Камско-Волжский край. Кн. Д. 0<боленский>. В Москве у гр<афа> Л. Н. Толстого

<...> В Москве я не мог лишить себя удовольствия зайти посидеть вечерок у
дорогого, не одному мне, близко знающему его, но и всему образованному миру
близкого графа Л. Н. Толстого! Встречая, бывало, часто у гр. Л. Н. людей,
которые исключительно заходили только для того, чтобы сказать, что были у
великого человека, а еще чаще, чтобы описать свое интервью с ним, я, глядя
на них, давал себе слово никогда не описывать своих посещений, тем более что
знал Л. Н. не менее 40 лет, мне приходилось в старое доброе время, когда
Толстой не был еще маститым философом, а был лихим охотником, и полевать и
охотиться с ним целыми днями; так что теперь захожу запросто в силу старых
давнишних отношений! Но с годами, когда Л. Н. Толстой уже старик и стоит как
бы один, когда все его знаменитые сверстники уже - увы! - сошли со
сцены, да и я уже не молод, и не как интервьюер пишу сейчас, - а потому
только, что, думается, всякая мелочь, касающаяся Толстого, должна
интересовать всех, и я решаюсь набросать несколько слов, в виде исключения,
о посещении мною того русского гения, у которого, говорит И. С. Тургенев,
медвежий талант.
Не видев давно Л. Н. Толстого, мне просто невообразимо захотелось повидать
его, как это часто со мною бывает, когда я его не вижу и когда тяжело у меня
на душе, ну просто, как бы это лучше сказать, для нравственной
дезинфекции - как выразился современный один мудрец, - и я повторяю его
слова.
Беседа с графом Л. Н такая всегда возвышающая душу, такая успокоительная
для измученного человека, приходящего именно отвести у него душу в наш
нервный век противоречий, и сомнений, и беспокойства, - что, мне думается,
нет человека в мире (по крайней мере мне известных), кто мог бы словом,
советом и беседою помочь ближнему, как он. Я не раз испытал это на
себе и видел это на других!
Вчера, узнав проездом в Москве, что Л. Н. Толстой хворает, я поехал к нему
в дом и застал его хотя хворающим, но на ногах и живо интересующимся всем,
по обыкновению. Граф Л. Н. простудился и не знает наверное где, но недели
2-3 тому назад он, верный своей привычке к физическому труду, долго работал
с лопатою и, вспотев, должно быть, остудил поясницу - а может быть, и на
коньках, так как он ежедневно почти упражняется час и больше на льду. И это
в 68 лет! В данную минуту ему уже легче, хотя еще лихорадит и он писать не
может, а то он ежедневно работает от 10 часов утра и до 4-х с пером в своем
кабинете. Л. Н. вышел ко мне с книжкою стихотворений Гейне в руках и прочел
мне несколько чудесных стихотворений знаменитого поэта и восхищался ими;
читает Толстой даже вечером мелкую немецкую печать совершенно свободно, при
неярком освещении, настолько зрение хорошо. "Пользуюсь болезнью, чтобы
перечитать Гейне, которого очень люблю, - сказал Л. Н. - Писать сейчас еще
не могу!" Разговор от Гейне перешел к современным событиям: Золя - Дрейфус
(*) и т. д. <...> "Мне, по моим убеждениям, очень противна эта жидофобия во
Франции и ее современный шовинизм, крики за армию, - продолжал Л. Н., - и
признаюсь, я сочувствовал этому движению, которое, казалось, добивалось
оправдания невинно осужденного; но вот вмешалась молодежь, студенты, всюду
чуткая ко всему хорошему; она за правительство, и я начинаю сомневаться, и
меня смущает - как бы правда не на их стороне?" - вопросительно заговорил
граф Л. Н.
До Золя он не охотник, не любит его писание и не признает за ним большого
таланта писательского: некрасиво, скучно, как будто все одно и то же!
Перешли к другим вопросам.
Пришли какие-то тульские крестьяне, оказавшиеся весьма развитыми, что не
редкость теперь в нашем крае. С ними Л. Н. беседовал довольно долго: он
никому в совете не отказывает. Речь зашла о распущенности русской женщины,
на что и крестьяне жалуются в своем быту и среде. Граф говорил довольно
много. "Женщины все толкуют о свободе, - между прочим сказал Л. Н - что они
на нее имеют право как христианки; да такова ли должна быть христианская
свободная женщина, как наши барыни, декольте на балы и обеды и для этого не
одевающиеся, а раздевающиеся? Я понимаю женщину-христианку не такою, а
строгою, преисполненную христианской любви к ближнему, понимающую и строго
относящуюся к своим семейным обязанностям - такая и свободна; она и не
одевалась в первое время христианства, как язычницы; она носила платье
широкое, скрывающее ее формы; не оголялась как язычницы - наподобие их! Мне
теперь нездоровится, я сейчас не могу писать, но я надеюсь, что я не умру,
не написав еще многое о женщине. Я перед смертью выскажу о женщине все, что
у меня на душе..."
Много говорил в этот вечер Л. Н., и мы несколько раз возвращались к
разговору о немецкой литературе. Л. Н. очень сожалел, что наша молодежь мало
знает немецкий язык, почему лишает себя удовольствия знать ближе немецкую
литературу и ее прелесть.
Сочинение его об искусстве выйдет в России не в полном объеме. Вспоминая
прошлое, мне крайне досадно на себя, что я не записывал многого, что слышал
от Толстого, когда подолгу бывал с ним; много, много интересного я мог бы
сообщить, что теперь - забыто. Я видал и встречал Л. Н. во всех фазисах его
творчества, даже в такие минуты, когда он хотел стреляться с И. С.
Тургеневым из-за спора горячего, где оба считали себя обиженными! (*2*)
Теперь, конечно, досадно, что я много не записал, ввиду общественного
интереса, а не личного. Л. Н. такой убежденный человек, что именно этим он
страшно влияет на всякого своего собеседника.
Все толки и болтовня про него большей частью преувеличены, и мне кажется,
он никогда не был так умен, как теперь, и так определенен.
Он никогда никому не навязывает своих убеждений, особенно религиозных; о
последних говорит даже неохотно, разве разговор на это вызовет кто, или
отвечает на поставленный ему вопрос. Самая его беседа, в которой
проглядывает непротивление злу, удивительно успокаивает.
Да, именно теперь Толстой напоминает старую, с чудными плодами яблоню,
которая год от году дает более и более прекрасных плодов!
Я засиделся у Л. Н. Он, по обыкновению, ужинал своими вегетарианскими
блюдами, после чего мы расстались. Уходя от него, не впервые мне вспомнилось
изречение из "Эдип-царь": "Дружба великого человека есть особая милость
богов".
12 января 1898 г.

Комментарии

Кн. Д. О<боленский>. В Москве у гр. Л. Н. Толстого. - Камско-Волжский
край, 1898, 20 января, No 639.
Дмитрий Дмитриевич Оболенский (1844-?), помещик, коннозаводчик, давний
приятель семьи Толстого (домашнее прозвище Миташа). Навестил Толстого в
Москве 11 января 1898 г.

1* Альфред Дрейфус (1859-1935), офицер французского Генерального штаба, по
национальности еврей, несправедливо обвиненный в предательстве и
отправленный на каторгу. Э. Золя выступил в его защиту с рядом статей и с
памфлетом "Я обвиняю" (опубликован во Франции в начале января 1898 г.).
2* Спор о воспитании дочери Тургенева Полины 27 мая 1861 г. в имении Фета
Степановка едва не привел к дуэли между Толстым и Тургеневым.