Культурология. XX век. Энциклопедия 70 страница

Консервативно-традиционалистские варианты Э.к. связаны с обращением к прошлому, к-рое избирается в качестве примера для настоящего, указуя на условия аутентичного существования личности в культурном контексте. В них прочитывается наиболее радикальная непримиримость к плодам Нового времени, наследию Просвещения, итогам развития человечества в 20 в. Так, идеал Хайдеггера — эпоха досократиков, к-рой было неведомо трагич. забвение бытия. Предлагая собственное генеалогич. истолкование причин совр. кризиса, он усматривает их в истории европ. метафизики, породившей гуманистич. самовозвеличение человека и новоевроп. подмену мира его картинами, находящимися на службе манипуляторски-технократич. отношения к действительности. Возрождение отношения к миру, свойственного романтикам и Рильке, видится ему панацеей от всех бед совр. человечества. Обращение к прошлому, возвеличение эпох античности и ср.-вековья отличает и наследие Марселя, хотя этот автор не склонен отбрасывать завоевания гуманизма, призывая связать их с возрождением чувства “сакрального”. Он

критикует “дух абстракции”, приведшей к формированию “человека массы”, не ведающего подлинных ценностей и склонного к соблазну “фанатич. сознания”. Марселевский “человек-странник” знает цену искусу манипулирования миром, любым тоталитарным соблазнам, обращающим “людей против человеческого”. Внимая традиции, он хочет быть верным подлинным ценностям, к-рые раскрыла досократич. эпоха, а в нашем столетии Валери, Клодель, Пеги и Рильке.

Отвергая новоевроп. прогрессизм, Э.к. либеральной ориентации все же несет в себе веру в возможность утверждения достоинства личности, ее фундаментальной ценности в жизни человечества. Реализуя ее, Ясперс говорит о том, что уже в “осевую эпоху”, когда совершился прорыв различных культур к объединяющей их “филос. вере”, люди начали осознавать фундаментальную ценность личностного начала. Он остро критикует ренессансный гуманизм, рационализм, дух Просвещения, Франц. революцию 18 в., нем. классич. философию, однако склонен верить в разрешимость проблем совр. человечества на основе единства науки, гуманизма и веры. В светском варианте либеральная установка весьма рельефно представлена в сочинениях Арендт. Отстаивая величие античности, знающей ценность созерцат. жизни, а в полит, плоскости — разделения частной и публичной сфер, она последовательно показывает экспансию анонимной социальности в эпоху Нового времени. Усредненный индивид массового об-ва, родившийся в границах новоевроп. нац. гос-в, по Арендт, оказался удобным материалом для тоталитарных диктатур. До предела субъективизировав мир, человек нашего столетия находится перед лицом небывалого культурного кризиса, преодоление к-рого видится амер. автору в духе признания ценности личности и ее права на активный демократич. выбор.

Леворадикальный вариант Э.к. предполагает постоянную борьбу с традицией, ее отрицание в свете уникальности каждого акта свободной личности. В сочинениях Сартра, где он представлен наиболее рельефно, содержится экзистенциально-гуманистич. императив непрестанного противостояния любым формам отчуждения, порабощения человека, подавления его свободы. На этапе синтеза экзистенциализма и марксистской теории праксиса, он пришел к неутешит. выводу о неизбывности отчуждения, обреченности активизма “групп” действия на деградацию и переход в состояние инертной “сериальности”. Но даже и это пессимистич. заключение не ведет Сартра к отказу от идеи бунта против традиции в попытке защитить свободу.

Полемика с глобальными утопиями классич. новоевроп. мысли — еще одна важная черта Э.к., в границах к-рой возникают образы грядущего, не притязающие на его детализированное описание и рисующие лишь подлежащие реализации ориентиры сознания и действия, призванные преобразить мир. Такая проекция будущего вытекает из представлений об идеальном состоянии, когда экзистенциальный субъект освободится от бремени отчуждения и обретет гармонию с миром.

Хайдеггером оно мыслится как возвращение к бытию, Марселем — как низвержение “духа абстракции” и обращение к “сакральному”, Ясперсом — как установление мирового порядка путем синтеза науки, гуманизма и веры, Арендт — как торжество ответственного полит. действия, демократич. выбора, устраняющего опасную инертность человека массы, Сартром — как бесконечное сражение за свободу, выигрываемое лишь “на промежуточном финише”.

Э.к. стала заметным явлением филос. панорамы нашего столетия, оказав влияние на становление герменевтики, неомарксизма, неопрагматизма, постструктурализма, “новой философии”, философии “новых правых”. Очевидно также ее воздействие на экзистенциальный и трансцендентальный неотомизм, персонализм, “теологию кризиса”, “теологию смерти Бога” и др. направления ре-лиг. мысли нашего столетия.

Лит.: Гайденко П.П. Экзистенциализм и проблема культуры. М., 1963; Философия. Религия. Культура. М., 1982; Проблема человека в зап. философии. М., 1988; Хайдеггер М. Время и бытие. М., 1993; Губман Б.Л. Зап. философия культуры XX века. Тверь, 1997; Existentialism and Phenomenology. A Guide for Research. N.Y., 1978; Habermas J. Der philosophische Diskurs der Moderne. Fr./M., 1989; Vattimo G. The End of Modernity. Camb., 1991; Copleston F. A History of Philosophy. V. VII, IX. N.Y., 1994.

Б.Л. Губман

ЭКО (Есо) Умберто (р. 1932) — итал. семиотик, эстетик, культуролог, историк ср.-век. лит-ры, писатель, критик и эссеист, оказавший значит, влияние на развитие неклассич. эстетики. Свое постмодернистское кредо сформулировал в заметках на полях романа “Имя розы”, принесшего ему широкую известность. Обратил внимание на возможность возрождения сюжета под видом цитирования других сюжетов, их иронич. переосмысления, сочетания проблемности и занимательности. Считая постмодернизм не фиксированным хронологич. явлением, но опр. духовным сосгоянием, подходом к работе, Э. видит в нем ответ модернизму, разрушавшему и деформировавшему прошлое. Разрушая образ, авангард дошел до абстракции, чистого, разорванного или сожженного холста; в архитектуре требования минимализма привели к садовому забору, дому-коробке, параллелепипеду; в литре—к разрушению дискурса до крайней степени (коллажи У. Бэрроуза), ведущей к немоте белой страницы; в музыке — к атональному шуму, а затем к абсолютной тишине (Д. Кейдж). Концептуальное искусство — метаязык авангарда, обозначающий пределы его развития.

Постмодернистский ответ авангарду заключается в признании невозможности уничтожить прошлое и приглашении к его ироничному переосмыслению. Одно из отличит, свойств постмодернизма по сравнению с модернизмом в том, что ирония, высказывание в квадрате позволяют участвовать в метаязыковой игре и тем,

кто ее не понимает, воспринимая совершенно серьезно. Постмодернистские иронич. коллажи могут быть восприняты непосвященным зрителем как сказки, пересказы снов. В идеале постмодернизм оказывается над схваткой реализма с ирреализмом, формализма с “содержанизмом”, снося стену, отделяющую искусство от развлечения.

Постмодернистские артефакты — генераторы интерпретаций, стимулы интертекстуального прочтения сформировавшей их культуры прошлого. Диалог между новым произведением и другими, ранее созданными произведениями, а также между автором и идеальной аудиторией свидетельствует об открытой структуре эстетики постмодернизма. Символом культуры и мироздания Э. считает лабиринт. Он видит специфику неклассич. модели в отсутствии понятия центра, периферии, границ, входа и выхода из лабиринта, принципиальной асимметричности. Это не противоречит реабилитации фабулы, действия, возврату в искусство фигуративности, нарративности, критериев эстетич. наслаждения и развлекательности, ориентации на массовое восприятие. Творч. перекомбинация стереотипов коллективного эстетич. сознания позволяет не только создать самоценный фантастич. мир постмодернизма, но и осмыслить пути предшествовавшего развития культуры, создавая почву для ее обновления. В этом плане сама символика названия романа Э. “Имя розы” — пустого имени погибшего цветка, говорящего о способности языка описывать исчезнувшие и несуществующие вещи — может быть истолкована как свидетельство неиссякающих потенций языка искусства, сращивающего прошлое, настоящее и будущее худож. культуры.

Соч.: Apocalittici e integrati. Comunicazioni di massa e teorie della cultura di massa. Mil., 1964; La definizione dell'arte. Mil., 1978; Le forme del contenuto. Mil., 1971; II nome della rosa. Mil., 1981; Semiotica e filosofia del linguaggia. Torino, 1984; II pendolo di Foucaulti. Mil., 1990.

Н.Б. Маньковская

ЭЛИАДЕ (Eliade) Мирче (1907-1986) - франц. философ культуры, исследователь мифологии, религиовед. писатель. Учился в лицее; поступил в 1925 в Бухарест. ун-т (ф-т филологии и философии), окончив его в 1928.Устойчивый интерес Э. клит-ре, древней истории, ср.-век. алхимии и оккультизму, философии Возрождения, религиям Востока определился рано. Увлечение Востоком привело молодого ученого в Калькутту (1928), где он слушал лекции в ун-те, осваивал языки и работал с инд. религиозно-филос. текстами. В Индии Э. провел более трех лет, из к-рых более полугода — в гималайских ашрамах индийских гуру. Изучение Индии и личный опыт приобщения к святыням древних вост. религий наложили существ, отпечаток на научную проблематику и мировоззрение Э. Первые крупные научные публикации Э. “Эссе о происхождении инд. мистики” (1936), “Техника йоги” (1948), “Йога: Бессмертие и свобода” (1954) — серьезные научные труды по истории мистики и духовных практик Востока, однако, подзаголовок последней и содержание книг ясно указывали на то, что академич. начало сочетается в них с поиском и разрешением экзистенциальных вопросов, остро поставленных мыслителями поколения Хайдеггера и Сартра. Оставив недолгую дипломатич. службу (1940-45, Лондон, Лиссабон), Э. — проф. Сорбонны (1945). В следующее десятилетие выходят в свет важнейшие работы Э. (“Миф о вечном возвращении: Архетипы и повторения”, 1949; “Шаманизм и архаич. техники экстаза”, 1951; “Обряды и символы”, 1952; “Кузнецы и алхимики”, 1956 и др.). В эти годы завершается формирование позиций Э.-ученого и ширится слава Э.-писателя (“Бенгальская ночь”, 1950; “Запретный лес”, 1955 и др.). В 1956 Э. возглавляет кафедру сравнит, религиоведения Чикаг. ун-та. Он развивает свои теор. воззрения на архаич. культуру и мифол. сознание (“Аспекты мифа”, 1963; “Сакральное и профанное”, 1965), исследует ритуал и фольклор (“Обряды и символы инициации”, 1965; “Австрал. религии. Введение”, 1973), пишет обобщающие труды по истории религий (“История верований и религ. идей”, т. 1-2, 1976-78); “Энциклопедия религии” (1987, 16 т.), гл. редактором к-рой он являлся).

Методология Э. складывалась в период утраты эволюционизмом господствующего положения в гуманитарных науках. В отличие от Тайлора и Фрэзера Э. стремится обнаружить в истории культуры не последовательно сменявшие друг друга состояния, прогрессировавшие от простого к сложному, от грубого к утонченному, но универсальные морфол. образцы (“паттерны”), неустранимо присутствующие в культуре и составляющие ее ядро независимо от хронологии и этнич. принадлежности. Эта мысль опиралась на представления о единстве и сущностной неизменности человеч. природы от глубокой архаики до современности. Эти представления в период формирования взглядов Э. получили широкое распространение благодаря феноменологии, психоанализу и др. течениям гуманитарного знания. Э. обосновывает существование и подробно рассматривает одну из важнейших, по его мнению, универсалий — циклич. восприятие времени. В работе “Миф о вечном возвращении. Архетипы и повторения” Э. аргументирует положение, согласно к-рому архаич. человек живет преимущественно циклич. восприятием времени, выражая это восприятие в мифологии и оплотняя его в ритуалах и праздниках. По Э., такой способ отношений со временем вообще наилучшим образом соответствует модусу человеч. бытия. Между тем последние две тысячи лет зап. человек подчиняет свое сознание линейному восприятию времени. Ответственность за смену темпоральной доминанты Э. возлагает на иудаизм и христианство. Присущая христианству идея истории, основанная на линейной концепции времени, раскрыв новые возможности человеч. бытия, вместе с тем терроризирует человека мыслью о неповторимости и непоправимости каждого события и поступка. В “Аспектах мифа” Э. доказывает, что мифол.

“варварству” др. народов (прежде всего колонизуемых) и становятся сост. частью понятия нац. и культурной идентичности. Их противопоставление в Германии связано с особенностями опыта нем. буржуазии, имевшей дело с говорящей по-французски и подражающей париж. двору аристократией. В 19 в. имевшее социальные корни противопоставление становится национальным и обостряется в нач. 20 в. (в особенности во время Первой мир.войны).

Исследования Э. посвящены генезису той “цивилизации”, к-рая принимается как нечто неизменное и изначально данное человеку Запада. Хотя люди во все времена — участники и носители культурных норм, начало формирования специфич. зап. культуры относится к ср. векам. Э. прослеживает по изменяющимся привычкам, манерам, формам общения трансформацию психич. структур, происходящую параллельно возникновению абсолютных монархий из множества феод. уделов. Эта трансформация предстает как единый цивилизационный процесс: в ходе его изменяются и индивиды, и те социальные структуры (“фигурации”), в к-рые они входят. Обществ, стандарты и нормы поведения соответствуют опр. структуре личности. Э. отмечает рост дистанции между людьми в общении, появление новых механизмов самоконтроля и вытеснения социально неприемлемого между влечениями и поведенч. реакциями. Внешнее принуждение интериоризируется как совокупность запретов и предписаний, происходит постепенно усиление “Сверх-Я”.

Новый код поведения распространяется сверху вниз, от высших слоев к низшим. Он появляется в придворном об-ве эпохи Возрождения и получает окончат. вид во времена абсолютной монархии. В работе Э. “Придворное об-во” дается детальный анализ функционирования королевской власти в 17-18 вв., особенностей “куртуазной” культуры, поведения и мышления придворной аристократии.

Э. оспаривает концепции, в к-рых истоки совр. рациональности обнаруживаются то в протестантской этике, то в гуманизме Возрождения, науке Нового времени, бурж. просветительстве. За этими идейными образованиями стоят изменения на ином уровне — индивидуальной психики, социального характера, форм общения между людьми. Подобно тому как совр. гос-во — наследник абсолютной монархии, и зап. “цивилизованность” и рациональность генетически связана с культурой придворного об-ва. Тот механизм контроля над аффектами и влечениями, к-рый чуть ли не автоматически действует у совр. человека, имеет долгую историю. Рационализация поведения происходит вместе с ростом числа взаимозависимостей между людьми, с удлинением цепей обмена товарами, услугами, информацией. Самоконтроль и стабильность поведенческих реакций возможны и необходимы в об-ве с высокой степенью безопасности, обеспечиваемой гос. монополией на применение насилия.

Теория “процесса цивилизации” получила развитие в работах Э. 70-80-х гг., а также в трудах его последователей. Наибольшим влиянием его идеи пользуются в Голландии и Германии (в Амстердаме находится Фонд Э., в Марбахе — его архив).

Соч.: Ober den Prozess der Zivilisation. Soziogenetische und psychogenetische Untersuchungen. Bd. 1-2. Bern; Munch., 1969; Was ist Soziologie? Munch., 1970; Die hofische Gesellschaft. Untersuchungen zur Soziologie des Konigtums und der hofischen Aristokratie. Fr./M., 1989; Studien iiber die Deutschen. Fr./M., 1989; Engagement und Distanzierung. Fr./M., 1990; Mozart: Zur Soziologie eines Genies. Fr./M., 1991.

A. M. Руткевич

ЭЛИОТ (Eliot) Томас Стернс (1888-1965) - амер. поэт, драматург, лит, критик, философ, публицист. Лауреат Нобелевской премии (1948). Награжден брит. орденом “За заслуги”. Почетный д-р Оксфорд., Кембридж., Рим. ун-тов. Президент Лондон, б-ки (1952-65).

Учился в Гарварде (1906-09). В 1910 слушал лекции Бергсона в Сорбонне. В 1911 преподавал в Гарварде философию, работал над магистерской дис. “Познание и опыт в философии Ф.Г. Брэдли”, изучал санскрит, пали, буддизм. При посредничестве Э. Паунда, с к-рым познакомился в 1914, Э. дебютировал как поэт в чикаг. журнале “Поэзия” (“Poetry”) в июне 1915 — стихотворением “Любовная песня Дж. Альфреда Пруфрока”. С 1925 возглавил изд-во “Фейбер энд Гвайер” (позднее “Фейбер энд Фейбер”), субсидировавшее издание его малотиражного, но очень влият. лит. и общественно-полит. журнала “Крайтиреон” (“Criterion”, 1922-39), где печатались наиболее значит, зап.-европ. и амер. авторы. В 1917 опубл. сб. “Пруфрок и другие наблюдения”, в 1919 — “Стихотворения”, в 1920 — сб. литературно-критич. эссе “Священный лес”. Известность принесла ему поэма “Бесплодная земля” (1922), где тема бесплодия совр. цивилизации дается сквозь призму мифов о плодородии и легенды о поиске святого Грааля. Э. — автор поэм “Полые люди” (1925), “Страстная среда” (1930), “Четыре квартета” (1943). Их сквозные мотивы — хаос и жестокость совр. цивилизации, поиск смысла жизни, спасение души. 1927 — поворотный год в жизни Э.: он стал брит. подданным, перешел из традиц. в его семье унитарианства в англиканство. Философы, к-рых он ценил — Ф.Г. Брэдли, Т.Э. Хьюм, Ш. Моррас, И. Бэббит — не дали ему искомой опоры во “вращающемся мире”. В предисловии к кн. “В защиту Ланселота Эндрюза” (1928) он назвал себя “классицистом в литре, роялистом в политике, англокатоликом в религии”. Отныне свою деятельность Э. подчинил решению этич. проблем, проповеди христ. идеалов. Пытался возродить жанр поэтич. драмы шекспировских времен, в к-рой видел идеал искусства, имевшего отклик у зрителей разных социальных слоев и культурных уровней. Культуре индивидуализма творч. свободы Э. противопоставил “классич.” принцип — подчинение личного надличностному, ориентацию на традицию. Его “великая

традиция” — Данте, поздние елизаветинцы (Шекспир, Уэбстер, Дж. Форд), поэты-метафизики — Джон Донн, Дж. Герберт, Р. Крэшо и др., “барочный классицист” Джон Драйден.

Свой взгляд на природу лит. процесса и традиции, в основе к-рого понимание времени в духе философии Бергсона и Ф.Г. Брэдли, Э. обосновал в программном эссе “Традиция и индивидуальный талант” (1919): искусство и лит-ра не прогрессируют, меняется лишь их материал; вся европ. лит-ра, начиная с Гомера, а в ней любая нац. лит-ра, “имеет одновременное существование и образует одновременный ряд”, меняющийся с появлением нового произведения. Поэты и критики, ощущающие это, обладают “подлинным чувством истории”, воспринимают лит-ру и во времени, и как нечто устойчивое вне времени.

Изложив основы своей лит. теории (многие ее положения близки рус. акмеистам, “формальной школе”) в сб. “Священный лес”, он развил и иллюстрировал ее в сборниках 30-х гг. (“Избранные эссе”, 1932, и др.); в них много ценных наблюдений о природе поэзии, языка, критики, но они обретают полноту смысла лишь в связи с Э.-поэтом-критиком 20-х гг., когда он был одним из основоположников “эстетич. критики” и его лит.-крит. деятельность была направлена на преодоление традиц. англ. эмпиризма в лит-ведении.

Социальную теорию Э. разработал на основе христ. принципов, ориентируясь на европ. интеграцию. “Чтобы хаос современности превратился в порядок, — писал он в работе “Классика и литератор”, — люди должны оценить необходимость культурного единства в разнообразии Европы; понять, что новое целое может вырасти только из старых корней: христ. веры и классич. языков — общего наследия Европы”. Тема культурного единства Европы, органично возникающего на греко-рим. и христ. основе, центральна для Э., как и ностальгия по цельной духовной культуре ср. веков, когда человек, религия, культура, искусство исходили из единой католич. системы ценностей, веры в божеств, авторитет. Э. не призывал вернуться к средневековью, не романтизировал его, но находил в нем комплекс этич. и социальных идей, пригодных для оздоровления зап. цивилизации.

Начало Второй мир. войны продемонстрировало ему безнадежность его программы сохранения цельности европ. культуры, он прекратил издание своего, ориентированного на европ. форум журнала. Тем не менее, по-прежнему верил в то, что спасение человека — в сохранении традиции, прежде всего духовной, религ. и культурной. Свою т.зр. развил в работах “Заметки к определению понятия “культура”” (1948) и “Задачи образования” (1950). Понятие “культура” Э. рассматривал в трех планах: как уровень развития человека, социальной группы и об-ва в целом, считая основополагающей в этой триаде культуру об-ва, в к-ром в любые времена сосуществуют разл. уровни, и появление или исчезновение социальных групп высокого уровня воздействует на все об-во. Ни одна культура не развивается вне религии, ибо в сущности своей культура — воплощение, инкарнация религии народа, как и весь уклад его жизни — воплощение одновременно его религии и культуры.

Э. вошел в историю лит-ры и культуры 20 в. как реформатор англоязычной поэзии и лит. критики, законодатель лит. вкусов, создатель новых форм поэтич. выражения, адекватных мироощущению “городского человека” 20 в., утратившего романтич. иллюзии прошлого, пережившего трагедию войны; как автор оригинальной теории поэзии, концепции традиции и культуры, как один из наиболее значит, моралистов. На новом историко-лит. этапе он пересмотрел лит.-крит. концепции романтизма, перенес внимание с субъекта творчества на его объект — худож. произведение (“имперсо-нальная теория поэзии”), переоценил роль личности в поэзии, исследовал природу творч. процесса, расширил взгляд на материал поэзии, потребовал согласования эмоц. начала с объективным изображением конкр. психол. ситуации в произведении (принцип “объективного коррелята”), обосновал положение о целостности многовекового лит. процесса, о сочетании традиции и творч. индивидуальности в нем (“теория традиции”); о неприкосновенности слова, рождаемого вдохновением, противопоставил жесткую осмысленность в подходе к нему, рассматривал язык как “транспорт традиции” и верил в то, что поэт, способный обогатить свой язык, т.е. сохранить его, расширить его возможности, влияет на мироощущение людей, ибо каждый шаг живого развития языка означает шаг в развитии мироощущения человека. “Веком Элиота” называют в англоязычном лит.-ведении и культуроведении период 1910-30, иногда 1914-64.

Соч.: After Strange Gods: a Primer of Modem Heresy. L., 1934; The Complete Poems and Plays. L., 1969; Selected Prosa / Ed. with an introd. by K-ermode F. L., 1980; The Letters of T.S. Eliot. V. 1: 1898-1922. L., 1988.

Лит.: Galiup D. A Bibliographical Check-list of the Writings ofT.S. Eliot. New Haven, 1947; Martin M. A Half-century of Eliot Criticism: An Annotated Bibliography of Books and Articles in English, 1916-65. L, 1972; Ackroyd P. T.S. Eliot. L., 1984.

Т.Н. Красавченко

ЭЛИТАРНАЯ КУЛЬТУРА (от франц. - отборное, выбранное, лучшее) — субкультура привилегированных групп об-ва, характеризующаяся принципиальной закрытостью, духовным аристократизмом и ценностно-смысловой самодостаточностью. Апеллируя к избранному меньшинству своих субъектов, как правило, являющихся одновременно ее творцами и адресатами (во всяком случае круг тех и других почти совпадает), Э.к. сознательно и последовательно противостоит культуре большинства, или массовой культуре в широком смысле (во всех ее истор. и типологич. разновидностях — фольклору, народной культуре, офиц. культуре того или

иного сословия или класса, гос-ва в целом, культурной индустрии технократич. об-ва 20 в. и т.п.). Более того, Э.к. нуждается в постоянном контексте массовой культуры, поскольку основывается на механизме отталкивания от ценностей и норм, принятых в массовой культуре, на разрушении сложившихся стереотипов и шаблонов масскульта (включая их пародирование, осмеяние, иронию, гротеск, полемику, критику, опровержение), на демонстративной самоизоляции в целом нац. культуры. В этом отношении Э.к. — характерно маргинальный феномен в рамках любого истор. или нац. типа культуры и всегда — вторична, производна по отношению к культуре большинства. Особенно остро стоит проблема Э.к. в об-вах, где антиномия массовой культуры и Э.к. практически исчерпывает все многообразие проявлений нац. культуры как целого и где не сложилась медиативная (“срединная”) область общенац. культуры, составляющая ее осн. корпус и в равной мере противостоящая поляризованным массовой и Э. культурам как ценностно-смысловым крайностям. Это характерно, в частности, для культур, обладающих бинарной структурой и склонных к инверсионным формам истор. развития (рус. и типологически ей близкие культуры).

Различаются полит, и культурные элиты; первые, называемые также “правящими”, “властными”, сегодня, благодаря трудам В. Парето, Г. Моска, Р. Михельса, Ч.Р. Миллса, Р. Милибанда, Дж. Скотта, Дж. Перри, Д. Белла и др. социологов и политологов, достаточно подробно и глубоко изучены. Гораздо менее исследованы элиты культурные — страты, объединенные не экон., социальными, полит, и собственно властными интересами и целями, но идейными принципами, духовными ценностями, социокультурными нормами и т.п. Связанные в принципе сходными (изоморфными) механизмами селекции, статусного потребления, престижа, элиты полит, и культурные тем не менее не совпадают между собой и лишь иногда вступают во временные альянсы, оказывающиеся крайне неустойчивыми и хрупкими. Достаточно вспомнить духовные драмы Сократа, осужденного на смерть своими согражданами, и Платона, разочаровавшегося в сиракузском тиране Дионисии (Старшем), к-рый взялся реализовать на практике платоновскую утопию “Государства”, Пушкина, отказывавшегося “служить царю, служить народу” и тем самым признавшего неизбежность своего творч. одиночества, хотя в своем роде и царственного (“Ты царь: живи один”), и Л. Толстого, стремившегося вопреки своему происхождению и положению выразить “идею народную” средствами своего высокого и уникального искусства слова, европ. образованности, изощренной авторской философии и религии. Стоит упомянуть здесь недолгий расцвет наук и искусств при дворе Лоренцо Великолепного; опыт высочайшего покровительства Людовика XIV музам, давший миру образцы зап.-европ. классицизма; краткий период сотрудничества просвещенного дворянства и дворянской бюрократии в царствование Екатерины II; недолговечный союз дореволюц. рус. интеллигенции с большевистской властью в 20-е гг. и т.п., чтобы утверждать разнонаправленный и во многом обоюдооисключающий характер взаимодействующих политических и культурных элит, к-рые замыкают собой соответственно социально-смысловые и культурно-смысловые структуры об-ва и сосуществуют во времени и пространстве. Это означает, что Э.к. не является порождением и продуктом полит, элит (как это нередко утверждалось в марксистских исследованиях) и не носит классово-партийного характера, а во многих случаях складывается в борьбе с полит, элитами за свою независимость и свободу. Напротив, логично допустить, что именно культурные элиты способствуют формированию полит, элит (структурно изоморфных элитам культурным) в более узкой сфере социально-полит., гос. и властных отношений как свой частный случай, обособленный и отчужденный от целого Э.к.

В отличие от полит, элит, элиты духовные, творческие вырабатывают собственные, принципиально новые механизмы саморегуляции и ценностно-смысловые критерии деятельностного избранничества, выходящие за рамки собственно социальных и полит, требований, а нередко сопровождаемые демонстративным уходом от политики и социальных институтов и смысловым противостоянием этим явлениям как внекультурным (неэстетич., безнравств., бездуховным, в интеллектуальном отношении бедным и пошлым). В Э.к. сознательно ограничивается круг ценностей, признаваемых истинными и “высокими”, и ужесточается система норм, принимаемых данной стратой в качестве обязат. и неукоснительных в сооб-ве “посвященных”. Количеств, сужение элиты и ее духовное сплочение неизбежно сопровождается ее качеств, ростом (в интеллектуальном, эстетич., религ., этич. и иных отношениях), а значит, индивидуализацией норм, ценностей, оценочных критериев деятельности, нередко принципов и форм поведения членов элитарного сооб-ва, становящихся тем самым уникальными.

Собственно ради этого круг норм и ценностей Э.к. становится подчеркнуто высоким, инновативным, что может быть достигнуто различ. средствами: 1) освоение новых социальных и мысленных реалий как культурных феноменов или, напротив, неприятие любого нового и “охранение” узкого круга консервативных ценностей и норм; 2) включение своего предмета в неожиданный ценностно-смысловой контекст, что придает его интерпретации неповторимый и даже исключит. смысл; 3) создание новой, нарочито усложненной культурной семантики (метафорич., ассоциативной, аллюзивной, символич. и метасимволич.), требующей от адресата спец. подготовки и необъятного культурного кругозора; 4) выработка особого культурного языка (кода), доступного лишь узкому кругу ценителей и призванного затруднить коммуникацию, воздвигнуть непреодолимые (или максимально сложные для преодоления) смысловые преграды профанному мышлению, оказывающемуся в принципе неспособным адекватно

осмыслить новшества Э.к., “расшифровать” ее смыслы; 5) использование нарочито субъективной, индивидуально-творч., “остраняющей”интерпретации обычного и привычного, что приближает культурное освоение реальности субъектом к мысленному (подчас худож.) эксперименту над нею и в пределе замещает отражение действительности в Э.к. ее преобразованием, подражание — деформацией, проникновение в смысл — домысливанием и переосмысливанием данности. Благодаря своей смысловой и функциональной “закрытости”, “узости”, обособленности от целого нац. культуры, Э.к. превращается нередко в разновидность (или подобие) тайного, сакрального, эзотерич. знания, табуированного для остальной массы, а ее носители превращаются в своего рода “жрецов” этого знания, избранников богов, “служителей муз”, “хранителей тайны и веры”, что часто обыгрывается и поэтизируется в Э.к.