Объект и предмет социологии религии; методики социологического исследования

Принято говорить о трех базовых методиках в эмпирической социологии религии.

- акетирование (пассивное взаимодействие: ресспонденту дается список вопросов, он на них отвечает без взаимодействия с исследователем. Потом социолог вынужден обрабатывать результаты).

- интервьюирование (не респонденты, а информанты, коммуникативное взаимодействие). Классическая социология вся представлена анкетированием – институт это что-то коллективное, а интервью дает нам только индивида. Многие социологи сомневаются, имеем ли мы право интервьюировать. 10 индивидов едва ли будут сведены в одно сообщество.

- включенное наблюдение (олдскульные социологи считают это неправильным. Длительное пребывание исследователя в сообществе. Необъективно, переживание – не предмет социологии). Нынче чаще говопят просто «наблюдение», потому что это вопрос такой метафизический. В традиционной социологии вопросы, требующие рассудительного отношения, именуются метафизическими.

 

Это не есть сугубо социологические методы, анкетирование часто пользуются психологи. А наблюдение и интервьюирование – антропологические методы. У вас будет целый курс. В двух словах: интервью не допрос. Но эту ошибку совершают многие, полагая, что если они задают вопросы, то информант вынужден на них отвечать. Но информант отвечает на вопросы, пока ему это интересно и соответствует каким-то установкам. Это взаимодействие, и информант тоже задает вопросы, начина с банальных «А почему вы спрашиваете?». Человек с блокнотиком всегда вызывает подозрение: засланный казачок, аккуратненько понесет данные в инстанции. Если информант не отвечает, нам нечем его к ответу принудить.

Мы полагаемся на волюнтаризм информанта, и потому социологи считают интервью необъективным методом. Качественные методы.

Анкеты – закрытые вопросы (выбор), редко встречаются открытые, потому анкета более объективна. Количественные методы в классической социологии предпочтительнее. Они дают осуществить исследование на более обширной выборке, препятствуют достраиванию материала исследователем.

Достраивание – сама по себе анкета, это частый аргумент против этого метода, но для получения больших кластеров данных ничего лучшего нет. Хитрость социологии – создать анкету, которая была бы в минимальном отношении творческой. Составление анкеты – тяжелый труд, создать хороший опросник требует больших усилий и долгого времени.

Каждый вопрос должен содержать маркеры или индексы, т.е. некие информационые фрагменты, соотносящие ответы на один вопрос с ответами на другие. Это в идеале не лоскутное одеялко, а система, за составлением которой стоит некая модель. Модель социолог создает на основании прошлых данных, потому каждая следующая анкета – рефлексия предыдущей.

Социология весьма консервативна, изменение в исследовательских программах происходит редко. Как изучали, так и будем.

Нельзя сказать, что она совсем доминирует, она доминирует только в эмпирике. Это парадоксально: эмпирических инструментов, в общем, нет, многие социологи не соглашаются с основоположениями.

Качественные методы – на то и качественные, что формульным образом данные не обработать. Не предусмотрена процедура интрпретации. Результаты интервью подлежат полностью и абсолютно ответственности исследователя, и их репрезентативность зависит от него. Отсюда разного рода этические проблемы. Очевидная проблема – невозможность записывать интервью в тайне. Технологически оно предполагает запись. Материал становится значительно богаче с видеозаписью (визуальная антропология, так работают 2-3 крупнейших центра в мире).

Англо-американская система: прописаны запреты, что антрополог делать не вправе, за их нарушение следуют взыскания вплоть до исключения из профессиональной ассоциации. Несмываемое пятно на репутации. Ассоциация профессионалов - главный контролирующий орган.

Затем расшифровка записи предоставлется информанту, и тот их визирует. Ситуаций с иным языком почти не бывает – обычно антрополог владеет языком информанта, через переводчиков это довольно бессмысленное занятие.

Но есть целый фрагмент культурной или религиозной традиции, действие в котором предполагает высокую долю приватности. Например, заговоры. Информанты на севере редко раскрываются, вопрос: как записывать? Никак. Информант вправе рассчитывать на честность и уважение. Это всегда ситуация проецирования на себя.

Восточно-европейская система: записи таки практикуются, но порицаются. Информант остается анонимным в отчетах, статьях, монографиях (инициалы, смена имен, только имя). Даже если мы выбираем псевдоним, надо указывать возраст, пол и матримониальный статус, остальное можно терять. Надо стремиться к тому, чтобы информанта нельзя было деанонимизировать.

Особая сложность в закрытых сообществах: традиция часто ставит перед антропологом требование не выносить знания за пределы общества. Можно вывернуться, но это стоит усилий, которые оправдывают себя, это ценная информация.

Что касается современной религиозной жизни, анкетирование срабатывает не всегда. Это подчеркивают даже его яростные сторонники. Современная религизность как правило не институциализирована, носители одно и той же культурно-языковой традиции могут вводить существенные терминологические различия, подкрепляя это соответствующим материалом. Один говорит, что это религиия, другой - таки духовность. Пытаясь искусственно организовать это в анкету, мы идем на неоправданный риск. Нельзя изучать по сетке анкеты неинституциализированную систему (принцип организации знания).

РВеды в отличии от социологов и антропологов пришли к этому методу только в 1970х в связи с ростом НРД, а также синкретизацией традиционнных религиозных культур. Европа: в огромном количестве после деколонизации попадают жители колоний, феномены европейского ислама, европейского буддизма, английских маори. Об этом нет литературы, изучать можно только наблюдением, но сугубо качественным методом. Математически и статистически интервью и наблюдение недостоверны.

В публикациях, выдаваемых на суд аудитории, результаты интервью и наблюдения мизерны. Работаешь с информантами, подучаешь замечтаельные данные, но что с ними делать? Нельзя же построить научную статью на одном информанте. Не потому, то они плохие или неинтересные, но им много противоречит. Появился, правда, хороший интуитивизм: полевой антрополог может таки экстраполировать.

Наблюдение – исследователь погружался в жизнь сообщества. А что можно противопоставить – выключенное? Можно отстраненное, но тогда будет вопрос степени: до какой степени антрополог имеет право включаться в сообщество?

Два очевидных ответа: радикальная т.з.: тотально. Едят твои инфоранты личинок саранчи – и ты давай. Поведенческие, гигиенические стереотипы разные, медицинские опасно (гнилое мясо с трупным ядом в тундре, можно травануться очень хорошо, вплоть до смерти). Требование тотального погружения хорошо, как благое пожелание.

Или: наблюдение с т.з. здравого смысла. Свои риски: здравый смысл антрополога не нужно преувеличивать, он есть возведенное в стереотип предшествующее знание. Много читали, наблюдали, и вот все это складывается в схему. Здравый смысл стереотипен и часто оказывается, что если не рефлексировать, ты опять изучаешь не информанта, а себя любимого. Видишь то, чего информанты не видят – постоянная проблема. Нет того, о чем ты с информантами взаимодействовал.

Различение эмического и этического подходов. От лингвистических понятий. Сформулировал лингвист Лайонз, социологи взяли на вооружение. Язык в двух радикальных парадигмах: с т.з. его системы и только ее (эмически, от фонема, он был из дескриптивистов, они фонетикой занимались), язык изнутри. Или в ставнительной перспективе (этически, от фонетики). Оба подхода у Лайонза законны, но не могут смешиваться. В ситуации реального исследования мы должны понимать, в какой позиции мы пребываем.

Сыграло роль небезынтересное обсвуждение проблемы лингвистической сверхкомпетентности. С т.з. лингвиста, лингвист знает язык как систему, а не как процесс, и потому знает его лучше, чем носитель. Антрополог тоже считает, что лучше знает культурную среду. Это происходит лишь с этической позиции. И религию как систему, и язык как систему мы можем осознать, выйдя из нее, а при этом мы неизбежно попадем в другую систему и будем их сопоставлять.

Мировоззренческая дилемма: задачи дескриптивиста, антрополога и т.п. – изучать конкретную традицию. Здесь носитель всегда знает традицию лучше, мы не вправе руководствоваться сконструированной сравнительной перспективой, мы ее волюнтаристски конструируем.

Никакого разрешения эта дилемма не имеет. Что-то подсказывает, что тут прорыва и не будет.

Для социолога, а не антрополога отчетливо тяготение к этическому. Вполне строгое различение с. и а. в поле: социология всегда этическая, на эмический подход смотрят как на фричество.

Бочинин Христианская социология, в сообществе социологв его не очень принимают, это непрофессионально.

Важно для понимающей социологии, что информация должна исходить от носителей, значит, необходмо найти точку автоинтерпретации. Это процесс описания респондентом самого себя в системе культурных смыслов. «Я православный, потому что я русский» или «Я православный, но в бога не верю» или «Я в бога верю, но в церковь не хожу, потому что это неправильно».

Из этого складывается жизненный мир. Недаром это таки феноменологическая социология.

Брайан Уилсон (мощный социолог был, умер не так давно).

В социологии религии выделяются следующие точки автоинтерпретации:

- природа религиозных верований (что значит верить в бога, почему это нужно и откуда это взялось). Это очевидно важно, потому что для носителя традиции разные вещи мотивация «я верю в бога, потому что бабушка говорила, что это правильно» и «я верю в бога, потому что он говорил со мной». Эти точки часто реализуются в нарративах – поучительная история биографического или автобиографического, или псевдоавтобиографического характера (очевидно, что история автобиографична, но информант подчеркивает, что не с ним случилось). В РВ темная область, почему это так и что делать. Темный лес. В нарратологии вполне привычный случай.

- возникновение религиозных институтов, ритуалов и т.п. Информанты не всегда об этом задумывались, пока социолог не спросил. Нередко информант не задумывался, зачем? Важно, что конструирование обоснования будет спонтанным. Это очень ценно. Показатель традиционности – показатель не древности, а спонтанности. Так же, как это с естественным языком (критерий лингвистической компетенции – способность к производству спонтанной речи в граничных условиях). Если спонтанно субъект обосновывает необходимость практики традиционными же конструктами – это показатель, если у него не получается – повод ковырнуть поглубже. Критерии самоотнесения в ходе интервью могут поменяться у информанта. Объясняя происхождение, он себя в эти практики включает.

Леви-Стросс: бриколаж, в ситуации, требущей объяснения, человек использует то, что у него есть в голове. Сам способ порождения текста традиционен. История про Гусарскую рощу – традиционный инвентарь, типический сюжет.

Способы порождения текста: композиционне фреймы, сюжетика, о чем вообще могут быть истории. Набор ограничен, как у Проппа с его Морфологией. Из композиционных структур складывается единое повествование.

Правила композиции и элементы композиции. Элемент предполагает включеннось в какую-то рамку.

Таких примером может быть миллион. Пытался заниматься в свое время… Один из показателей маскулинности в традициях русского севера: могучий был мужик, мог ведро водки выпить. Паремия, малый жанр фольклора. Даже если не очень любил, но мог. И это от новгородских былин до историй посещения города деревенскими жителями.

Спонтанное использование сложившихся структур как признак погруженности и идентификации в традицию. В противном случае он погружен в традицию, но специфическим образом. Лукашенко спонтанно породил миф, что он «православный атеист».

- суждение информанта о характере организации. Института может не быть, но организация есть всюду, где есть больше двух людей. Есть специалисты или нет специалистов и почему, какие они. Все ли субъекты должны включаться в организацию.

Сюжет, связанный с северной народной традицией: информанты не понимают слово «церковь». Мы воспитаны на высокой культуре, поднахватались Дамаскина и Августина, а для них церковь – храм, строение. Место, где собираются люди, причем не все, и так было всегда. Это не результат 70 лет атеистической пропаганды, информанты это не эксплицируют. Интерпретировать демографически – будет уже редукционизм. Там же мужикам, по описанию, что зазорно ходить в церковь: это дело женщин и богомольных бабушек, нам-то зачем. Уже в Вологодской области другие поведенческие стереотипы, другая традиция. На юге совсем все иначе.

- процесс общения членов сообщества. Как распределяются статусы, что из этого следует. Информация исходит от информанта, а не от исследователя.

Довольно жуткий сюжет: рассказы об умерших старших родственницах в печках. После войны разруха, мужчин нет, часто разваливались бани. Вопрос, как мыться. И некоторые бабушки мылись в печках. Но там душно, и вылезти обратно они зачастую не могли, и рассказы о такой смерти популярны. Информанты связывают это со смыслом: такая смерть считается хорошей. Вологодская область. Можно предполагать, но есть домыслы. Третье объяснение: она туда полезла погреться, зуб разболелся. Это три разных способа оценки действий, одного и того же события, а практика задается значением, а не событием. Три разных практики.

Для социолога с количественными методами это одно и то же

- регулярность религиозной практики. Социологи это любят. Точки самоидентификации не ограничены церковной практикой. Появляются данные, которые количественно не обработать. Бабушка: молиться надо каждый день, но в церковь ходить не надо, там священники, а они все стяжатели. Для ползучего социолога это ни разу не религиозность. Она не институциализирована, но практика есть, бабушка ясно понимает, как молиться.

С точки зрения информативной ценности то, что человек прилетел с Марса или что он с богом разговаривал – одно и то же.

- отношения специалистов и неспециалистов. Категория специалистов шире категории священников. Уилсон: жречество и миряне. Специалисты разной степени культурной компетенции, имеют разные статусы и могут включаться в различные практики.

Специалисты – и матушка, и приходские бабушки, и знающий или знающая (магический специалист), и богомольные бабушки и т.п. Важно: как информант сее самому объясняет эту множественность специалистов. Какие сферы символического поведения за ними закрепляются, и как информант совершает выбор. В граничной ситуации субъект может вести себя по-разному, к знающему или в церковь, и почему.

Недавно пересматривал: по всему выходит, что мотивация обращения к знающему работает в ситуациях определенности. Если же проблема не определена, человек обращается к религиозному специалисту и включается в сторого религиозные практики.

Поизучав эти точки, мы имеем возможность достичь эмпатического понимания, что не означает религиозности исследователя. Исследователь должен находиться в симпатической беспристрастности. Не нужно быть средневековым человеком, чтобы понимать жителя средневековой Европы – надо понимать общественную организацию, в которой он пребывает. Не нужно быть в племени, чтобы понять социальную организацию племени. Это возможно потому, что мы все есть субъекты социальных отношений.

Возникает вопрос к (не)возможности включения данных в сравнительную перспективу. Можем ли мы обообщать, сопоставлять и т.п. В создании сильной, объяснительной социологической концепции мы внуждены исходть из сравнительной перспективы. Чем больше теория объясняет, тем к большему объему данных она применима, прямая зависимость. И наоборот.

Но объяснительные теории – только один вд, существуют и описательные. История 20 века показывает, что процедура описания требует больших усилий, чем процедура объяснения. Есть разные кОнцепции на этот счет. Это одна из слабых сторон социологии: в ней мало серьезных описаний явлений, больше объяснений, не по здравому смыслу.

Однако социология остается и ей даже прогнозируют некий ренессанс, она остается наиболее очевидной дисциплиной РВ. С философией всегда вопросы, есть, нет, стоит ли, с психологией – история находок историков религии, жили-жили, узнали о бессознательном, жили-жили, оказалось, что есть какие-то архетипы. Галереня находок, кунштов, идет историк религии вдоль витринки, смотрит, а там архетипы, неврозы, перинатальные матрицы… можно применить, нельзя – непонятно. Психология попадает в РВ больше в рамках когнитивистики.

А социология всегда с нами пребудет.