Виктор Петрович Покровский 9 страница

Расстрел «не может считаться наказанием, это просто физи- ческое уничтожение врага рабочего класса» и «может быть при- менён в целях запугивания (террора) подобных преступников» (с. 40).

«Приговор приходится привести в исполнение почти немед- ленно, чтобы эффект репрессии был как можно сильнее» (с. 50). Можно бы ещё и ещё цитировать, но довольно! Дадим взгля-

ду углубиться в то прошлое и пройтись по тогдашней пылающей карте нашей страны. Каждое взятие города в ходе Гражданской войны отмечалось не только ружейными дымками во дворе ЧК, но и бессонными заседаниями Трибунала. И для того чтоб эту пу- лю получить, не надо было непременно быть белым офицером, сенатором, помещиком, монахом, кадетом или эсером. Лишь бе- лых, мягких, немозолистых рук в те годы было совершенно до- вольно для расстрельного приговора. Но можно догадаться, что в Ижевске или Воткинске, Ярославле или Муроме, Козлове или Там- бове мятежи недёшево обошлись и корявым рукам. Потому что нет числа крестьянским волнениям и восстаниям с 18-го по 21-й год, хоть никто не фотографировал и для кино не снимал эти воз-

 

* Данишевский К. Х. Революционные военные трибуналы. — М.: Издание Реввоентрибунала Республики, 1920. — C. 5, 8. (Под грифом: «Секретно».)

буждённые толпы с кольями, вилами и топорами, идущие на пулемёты, а потом со связанными руками — десять за одного! — в шеренги, построенные для расстрела. Сапожковское восстание так и помнят в одном Сапожке, пителинское — в одном Пители- не. За те же полтора года по 20 губерниям узнаём и число по- давленных восстаний — 344*. (А сколько ещё затягивало в те жернова совсем случайных, ну совсем случайных людей, уничто- жение которых составляет неизбежную половину сути всякой стреляющей революции?)

Вот попал к нам от доброхотов неуничтоженный экземпляр книги обвинительных речей неистового революционера, первого рабоче-крестьянского Главковерха, славного обвинителя величай- ших процессов, а потом разоблачённого лютого врага народа Н. В. Крыленко**.

Разумеется, предпочли бы мы увидеть стенограммы тех про- цессов, услышать загробно-драматические голоса тех первых под- судимых и тех первых адвокатов.

Однако, объясняет Крыленко, издать стенограммы «было неудобно по ряду технических соображений» (с. 4), удобно же — только его обвинительные речи да приговоры Трибуналов.

Мол, архивы Московского и Верховного Ревтрибуналов оказа- лись (к 1923 году) «далеко не в таком порядке», а «ряд крупней- ших процессов прошёл вовсе без стенограммы» (с. 4, 5).

«Трибунал — это не тот суд, в котором должны возродиться юридические тонкости и хитросплетение... Мы творим новое пра- во и новые этические нормы» (с. 22). «Каковы бы ни были инди- видуальные качества [подсудимого], к нему может быть приме- ним только один метод оценки: это — оценка с точки зрения классовой целесообразности» (с. 79).

В те годы многие вот так: жили-жили, вдруг узнали, что су- ществование их — нецелесообразно.

А «военный заговор» 1919 года «ликвидирован ВЧК в порядке внесудебной расправы» (с. 7), так вот тем и «доказано его нали- чие» (с. 44). (Там всего арестовано было больше 1000 человек — так неужто на всех суды заводить?)

Вот и рассказывай ладком да порядком о судебных процессах тех лет...

 

* Лацис М. И. Два года борьбы на внутреннем фронте. — C. 75.

** Крыленко Н. В. За пять лет. 1918 —1922 гг.: Обвинительные речи по наиболее крупным процессам, заслушанным в Московском и Верховном Революционных Трибуналах. — М.; Пг.: Гос. изд-во, 1923.

Всё же полистаем книгу Крыленко.

 

Дело «Русских Ведомостей». Этот суд, из самых первых и ранних, — суд над с л о в о м. 24 марта 1918 года эта известная

«профессорская» газета напечатала статью Савинкова «С дороги». Охотнее схватили бы самого Савинкова, но дорога проклятая, где его искать? Так закрыли газету и приволокли на скамью подсу- димых престарелого редактора П. В. Егорова, предложили ему объяснить: как посмел? ведь 4 месяца уже Новой Эры, пора привыкнуть!

Егоров наивно оправдывается, что статья — «видного полити- ческого деятеля, мнения которого имеют общий интерес, незави- симо от того, разделяются ли редакцией». Далее, он не увидел клеветы в утверждении Савинкова: «не забудем, что Ленин, На- тансон и К° приехали в Россию через Берлин, то есть что немец- кие власти оказали им содействие при возвращении на роди- ну», — потому что на самом деле так и было, воюющая кайзе- ровская Германия помогла товарищу Ленину вернуться.

Восклицает Крыленко, что он и не будет вести обвинения по клевете (почему же?..), газету судят за попытку воздействия на умы!

Приговор: газету, издаваемую с 1864 года, перенесшую все не- мыслимые реакции, — ныне закрыть навсегда! (За одну статью и — навсегда! Вот так надо держаться у власти.) А редактору Его- рову... стыдно сказать... три месяца одиночки. (Не так стыдно, если подумать: ведь это только 18-й год! ведь если выживет старик — опять же посадят, и сколько раз ещё посадят!)

 

————————

 

Дело «церковников» (11—16 января 1920) займёт, по мне- нию Крыленки, «соответствующее место в анналах русской революции».

Вот основные подсудимые: А. Д. Самарин — известное в Рос- сии лицо, бывший обер-прокурор Синода, старатель освобождения Церкви от царской власти; Кузнецов, профессор церковного пра- ва Московского университета; известные московские протоиереи. А вот их вина: они создали «Московский Совет Объединённых Приходов», а тот создал добровольную охрану Патриарха (конеч- но, безоружную, из верующих 40—80 лет), учредив в его по- дворье постоянные дневные и ночные дежурства с такой задачей: при опасности Патриарху от властей — собирать народ набатом

и по телефону и всей толпой потом идти за Патриархом, куда его повезут, и просить Совнарком отпустить Патриарха!

Какая древнерусская, святорусская затея! — по набату собраться и валить толпой с челобитьем!..

Удивляется обвинитель: а какая опасность грозит Патриарху? зачем придумано его защищать?

Ну, в самом деле: все два года не молчал патриарх Тихон — слал послания народным комиссарам, и священству, и пастве; его послания, не взятые типографиями, печатались на машинках (вот где первый Самиздат!); обличал уничтожение невинных, разо- рение страны — и какое ж теперь беспокойство за жизнь Патриарха?

А вот вторая вина подсудимых. По всей стране идёт опись и реквизиция церковного имущества — Совет же приходов распро- странял воззвание к мирянам: сопротивляться и реквизициям, бья в набат. (Да ведь естественно! Да ведь и от татар защищали храмы так же!)

И третья вина: наглая непрерывная подача заявлений в Сов- нарком о глумлениях над Церковью приводила к дискредитации местных работников.

Обозрев теперь все вины подсудимых, что ж можно потребо- вать за эти ужасные преступления? Не подскажет ли и читателю революционная совесть? Да т о л ь к о р а с с т р е л! Как Кры- ленко и потребовал.

Что ж, послушался Трибунал, приговорил Самарина и Кузне- цова к расстрелу, но подогнал под амнистию: в концентрацион- ный лагерь до полной победы над мировым империализмом! (И сегодня б ещё им там сидеть...)

 

Мы просим читателей сквозно иметь в виду: ещё с 1918 оп- ределился такой обычай, что каждый московский процесс — это сигнал судебной политики, это — витринный образец. И сам Вер- ховный Обвинитель охотно разъясняет нам (с. 61): «почти по всем Трибуналам Республики прокатились» подобные процессы.

 

————————

 

Дело «Тактического центра» (16—20 августа 1920) — 28 подсудимых и ещё сколько-то обвиняемых заочно по недоступ- ности.

Поведывает нам Верховный Обвинитель, что кроме помещи- ков и капиталистов «существовал ещё один общественный слой —

так называемой интеллигенции... В этом процессе мы будем иметь дело с судом истории над деятельностью русской интелли- генции» и с судом революции над ней (с. 34).

«Этот общественный слой... подвергся за эти годы испытанию всеобщей переоценки». И как же она прошла? А вот: «Русская ин- теллигенция, войдя в горнило Революции с лозунгами народовлас- тия, вышла из него союзником чёрных... — (даже не белых!) —

...генералов» (Крыленко, с. 54).

С неприязнью осматриваем мы 28 лиц союзников чёрных генералов. Особенно шибает нам в нос этот Центр.

Правда, от сердца несколько отлегает, когда мы слышим да- лее, что судимый сейчас Тактический Центр не был организаци- ей, что у него не было: 1) устава; 2) программы; 3) членских взносов. А что же было? Вот что: они встречались! (Мурашки по спине.) Встречаясь же, ознакамливались с точкой зрения друг друга! (Ледяной холод.)

Вот самые страшные их действия: в разгар Гражданской вой- ны они... писали труды, составляли записки, проекты. Да, «знато- ки государственного права, финансовых наук, экономических от- ношений, судебного дела и народного образования», они писали труды! Профессор С. А. Котляревский — о федеративном устрой- стве России, В. И. Стемпковский — по аграрному вопросу (и, ве- роятно, без коллективизации...), B. C. Муралевич — о народном образовании в будущей России, профессор Карташёв — законо- проект о вероисповеданиях. А (великий) биолог Н. К. Кольцов (ничего не видавший от родины, кроме гонений и казни) разре- шал этим буржуазным китам собираться для бесед у него в институте.

Обвинительное наше сердце так и прыгает из груди, опере- жая приговор. Ну, какую, какую кару вот этим генеральским под- ручным? Одна им кара — р а с с т р е л! Это не требование об- винителя — это уже приговор Трибунала! (Увы, смягчили потом: концентрационный лагерь до конца Гражданской войны.)

«И даже если бы обвиняемые здесь, в Москве, не ударили пальцем о палец — (оно как-то похоже, что так и было...), — всё равно:...в такой момент даже разговоры за чашкой чая, какой строй должен сменить падающую якобы Советскую власть, явля- ются контрреволюционным актом... Во время гражданской войны преступно не только всякое действие [против советской власти]

... преступно само бездействие» (с. 39).

Ну вот теперь всё понятно. Их приговорят к расстрелу — за бездействие. За чашку чая.

Как при падающем киноаппарате, косой неразборчивой лен- той проносятся перед нами двадцать восемь дореволюционных мужских и женских лиц. Мы не заметили их выражений! — они напуганы? презрительны? горды?

Ведь их ответов нет! ведь их последних слов нет! — по тех- ническим соображениям...

А кто эта женщина молодая промелькнула?

Это — дочь Толстого, Александра Львовна. Спросил Крылен- ко: что она делала на этих беседах? Ответила: «Ставила само- вар!» — Три года концлагеря!

 

 

Так восходило солнце нашей свободы. Таким упитанным шалуном рос наш октябрёнок-Закон.

Мы теперь совсем не помним этого.

 

 

Г л а в а 9

 

ЗАКОН МУЖАЕТ

 

Посопутствуем нашему закону ещё и в пионерском возрасте.

Богат был гласными судебными процессами 1922 год — первый мирный год.

В конце Гражданской войны, как её естественное последствие, разразился небывалый голод в Поволжье. А голод этот был — до людоедства, до поедания родителями собственных детей — такой голод, какого не знала Русь и в Смутное Время.

Но гениальность политика в том, чтоб извлечь успех и из на- родной беды. Это озарением приходит — ведь три шара ложатся в лузы одним ударом: пусть попы и накормят теперь Поволжье! ведь они — христиане, они — добренькие!

1) Откажут — и весь голод переложим на них, и церковь разгромим;

2) согласятся — выметем храмы;

3) и во всех случаях пополним валютный запас.

Как показывает патриарх Тихон, ещё в августе 1921, в нача- ле голода, Церковь создала епархиальные и всероссийские коми- теты для помощи голодающим, начали сбор денег. Но допустить прямую помощь от Церкви и голодающему в рот — значило по- дорвать диктатуру пролетариата. Комитеты запретили, а деньги отобрали в казну.

А на Поволжье ели траву, подмётки и грызли дверные кося- ки. И наконец в декабре 1921 Помгол (государственный комитет помощи голодающим) предложил Церкви: пожертвовать для голо- дающих церковные ценности — не все, но не имеющие богослу- жебного канонического употребления. Патриарх согласился и 19 февраля 1922 выпустил послание: разрешить приходским сове- там жертвовать предметы, не имеющие богослужебного значения. И так всё опять могло распылиться в компромиссе, обволаки-

вающем пролетарскую волю.

Мысль — удар молнии! Мысль — декрет! Декрет ВЦИК

26 февраля: изъять из храмов все ценности — для голодающих! Тогда 28 февраля Патриарх издал новое, роковое, послание: с точки зрения Церкви подобный акт — святотатство, и мы не

можем одобрить изъятия, пусть это будет вольная жертва.

И тут же в газетах началась беспроигрышная травля Патри-

арха и высших церковных чинов, удушающих Поволжье костля- вой рукой голода! И чем твёрже упорствовал Патриарх, тем сла- бей становилось его положение.

В Петрограде как будто складывалось мирно. На заседании Помгола 5 марта 1922 петроградский митрополит Вениамин огла- сил: «Православная Церковь готова всё отдать на помощь голода- ющим» и только в насильственном изъятии видит святотатство. Но тогда изъятие и не понадобится! Председатель Петропомгола Канатчиков заверил, что это вызовет благожелательное отноше- ние Советской власти к Церкви. (Как бы не так!) В тёплом поры- ве все встали. Митрополит сказал: «Самая главная тяжесть — рознь и вражда. Но будет время — сольются русские люди». Он благословил большевиков — членов Помгола, и те с непокрыты- ми головами провожали его до подъезда. И опять же вымазыва- ется какой-то компромисс! Ядовитые пары христианства отравля- ют революционную волю. Такое единение и такая сдача ценно- стей не нужны голодающим Поволжья! Сменяется бесхребетный состав Петропомгола, газеты взлаивают на «дурных пастырей» и

«князей церкви», и разъясняется церковным представителям: не надо никаких ваших жертв! и никаких с вами переговоров! всё принадлежит власти — и она возьмёт, что´ считает нужным.

И началось в Петрограде, как и всюду, принудительное изъ- ятие со столкновениями.

Теперь были законные основания начать церковные процессы.

 

Московский церковный процесс (26 апреля — 7 мая 1922), в Политехническом музее, Мосревтрибунал. 17 подсудимых, про- тоиереев и мирян, обвинённых в распространении патриаршего воззвания. Это обвинение — важней самой сдачи или несдачи ценностей. Протоиерей А. Н. Заозерский в своём храме ценности сдал, но в принципе отстаивает патриаршье воззвание, считая на- сильственное изъятие святотатством, — и стал центральной фи- гурой процесса — и будет сейчас р а с с т р е л я н. (Что и до- казывает: не голодающих важно накормить, а сломить в удобный час Церковь.)

5 мая вызван в Трибунал свидетелем — Патриарх Тихон. Хо- тя публика в зале — уже подобранная, подсаженная, но так ещё въелась закваска Руси и так ещё плёнкой закваска Советов, что при входе Патриарха поднимается принять его благословение больше половины присутствующих.

Патриарх берёт на себя всю вину за составление и рассылку воззвания.

Председатель — Вы употребили выражение, что пока вы с Помголом вели переговоры — «за спиною» был выпущен декрет?

Патриарх — Да.

Председатель — Таким образом, вы считаете, что советская власть поступила неправильно?

Сокрушительный аргумент! Ещё миллионы раз нам его повто- рят в следовательских ночных кабинетах! И мы никогда не будем сметь так просто ответить, как

Патриарх — Да.

Председатель — Законы, существующие в государстве, вы счи- таете для себя обязательными или нет?

Патриарх — Да, признаю, поскольку они не противоречат правилам благочестия.

(Все бы так отвечали! Другая была б наша история!)

 

Идёт переспрос о канонике. Патриарх поясняет: если Церковь сама передаёт ценности — это не святотатство, а если отбирать помимо её воли — святотатство.

Изумлён председатель товарищ Бек — Что же для вас, в кон- це концов, более важно — церковные каноны или точка зрения советского правительства?

Проводится и филологический анализ. «Святотатство» от слова

«свято-тать».

 

Обвинитель — Значит, мы, представители советской влас- ти, — воры по святым вещам? вы представителей советской влас- ти, ВЦИК называете ворами?

Патриарх — Я привожу только каноны.

 

Трибунал постановляет возбудить против Патриарха уголов- ное дело.

7 мая выносится приговор: из семнадцати подсудимых — одиннадцать к расстрелу. (Расстреляют пятерых.)

Как говорил Крыленко, мы не шутки пришли играть.

Ещё через неделю Патриарх отстранён и арестован. (Но это ещё не самый конец. Его пока отвозят в Донской монастырь и там будут содержать в строгом заточении. Помните, удивлялся не так давно Крыленко: а какая опасность грозит Патриарху?..)

Ещё через две недели арестовывают в Петрограде и митропо- лита Вениамина. Общедоступный, кроткий, частый гость на заво- дах и фабриках, популярный в народе и в низшем духовенстве, — этого-то митрополита и вывели на

Петроградский церковный процесс (9 июня — 5 июля 1922). Обвиняемых (в сопротивлении сдаче церковных ценно- стей) было несколько десятков человек, в том числе — профессо- ра богословия, церковного права, архимандриты, священники и миряне. Главный обвинитель — П. А. Красиков, ровесник и при- ятель Ленина, чью игру на скрипке Владимир Ильич так любил слушать.

Ещё на Невском и на повороте с Невского что ни день густо стоял народ, а при провозе митрополита многие опускались на колени и пели «Спаси, Господи, люди Твоя!». В зале большая часть публики — красноармейцы, но и те всякий раз вставали при вхо- де митрополита в белом клобуке. А обвинитель и Трибунал назы- вали его врагом народа (словечко уже было, заметим).

Были выслушаны свидетели только обвинения, а свидетели защиты не допущены к показаниям.

Обвинитель Красиков воскликнул: «Вся православная цер- ковь — контрреволюционная организация. Собственно, следовало бы посадить в тюрьму всю Церковь!»

Пользуемся редким случаем привести несколько сохранивших- ся фраз адвоката (Я. С. Гуровича), защитника митрополита:

«Доказательств виновности нет, фактов нет, нет и обвине- ния... Что скажет история? — (Ох, напугал! Да забудет и ничего не скажет!) — Изъятие церковных ценностей в Петрограде про- шло с полным спокойствием, но петроградское духовенство — на скамье подсудимых, и чьи-то руки подталкивают их к смерти. Но не забывайте, что на крови мучеников растёт Церковь. — (А у нас не вырастет!)

Трибунал приговорил к смерти десятерых. Этой смерти они прождали больше месяца. После того ВЦИК шестерых помиловал, а четверо (в их числе митрополит Вениамин) расстреляны в ночь с 12 на 13 августа.

Мы очень просим читателя не забывать о принципе провин- циальной множественности. Там, где было два церковных про- цесса, там было их двадцать два.

 

————————

 

Процесс эсеров (8 июня — 7 августа 1922). Верховный Трибунал.

Над обвинениями, высказанными в этом суде, невольно заду- маешься, перенося их на долгую, протяжную и всё тянущуюся ис- торию государств. За исключением считаных парламентских

демократий в считаные десятилетия вся история государств есть история переворотов и захватов власти. И тот, кто успевает сде- лать переворот проворней и прочней, от этой самой минуты осе- няется светлыми ризами Юстиции, и каждый прошлый и будущий шаг его — законен и отдан о´дам, а каждый прошлый и будущий шаг его неудачливых врагов — преступен, подлежит суду и закон- ной казни.

И двадцать, и десять, и пять лет назад эсеры были — сосед- няя по свержению царизма революционная партия, взявшая на себя (из-за своей тактики террора) главную тяжесть каторги, почти не доставшейся большевикам.

А теперь вот первое обвинение против них: эсеры — иници- аторы Гражданской войны! Да, это — они её начали! Когда Вре- менное правительство, ими поддерживаемое и отчасти ими со- ставленное, было законно сметено пулемётным огнём матро- сов, — эсеры совершенно незаконно пытались его отстоять.

А вот и второе обвинение: они поддерживали своё незакон- ное (избранное всеобщим свободным равным тайным и прямым голосованием) Учредительное Собрание против матросов и крас- ногвардейцев, законно разгоняющих и то Собрание, и тех де- монстрантов. Обвинение третье: они не признали Брестского мира — того законного и спасительного Брестского мира, кото- рый не отрубал у России головы, а только часть туловища. Тем самым, устанавливает обвинительное заключение, налицо «все признаки государственной измены».

Ну и пятое, седьмое, десятое — набралась обвинений мера полная и с присыпочкой — и уж мог бы Трибунал уходить на совещание, отклёпывать каждому заслуженную казнь, — да вот ведь неурядица:

— всё, в чём здесь обвинена партия эсеров, — относится к 1917 и 1918 годам;

— в феврале 1919 совет партии эсеров постановил прекратить борьбу против большевицкой власти.

Как же выйти из положения?

Мало того, что они не ведут борьбы, — они признали власть Советов! И только просят произвести перевыборы этих советов со свободной агитацией партий. (И даже тут на процессе: «Дайте нам возможность пользоваться всей гаммой так называемых гражданских свобод — и мы не будем нарушать законов». Дайте им, да ещё «всей гаммой»!)

Слышите? Вот оно где прорвалось враждебное буржуазное зве- риное рыло! Да нешто можно? Да ведь серьёзный момент! Да

ведь окружены врагами! А вам — свободную агитацию партий, сукины дети?!

Что партия в общем не проводила террора, это ясно даже из обвинительной речи Крыленки.

Только то и нащипал Крыленко с мёртвого петуха, что эсеры не приняли мер по прекращению индивидуальных террористиче- ских актов своих безработных томящихся боевиков. Да и просто, в сердцах выпаливает Крыленко: «ожесточённые вечные против- ники» — вот кто такие подсудимые! А тогда и без процесса ясно, что´ с ними надо делать.

И вот что особенно ново и важно: для нас намерение или действие — всё равно! Вот была вынесена резолюция — за неё и судим. А там «проводилась она или не проводилась — это ника- кого существенного значения не имеет» (с. 185). Жене ли в по- стели шептал, что хорошо бы свергнуть советскую власть, или агитировал на выборах, или бомбы бросал — всё едино! Наказа- ние — одинаково!!!

Это — первый опыт процесса, публичного даже на виду у Ев- ропы, и первый опыт «негодования масс». И негодование масс особенно удалось.

8 июня начался суд. Судили 32 человека.

Собрали заводские колонны, на знамёнах и плакатах —

«смерть подсудимым», воинские колонны само собою. И на Крас- ной площади начался митинг. Затем манифестанты двинулись к зданию суда, а подсудимых подвели к открытым окнам, под ко- торыми бушевала толпа. Накал был такой, что подсудимые и их родственники ожидали прямо тут и линчевания.

Тут — узнаётся много знакомых будущих черт, но поведение подсудимых ещё далеко не сломлено. После утерянных лет при- мирения и сдачи к ним возвратилась поздняя стойкость. Подсу- димый Либеров говорит: «Я признаю себя виновным в том, что в 1918 году я недостаточно работал для свержения власти боль- шевиков» (с. 103). Подсудимый Берг: «Считаю себя виновным пе- ред рабочей Россией в том, что не смог со всей силой бороться с так называемой рабоче-крестьянской властью, но я надеюсь, что моё время ещё не ушло». (Ушло, голубчик, ушло.)

Конечно, «приговор должен быть один — расстрел всех до одного»!

А Трибунал в своём приговоре проявил дерзость: он изрёк расстрел не «всем до одного», а только двенадцати человекам. Остальным — тюрьмы и лагеря.

А пожалуй, всего этого процесса стоит кассация Президиума

ВЦИК: расстрельный приговор утвердить, но исполнением при- остановить. И дальнейшая судьба осуждённых будет зависеть от поведения эсеров, оставшихся на свободе. Если будет продолжать- ся хотя бы подпольно-заговорщицкая работа, — эти 12 будут расстреляны.

Так их подвергли пытке смертью: любой день мог быть днём расстрела. На полях России уже жали второй мирный урожай. Ни- где, кроме дворов ЧК, уже не стреляли. Под лазурным небом си- ними водами плыли за границу наши первые дипломаты и жур- налисты. Центральный Исполнительный Комитет Рабочих и Крестьянских депутатов оставлял за пазухой пожизненных заложников.

Члены правящей партии прочли тогда шестьдесят номеров

«Правды» о процессе (они все читали газеты) — и все говори- ли — да, да, да. Никто не вымолвил — нет.

И чему они потом удивлялись в 37-м? На что жаловались?.. Разве не были заложены все основы бессудия — сперва внесудеб- ной расправой ЧК, судебной расправой Реввоентрибуналов, потом вот этими ранними процессами? Разве 1937 не был тоже целесообразен?

Лихо косою только первый взмах сделать.

 

 

А все главные и знаменитые процессы — всё равно впереди...

 

 

Г л а в а 1 0

 

ЗАКОН СОЗРЕЛ

 

Ещё в тех днях, когда сочинялся Кодекс, Владимир Ильич написал 19 мая 1922:

«Тов. Дзержинский! К вопросу о высылке за границу писа- телей и профессоров, помогающих контрреволюции. Надо это подготовить тщательнее. Без подготовки мы наглупим... Надо по- ставить дело так, чтобы этих „военных шпионов” изловить и из- лавливать постоянно и систематически и высылать за границу. Прошу показать это секретно, не размножая, членам Полит- бюро»*.

Сам товарищ Ленин уже слёг в своём недуге, но члены По- литбюро, очевидно, одобрили, и товарищ Дзержинский провёл из- лавливание, и в сентябре 1922 около трёхсот виднейших русских гуманитариев были посажены на пароход** и отправлены на ев- ропейскую свалку. (Из имён утвердившихся и прославившихся там были философы С. Н. Булгаков, Н. А. Бердяев, И. А. Ильин.)

Однако излавливать постоянно и систематически — не вы- шло. От рёва ли эмиграции, что это ей «подарок», прояснилось, что эта мера — не лучшая, что зря упускался хороший расстрель- ный материал, а на той свалке мог произрасти ядовитыми цвета- ми. И — покинули эту меру. И всю дальнейшую очистку вели либо к Духонину, либо на Архипелаг.

Утверждённый в 1926 улучшенный Уголовный кодекс скрутил все прежние верви политических статей в единый прочный бре- день 58-й — и заведен был на эту ловлю. Ловля быстро расши- рилась на интеллигенцию инженерно-техническую — тем более опасную, что она занимала сильное положение в народном хозяй- стве и трудно было её контролировать при помощи одного толь- ко Передового Учения.

Да наконец же созрел наш Закон и мог явить миру нечто дей- ствительно совершенное! — единый, крупный, хорошо согласо- ванный процесс, на этот раз над инженерами.

 

* Ленин В. И. Полн. собр. соч. — Т. 54. — C. 265, 266.

** Оставшийся в истории как «Философский пароход». — Примеч. ред.

[ В главе подробно описаны два громких публичных процесса над

«вредителями» (читатель уже встречал их упоминания в главе

«История нашей канализации») — Шахтинское дело (1928), о яко- бы саботаже и «экономической контрреволюции» на шахтах Дон- басса, и процесс никогда не существовавшей «Промпартии» (1930), обвинявшейся во вредительстве в различных отраслях советской промышленности и на транспорте и в шпионско-диверсионной по- мощи западным державам в подготовке интервенции. Обвинения были сфабрикованы, самооклеветания вымучены из обвиняемых пытками (все осуждённые по Шахтинскому делу и большинство по процессу «Промпартии» впоследствии реабилитированы «за отсут- ствием состава преступления»). Тех, кто устоял и под пытками, — судили при закрытых дверях, большинство из них расстреляно. — Следующий спектакль — процесс «Союзного Бюро Меньшевиков», сконструированного ГПУ (1931). Были арестованы бывшие меньше- вики, работавшие в государственном аппарате — в Госплане, Гос- банке, ВСНХ (Высшем совете народного хозяйства), Наркомторге. В главе приводится рассказ М. П. Якубовича, единственного участ- ника процесса, выжившего к 60-м годам, записанный с его слов ав- тором «Архипелага ГУЛАГа»: «Его рассказ вещественно объясняет нам всю цепь московских процессов 30-х годов».

Поставленная Сталиным цель — списать нарастающее в стране недовольство голодом, холодом, безодёжьем на вредителей и напугать народ нависшей интервенцией — была достигнута.

Теперь предстояла расправа с «ленинской гвардией», товарища- ми по партии большевиков.

В августе 1936 — процесс «Антисоветского объединённого троц- кистско-зиновьевского центра». Судили Зиновьева, Каменева и ещё 14 человек. Всех расстреляли.