Новости дня. Алексей Мошин. Поездка в Ясную Поляну

<...> Лакей провел меня в верхний этаж и там на площадке лестницы открыл
одну из дверей направо.
Я увидел Льва Николаевича. Он стоял посреди комнаты и приветливо протянул
мне руку.
- Я пришел, чтобы лично поблагодарить вас, Лев Николаевич, за разрешение
поместить при моей книжке отрывок одной беседы моей с вами.
- За что же тут благодарить? Прошу садиться.
Граф указал мне на диван, а сам поместился как раз напротив меня в кресле.
Преимущества для наблюдения были не на моей стороне: я сидел лицом к окну, а
Лев Николаевич - спиною. Но все же я видел ясно и так близко великого
писателя.
Его голубовато-серые глаза смотрели на меня, почти не мигая; в этих глазах
я подмечал раньше пронизывающую остроту взгляда, они горели творческим
экстазом, в них мерещилось мне напряжение пытливой мысли. Теперь я видел в
глазах великого писателя необычайное спокойствие духа, мир, тишину
невозмутимую, какая чудится в лазури чистого, безоблачного неба.
На самом темени Льва Николаевича была маленькая белая ермолка или, может
быть, повязка, которую окружали его пышные, седые волосы, сходившиеся с
седою широкою бородою. Мне казалось, я вижу перед собою библейского пророка,
величественного и спокойного, душа которого далеко ушла от суеты мира сего.
Выражение лица Льва Николаевича, его тихая теперь, ставшая немного
медлительной речь, его движения - все в нем казалось мне полно спокойствия и
великого душевного мира.
Граф был одет в широкий и длинный сюртук из желтоватого сукна.
- Где вы теперь живете?
Я ответил.
- Пишете? - серьезно и участливо спросил граф.
- Грешен, Лев Николаевич, пишу, - ответил я виновато, смиренным тоном,
каким исповедуются "на духу".
Лев Николаевич улыбнулся.
Однажды я сказал уже Льву Николаевичу, что не могу не писать, как не может
щегол не петь, хотя он и не умеет петь по-соловьиному, а только по-своему.
Теперь для меня был вполне неожиданным вопрос Льва Николаевича: "Пишете?" -
этот вопрос, заданный искренним, полным поощрения и теплого участия тоном. И
я не знаю, как сорвался у меня шутливый мой ответ: "Грешен". Писать...
искренно и с верою в то, что и мои слабые силы могут приносить хоть
маленькую пользу, - нет, я, конечно, не считаю серьезно грехом, что пишу...
И конечно, Лев Николаевич всей своей чуткой душой понял мою шутку и потому
улыбнулся.
- С одним моим рассказом произошел маленький курьез, очень польстивший
мне... Критика меня обвинила в том, что я подражал вашему Альберту...(*1*) В
моем "Блуждающем огоньке" вывел я скрипача-пьяницу, которого в главных
чертах я списал с натуры... Знал я лично подобного скрипача, знал до самой
его смерти... И знал других подобных людей... Собрал у нескольких черты
характерные - и написал моего Волчкова.
- Я помню, - сказал Лев Николаевич. - А с критиками это случается: они
часто любят подозревать в подражании.
- Вот по поводу типов с натуры: меня интересует одно... как будто
противоречие... Когда читаешь произведения Гоголя, Мопассана, ваши, Лев
Николаевич, поражаешься реальностью типов, правдивостью. Ясно, что писано
многое с натуры... И сами вы, кажется, подтверждали, что часто писали с
натуры.
- Да, - сказал Лев Николаевич, - я часто пишу с натуры. Прежде даже и
фамилии героев писал в черновых работах настоящие, чтобы яснее представлять
себе то лицо, с которого я писал. И переменял фамилии, уже заканчивая
отделку рассказа.
- А между тем вскоре после выхода "Войны и мира" была напечатана ваша
статья (*2*) - недавно она перепечатывалась, - в которой вы писали: "Я бы
очень сожалел, ежели бы сходство вымышленных имен с действительными могло бы
кому-нибудь дать мысль, что я хотел описать то или другое действительное
лицо; в особенности потому, что та литературная деятельность, которая
состоит в описании действительно существующих или существовавших лиц, не
может иметь ничего общего с тою, которою я занимался".
- Не помню уж теперь, что я писал в той статье... Но я думаю так, что если
писать прямо с натуры одного какого-нибудь человека, то это выйдет совсем не
типично - получится нечто единичное, исключительное и неинтересное... А
нужно именно взять у кого-нибудь его главные, характерные черты и дополнить
характерными чертами других людей, которых наблюдал... Тогда это будет
типично. Нужно наблюдать много однородных людей, чтобы создать один
определенный тип.
В комнату вошел сын графа.
- Мой сын, Сергей Львович, - сказал Лев Николаевич и назвал меня.
Мы поздоровались с графом Сергеем Львовичем, который сейчас же ушел.
- Я должен идти работать, - сказал Лев Николаевич, - теперь мой рабочий
час, - не угодно ли вам кофе?..
Лев Николаевич провел меня в столовую, где его домашние сидели за кофе,
остановился у входа, назвал меня и сказал:
- Пожалуйста, примите гостя. А я с вами прощусь, - сказал Лев Николаевич,
пожимая мне руку.
И великий писатель прошел работать.

Комментарии

Алексей Мошин. Поездка в Ясную Поляну. - Новости дня, 1903, 18 мая, No
7164.
Алексей Николаевич Мошин (1870-1928), писатель, автор книги "Штрихи и
настроения" (М., 1901), в качестве предисловия к которой помещена беседа
автора с Л. Н. Толстым. Приводим ее текст:
"Граф Л. Н. Толстой сказал мне:
- Я ничего не читал из ваших беллетристических произведений... Это ужас,
сколько развелось теперь писателей, это просто ужас!.. И как мало имеющих
право писать! Я не говорю о вас, я не читал ваших вещей, - повторил граф, -
но я не понимаю, зачем так много пишут!
- Что меня касается, - ответил я, - то, может быть, и очень плохо пишу, но
пишу я потому, что не могу не писать... как не может щегол не петь... хотя
он и не умеет петь по-соловьиному, а только по-своему...
- Петь, вы сказали... Песня - дело хорошее, да только песня-то эта уж
очень дорогая, - сказал граф строго. - Из-за этой песни наборщики свинцовую
чахотку себе наживают!..
Я видел перед собой грозного судию: его неизъяснимо чудные серые глаза,
зеркало гениальной души, светились и укором, и обличением, и как будто
спрашивали меня, дерзкого человека, смеющего писать: "Что ты можешь сказать
в свое личное оправдание?"
- Я написал довольно много, напечатано же сравнительно очень мало...
Выпускаю только то, что оказывается пригодным, хотя бы и для маленьких
периодических изданий... Да, я знаю, теперь так много пишущих, что все
органы печати завалены материалом...
В знак согласия граф кивнул головой.
- Вот я и думал, что если, несмотря на то, мои вещи принимаются и
печатаются, - значит, они хоть куда-нибудь, хоть для чего-то пригодны...
- Да как же не принимать и не печатать, - возражал граф, - когда теперь
даже о всяких пустяках удивительно хорошо пишут! Как ловко теперь барыни
пишут!.. Множество барынь пишет теперь... До чего развита в наше время
техника - уму непостижимо!.. У Достоевского никогда такой техники не было,
какая теперь у барынь... И до чего длинно пишут... Ужас!..
Как начнут писать какую-нибудь вещь, так могут ее до бесконечности
писать...
- А меня вот упрекают в том, что слишком коротко пишу, - говорят: короче
птичьего носа!..
- Коротко пишете? Это хорошо... Расскажите-ка мне содержание какой-нибудь
вашей вещи.
Я почти слово в слово помнил содержание моей маленькой вещицы "Секрет
Митрича" и рассказал графу.
- Хорошо, - сказал Лев Николаевич, - только вот одно неверное положение: в
Евангелии вовсе не сказано, что кто хочет быть "там", в загробной жизни,
первым, тот должен быть здесь слугой... А сказано это и по отношению к
земной жизни...
- Но простой человек - Митрич, - возразил я, - он мог по-своему толковать.
Он только той надеждой и жил, что "там" ему воздается за то, чем он был
обойден здесь... И многие в народе этой верой и надеждой живут.
- Да, это правда, - согласился Лев Николаевич.
- Ну, пока у вас есть о чем писать, - с доброй улыбкой сказал граф, -
пишите!..

Москва, 28 января 1900 г."

1* Рассказ "Альберт" (1867-1858).
2* "Несколько слов по поводу книги "Война и мир" (1868).