскивает или придумывает их, преподнося нетерпеливым читателям в предварительно обработанном и «готовом для употребления» виде. Но все усилия бульварных средств массовой информации, даже самые изощренные, не дали бы эффекта, если бы глубокое и почти повсеместное чувство тревоги и обеспокоенности было направлено на искоренение его истинных причин, а не искало бы в отчаянии альтернативных выходов.

LXI

Агрессивность бессилия

Как правило, раздувание агрессии не может дать выхода всей агрессивной энергии, порождаемой непреходящей неопределенностью в условиях перманентного же бессилия. Значительная ее часть остается нереализованной и наполняет собой частные, автономно развивающиеся сферы социальных отношений и связей - комплекс отношений с партнерами, членами семьи, соседями или коллегами по работе. Каждая из этих сфер может стать в наше время ареной насилия, часто кажущегося беспричинным, ибо оно не имеет ни каких-либо видимых оснований, ни тем более какой-либо разумной цели. Семьи становятся новым полем битв за самоутверждение, покинувших сферу общественной жизни. То же самое относится и к локальным сообществам, в которых всегда найдется кто-то, кто захочет стать победителем игры на выживание, а не ее злополучной жертвой. Не являются исключением и трудовые коллективы, легко превращающиеся из оплота солидарности и взаимопомощи в арену беспощадной конкурентной борьбы, идущей безо всяких правил.

Все эти средства борьбы с призраком бессилия иррациональны в том смысле, что они не могут достичь намеченной цели. Они не имеют никакого отношения к истинным причинам человеческих страданий и совершенно не задевают их. Однако в сложившихся условиях, до тех пор, пока не удается докопаться до корня всех бед, кажущегося недосягаемым, эти средства могут считаться психологически «рациональными», поскольку позволяют реализовать потребность в самоутверждении и самоуважении. В любом случае бесспорно, что альтернативные способы дать выход чувству тревоги и беспокойства, возникающему в результате испытываемых одновременно неопределенности и бессилия, лишь усугубляют и усиливают, а вовсе не смягчают, не отгоняют и не развеивают это чувство тревоги. Как правило, такие [альтернативные] способы ослабляют или разрывают взаимные обязательства, разрушают это непременное условие совместных действий, без которых нельзя ни понять, ни устранить истинных причин тревоги и беспокойства.

LXII

Однако если учесть, что государство, как и прежде, готово выполнять одну из своих традиционных функций – функцию охраны законности и правопорядка, – то саморазвивающаяся и самоуправляемая агрессия вряд ли может считаться терпимой. Государство не станет безучастно наблюдать, как бесчинствуют его подданные. Насилие в семье, по отношению к соседям, уличная жестокость или вандализм спортивных болельщиков, как правило, пресекаются и подавляются органами правопорядка; нарушители невольно получают еще одно подтверждение собственного бессилия. Риск несколько снижается, если человек обращает агрессию на самого себя, на собственный организм или психику. Поскольку альтернативные пути выхода агрессии заблокированы или чреваты излишним риском, можно предположить, что наблюдаемая в наше время одержимость людей проблемами собственного здоровья и физического состояния (что проявляется в соблюдении различных диет, контроле за весом, беге трусцой, посещении «клубов здоровья» и других изнурительных и даже мучительных тренировок, доходящих порой до самоистязания), помимо достижения декларируемых целей, служит также и задачам переориентации этого избыточного беспокойства. Еще более вероятно, что такое перерасределение энергии объясняет, хотя бы отчасти, эпидемическое распространение таких расстройств, как анорексия или булимия, не говоря уже о наркомании, аллергических и психосоматических заболеваниях, а также многих формах как давно известных, так и новых видов психических депрессий.

Все это представляется побочными эффектами неопределен­ности, [иногда] ошибочно принимаемыми за средства избавления от нее. Главной жертвой этой ошибки становятся политическая активность, этот основополагающий признак гражданственности, а следовательно, и политика – в первоначальном, аристотелевом значении.

Нынешний кризис гражданственности и недооценка потенциала политических акций проистекают в конечном итоге из ощущения (для которого есть ряд оснований), что отсутствуют не только механизмы обеспечения эффективных действий, тем более – коллективных эффективных действий, и особенно –

долгосрочных коллективных эффективных действий, но и пути возрождения таких механизмов или создания новых. Как и следовало ожидать, в результате возникает диссонанс сознания, но он смягчается внушаемыми мыслями, что не стоит оплакивать кончину коллективных действий, поскольку такие действия всегда были и будут в лучшем случае бесполезными, а в худшем - вредными с точки зрения благополучия и счастья отдельной личности. Можно, конечно, сказать, что такое умонастроение не более обоснованно, чем кажущаяся спелость зеленого винограда. Однако, по всей видимости, в любом случае ключ к решению проблем, поразивших современную политическую жизнь и беспокоящих ее исследователей, нужно искать (и находить) в устранении причин, обусловливающих беспомощность существующих институтов коллективных политических действий.

Лидс, ноябрь 2001 года

LXIV

1. Jacques Ellul, L’illusion politique [1965]. Цит. по английскому переводу К.Келлена (Jacques Ellul, The Political Illusion, New York: Random House, 1972, pp. 185, 186.

2. Ernst Cassirer, The Myth of the State, New York: Doubleday & Co., 1995, pp. 362-363.

3. Ernst Cassirer, op. cit., pp. 362-363.

4. Erich Fromm, The Fear of Freedom, London: Routledge & Kegan Paul, 1960, p. 23.

5. Ernst Cassirer, op. cit., p. 351.

6. См.: Theodor W. Adorno, Eingriffe: Neun kritische Modelle, Frankfurt (M.): Suhrkamp Verlag, 1963; Theodor W. Adorno, Sichworte: Kritische Modelle 2, Frankfurt (M.): Suhrkamp Verlag, 1969. Цит. по английскому переводу Генри У. Пикфорда (Theodor W. Adorno, Critical Models: Interventions and Catchwords, New York: Columbia Univ. Press, 1998, pp. 118, 139).

7. См. L’Express, 2001, May 5, p. 64.

8. Ignazio Ramonet, ‘Big Brother’ in Le Monde Diplomatique, 2001, June, pp. 1, 24-25.

9. См. ‘The Editor’ in The Guardian, 2001, June 2.

10. Последними из ряда этих передач стала американская телеигра «Последний герой» с характерным подзаголовком «Не доверяй никому» и фильм «Выпуск 7: Соперники» – якобы насмешливая пародия на «реалистическое телевидение», которая тем не менее без тени юмора повествует об участниках игры, отстреливающих своих соперников; уцелевшие же получают в качестве награды право принять участие в следующем туре охоты на конкурентов.

11. Характеристика, данная М. Гиллеспи в статье «Теологические истоки модернити» (cм. Michael Gillespie, ‘The theological origins of modernity’ in Critical Review, 1999, No 1-2, pp. 1-30).

12. Peter F. Drucker, The New Realities, Oxford: Butterworth-Heinemann, 1990, pp. 9-15.

13. Hannah Arendt, The Origins of Totalitarianism, London: Andre Deutsch, 1951, p. 438.

14. Pierre Bourdieu, Contre-feux: Propos pour servir à la résistance contre l’invasion néo-libérale, Pa­ris: Raisons d’Agir, 1998, p. 117.

15. Pierre Bourdieu, Contre-feux 2; Pour un movement social européen, Pa­ris: Raisons d’Agir, 2001, p. 30.

16. Pierre Bourdieu, Contre-feux 2, p. 46.

17. Ulrich Beck, Risikogesellschaft: Auf dem Weg in eine andere Moderne [1986]. Цит. по английскому переводу Марка Риттера (Ulrich Beck, Risk Society: Towards a New Modernity, London: Sage, 1992, pp. 135-137).

18. Richard Sennett, The Corrosion of Character: The Personal Consequences of Work in the New Capitalism, London: W.W. Norton & Company, 1998, pp. 43, 31, 25.

19. Alain Peyrefitte, La société de confiance: Essai sur les origins de développement, Paris: Odile Jabob, 1998, pp. 514-517, 539.

20. См. Zygmunt Bauman, Liquid Modernity, Cambridge: Polity Press, 2000.

21. Laurent Fabius, ‘Le temps des projets” in Le Monde, 2001, June 1, pp. 1, 16.

22. Luc Boltanski and Éve Chiapello, Le nouvel esprit du capitalisme, Paris: Gallimard, 1999, p. 144.

Рассказанные жизни и прожитые истории: введение

«Люди по определению настолько сумасбродны, - обронил Блез Паскаль, - что удержание их от сумасбродства вылилось бы лишь в новую форму безумия». Из безумия нет выхода, кроме иного безумия, утверждает Эрнест Беккер, комментируя вынесенный Паскалем приговор, и поясняет: люди находятся «вне природы, но безнадежно остаются в ней»; индивидуально и коллективно все мы поднялись над ограниченностью нашей телесной жизни, и все же мы знаем - не можем не знать, хотя и делаем все возможное (и даже больше), чтобы забыть это, - что жизненный полет неизбежно (и буквально) завершится в земле. У этой дилеммы нет удовлетворительного решения, потому что сам факт возвышения над природой открывает конечность [нашей жизни] и делает ее видимой, незабываемой и мучительной. Мы предпринимаем все, что в наших силах, для сохранения в максимально возможной тайне наших естественных пределов; но даже если бы нам удалось преуспеть в этих потугах, мы имели бы не слишком много причин тянуться «за» и «выше» границ, которые нам хотелось перейти. Именно полная невозможность забыть о естественности своего положения побуждает нас к тому, чтобы подняться выше всего этого. И если нам не дозволено забыть о своей природе, мы можем (и должны) отвечать на этот вызов.

«Все, что делает человек в своем символическом мире, есть попытка отрицания и преодоления его гротескной судьбы. Он буквально доводит себя до самозабвения социальными играми, психологическими уловками и личными увлечениями, настоль-

Артикуляция жизненных историй - это та деятельность, через которую в жизнь привносятся смысл и цель. В том типе общества, в котором мы живем, артикуляция есть и должна оставаться личной задачей и личным правом. Однако это задача, которая мучительно сложна, и право, которое нелегко обосновать. Чтобы решить задачу и воспользоваться правом во всей полноте, мы готовы принять любую помощь, которую только можем получить, - и социологи способны существенно помочь, если в полной мере проявят себя в работе по документированию и изображению критически важных моментов в переплетении взаимосвязей и взаимозависимостей, которые либо держатся в тайне, либо остаются невидимыми для индивидуального опыта. Социология сама по себе есть рассказ, но смысл этого рассказа в том, что имеется гораздо больше вариантов рассказывания историй, чем это можно себе представить с позиций наших повседневных повествований, что существует больше вариантов жизни, чем предлагается рассказываемыми нам историями, теми историями, в которые мы верим, полагая представленное в них единственным из возможного.

Существует и другая линия, связывающая воедино лекции и очерки, составившие данную книгу: критически важным результатом борьбы за расширение границ артикуляции посредством возвращения в поле зрения тех зон, которые были уведены на задний план и оставлены без внимания в жизненных историях, должно стать решительное расширение рамок политической повестки дня. В условиях, когда общественная сфера обманным путем, но неуклонно заселяется частными проблемами, упрощенными, ощипанными, очищенными от общественных связей и готовыми к частному употреблению, но не к производству общественных связей, такой результат может быть обозначен как деколонизация публичной сферы. Как я попытался показать в «Растекающейся модернити», дорога к подлинно автономной ecclesia ведет через многолюдную и полную жизни agora, где люди ежедневно встречаются ради совместных усилий по непрерывному переводу языка частных проблем на язык общественного блага.

Сентябрь 1999 года