Русские ведомости. Немецкий журналист в Ясной Поляне

Зимой Россию посетил журналист Гуго Ганц, сотрудничающий в австрийских и
германских газетах. Как полагается теперь всякому культурному иностранцу,
приезжающему в Россию, он посетил и Л. Н. Толстого. То, что он рассказывает
с дороге, об яснополянском доме Толстого, о деревне, рассказывалось много
раз и русским читателям очень хорошо известно, но беседы с великим писателем
всегда дают возможность узнать его мнение по некоторым интересным вопросам,
и потому отчеты о них представляют глубокий интерес. Мы познакомим читателя
с некоторыми моментами этих бесед.
- В настоящее время, - говорил, по словам Г. Ганца, Толстой, - я всецело
нахожусь под влиянием двух немцев. Я читаю Канта и Лихтенберга (*1*) и
очарован ясностью и привлекательностью их изложения, а у Лихтенберга - также
остроумием. Я не понимаю, почему нынешние немцы забросили обоих этих
писателей и увлекаются таким кокетливым фельетонистом, как Ницше. Ведь Ницше
совсем не философ и вовсе даже не стремится искать и высказывать истину...
Шопенгауэра я считаю и стилистом более крупным. Даже если признать у Ницше
яркий стилистический блеск, то и это - не более как сноровка фельетониста,
которая не дает ему места рядом с великими мыслителями и учителями
человечества.
Когда собеседник, говоря о Готфриде Келлере (*2*), которого Толстой не
знал, случайно упомянул имя Гете, Толстой заметил:
- Вы говорите, что Келлер в значительной степени идет от Гете. Ну тогда
еще вопрос, буду ли я от него в восторге, ибо я не могу сказать, чтобы
особенно любил вашего Гете.
И на восклицание совершенно ошеломленного немца он продолжал:
- У Гете есть вещи, перед которыми я безусловно преклоняюсь, которые
принадлежат к лучшему, что когда-либо было написано. К этим вещам
принадлежит "Герман и Доротея", но, например, лирические стихотворения Гейне
производили на меня более сильное впечатление, чем стихотворения Гете.
- Одно замечание, граф. В таком случае ваше знание немецкого языка
недостаточно, чтобы подметить существенную разницу: Гейне - виртуоз, который
играет формой, в то время как у Гете каждое слово дышит внутренним чувством
и вызвано внутреннею необходимостью.
- Про нашего Пушкина тоже говорили, что его величие может познать лишь
тот, кто очень хорошо сжился с духом языка. Я думаю, что это все-таки не
вполне так. Конечно, перевод - не более как изнанка ковра, но мне кажется,
что великие произведения сохраняют и в переводе свои достоинства: язык не
может быть решающим в вопросе о ценности поэтического произведения. У Гете
меня шокирует именно тот элемент игры, который вы приписываете Гейне. Гете,
как и Шекспир, занимается только эстетической игрой, творит только для
удовольствия, не кровью сердца... Любовь к человечеству я в гораздо большей
степени нахожу у Шиллера и как раз это делает его более близким мне, чем
Гете и Шекспир. Шиллер был весь полон священным стремлением к той цели, для
которой он писал. У него не было холодного честолюбия артиста, который хочет
только получше справиться с сюжетом. Он требует, чтобы ему сочувствовали и
сострадали. Я предъявляю к великому художнику три требования: технической
законченности, значительности темы и проникновения сюжетом. Из них
последнему я придаю наибольшее значение. Можно быть великим писателем, если
даже отсутствуют техническая законченность и владение предметом. У
Достоевского, например, не было ни того, ни другого. Но нельзя сделаться
великим писателем, если не писать кровью сердца... Я сам слишком слабо или
слишком плохо был воспитан и не всегда могу заставить себя выдерживать этот
критерий. Так, я не могу противостоять очарованию шопеновской музыки, хотя
осуждаю ее, как искусство исключительно аристократическое, доступное
пониманию немногих... Я часто смеюсь, но часто и раздражаюсь, когда меня
упрекают в том, что мои учения ненаучны. Я утверждаю, напротив, что ненаучны
позитивизм и материализм. Если я ищу учения, по которому я могу жить, то
только то логично, последовательно и научно, которое от первых посылок до
последних заключений не содержит в себе противоречий. Скептицизм же приходит
к полному отрицанию смысла жизни. Но и скептик хочет жить, иначе ему нужно
было бы убить себя. А из того факта, что он остается жить, вытекает, что вся
его философия для него - не более как игра ума, не имеющая значения для его
жизни, - иначе говоря, она для него не истинна. А я ищу посылок, исходя из
которых я не только мог бы жить, но мог бы жить спокойно и весело. Эта
посылка - Бог и долг самосовершенствования. С нею я остаюсь последовательным
до конца и чувствую, что я прав не только диалектически, но и в отношении
практической жизни.
Вернувшись от общих соображений к литературе. Толстой заговорил о
Шекспире, о котором он готовит теперь большую работу отрицательного
характера (*3*).
- Если бы еще были способны без предубеждения приступить к чтению
Шекспира, очень скоро нашли бы совершенно необоснованным благоговейное
отношение к нему. Он груб, безнравствен, льстит сильным, презирает малых,
клевещет на народ, бесвкусен в своих шутках, не прав в своих симпатиях,
лишен благородства, опьянен успехом у современников, хотя его одобряли
только несколько аристократов. И его художественный талант ценят слишком
высоко, ибо лучшее он взял у предшественников и в источниках. Но люди слепы.
Они под гнетом векового массового внушения. Прямо невероятно, какие
представления можно пробудить в головах людей, если постоянно говорить с
одинаковой точки зрения об одном и том же.

Комментарии

Немецкий журналист в Ясной Поляне. - Русские ведомости, 1904, 13 августа,
No 224.
Гуго Ганц - редактор венской газеты "Zeit". Был у Толстого с женой в
январе 1904 г. Им опубликована книга: Ganz H. "The Land of Riddles" (Russia
of to day) (N. J. and London, 1904), три главы которой посвящены Толстому.

1* Георг Кристоф Лихтенберг (1742-1799), немецкий писатель и философ,
некоторые афоризмы которого включены Толстым в "Круг чтения".
2* Готфрид Келлер (1819-1890), швейцарский писатель, писавший на немецком
языке. Наиболее известен его воспитательный роман "Зеленый Генрих"
(1879-1880).
3* Статья "О Шекспире и о драме", над которой Толстой работал в конце
1903-го и начале 1904 г., была впервые опубликована в газете "Русское слово"
(1906, - 12, 14-18, 23 ноября, No 277-282 и 285).