Орловский вестник. Н. Чудов. День в Ясной Поляне

Сначала - Тула, Московско-Курской железной дороги. Утро свежо не
по-июньски: ветер, тучи. Поезд (No 9), конечно, запоздал.
Вокзал все тот же. В пассажирской зале человек двадцать публики. Кто пьет,
кто спит. Кажется, их же именно я видел здесь и раньше, год назад. Три
барышни из петербургской косметической лаборатории по-прежнему ломаются на
стенке у буфета.
Последний переезд не утомителен. С Козловой Засеки, версты четыре или три,
дорога в Ясную Поляну, пересекаемая в одном месте киевским "большаком",
наполовину идет лесом; местность - сравнительно неровная.
Усадьба расположена ближе деревни и скрыта в зелени. Свернувши у двух
белых башен, я скоро увидал знакомый всем по описаниям дом, где гостили Стэд
(*1*), Репин и др. Немного раньше, у ребятишек, собиравших ягоды, я мог
узнать, что Л. Н. уже давно приехал из Москвы на лето. "Тут и графиня, и
Татьяна Львовна..." Потом поднялся спор.
День успел проясниться. Небо, капризничавшее почти неделю, ласково синело.
Светило солнце. Старые березы шумели и качались. Я с любопытством и с
понятным интересом глядел кругом. Я был в Ясной Поляне. Для полноты картины
здесь не хватало самого Толстого. Он должен был явиться - и явился.
Оказалось, что Л. Н. шел купаться. В руках у него было полотенце. Его
глаза, знакомые лишь тем, кто его видел лицом к лицу, спросили, что мне
нужно...
Когда я вспоминаю этот недавний день - передо мной встают два человека.
Толстой по первому взгляду (по впечатлению, оно не изменяется), в халате и
круглой шапочке, неторопливо шедший по аллее, и тот - почему-то другой -
Толстой, в обычной блузе, подпоясанной ремнем, и фуражке, каким он смотрит
на портретах, только - полный огня и силы, толкующий, как надо жить, чему
надо отдать себя, отдать сознательно и беззаветно...
В небольшом очерке, предназначенном в печать, я не могу, к несчастью,
передать всех наших разговоров. Как автор, "Царствия Божия", "Письма к
либералам" (*2*) и пр. Толстой известен и без меня; а если еще неизвестен
где как следует, то, без сомнения, будет известен очень скоро. Те
исключительные условия, в каких ему приходится работать, сами в себе таят
гарантию громадной популярности. <...>
На жизнь отдельной личности Толстой глядит как на одну из фаз ее же вечной
жизни в мало-помалу возвышающихся формах, настолько близких между собой, что
смутное воспоминание о предыдущем состоянии не исчезает в человеке никогда.
Смерть не является ужасной: это - переход. Жизнь - счастье; все наши жертвы
- не лишения, ибо весь мир - одно. Идея абсолютной справедливости тонет в
идее вечной силы, которая не допускает отчаяния и тоски...
- Следовательно, вы не разделяете воззрений материалистов? - спросил я у
него.
- Конечно, нет. Воззрения эти - одно из величайших заблуждений
человечества.
Толстой-мыслитель недаром не считается сторонником радикалов, либерализма
и т. д.: апостолу непротивления подобное движение необходимо должно казаться
злом... Прибавлю, Л. Н. обижается, когда у него спрашивают о его учении. Он
заявлял при случае не раз, что у него и нет, и не было своих учений.
- Если я написал несколько книг по религиозно-нравственным вопросам, то
исключительно затем, чтоб показать, насколько люди исказили истину, - не мою
истину, истину из Назарета.
Последняя работа, которую Л. Н. едва окончил начерно, посвящена вопросу об
искусстве (*3*). Толстой принадлежит к строгим судьям поэзии. Он ее чуть не
отрицает вовсе. Я попытался было привести ему слова Карлейля, что "чувство
должно быть пропето", но получил в ответ:
- Карлейль написал много умного, но это...
По заключению Л. Н., произведение искусства живет и остается полезным
памятником лишь в том случае, когда оно способно удовлетворить хоть одному
из двух главнейших требований: высокой красоты или общенародности. Поэт,
писатель должны стоять на среднем уровне эпохи и в высшей степени должны
остерегаться злоупотребления талантом. Тогда творения необходимо отразят
религиозное мировоззрение эпохи, что и надо.
- Да у меня, например, есть сейчас десяток тем - и, знаете, я затрудняюсь
выбрать... Намечены в особенности два рассказа: один, в котором я коснулся
бы маленького кружка нас, богатых людей, и который мне дорог субъективно, -
ну, и другой, для большинства... (*4*)
Я отвечаю, кстати, что Толстой с своей любовью к ближнему сказался предо
мною весь. Он принимает к сердцу каждое несчастие. Я, между прочим, слышал
от него, что не особенно давно, где-то на Волге, полиция отобрала у молокан
детей. Л. Н. негодовал:
- Я написал уж в Петербург, но еще нет ответа (*5*). Во всяком случае, это
- недопустимо...
При мне же в Ясную Поляну зашли две женщины из Тулы, попросить совета. Их
родственник ссылался в Пермскую губернию, - и Л. Н. не помог им только
потому, что нечем было и помочь.
Когда разговор далее пошел о живописи, он указал, после картины "Angelus"
(крестьянин и крестьянка в поле, при звуке колокола в благоговении сложили
руки), на потрясающий образ того рабочего с киркой, который сел, измученный,
и еле-еле переводит дух... (*6*)
- Художник должен знать законы перспективы и тому подобное, излишней
роскоши не нужно. Я допускаю хоть одни картоны. Но пусть они будут оживлены
идеею и проникают всюду: народ увидит и поймет... И в музыке я, разумеется,
стою за песню, на которую откликнутся сотни сердец, - а не за Вагнера,
который чужд толпе... Ведь это - то же декадентство. "Музыка будущего" -
жалкий софизм. Все, что имеет силу, не валяется в пыли: припомните Христа,
Будду и их влияние на самый низший класс.
При таких взглядах на искусство для народа Толстой не мог, конечно,
серьезно отнестись в свое время к затее наших барышень писать "что-нибудь"
для тех масс, служить которым призываются лучшие силы. "И они думали, что
это так легко", - задумчиво промолвил он. В силу того же, он отозвался
неодобрительно о некоторых "плодовитых" беллетристах.
- Возьмите N.: поверьте, я решительно не в состоянии прочитать целую
написанную им страницу... Не понимаю этой работы на заказ: какая-то позорная
продажность... И девяносто девять сотых возятся с своею грязной половой
любовью. А между тем у Диккенса, с его значением, - хотя его и портит его
манера излагать, - нет ни одной почти красивой героини: или уроды прямо, или
же - калеки...
Л. Н. не пашет больше. Года не те. Но и в иное время его работа не была
рисовкою. Я лично говорил с одним подростком (сыном крестьянки Копыловой),
для семьи которого, оставшейся без мужских рук, Толстой несколько лет был
временным работником; в крестьянстве этим не играют... Желанье стать
обязанным в жизни только себе ("житье трудами рук своих"), по словам Л. Н
вряд ли осуществимо целиком: остается - ограничение потребностей...
День пролетел, как один миг. Вечером Л. Н. проводил меня пешком на
станцию. Он ходит замечательно легко. Мы продолжали разговаривать, и я
жалел, что не имею больше времени в своем распоряжении... На прощанье я
выразил ему, что я стеснялся несколько зайти незваным гостем, но что теперь
мой страх пропал. Он протянул мне руку.
- Ко мне действительно приходят и напрасно - не знаю, для чего. Но вы -
другое дело. И я вам нужен был, и вы - мне нужны. Пишите мне...
Я не "интервьюировал" Л. Н. Он это знает. Девятнадцатого июня была минута,
еще там, в купальне, - когда, закрытый ее соломенными переплетами от
остального мира, я плакал перед этим человеком... Поэтому он не осудит меня;
он, вероятно, только со мною вместе пожалеет, что мой рассказ неточен и
короток.
Простившись, я поехал дальше, к месту назначения... Ночью опять ударил
дождь. Утро опять было холодное. Но в душе жило ощущение, похожее на то,
если бы кто из подземелья случайно вырвался на целый день поближе к
солнечному свету и теплу.

Комментарии

Н. Чудов, День в Ясной Поляне, - Орловский вестник, 1897, 29 июня, No 171.
Николай Александрович Чудов, журналист, печатавшийся в 90-е г. в
"Орловском вестнике", позднее в "Волжском слове" и "Южном крае". После
коронации Николая II Чудов написал обличительное стихотворение о Ходынской
катастрофе и отпечатал его на гектографе. Это стихотворение "Николаю II на
память о коронации" послужило причиной судебных преследований. Чудов сидел в
остроге, позднее сослан в Вологодскую губернию. Толстой отнесся к нему с
интересом: "...человек...умный, горячий и хорошо пишущий, за что он
пострадал много и продолжает страдать" (т. 72, с. 179).
Чудов был в Ясной Поляне 19 июня 1897 г. и написал статью по свежему
впечатлению. Он посылал Толстому гранки, что явствует из его письма:
"Прилагаемая статья была уже набрана и досыта урезана цензурою, когда я
задал себе вопрос: "Хорошо ли я поступаю?.. Если вы запрещаете, не откажите
написать до выпуска воскресного номера..." (ГМТ).

1* Уильям Томас Стэд (1849-1912) - журналист, социолог и общественный
деятель гостил у Толстого неделю в мае 1888 г. Автор книги "Правда о России"
(1888).
2* Имеются в виду сочинения Толстого "Царство божие внутри вас"
(1890-1893) и "Письмо к членам Петербургского комитета грамотности" от 31
августа 1896 г.
3* Трактат "Что такое искусство?" (1897-1898).
4* Речь идет, вероятно, о повести "Отец Сергий", начатой Толстым в 1898
г., и романе "Воскресение".
5* 18 мая Толстой отослал письмо Николаю II по поводу отнятия детей у
самарских молокан, религиозных сектантов, отвергавших обряды православия.
Толстой советовал царю прекратить "позорящие Россию гонения за веру" (т. 70,
с. 72-75).
6* Имеются в виду картины французского художника Жана Франсуа Милле
(1814-1875). Картина "Angelus" (1839) находится в Лувре, и репродукции с нее
были широко распространены в России. Рисунок Милле "Отдыхающий копач"
("Человек с мотыгой") Толстой упоминает в качестве примера в трактате "Что
такое искусство?".