Судопроизводство в годы гражданской войны

 

Советское судопроизводство базировалось на специфических, свойственных только большевистскому праву принципах. В законоположениях признавалось применение таких универсальных демократических принципов, как гласность, состязательность судебного процесса, право обвиняемого на защиту и т. п. Однако ключевыми принципами были провозглашены иные, совершенно новые: уменьшение роли судебного профессионализма, вторжение в судопроизводство социальных и политических мотивов, сближение судебной и властно-управленческой деятельности. Применение этого на практике ограничивало те демократические судебные принципы, которые принимались большевиками, и полностью исключало самостоятельность и независимость судов и судей.

Основной отличительной чертой советского судопроизводства был классовый принцип, который предполагал разные меры судебного воздействия за одно и то же преступление к представителям разных классов. К лицам пролетарского происхождения предписывалось применять преимущественно профилактическо-воспитательные меры, тогда как к чуждым советской власти слоям – жесткие карательные репрессии. Так, в циркуляре «Об ослаблении репрессий по отношению к крестьянам и об усилении таковых к лицам буржуазного происхождения» от 2 марта 1920 г. указывалось, что борьба с бывшими торговцами, офицерами, интеллигентами и членами враждебных советской власти партий «в отличие от мер репрессий в отношении крестьян и рабочих, должна быть суровой и ударной»[335]. Это изначально закладывало возможность вынесения субъективных и несправедливых приговоров и развязывания широких судебных репрессий на классовой почве.

Еще одной отличительной чертой большевистского судопроизводства стали принципы аналогии и усмотрения. Принцип аналогии, с одной стороны, был способом восполнения пробела в законодательстве, когда при отсутствии в законе конкретной нормы, разрешающей тот или иной казус, можно было решать его по аналогии с другим сходным казусом. С другой стороны, он позволял вольно пользоваться принципом усмотрения – то есть свободно толковать нормы права и применять те меры наказания, которые судья считал целесообразными.

В течение 1918–1922 гг., когда еще не были определены и законодательно оформлены нормы нового права, классовому подходу придавалось особенно большое значение. Революционную законность должны были проводить судьи, обладавшие «революционной совестью», на основе «социалистического правосознания»[336]. Вот почему региональными органами юстиции придавалось такое большое значение подбору судебных работников по классовому принципу. Тюменский губюстотдел давал некоторые разъяснения и рекомендации по вопросам судебной практики, но при решении конкретных дел судьям приходилось руководствоваться исключительно «обстоятельствами дела и велением революционной совести». Это подразумевало, что судьи не были стеснены никакими формальностями, и могли по своему убеждению определять меры наказания, а также выносить решение об условности или полном освобождении обвиняемого от ответственности. Таким образом, принятие тех или иных судебных решений целиком и полностью зависело от "революционно воспитанной совести" конкретного судьи. Если учесть, что у каждого судьи было свое представление о революционной целесообразности и личные понятия о справедливости, вспомнить уровень образованности судей, прибавить конкретные субъективные обстоятельства (к примеру, моральные установки отдельного судьи), и принять во внимание, что на местах зачастую даже не было судебных декретов и положений, дающих общие рекомендации (а те, что были, судьи могли вольно истолковывать), то можно представить, как осуществлялось правосудие в советском и, в том числе, в региональном суде.

Однако народные суды и революционный трибунал Среднего Зауралья в 1918–1921 гг. проявили в применении классового принципа в судопроизводстве значительную специфику. Поскольку в этот период большинство судей Среднего Зауралья были вчерашними крестьянами, как правило малограмотными, в основном беспартийными и далекими от политики, их «революционное правосознание» было своеобразным. Кроме того, они не имели практически никакого представления о формах и методах ведения судопроизводства. Неудовлетворительный кадровый состав и проблемы финансирования региональных органов юстиции приводили на практике к целому ряду недопустимых нарушений и упущений в деятельности народных судов.

В народных судах среднего Зауралья судопроизводство осуществлялось следующим образом. Предварительное следствие проводили следственная комиссия, милиция или сами судьи. Необходимость проводить следствие, иногда за несколько верст от камеры народного суда, отвлекала надолго судью от непосредственного разбора дел. Случалось, что дела, законченные следствием, оставались лежать без движения несколько месяцев[337].

Судебный процесс изобиловал множеством ошибок. Нередко народные суды посылали для разбора в губЧК и ревтрибуналы маловажные дела, не подлежащие разбору последних, в результате дела возвращались обратно[338]. Это происходило потому, что многие народные судьи и следователи попросту были не знакомы с подсудностью дел, подлежащих разбору в разных судебных учреждениях. Более того, судьи не могли отличить гражданских дел от уголовных - уголовные дела слушались как гражданские и наоборот. В судебных терминах и названиях было полное смешение - решения назывались приговорами, ответчик - обвиняемым и т. д. Протоколы судебных заседаний велись крайне неряшливо. Они были не подшиты, не пронумерованы, без протоколов обыска, без определенного заключения.

Еще большая хаотичность имела место в определении сущности дела. Зачастую слушались дела, по которым произведено было только одно дознание и притом неудачное, не выясняющее совершенно дело, и суд не находил нужным обратить дело к доследованию. Стороны в большинстве случаев не опрашивались, или опросы не выясняли в полной мере обстоятельств дела. По гражданским делам суды присуждали то, чего сторона совершенно не просила, ни в исковом своем заявлении, ни во время слушания[339]. Зачастую лица, вызванные в суд в качестве свидетелей или потерпевших, привлекались на этом же заседании в качестве обвиняемых в том или ином преступлении, при чем им не предоставляли право объяснений, и тут же выносили против них обвинительные приговоры (тогда как в таких случаях этим лицам нужно было выдавать особое постановление о привлечении к суду и заседание должно было откладываться, чтобы дать время обвиняемым доказать свою невиновность)[340]. Ведение судопроизводства народных судов мало чем отличалось от разбора дел в упраздненных крестьянских волостных судах[341].

Несмотря на такие провозглашенные принципы, как состязательность процесса и право обвиняемого на защиту, они постоянно нарушались. Допущение к участию в заседании защитника всецело зависело от народного суда, который учитывал характер дела и личность обвиняемого. Теоретически до 1922 г. защиту в суде могли выполнять на общественных началах все граждане, пользовавшиеся гражданскими правами и способные выполнять эту обязанность, по спискам исполкомов местных Советов. В качестве представителей сторон в гражданском процессе по законодательству допускались также близкие родственники или консультанты и представители советских учреждений. На деле подобные попытки оказывать помощь по защите и обвинению всячески пресекались, и эти функции в суде могли осуществлять только члены Коллегии либо назначенные судом правозаступники.

По правилам, если в деле участвовал обвинитель или о защите просил обвиняемый, находящийся под стражей, участие защитника было обязательным. На деле это правило соблюдалось очень редко. Лицо, желавшее иметь на суде представителя своих интересов, должно было обратиться с просьбой по этому вопросу в Совет коллегии защитников. Ознакомившись с существом дела, последний мог отказать в удовлетворении ходатайства о назначении представителя. Постановление Коллегии могло быть обжаловано в суд, разбиравший дело. Но это требовало дополнительных затрат времени и сил, да и не обязательно вело к изменению решения совета Коллегии. Наличие защитника, как правило, не меняло сколько-нибудь значительно ход судебного разбирательства.

Защита на суде была поставлена так, чтобы на первом плане у защитника всегда стояли «интересы правосудия, и уже затем только интересы подзащитного»[342]. Защитник не должен был прилагать все усилия к тому, чтобы способствовать оправданию подсудимого. Вообще задачей правозаступника на суде являлось только «...выяснение и группировка данных дела, служащих к обвинению или к оправданию подсудимого, смотря по тому, является ли он защитником или обвинителем»[343]. Случались парадоксальные ситуации, когда одному правозаступнику нужно было защищать сразу двух обвиняемых, один из которых оговорил другого. Защитник, руководствуясь видимо прежней профессиональной этикой, отказался делать это, получил строгий выговор и рекомендации Коллегии заступников, что в такой ситуации надлежало не вставать на сторону ни одного из них, а осветить все обстоятельства и «...представить вниманию суда то, что может служить в пользу каждого из них в отдельности, при чем и относительно оговора защитник обязан представить суду свое обоснованное мнение, которое помогло бы сделать тот или иной окончательный вывод...»[344]. В этой ситуации защитник не смог бы проявить достаточной объективности и должен был взять на себя в какой-то мере функции судьи.

Таким образом, то обстоятельство, что правозаступники были такими же чиновниками, как и судьи, и получали жалование от государства, приводило к тому, что они могли равнодушно взирать на процесс, т. к. не были заинтересованы в исходе дела. Это также давало возможность манипулировать защитником (если надо было прийти к тому или иному результату процесса). На практике большинство дел в народных судах Среднего Зауралья слушалось без участия защиты и обвинения.

В кассационный суд подавалось множество жалоб о том, что судья во время судебного разбирательства тормозил защиту, не учитывал многих факторов и обстоятельств дела, не запрашивал необходимых документов, не вызывал нужных свидетелей или не давал им достаточно высказаться. Были случаи жалоб на пристрастность судей, затягивание дела в интересах ответчика, оскорбления защитников и подсудимых[345].

Лишение свободы суд применял неразборчиво, не считаясь совершенно как с характером преступного деяния, так и с личностью преступника. Нередко это объяснялось небрежным отношением и желанием поскорее сбыть с рук лишнее дело. Иногда осужденному не давали возможности обжаловать приговор, сразу заключая его под стражу (что нарушало ст. 78 Положения о народном суде, запрещавшую приводить приговор в исполнение до истечения срока на его обжалование)[346].

Исполнение приговоров народных судов по уголовным делам поручалось непосредственно милиции, а решений по гражданским делам - судебным исполнителям. Но исполнители имели возможность выезжать только в ближайшие волости, иногда на предоставленной истцами лошади (по их желанию для ускорения дела), и такие поездки в 30-50 верст и обратно занимали порою дня по три. Поездки в более дальние уголки уезда совершать не удавалось. Кроме того, судебные исполнители занимались канцелярским трудом по утрам и вечерам. В эти же часы был прием посетителей по служебным делам. В тех местах, где судебные исполнители не могли из-за огромной территории участка, им порученного, или за неимением средств на разъезды лично привести приговоры в исполнение, исполнительные листы направлялись к исполнению участковым начальникам милиции, с детальным изложением порядка исполнения по каждому делу. Последние перепоручали это волостным малограмотным и малоопытным милиционерам, и исполнение дел иногда затягивалось на год и более.

Имели место и взятки, но они редко давались в денежном эквиваленте, и став известными, такие факты быстро пресекались[347]. Намного большее распространение получили неконтролируемые взятки вещами и продуктами питания (преимущественно самогоном). Имели место многочисленные случаи, когда подсудимые приглашали к себе на квартиры судей либо приходили в камеры народного суда, где совместно распивались спиртные напитки (об этом, как правило, знали граждане соответствующего населенного пункта). Распространенное пьянство среди судей также подтверждает эту форму взятки, т. к. на свою крайне низкую зарплату судьи не смогли бы регулярно покупать спиртное. Причем во взятках были заинтересованы обе стороны: для судей это было дополнительным источником дохода, с помощью которого они порою только и могли выжить, а взяткодателей это избавляло от судебной волокиты и гарантировало нужное решение по делу.

Губернский отдел юстиции был в курсе всех этих проблем. Периодически проводились ревизии отдельных участков народных судов, в ходе которых пересматривалась справедливость решений и приговоров законченных дел. Ревизию осуществлял уполномоченный губюстотдела, а позднее губсуда по уезду[348]. При ревизиях обнаруживались такие нарушения, как: невручение повесток свидетелям и обвиняемым, и в следствие того, вынос заочных приговоров; осуждение не только обвиняемого, но и потерпевшего; прекращение уголовного дела за неявкой сторон; нарушения формальностей судопроизводства (например, решение дела без письменных документов о купле-продаже имущества), явная незаконность приговора и т. п.[349]

Обнаруживая подобные нарушения, губюстотдел часто решал отозвать целый ряд народных судей, как «не соответствующих своему назначению»[350]. Но, как правило лиц, допускавших серьезные судебные ошибки, а иногда и совершавших должностные правонарушения, за отсутствием замены, наказывали мягче, чем это требовалось по закону, ограничиваясь лишь порицанием или временным отстранением от должности[351].

Складывается впечатление, что случаев намеренной халатности со стороны народных судей и следователей было сравнительно мало. Большинство из них относилось к возложенным на них обязанностям с должным вниманием и старанием, на сколько у них хватало на это сил, разумения и знаний. Судить их строго не приходится, потому что для подавляющего большинства из них судебное дело было новым, и до проведения ревизий они не могли замечать свои недочеты и погрешности в ведении судебных разбирательств.

Судопроизводство в Тюменском ревтрибунале существенно отличалось от принятого в народных судах. Во-первых, отличался сам состав трибунала. Он избирался губисполкомом в составе председателя и двух членов. Народные заседатели в нем не участвовали. Во-вторых, судебный процесс был упрощен: отменялась состязательность, в результате чего официальные обвинители и защитники отсутствовали. Роль обвинителя выполнял непосредственно трибунал, а защитника – сам подсудимый.

Судебные заседания назначались от одного до трех раз в неделю. Ревтрибунал в распорядительном закрытом заседании рассматривал дела, поступившие от следственной комиссии, и если находил их достаточно доследованным и соглашался с заключительным актом, назначал дело к гласному слушанию. Однако малочисленный состав трибунала (председатель и два члена, не считая небольшой канцелярии) не мог справиться с огромным количеством дел. Осложняла работу слабая подготовка следователей, не всегда качественно готовивших материалы к суду.

Кроме этого, трибуналу приходилось периодически выезжать в уезды, чтобы рассмотреть накопившиеся там дела. К примеру, когда выездная сессия Тюменского губревтрибунала, в составе председателя и члена трибунала, не могла долго выехать из Ишима, в регионе деятельность трибунала была парализована более чем на месяц[352]. Без председателя Н. И. Иванова, отвлекавшегося также на выполнение обязанностей, связанных с другими должностями, заседания не проводили.

В результате материалы накапливались годами: так, в 1920 г. в трибунал поступило 487 дел, а было разобрано лишь 88[353]. Период с 1921 г. до 1 мая 1922 г. отличался самым медленным темпом прохождения дел. Это было связано с авторитарной политикой возглавлявшего его на тот момент председателя Перетягина. Заседания проводились редко, разбирались на них лишь дела мелкого характера; крупные же дела, имеющие большое общественное значение, к обсуждению не назначались или слушались с большим запозданием, когда их актуальность значительно утрачивалась.

Среди дел, проходивших через ревтрибунал в 1919–1920 гг. преобладали так называемые «исторические» дела по преступлениям, совершенным против советской власти во время колчаковского правления на территории губернии[354]. Наиболее опасным деянием считалось сотрудничество с «белой» властью, в частности добровольная служба милиционерами, стражниками и т. п., а также выдачи советских работников, коммунистов или сочувствующих им (сознательные, а в большинстве случаев вызванные угрозами и приказами). Несколько дел касалось убийства или участия в групповом расстреле советских работников, что предполагало для обвиняемых смертную казнь. Один человек обвинялся в участии в следственной комиссии Колчака, за что и был приговорен к восьми годам заключения с зачетом в заложники первой категории. Встречались дела, обвиненные по которым бежали с белой армией, и не вернулись. Нередко основу дела составляло сведение личных счетов за обиды, нанесенные во время Колчака. Граждане попросту оговаривали друг друга, давая лживые показания и представляя ложных свидетелей. В одном таком случае, по выяснению этого обстоятельства, подсудимый был оправдан, а истец приговорен к расстрелу. В целом, при рассмотрении дел о сотрудничестве с «белой» властью, применялась презумпция виновности, и под суд могли попасть все граждане, прибывшие в Тюмень после 1 октября 1919 г. со стороны Омска и других мест, находящихся за линией фронта Красной армии (то же касалось всех бывших офицеров колчаковской армии, чиновников и железнодорожников, даже если они уже находились на советской службе).

На втором месте стояли дела по агитации против советской власти. По этой категории контрреволюционных дел проходила масса людей, попавших под суд достаточно случайно. Как контрреволюционный акт рассматривалось, к примеру, срывание расклеенных в публичных местах плакатов, воззваний, газет советской власти, или распускание слухов, расцененных как антисоветские. Совершившие это судились ревтрибуналом и могли быть приговорены к принудительным работам или заключению в концентрационный лагерь.

Спекулятивных дел в это время в ревтрибунале не разбиралось - в губернии были лишь единичные случаи, рассматриваемые народными судами. Крупных должностных преступлений также не было, а мелкие передавались местным народным судьям.

Ревтрибуналом должны были рассматриваться следующие должностные преступления: случаи халатности, злоупотребления или неточного исполнения распоряжений губернской власти ответственными работниками. Так же жестко каралось невыполнение многочисленных повинностей для населения. Противодействие, самовольное оставление работы или уклонение от трудовой, дровяной или гужевой повинности рассматривалось как дезертирство. В данный период дел, связанных с дезертирством, возникало большинство. Эти дела с середины 1920 г. рассматривались в отделении губревтрибунала при губкомдезертире[355].

Поскольку ревтрибунал создавался как особый орган для подавления «классовых врагов», членам трибунала предписывалось применять к обвиняемым «суровые и неуклонные репрессии»[356] и особенно жестко - «классовый подход»: миловать тех, кто был «пролетарского происхождения», и жестоко карать других. Между тем, многие решения Тюменского трибунала противоречили директивам и отличались продуманностью и относительной гуманностью. Отмечая, что в трибунале были преимущественно мелкие дела, председатель запрашивал центр, нельзя ли, учитывая местные условия, смягчать санкции. К примеру, в ревтрибунале имелось множество дел о неодобрительном высказывании крестьян о советской власти. Указывая на их невежество, Н. И. Иванов считал, что «…лучше бы было передать такие дела в народный суд, в крайнем случае подержать крестьян немного в исправдоме, толково объяснив им при этом плюсы советской власти»[357]. Что же касается пьянства среди должностных лиц, которое должно было жестоко караться, он отмечал, что «…здесь это обычная практика, даже среди милиции, и должностные лица этим не дискредитируют власть, т. к. население не видит в этом преступления, да и престижа советской власти у него нет…»[358] (так что, собственно, его и не подорвешь).

В целом создается впечатление об определенной мягкости выносимых приговоров. Руководствуясь «революционной совестью», члены ревтрибунала учитывали и неграмотность обвиняемых, и местные обычаи. С момента образования губревтрибунала до конца 1920 г. на гласном суде было разобрано 102 дела. По ним на срок свыше 10 лет было приговорено 3 человека, от 5 до 10 лет - 34, от 1 года до 5 лет - 15, вынесено различных мелких наказаний, в т. ч. условных, без заключения под стражу - 65, оправдано 46 человек. Кроме того, 4 человек трибунал присудил к заключению под стражу с исполнением общественно-принудительных работ на неопределенный срок: «до окончания гражданской войны» и «до укрепления советской власти»[359]. Когда в итоге были освобождены эти осужденные лица, установить не удалось. За 1919–1920 гг. к расстрелу было приговорено только 2 человека, при том эти дела были отправлены на утверждение в Кассационный трибунал ВЦИК, где находились больше года[360].

Относительное ужесточение карательной политики Тюменского губернского трибунала было связано с крестьянским восстанием 1921 г. и проведением продналоговой кампании 1921 г.

С марта по июль 1921 г. в распоряжении частей Красной армии, брошенных на подавление восстания на Тавдинском и Тобольском н правлениях, действовала сессия Тюменского губтрибунала. За 3 месяца ее работы было заслушано 70 дел[361], из которых 62 дела носили «бандитско-вооруженный» характер, 8 дел составляли военные преступления, совершенные красноармейцами (3 дела из 70 было прекращено). Следствие и суд по этим делам вели одни и те же члены трибунала.

По 67 делам привлекалось 128 человек. Из них было оправдано 7, условно осуждено 19, к принудительным работам с содержанием под стражей приговорено: на 1 год – 15 чел., 2 г. – 4 ч., 3 г. – 14 ч., 5 лет – 37 ч. К расстрелу были приговорены 32 человека, из них 12 человек по разным причинам расстреляны не были (замена расстрела 5 годами лишения свободы по кассации, бегство). Приговор был приведен в исполнение в отношении 20 человек[362].

На освобожденных от повстанцев территориях дела против мятежников в основном заводили ЧК, (либо другие органы, передававшие дела в ЧК). Губернский ЧК либо самостоятельно выносил приговоры по делам, либо передавал в трибунал для гласного слушания (поступление дел из ГубЧК увеличилось в ноябре-декабре 1921 г, в связи с ограничением подсудности ЧК)[363].

С осени 1921 г. губтрибунал был призван активно содействовать проведению продналоговой кампании 1921 г. В соответствии с центральной реформой трибуналов, он стал подразделяться на основной, военный, налоговый и выездной отделы для разбора дел в уездах. Как было отмечено выше, деление на отделы было фиктивным, т. к. не было обеспеченно необходимым количеством работников. Налоговый отдел, имевший партийное задание быстро и сурово карать неплательщиков натурального налога, только принимал решенные дела и передавал их для обжалования в Верховный трибунал.

Выездные сессии по продналогу были наспех сформированы в августе - сентябре 1921 г. и действовали с октября 1921 г. В состав сессий приходилось включать членов из местных уездных советских работников, не входивших в штат трибунала. Эти временные члены, как люди совершенно незнакомые со спецификой работы, не могли эффективно выполнять судебные функции, и дела решались не так, как если бы их разбирали штатные сотрудники ревтрибунала. Перед отправкой члены сессий получили лишь краткие инструкции по форме ведения заседания и протоколов, в отношении же следствия и подсудности им не было дано никаких указаний. Потому в ходе работы у них постоянно возникали затруднения в отношении того или иного вопроса и они обращались за разъяснениями в налоговый отдел губревтрибунала посредством телеграмм (однако, поскольку налоговые сессии передвигались быстро, налоговый отдел не всегда успевал оперативно руководить их действиями).

В результате такой работы выездными сессиями были допущены перегибы. В силу незнания центральных директив о продналоге, за невыполнение налоговых обязательств крестьян приговаривали к расстрелу (на что у сессий не было полномочий), к конфискации всего имущества и инвентаря при одновременном оставлении за крестьянином надела земли (что лишало его возможности ее обрабатывать), а также допускали множество других дефектов, нарушавших те или иные указания центра.

Всего на территории Среднего Зауралья действовало 8 налоговых сессий (в каждом уезде региона, при чем в Ишимском уезде работало 3 сессии, а в Ялуторовском - 2). С начала работы сессий по февраль 1922 г. от всех сессий поступило 162 дела, по которым привлекалось 1883 человека (из них 155 дел – 1869 человек привлечены за неуплату продналога и 7 дел – 14 человек – за бездействие по сбору продналога).

В отношении подавляющей части остальных заключенных были вынесены условные приговоры, которые предполагали конфискацию скота или аресты в том случае, если в течение определенного времени не будет выполнен налог. При выплате налога судимость снималась.

К конфискации было приговорено 137 человек (т. е. 7,27 % от количества привлеченных). К лишению свободы было приговорено 68 человек (3,6 %), в том числе к 6 месяцам - 13 чел., к 1,5-2 годам – 30 чел., до 3 лет - 3 чел., до 5 лет – 12 чел., к расстрелу были присуждены 5 чел. (0,26%)[364]. Такое незначительное число лиц, присужденных к реальному наказанию по отношению к количеству осужденных, ярко демонстрировало то, что целью продналоговых сессий было принуждение крестьян к выплате продналога и одновременно запугивание крестьянства возможным применением более жестких репрессий в случае дальнейшего невыполнения ими гособязательств. Однако даже эти результаты работы были пересмотрены Верховным трибуналом: в силу декрета СНК от 15 июля 1921 г. «Об ответственности за нарушение декрета о натуральных налогах» и инструкции Верхтрибунала от 3 октября 1921 г., категорически запрещалось применение расстрела по налоговым делам, соответственно расстрельные приговоры Тюменской продналоговой сессии в отношении 5 человек были отменены. Также были пересмотрены приговоры в отношении конфискации инвентаря и скота при оставлении надела земли, как нецелесообразная мера в условиях центральной директивы об увеличении посевных площадей[365]. Тем не менее, эффект от действия выездных сессий несомненно был и способствовал выполнению крестьянами сельхозналога.

Всего, за 1921 г. в Тюменский губревтрибунал поступило 595 дел, из которых было прекращено 185 дел, отправлено на доследование – 86, осталось на 1922 г. – 86. Рассмотрено в открытом судебном заседании было лишь 143 дела. Преобладали дела по налоговому отделу: 77 дел – 53,8% (видимо, без учета деятельности продналоговых сессий, либо это то число дел, которое было оставлено в силе Верховным трибуналом после пересмотра). Дела контрреволюционного характера составляли 21,6 % (т. е. 31 дело, вероятно без учета выездной сессии трибунала, передвигавшейся с военными частями по местам подавления восстания). По первым двум категориям дел привлекались исключительно крестьяне. Третью категорию дел составляли должностные преступления – 22 дела (15,8%), привлекались по ним исключительно советские работники. 7 % приходилось на преступления военного характера (10 дел), и 1,3 % - на уголовные дела (3 дела).

По всем 143 делам привлекалось 891 чел., из них оправдано 162, осуждено 729 чел. (43,3% осужденных приходилось на налоговый отдел). Из 729 чел. условно: 411 чел. (т. е. 56,4%), до 6 месяцев – 16 чел, до 1 года – 9 чел., до 2 лет – 24 чел., до 3 лет – 33 чел, до 5 лет – 74 чел., к принудительным работам без ареста, имущественным взысканиям, выговорам и порицаниям – 149, к расстрелу – 12 (1,65%). Помимо этого, 128 человек были осуждены выездной сессией (вероятно, на фронты восстания).

По амнистии к очередной годовщине Октябрьской революции из 729 осужденных были освобождены от наказания 41 чел, а в отношении 77 человек сроки были сокращены. Учитывая условные сроки наказания, отбывало реальное наказание менее 40% привлеченных к суду Тюменского ревтрибунала[366].

Также по амнистии расстрел был заменен 5-ю годами лишения свободы в отношении 14 человек. Напомним, что отделами трибунала, как указывалось выше, к расстрелу было приговорено 12 человек. Как указывалось выше, из 32 человек, приговоренных к расстрелу выездными военными сессиями, 12 не были расстреляны по разным причинам, но нет точного числа лиц, которым приговор был отменен Верховным трибуналом, и потому не возможно сказать, к какому количеству человек из 12 было применено смягчение приговора. Тем не менее, расстрелов, приведенных в исполнение по приговору ревтрибунала в 1921 г., было незначительное количество, и это в условиях крестьянского восстания в регионе!

В целом, приговоры Тюменского ревтрибунала этого периода отличались «мягкостью» по отношению к лицам пролетарского и крестьянского происхождения (дел в отношении которых возникало подавляющее большинство). В качестве смягчающих обстоятельств в приговорах по контрреволюционным делам значилось следующее: «… принимая во внимание темноту обвиняемых и невежество, которое произошло по вине царского правительства… а также считаясь с экономическими обстоятельствами страны и психологией крестьянства, трибунал нашел возможным применить к ним меру снисхождения»; «принимая во внимание их несознательность… а также считаясь с недородом хлеба в их местности, что заключение под стражу повлечет за собой голодание их детей…» и т. п.[367]

Однако такие же мягкие меры наказания применялись трибуналом к «классово-близким» и по уголовным делам: учитывалось, к примеру, что обвиняемый «бедняк, крестьянин, что страдал за советскую власть при Колчаке и при бандитах…и был втянут на воровство по несознанию как неграмотный…»[368].

Необходимо отметить, что Тюменский губернский ревтрибунал пользовался определенным доверием граждан, о чем свидетельствуют, например, такие факты, что в трибунал нередко приходили граждане с устными или письменными заявлениями на неправильные действия должностных лиц, заявляя устно, что нигде не могут найти защиты и правосудия[369]. Однако возможности трибунала в этом отношении были ограничены.

Не смотря на то, что губревтрибунал был уполномочен рассматривать дела по должностным преступлениям, на практике ревтрибунал и нарсуды не могли вести независимое следствие и выносить окончательные приговоры по делам по обвинению членов РКП(б). По постановлению губернского партийного комитета, все дела членов партии уголовного характера, такие как пьянство, преступления по должности и т. п., рассматривались в судебных органах губернии под контролем специальных партийных следователей. По окончанию дела приговоры передавались в партийный суд при Тюменской губернской партийной школе, на предмет утверждения приговора и возможного исключения из партии приговоренного. Ни один член партии не мог быть арестован без ведома и санкции на то губпарткомитета. Иногда Тюменский губком РКП(б), рассмотрев то или иное дело, постановлял не придавать его гласному суду и изъять из производства ревтрибунала[370]. Таким образом, действовавшие специальные судебные комиссии для отдельных слоев или групп граждан были проявлением принципа вторжения в судопроизводство социальных и политических мотивов, а решения парткомов являлись обязательной директивой для судов и ревтрибунала[371].

Однако иногда губернский трибунал все же проводил показательные процессы по преступлениям ответственных лиц. Так, в феврале 1921 г. (когда уже вспыхнул мятеж), Тюменский губревтрибунал провел показательный процесс над группой продработников под руководством Лабериса (по другим данным Лауриса), взыскивавшей с крестьян продналог «грабительскими методами». Показательно то, что продработников долгое время не удавалось привлечь к судебной ответственности, несмотря на жалобы на их незаконные действия (от ячеек РКП(б), волисполкомов, сельсоветов). Эти продработники продолжали свою деятельность под защитой Губернского продовольственного комитета.

В результате, они были осуждены за «изнасилование, грабежи, рукоприкладство, глумление, самосуд над крестьянами при проведении продразверстки»[372]. Пятеро из них было приговорено к расстрелу, приговор был утвержден Сибревкомом и лично В. И. Лениным. Однако расстрелян был лишь Лаберис. Остальным карателям, благодаря стараниям Тюменского губкома, Президиум ВЦИК заменил смертную казнь 5-ю годами заключения[373]. Этот и множество других примеров показывают, что местные несудебные органы вмешивались в действие судов и могли влиять на изменение приговоров.

Позднее, на основании постановления ВЦИК от 24 ноября 1923 г., была создана Особая губернская комиссия по освобождению от наказания беднейшего трудового крестьянства и семей красноармейцев, осужденных за мелкие правонарушения. Все это создавало своеобразную «сословность» суда, что нарушало демократический судебный принцип равенства всех перед судом. Подобный порядок расшатывал законность, затруднял привлечение к суду за произвол, бюрократизм, волокиту, незаконные ревизии и другие преступления коммунистов, работавших в местных органах.

В целом, за период с 1919 г. по начало 1922 г. работа Тюменского ревтрибунала, несмотря на социально-политическую обстановку в губернии, протекала довольно вяло. В трибунале накапливалась масса нерешенных дел, чему также способствовала начавшаяся ликвидация органов ВЧК. Перегруженность делами, переданными из ЧК (часто неоконченными и неоформленными), была слишком велика: обилие дел фактически дезорганизовало текущую повседневную работу трибунала. Кроме того, чуть ли не 80% дел нужно было рассматривать в уездах, но на организацию такого количества выездных сессий не было средств и достаточного количества работников. По ряду объективных и субъективных причин часть директив и распоряжений центра не исполнялись Тюменским губернским трибуналом, не смотря на специальные указания Верхтрибунала о недопустимости такого положения дел[374]. При этом присланные из центра инструкторы не могли сколько-нибудь значительно исправить положение дел. Так, временно исполнявший обязанности председателя ревтрибунала в начале 1922 г. И. Пантелеев в докладе о деятельности Тюменского ревтриба просил Верхтрибунал: «Меня… прошу отозвать опять в Москву через ЦК РКП(б), ибо при таких условиях, как здесь в Тюмени, я еще нигде не работал, и мое рабочее сердце и характер переварить не могут, как это не проводить распоряжений центра в жизнь или проводить год спустя, когда политика уже в корне изменилась и метод уже не годен…»[375].

Приговоры по множеству дел, проведенных Тюменским ревтрибуналом, отменялись по кассации или в надзорном порядке Верховным трибуналом по причинам «недостаточно определенного существа преступных деяний, вмененных обвиняемым», по «абсолютно неконкретизированному обвинению в восстании против соввласти», по применению не существовавшей первомайской амнистии, по «несостоятельности приговора», по нарушению ряда процессуальных норм и циркуляров центра[376]. Впрочем, случаи, когда Верховный трибунал настаивал на ужесточении приговоров, были крайне редкими, как правило, все ограничивалось переквалификацией преступлений и уточнением вида наказания.

Вышеперечисленные проблемы и ряд обстоятельств в деятельности Тюменского губревтрибунала привели, в конечном счете, к утрате авторитета этого органа среди населения. Не смотря на снисхождение ревтрибунала к подавляющей массе обвиняемых по политическим делам, обществом отрицательно воспринималась такая же позиция трибунала по делам уголовным. Кроме того, граждане рассчитывали видеть в трибунале орган, реально защищающий от незаконных действий представителей власти, но вышеупомянутые жалобы на должностных лиц редко приводили к судебным разбирательствам и восстановлению справедливости. Пересмотр Верховным трибуналом необоснованных приговоров налоговых сессий трибунала о конфискации имущества также не восстановил справедливость: имущество конфисковывалось местными органами власти и к моменту отмены приговоров большая часть его была перераспределена или утрачена, множество крестьян не получили его назад[377]. Трибунал не соблюдал ряд процессуальных норм, в частности, принимал решение об условно-досрочном освобождении не в ходе гласного суда, а на закрытых распорядительных заседаниях. В результате у граждан складывалось мнение, что осужденные освобождаются откупным способом[378]. Население перестало воспринимать ревтрибунал как орган защиты пролетарско-крестьянских масс.

Работа народных судов также не была налажена в течение 1919–1921 гг. В результате сильнейшего голода 1921–1922 гг. в губернии крайне возросло количество уголовных преступлений, в основном имущественных - всякого рода краж (крупных и мелких). Народные суды губернии учитывали обстоятельства обвиняемых: часто отмечалось, что преступления совершены «в период действительной нужды по причине неурожая»[379] в основном беднейшими крестьянами и рабочими. В соответствии с классовым подходом, а также учитывая крайнюю перегруженность тюрем, судьи зачастую проявляли неоправданную «мягкость» к лицам «пролетарского происхождения»: ограничивались вынесением порицания, выпускали на свободу «под честное слово» и широко применяли условное осуждение[380]. Кроме того, следствие и судебное разбирательство велось в течение многих месяцев. Часто случалось так, что то или иное лицо, задержанное с поличным или уличенное в краже, оставалось во время ведения судебного разбирательства на свободе, дело затягивалось и оканчивалось на суде нередко применением условного осуждения или подпадало под действие амнистии, и поэтому на деле обвиняемые никакого наказания за свой проступок не несли. В результате грабители, воры и погромщики чувствовали свою безнаказанность, а население – правовую незащищенность.

Меры народных судов в отношении уголовных преступников отрицательно воспринимались местным сообществом. Приспособившиеся выживать среди ссыльных, бродяг и иных элементов, бывших питательной почвой для распространения уголовной среды, жители Среднего Зауралья привыкли к жестким мерам расправ к тем, кто посягает на их имущество и жизнь. Даже год тюремного заключения был слишком ничтожным наказанием по понятиям сибирского крестьянина[381], а условное наказание было мерой, совершенно непонятной обывателю (и воспринималось, как его отсутствие). Потому получали распространение самосуды граждан над задержанными и уличенными в краже продуктов питания. Конечно, на эту меру население шло из-за отчаяния и естественной злости, поскольку с кражей последних запасов продовольствия семьи потерпевших обрекались на голодовку. Но основной причиной было недоверие к суду, крайне медленно ведущему следствие и судебное разбирательство, а также применяющему слабые судебные репрессивные меры к ворам и погромщикам. Крестьяне, не видя применения реальных мер наказания преступников, начали прибегать к упрощенному способу палочного суда. Таким образом, неэффективное советское судопроизводство вело к озлоблению населения и к недоверию советскому суду. Народ говорил, что «правосудия нет, даже больше чем в прошлое время»[382].

В заключение необходимо упомянуть еще и некоторые несудебные функции, выполнявшиеся судебной системой. Одной из обязанностей судебных органов стала антирелигиозная пропаганда. Губернскому отделу юстиции и губСНС было поручено проведение в жизнь декрета "Об отделении церкви от государства". В 1920 г. губюстотдел рассылал уездным бюро юстиции экземпляры журнала "Революция и церковь", брошюры "Советская власть и церковь" и "Почему падает вера и нарастает безверие". Эти издания предназначались для проведения судьями и следователями антирелигиозной пропаганды среди населения. Губюстотдел рекомендовал судебным работникам принимать более деятельное участие в культурно-просветительной работе и в правовом воспитании граждан. Так, губюст поручал убюстам наладить на местах чтение лекций в пасхальную неделю. Впрочем, подобные указания не всегда исполнялись, т. к. специальных лекторов не было, а рядовые работники были перегружены другой работой[383].

Работники судебных органов по долгу службы также были обязаны заниматься популяризацией, пропагандой и разъяснением советских законов путем выступлений с докладами на собраниях трудящихся, участвовать в работе секций советов разных уровней, пресекать замеченные нарушения правовых актов, привлекать трудящихся к участию в борьбе за охрану общественного порядка.

Перед судом ставилась задача быть «первым и ближайшим советчиком местной власти (волисполкома и сельсовета), помогать рабочим и крестьянам разбираться в существе правоотношений при социализме»[384]. Суды должны были быть своеобразным агитационным аппаратом, разъяснявшим населению смысл как самих судов, так и различных законов. Региональные юристы (заведующий отдела юстиции, прокурор и другие) регулярно публиковали разъяснительные и пропагандистские материалы в местной прессе[385].

При отделе юстиции служил специальный сотрудник, собиравший материалы о ходе работ судебных учреждений в губернии и снабжавший этой информацией местное отделение "Роста" для помещения в печати[386]. Почти в каждом номере местных газет помещались заметки "из зала суда" о наиболее интересных или важных делах. Иногда публика заранее приглашалась на те или иные показательные дела, разбираемые ревтрибуналом[387]. Однако неблагоприятная социально-политическая обстановка в губернии в купе с отсутствием условий для эффективной работы органов юстиции смазывали позитивное значение просветительской деятельности и она не принесла ощутимого результата.

В общем можно сказать, что низкая компетентность судей при отсутствии законодательной базы приводила к ряду отрицательных особенностей в ведении судопроизводства. Многие декларированные судебные принципы не исполнялись на практике, другие не соответствовали универсальным судебным принципам. Кроме того, судебным работникам пришлось выполнять множество несудебных функций, что порой отвлекало их от выполнения их прямых обязанностей.

В деятельности Тюменского ревтрибунала проявилась определенная специфика: даже в условиях гражданской войны и крестьянских волнений он не применял «суровые и неуклонные репрессии» к «классовым врагам» в полной мере. За период 1919–1921 гг. достоверно известно только об 21 расстрелянном по приговору губтрибунала. Часть карательных функций взял на себя губернский ЧК, а местный ревтрибунал проявлял себя скорее как орган «пролетарского снисхождения к исправившимся осужденным» (что соответствовало воспитательной задаче большевистского права).

Не смотря на то, что судьи и члены трибунала Тюменской губернии учитывали и неграмотность обвиняемых, и местные обычаи, ревтрибунал, как и народные суды, не стал в глазах населения губернии «органом защиты пролетариата». Медленное ведение дел и слабые судебные меры по общеуголовным делам делали судопроизводство неэффективным и вели к правовому нигилизму граждан.