Предпосылки этнолингв. подходов, имевшиеся в трудах Боаса, были теоретически развиты в работах его ученика Сепира. Впрочем, в разные периоды деятельности Сепир занимал разл. позиции относительно отношений “язык-культура”. В частности, в своем знаменитом трактате “Язык” он выразительно отделяет друг от друга язык и культуру, а последнюю определяет еще вполне традиционно-антропологически как социально унаследованную совокупность практик и верований, детерминирующую структуру повседневной жизни человека. Культура для него — то, что об-во делает, и то, о чем оно думает. Язык же — как совокупное искусство мышления — источник сведений о том, “как” общество мыслит. Но причинно-следственной связи между ними Сепир еще не видит.
В более поздний период жизни Сепир изменил свой подход к языку и в еще большей степени — к культуре, выдвинув на первое место понятие символизма. Его взгляды этого периода отразились в ставшем классическим небольшом докладе “Статус лингвистики как науки”, где Сепир четко формулирует свой тезис о языке как путеводителе по социальной действительности. “Язык, — пишет он, — приобретает все большую значимость в качестве руководящего начала в научном изучении культуры. В нек-ром смысле система культурных стереотипов всякой цивилизации упорядочивается с помощью языка, выражающего данную цивилизацию. Наивно думать, что можно понять осн. принципы некрой культуры на основе чистого наблюдения, без того ориентира, каковым является языковой символизм, только и делающий эти принципы значимыми для об-ва и понятными ему. <... Люди живут не только в материальном мире и не только в мире социальном, как это принято думать: в значит, степени они все находятся и во власти того конкр. языка, к-рый стал средством выражения в данном об-ве. Представление о том, что человек ориентируется во внешнем мире, по существу, без помощи языка и что язык — всего лишь случайное средство решения специфич. задач мышления и коммуникации, — это всего лишь иллюзия. В действительности же “реальный мир” в значит, степени неосознанно строится на основе языковых привычек той или иной группы. Два разных языка никогда не бывают столь схожими, чтобы их можно было считать средством одной и той же социальной действительности. Миры, в к-рых живут разл. об-ва, — это разные миры, а вовсе не один и тот же мир с разл. навешанными на него ярлыками”. Уже здесь в мягкой форме высказано то, что
впоследствии назовут гипотезой Сепира-Уорфа, или языкового релятивизма.
Ученик Сепира Уорф радикализировал и сделал более однозначными его взгляды. Наибольшую известность среди выводов Уорфа, сделанных на базе сопоставления индейских и европейских языков, получил тезис о том, что человеч. познание мира полностью определено языком: даже “сходные физич. явления позволяют создать сходную картину вселенной только при сходстве или по крайней мере при соотносительности языковых систем”. Т.о., говорящие на принципиально разл. по грамматич. строю языках видят мир абсолютно по-разному.
Амер. последователи Боаса и Уорфа — Хойджер, Ли, Клакхон и др. — составили “радикальную” версию Э. Сущность ее подхода выражена в весьма категоричном суждении Клакхона: “с антропол. т.зр. существует столько же разных миров на земле, сколько есть языков”. То же говорит и Ли: “член данного об-ва не только кодифицирует чувственно воспринимаемую действительность при помощи использования языка и характерного для его культуры поведения, соотнесенного с образцами, но он только тогда в состоянии понять действительность, когда она представлена ему посредством этого кода”. Существовала и умеренная версия Э. К ней можно отнести самого Сепира и большинство позднейших этнолингвистов, принимавших упомянутый тезис о языке как путеводителе в “социальной действительности”. Язык понимался ими вслед за Сепиром как наиболее красноречивая иллюстрация того, каким образом опр. система образов, в данном случае — грамматических, детерминирует способы постижения природного и социального мира, тип человеч. мышления. Исследователи старались найти параллели в оформлении мыслит, процессов носителей конкр. (обычно традиц. бесписьменной) культуры и опр. систем в рамках используемого ими языка, а затем — отражение обнаруженных способов концептуализации мира в культурно значимой деятельности. Итогом должно быть описание обусловленного характером языка “образа” данной культуры (или отдельных ее сфер). Несопоставимость семантики культурных концептов разных традиций объяснялась различностью соответствующих языковых коммуникатов. Последние определяют, с т.зр. этнолингвистов, основания семантики (понятия, суждения), к-рыми, в свою очередь, оформляются внеязыковые сферы культуры. Содержание культурных коммуникаций изначально имплицированно содержится в “шаблонах речи” (в более поздней терминологии — языковых стереотипах), а образ мира носителей конкр. культуры сводится к языку, диктату к-рого они бессознательно подчиняются. Перед нами, т.о., вариант культурного релятивизма. Наиболее умеренная версия представлена еще одним учеником Боаса — Крёбером. Он считал, что нет однозначных соответствий и зависимостей между языками и использующими их культурами, но язык тем не менее — “своего рода предварит, условие возникновения культуры”.
На рубеже 40-50 гг. в серии совместных работ проблему отношений языка и культуры рассмотрели Ч.Ф. Вёглин и 3.3. Харрис. Они постулировали тесные связи между этими двумя сферами. С их т.зр., язык — часть культуры, поэтому речевую деятельность и невербальное поведение следует рассматривать вместе (их совокупность составляет “этнолингв. ситуацию”). Лингвистич. анализ для авторов — не только инструмент для получения нужных сведений (как обычно полагают антропологи), но и предмет исследования, один из источников знаний о пользующейся данным языком культуре; т.о., цели этнолингвиста и культурного антрополога совпадают.
Показателен программный отказ амер. этнолингвистов и культурных антропологов от генетич. исследований формирования как естеств. языка вообще, так и конкр. языков. Язык они принимают уже существующим, а задачей этнолога становится исследование отношения язык. = культура. Обратное влияние не отвергается, но оставляется обычно без рассмотрения как самоочевидное и нарушающее ход анализа (чем и элиминируется генетич. аспект проблемы).
Существ, значение для формирования в 60-80-е годы в США т.н. когнитивной антропологии имела сформулированная в рамках этнолингв. подхода идеационная теория культуры У. Гуденафа, выдвинувшего принципиальный тезис о том, что наилучший путь к знаниям, понятиям и суждениям, содержащимся в стандартах культуры (когнитивном коде), лежит через исследование языковых коммуникатов. Только через язык мы можем узнать способы концептуализации людьми природного и обществ, мира (язык Гуденаф понимает как совокупность стандартов языкового поведения). Для этого необходимо установить понятийные классы, при помощи к-рых представители каждой культуры упорядочивают свои представления о природе и социуме. Наиболее быстрый и наглядный результат дает рассмотрение таких классов, как термины родства, природные таксономии (названия животных, растений и др.), цветообозначения. Они и были классич. предметом анализа этнонауки. А одной из осн. и наиболее известных процедур этого анализа стал т.н. компонентный анализ, предложенный Гуденафом и Ф. Лонсбери.
Особое значение для формирования позднейшего когнитивистского подхода имела программа субъектной реконструкции культуры (т.е. представления ее в терминах и с т.зр. самих ее носителей, реконструкции [выявления] оснований семантики данной культуры, ее понятийных форм) Гуденафа, 4.0. Фрэйка и др. Субъектным в данном случае называется явление, к-рое (существуя объективно) выделяется из потока действительности посредством языковой (и не только) категоризации мира, не осознаваемой носителями языка. Реконструкция культуры есть прежде всего выявление ее состава, выделенного человеком в ходе познават. деятельности при помощи языка и других символич. систем. На практике это достигалось при помощи специально
сконструированного вопросника. Это — прямое развитие подходов Э.
В рамках рассматриваемого подхода продолжалась экспансия лингв, методов в антропологию. Одним из существ, ее выражений было предложение К. Пайка и М. Харриса использовать т.н. эмич. и этич. уровни анализа. Этот вид анализа позволяет, с т.зр. “культурного материалиста” Харриса, к-рый и ввел в антропологию термины “эмический” и “этический”, уловить расхождение между тем, что люди говорят, думают и чувствуют, как видят и концептуализируют свой культурный мир (emic), и тем, что наблюдает антрополог как их фактич. поведение (etic) (ср. пары типа фонология — фонетика, лексикология — лексика и т.д.). Очевиден, впрочем, риск субъективизма исследователя при изучении “этич.” уровня — разные этнологи в одной культуре видят разное. Поэтому подход подвергся критике сторонников “новой этнографии” (этнонауки). Последние полагали, что научное исследование культуры должно концентрироваться исключительно на описании ее идеального состояния. Следует анализировать способы, при помощи к-рых члены данной культуры мыслят, ощущают и концептуализируют свой мир, в чем и состоит субъектная реконструкция. Изучение туземных “теорий культуры”, полагал Фрэйк, позволит избежать влияния мыслит, схем исследователя. При этом должны активно использоваться лингв, методы, позволяющие выявить категориальный “ландшафт” исследуемой культуры и—по мнению представителей этнонауки — достичь ее логич. фундамента, описание к-рого может быть математически или логически формализовано.
Амер. версией “социол.” подхода к исследованию языка, одновременно близкой Э., является этнография речи (точнее — “речевой деятельности” — ethnography of speaking) Хаймза, трактующего ее как “систему культурного поведения”. Для Хаймза, т.о., речевая деятельность — одна из форм поведения человека в культуре, а гл. задачей является исследование речевого поведения в определяющем его экстралингв, социально-культурном контексте, т.е. в рамках культурно детерминированных языковых сооб-в, к-рые пользуются разл. языками, диалектами, социолектами, арго, стилями и т.д. в сочетании с неязыковыми формами коммуникативного поведения и подчиняются опр-м правилам языкового употребления (в зависимости от ситуации, социального положения, обществ, ролей и взаимных отношений участников коммуникации и т.д.).
К 90-м гг. Э. в США фактически распалась на несколько более частных дисциплин. Немногим лучше была ее судьба во Франции, где термин получил распространение только к нач. 70-х гг. под влиянием амер. исследований, в частности, Хаймза. Если амер. Э. была связана изначально с исследованиями языков и культур индейцев, то франц. выросла из этнол. исследований населения афр. колоний. Именно на почве африканистики она принесла наиболее ощутимые результаты (работы Э. Бонвини, Ж. Калам-Гриоль, Д. Рей-Ульман, Ж. Тома и С. Баюше, М.-П. Ферри и др.), в частности, в виде тезаурусных словарей и энциклопедий языков и культур Африки. Значительно реже франц. исследователи обращались к изучению собственной устной народной культуры (Ф. Альварес-Перэр, Ж.К. Дэнгирар и др.), в также других европ. культур (С. Зервудацки, Ж. Дреттас). С кон. 80-х гг. термин во Франции постепенно выходит из употребления.
Советская (росс.) Э. представлена преимущественно школой Н.И. Толстого. Впрочем, с амер. Э. русскую роднит во многих отношениях только название. Осн. ее черты в версии Толстого — перенос лингв, (по сути — общесемиотич.) методов на исследование народной культуры славян в сочетании с акцентом на истор. (диахронич.) и генетич. аспект исследований. Последнее особо подчеркивалось в связи с задачей преодоления “синхроничности” зап. Э., бывшей естественным следствием ориентации на исследование языков, не имеющих письменной традиции. Для Толстого Э. “есть раздел языкознания или — шире — направление в языкознании, ориентирующее исследователя на рассмотрение соотношения и связи языка и духовной культуры, языка и народного менталитета, языка и народного творчества, их взаимозависимости и разных видов их корреспонденции”. Тут же он говорит об Э. в широком и суженном понимании. В первом случае она “включает” в себя диалектологию, язык фольклора и часть истории языка, связанную с истор. диалектологией и культурной и этнич. историей народа, наконец, почти все аспекты изучения языка как “социального явления”. В узком смысле Э. — отрасль языкознания, “к-рая ставит и решает проблемы языка и этноса, языка и культуры, языка и народного менталитета, языка и мифологии и т.п.”. Практич. воплощением идей Толстого стал проект этнолингв. словаря “Славянские древности” (1995), в к-ром на первом месте оказалась задача изучения кодов (символич. языков) традиц. культуры лингв, (общесемиотич.) методами на базе идеи о корреляции и зачастую структурном изоморфизме языка и культуры. Здесь речь уже по сути должна идти о этносемиотике (этносемиологии). Толстой настойчиво выдвигал на первое место задачу реконструкции “прасосто-яний” традиц. славян, культуры, семиотически понимаемой как система социально значимых инвариантных концептов, варьирующихся в пространстве (“диалектология” народной культуры) и времени (череда прасостояний системы, давшая нынешнее пространственное разнообразие рефлексов изнач. культурных идиом). Одним из подходов к решению этой задачи и было составление словаря. Диалектологич. аспект народной культуры предполагалось представить при помощи составления серии атласов, работа над одним из к-рых — “Полесским этнолингвистическим атласом” — ведется учениками и последователями Толстого.
Во многом влиянием взглядов Толстого был определен облик и польской Э., среди наиболее выдающихся представителей к-рой следует назвать Бартминского, разработавшего теорию т.н. языковых стереотипов. Впрочем, среди источников его подхода также работы
по теории стереотипа амер. философа языка X. Патнэма, амер. когнитивная лингвистика, этнолингв. семантика А. Вежбицкой, а также труды Ю.Д. Апресяна, И.А. Мельчука, А.К. Жолтовского и др. Бартминским выработан особый вид словарной дефиниции — т.н. когнитивная дефиниция. Это дефиниция некоего явления с т.зр. рядового, простого носителя языка, моделирующая устойчивый смысл, ассоциирующийся с данным явлением в низших культурных сферах, массовом народном сознании и закрепленный в т.н. языковом стереотипе этого явления. Такая дефиниция предполагает по возможности полное описание не только денотативного компонента значения, но и его дополнительного компонента (коннотации), обусловленного зачастую экстралингв., культурными факторами. Она была успешно применена в работе над “Словарем стереотипов и символов народной культуры” (1996), создаваемым на материале текстов польского фольклора. Ведется также работа над “Польским аксиологич. словарем” на материале письменных текстов элитарной культуры. Работы по славянской, прежде всего польской Э. публикуются в выходящем в Люблине под ред. Бартминского ежегоднике “Etnolingwistyka”.
Лит.: Хаймз Д.Х. Общение как этнолингвистич. проблема (Осн. направления в амер. этнолингвистике) // Вопр. языкознания. 1965. № 2; Брутян Г.А. Гипотеза Сепира-Уорфа. Ер., 1968; Ареальные исследования в языкознании и этнографии. (Язык и этнос). Л., 1983; Этнолингвистический словарь славянских древностей. М., 1984; Новое в лингвистике. Вып. 23: Когнитивные аспекты языка. М., 1988; Кабакова Г.И. Французская этнолингвистика: проблематика и методология // Вопр. языкознания. 1993; № 6; Сепир Э. Избр. труды по языкознанию и культурологии. М., 1993; Герд А.С. Введение в этнолингвистику: Учеб. пособие. СПб, 1995; Толстой Н.И. Язык и народная культура. Очерки по славянской мифологии и этнолингвистике. М., 1995; Kroeber A. L. Anthropology. Race, Language, Culture, Prehistory. N.Y., 1948; Language in Culture and Society. N.Y., 1964; Hoenigswald H. A Proposal for the Study of Folk Linguistics // Sociolinguistics. P., 1964; Hymes D.H. Directions in (Ethno-)linguistic Theory // Transcultural Studies in Cognition. Menascha, 1964; Idem. Sociolinguistics and the Ethnography of Speaking // Social Anthropology and Language, 1973; Transcultural Studies in Cognition. Menasha, 1964; Portraits of Linguists. A Biographical Source Book for the History of Western Linguistics, 1746-1963. Vol. 2. Bloomington, 1966; Miller R.L. The Linguistics Relativity Principle and Humboldtian Ethnolinguistics. The Hague; P., 1968; Explorations in the Ethnography of Speaking. Camb. 1974; Ethnolinguistique: Boas, Sapir and Whorf revised // The Hague, 1979; Ethnolinguistique. Contributions theoriques et methodologiques. P., 1981; Bonvini E. L'ethnolinguistique entre la pluridisciplinarite et 1'interdisciplinarite // La linguistique. 1981. Nr 17; Saville-Troike М. The ethnography of communication. Oxf., 1982; Bartminski J. Czym zajmuje sie etnolingwistyka? // Akcent. Nr 4 (26). Lublin, 1986; Bursza W. Jezyk a kultura w mysli etnologicznej. Wroclaw, 1986; Les sciences du language en France au XX-eme siecle. P., 1992; Anusiewicz J. Lingwistyka kulturowa: Zarys problematyki. Wroclaw, 1995.
А. В. Юдин
ЭТНОЛОГИЯ — наука о сравнит, изучении культур, в амер. традиции — часть или синоним культурной антропологии, в европейской (брит. и франц.) — аналог социальной антропологии, в странах нем. языка — самостоят. направление исследования. Базовая единица изучения — этнос. Этногр. данные дают исходный материал для этнолог, исследований и сравнений. Э. представляет собой обобщающую фазу науки и рассматривает общие законы развития и закономерности, характерные для многих культур.
Э. как наука начала формироваться в сер. 19 в. В 1842 в США основано Амер. этнол. об-во. В 1843 Эт-нол. об-во было создано в Англии, в том же году об-во выпустило в свет пособие, содержащее рекомендации по полевым исследованиям по всем отраслям антропологии, однако, в большей степени, издание было ориентировано на социальную антропологию. В 1863 из этого Этнол. об-ва выделилось Антропол. об-во, сосредоточившее свое внимание на полит, аспектах, в т.ч. проблеме рабства. В 1871 на базе двух организаций был образован Ин-т антропологии Великобритании и Ирландии, к-рому в 1907 присвоен статус “Королевского”. Во Франции Этнол. об-во возникло в 1838, в Германии -в 1869.
И в 19 и в 20 вв. Э. по сути являлась составной частью более широкой сферы знания — антропологии. С самого начала Э. была исторически ориентирована и рассматривала развитие рас, языков, культур, с позиций миграции, диффузии и других исторических процессов.
Этнологи 19 в. Морган, Тайлор и др. пытались проследить естеств. историю культуры и этапы культурного прогресса. Их интересовало не только духовное развитие человечества, но и сравнит, развитие искусств, обычаев и социальных институтов. Свою гл. задачу они видели в том, чтобы описать и определить этапы культурной эволюции и хронологич. последовательность возникновения и смены образа мышления в разных об-вах и культурах. В ходе истор. исследований Тайлор столкнулся с явлениями, к-рые назвал “пережитками” предшествующего времени, имеющими функциональное значение. Из этого следовало, что этнолог может выполнять (отчасти) практич. функцию, указывая этно-истор. происхождение сохранившихся мифов, суеверий и устаревших обычаев. Принято считать, что Тайлор не был полевым исследователем, но в то же время он не был и чисто кабинетным антропологом. В молодости он изучал примитивные об-ва и доистор. культуры в Мексике, в 1884 предпринял путешествие к индейцам хопи, живущим в пуэбло. Был очень скрупулезен и осторожен в использовании фактов.
Морган долгое время занимался полевыми исследо-
ваниями, провел с ирокезами несколько лет, в 1859-62 совершил четыре экспедиции в районы Канзаса и Небраски, в Канаду, в верховья Миссури. В 1878 проводил археол. и этнол. исследования на Юго-Западе США. В 1929 К. Уисслер писал, что Морган был пионером полевых исследований феноменов культуры. Один из самых ярых критиков Моргана, Р. Лоуи, также отдавал ему дань как полевому исследователю. Совершенно очевидно, что мысль о том, что классические эволюционисты были кабинетными учеными, что их теории были ложными из-за отсутствия фактич. материала и результатов полевых исследований, абсолютно неверна.
Теория эволюции в целом была сформулирована и получила широкое распространение в антропологии в поел. четв. 19 в. Однако в последние годы 19 в. в Э. поднялась волна отрицания эволюционизма.
В Германии реакция началась с диффузионистских работ Ратцеля, последователями к-рого стали такие исследователи, как Фробениус, Б. Анкерман, В. Фой и Гребнер. В США, в истории Э. поворотным пунктом стало сочинение Боаса “Ограниченность сравнит, метода в антропологии” (1896). В Англии веяния перемен не проявлялись до 1911, пока Риверс не заявил о своем “обращении” в диффузионизм в президентской речи в Брит. Ассоциации развития науки.
Возникновение оппозиции культурному эволюционизму объяснялось двумя причинами. Первая была рац. и научной, вторая — иррац. и реакционной. Согласно теории эволюционизма, культура развивается повсеместно по более или менее одинаковому пути в соответствии с общностью обстоятельств, с одной стороны, и единообразию человеч. психики, с другой. Сходство культур отдаленных регионов следовало рассматривать как примеры независимого, параллельного развития. Нек-рые исследователи оспаривали это положение, считая, что подобного рода совпадения могли быть следствием культурной диффузии. Так возник второй тип этнол. интерпретации, нашедший свое выражение в истор. или диффузионистских школах.
Боас и его наиболее значит, последователи и соратники выступали против теории культурной эволюции, объясняя это тем, что сама теория эволюции была заимствована этнологами из биологии, где она была уместной и правильной, и применили ее к анализу культуры, где она была решительно неуместна. Эта мысль высказана Боасом еще в 1888. Подобные антиэволюционные взгляды демонстрировали Лоуи, Голденвейзер, Сепир, Радин, Бенедикт, Херсковиц, Свентон. Высказывания такого рода можно найти и у Леви-Стросса, к-рый писал, что эволюционизм в Э. — прямое отражение биол. эволюционизма.
Однако была и другая причина нападок на культурный эволюционизм — теория эволюции находилась в конфликте с христ. теологией. Использование Э. католич. антропологами с опр. целями было отмечено Лоуи в 1921, в рецензии на книгу отца Копперса он писал, что полностью сосредоточиться на чисто этнол. аспекте означало бы пропустить наиболее важную с т.зр. самого автора идею: будучи солдатом церкви, он использует Э. как оружие против врагов церкви ради торжества католич. христианства.
В США Боас и многие его ученики в нек-рых случаях выступали против некритич. эволюционизма с рационалистич., научных позиций, напр., в том случае, когда Боас доказывал общность мифов и сказок. Однако, по большей части боасовский антиэволюционизм носил иррац., антинаучный характер. Следует отметить, что в 20 в. бескомпромиссная и радикальная враждебность по отношению к эволюционизму встречается только среди представителей опр. школ Э. и ортодоксальной теологии.
В к. 19 в. в Э. сформировались две авторитетные (вплоть до к. 20-х гг. 20 в.) научные школы — Боаса в Соединенных Штатах, Ратцеля и Фробениуса в Германии: американская “исторической этнологии” и нем. “культурно-историческая”. Обе школы в качестве осн. истор. процессов рассматривали диффузию и миграцию. Боасу удалось наглядно показать процесс передачи культурных элементов путем диффузии в сравнит. исследованиях фольклора и мифологии сев.-амер. индейцев. Осн. внимание Боаса было направлено на выявление динамич. законов, управляющих культурными изменениями, т.е. универсальных биол. и психол. законов, объясняющих культурное единообразие.
Не признавая единой культурно-эволюц. формулы для всех об-в прошлого и будущего, Боас склонялся к изучению отд. культур в конкр. регионах. История в его интерпретации имела ограниченный характер, ибо, по его мнению, всякая история первобытного народа, написанная этнологом, является реконструкцией. Он подчеркивал разницу между осторожной реконструкцией, основанной на достоверных данных, и широкими обобщениями, к-рые так и останутся приблизительно достоверными. Однако существовал ряд серьезных общеистор. проблем, по к-рым можно было составить более или менее опр., достаточно убедительные суждения, по таким, напр., как расселение и соотношение рас, связи Америки и Старого Света, Африки и Азии и т.п.
Применение статистики в Э., также носило ограниченный характер, в силу проблематичности стат. исследований. Боас был первым, кто попытался прибегнуть к ней для изучения мифологии. Не злоупотребляя корреляционным методом, он смог получить несколько достоверных коэффициентов корреляции для отд. элементов мифологии. Особый характер этнол. данных не позволял выразить их с помощью математич. формул, поэтому рез-ты их обработки представлялись ему более убедительными, чем простое сопоставление чисел. За последними всегда стояли нерешенные проблемы, такие, как реальная сопоставимость данных и их состоятельность.
В 1928 в Нью-Йорке, на съезде американистов, состоялась дискуссия об антропол. методах. Обсуждение сосредоточилось вокруг концепции культурных кругов и других вариантах истор. реконструкции. В конце этой дискуссии Боас заявил, что посвятив всю жизнь иссле-
дованию культуры, к-рую изучал, как результат истор. развития, он тем не менее вынужден выступить в роли advocatus diaboli, т.е. на стороне тех, кто для более глубокого понимания картины хотел бы вникнуть в процессы, приводящие к истор. изменениям. Такая позиция не была для него абсолютно новой.
История — отд. человеч. группы или всего человечества — в понимании Боаса, и в понимании Крёбера и Р. Редфилда, вмещающая и биол., и лингвистич., и общекультурные феномены сложна, и построения этнологов всегда могут быть субъективными и недоказательными. Источником ошибок служила в том числе и классификация, к-рая выступала как необходимый элемент любой системы. “Историю” по Крёберу и Редфилду Боас определял как сквозной анализ отд. культуры, описывающий ее формы и динамич. реакции индивида на культуру, а культуры — на индивида. Но этот анализ имел смысл лишь там, где известно, как протекало истор. развитие ныне существующих форм. И хотя история первобытных культур реконструируется на весьма неадекватном материале, нек-рая его часть все же дает основания для обоснованных выводов.
Редфилд выступал против “неопределенности” боасовского метода, а именно, против нежелания разграничить истор. и научный (социально-антропол.) подходы, к-рые считал взаимоисключающими. Согласно Боасу, система социальной антропологии и “законы” культурного развития не менее жестки, чем законы физики, а непредубежденный исследователь должен использовать любой метод, содействующий успешному решению проблемы. При исследовании уникальных и сложных культурных явлений, трудно найти то, что с большим основанием могло называться “законом”, чем психологически и биологически обусловленные характеристики, присущие всем культурам, хотя и проявляющиеся в разнообр. формах.
Ошибочная интерпретация работ Боаса была связана с тем, что в начале своей научной деятельности, сражаясь “со старыми спекулятивными теориями”, он настаивал на необходимости изучения аккультурации и распространения культурных элементов. Когда эти истор. методы достаточно укоренились, он перешел к изучению проблем культурной динамики, интеграции культуры и взаимодействия индивида и об-ва.
Большой вклад в развитие амер. Э. внесли ученики Боаса Крёбер и Уисслер, к-рые разработали концепцию культурных ареалов и предложили свое видение культурных регионов Сев. и Юж. Америки.
Крёбер впервые использовал понятие “культурного ареала” в работе 1904 “Типы индейской культуры в Калифорнии”, затем описал культурные ареалы калифорнийских индейцев и применил это понятие как исследоват. инструмент. В его представлениях культурные ареалы были тесно связаны с природными ареалами. Крёбер изучал культурные области как целое, игнорируя различия отд. элементов. Ранние работы Крёбера по своей направленности близко сходились с аналогичными исследованиями Уисслера.
Осн. культурные регионы Америки Уисслер выделил в книге посвященной амер. индейцам (The American Indian, 1917). В качестве критериев для определения ареала он использовал гл. характеристики природной среды и отличит, черты материальной культуры, наметил регионы распространения и адаптации нек-рых культурных черт. В последующих трудах по проблемам диффузии и адаптации культурных элементов Уисслер подчеркнул важность исследований способов и вариантов распространения культурных черт, а также выводов об одинаковом возрасте культурных элементов, происходящих из одной территории.
Он выработал нек-рые шаблоны диффузии: распространение элементов культуры расходящимися кругами, из к-рого следовало, что чем дальше от центра найден элемент (чем шире круг), тем больше возраст его существования. Эта концепция стимулировала составление систематич. описаний распространения культурных черт.
Нем. культурно-истор. школа имела свою специфику развития.
Существ, влияние на развитие Э. пер. пол. 20 в. оказали структурные и функциональные исследования Леви-Стросса, Малиновского и Радклифф-Брауна (см. структурализм, функционализм).
Леви-Стросс занимался изучением систем родства и мифов, лингвистикой и философией, анализом ритуалов, и т.д. Во всех своих трудах он стремился к одному: за разнообразием мифов, ритуалов, обычаев выявить всеобщую структуру человеч. духа или ментальную структуру. Метод, к-рый он называл структурным анализом, рассматривал синхронные процессы, но, с т.зр. автора, это не означало, что он поворачивается спиной к истории. Там, где существуют истор. данные, их нельзя игнорировать, во-первых, потому что введение временного измерения увеличивает число уровней синхронного анализа, во-вторых, в силу того, что история будучи завершенной, находится вне досягаемости и может служить средством контроля над субъективными иллюзиями.
