Трансформации волшебных сказок 6 страница

В свете этих фактов разъяснится кое-что и в приведен­ных материалах. Мотив, что женщина глотает ягоду, найден­ную в воде (наш «Покатигорошек»), очень распространен а Северной Америке. Но там он имеет несколько иной вид. В одном таком мифе женщина очень хочет иметь ребенка. Ее-муж говорит ей: «Если ты хочешь иметь ребенка, то можешь это».— «Как же мне это сделать?» Тогда он наполнил ведро-водой, поставил его около женщины и сказал: «Если тебе се­годня ночью захочется пить, пей из этого ведра». Когда все-заснули, он обратился в маленький листочек и заставил себя упасть в ведро. Когда женщине ночью захотелось пить, она стала пить из этого ведра и проглотила листочек. Тогда он воскликнул в ее чреве: «Будь толстой, будь толстой». Off рождается вновь (Боас, стр. 105).

Здесь возникает вопрос, не относится ли сюда и горошин­ка, проглоченная царицей в нашей сказке? На этот вопрос можно будет ответить только из всего комплекса случаев.

¹⁵ L. L ё v у - В г u h 1, Les fonctions mentales.

¹⁶ С. Nimuendaju U n k e 1, Die Sagen von der Erschaffung und! Vernichtung der Welt als Grundlagen der Religion der Apapocuva-Guarani,— «Zeitschrift fur Ethnologie», Bd 46, Berlin, 1914, стр. 303.

¹⁷ A. Dieterich, Mutter Erde,—ARw, Bd VIII, 1904, H. 1, стр. 19..

216 Мотив чудесного рождения

чудесного рождения. В Америке проглоченная ягода или тра­винка или хвоя всегда есть воплощенный человек. Так рож­дается герой, похититель солнца. Чтобы попасть в дом солн­ца, он превращается в ягоду, дочь солнца его съедает или, вернее, выпивает с водой, он рождается ею и таким образом попадает в дом солнца (Боас 123, 312 и др.). Этот же мотив имеется у чукчей, у якутов и т. д. Например: «Умер он (муж): похоронила по-сказанному. Пришла сгребать снег с памятника. На памятнике выросли — стоят две травы. Вы­рвала'она их с корнем, съела» (Верх. сб. 98). Известно, что и в египетской сказке Батта превращается в дерево. Дерево это рубят, щепочка попадает в рот женщине, и Батта вновь родится. Это — далеко не единичный случай в Египте. «Умо­лил я Озириса в Аменти, да позволит он мне явиться на землю снова» (Егип. ск. 129). Змей говорит пришельцу: «Вот ты прибудешь в страну через два месяца, ты прижмешь своих детей к груди своей, а потом ты пойдешь в свою могилу, чтобы снова стать юным» (Егип. ск. 9). Интересно, что почти точно таким же образом, каким возрождается к жизни Бат­та, возрождается герой ненецкой сказки. Здесь лесной старик съедает пришедших в лес братьев. Старуха находит в лесу стружку с кровью одного из них. «Положила старуха струж­ку в люльку и стала качать. Стружка ребенком сделалась» (Тонк. 132). В работе Фрезера о страхе смерти можно найти много примеров.

Все эти материалы показывают историчность представле­ния, что рожденный человек мыслится, как человек возрож­денный. Это наблюдение поможет нам понять еще не рас­смотренные формы чудесного рождения.

7. Рождение из печки. Чтобы понять рождение героя из печки или очага, мы должнь будем поставить вопрос не­сколько шире и рассмотреть весь комплекс мотивов, связан­ных с сидением героя на печи.

В сказках часто рассказывается, что герой до совершения •своих подвигов валяется на печи. Емеля дурак лежит на печи и на все отвечает: «Я ленюсь». Он как бы сросся с печью. Когда приходят к нему королевские гонцы и вызываю^т его во дворец, он говорит: «„По щучьему велению, по моему прошенью, печка, ступай к королю". Сам сел на печь, печка и пошла»' (Аф. 166). Эта связь с печью упоминается доволь­но часто в таких, например, выражениях: «Меньшой был бес­путный соплячок, лежал только на печи теплой» (Онч. 3); «Булдак Борисьевич лежал в то время на печи» (См. 298); «Был Омеля Лелекоськой. А он все на пече спал, коковы с...» (ЗВ 23); «Ванюша пришел, сел на шосток, печину колупает»

^^^ш

Мотив чудесного рождения 217

(ЗВ 114); «Третий-от Иван дурак, ничего не делал, только на пече в углу сидел да сморкался» (Аф. 179).

Здесь можно бы усмотреть чисто бытовую черту. Однако это не так. На печи сидит младший сын, герой, о старших эта черта не сообщается. Наряду с этим, правда, крайне редко, можно встретить печь, как чисто реалистический элемент: «Жил был старик со старухой; жили они богато. Было у них три сына, один здоровее другого; летом поработают, а зиму лежат на печке: напьются, наедятся, да на печь завалятся» (ЗВ 96).

Иван именно как герой имеет какую-то связь с печью. Его сидение — не бытовое явление. Об этом говорит и его имя: он «Иван Запечин» (Онч. 68), «Ивашко Запечник» (Аф. 128), «Иван Запецин» (См. 8), «Запечный Искр» (См. 304). Это имя говорит о том, что Иван мыслится не столько лежа­щим на печке, сколько сидящим за ней. «Сел на печь за тру­бу» (Аф. 106). Он «Затрубник» (Аф. 130, вар. 2). По неко­торым следам видно, что Иван находится не на лежанке, а внутри печки или даже под печкой. Он имеет связь с золой, с сажей, с пеплом, «лежит на печке, на муравленке, в саже да соплях запатрался» (Онч. 8); «Завсегда сидел он на печке да в золе валялся» (Аф. 130, вар. 2). Отсюда еще одно имя Ивана. Он Попялов: «Жил сабе дед да баба, и было у их три сына: два разумных, а третий дурень — по имени Иван, по прозванию Попялов»; «Ион 12 лет лежал у попяле, вопосля того встав из яопялу, и як стряхнувся, дак из яго злятело шесть пудов попялу» (Аф. 135). Эти 12 лет сидения в пепле свидетельствуют о какой-то вековечной связи Ивана с печью, а не о бытовом лежании на печи. Сюда же относится назва­ние «Золушка», которое, впрочем, неизвестно в русском фоль­клоре, но известно почти всем европейским народам — у Bol-te—Polivka приведена целая страница подобных имен.

Но этим не ограничивается связь Ивана с печью, с оча­гом. Часто он рождается из нее. «В некотором царстве, в некотором государстве жил был старик со старухою; детей у них не было. Говорит раз старик: „Старуха, поди, купи репку, за обедом съедим". Старуха пошла, купила две репки. Одну кое-как изгрызли, а другую в печь положили, чтобы 'распарилась. Погодя немного слышат — что-то в печи кри­чит: „Бабушка, откутай, тут жарко!" Старуха открыла за­слонку, а в печи лежит живая девочка» (Аф. 141).

Можно подумать, что существенным здесь является не печка, а репка. Однако в другом тексте (Аф. 142) мальчик (Тельпушок) рождается от чурбана, который положен на печь сушиться. «Был чурбан, а стал мальчик». Материал, который

218 Мотив чудесного рождения

превращается в человека, может меняться, печь же в этих случаях служит элементом постоянным. В сказке о Снегу­рочке рассказывается, как девочка рождается из снега, поло­женного под корчагу на печку (ЗП 76). В одном из вариан­тов «мальчика с пальчика» мальчик рождается от отрублен­ного пальца, который положен в горшок и поставлен на печь (ЗП97).

Наша задача состоит в том, чтобы выяснить происхожде­ние этого мотива. Но в каком направлении начать поиски? Нужна какая-то первичная догадка, которая позволила бы ухватить кончик клубка, за которым может размотаться и весь клубок.

Приведем еще один случай, который позволит нам начать расшифровку. «В некотором царстве, в некотором государстве живал, бывал некто Бухтан Бухтанович; у Бухтана Бухта-новича была выстроена среди поля печь на столбах. Он лежит на печи по полулокоть в тараканьем молоке» (Аф. 163).

«Тараканье молоко» символизирует, как и шесть пудов пепла, которые сваливаются с героя, вековечное лежанье в глубине печи. «Печь на столбах» не может быть ничем иным, как «висячей могилой», могилой на столбах. Лежа на печи, Бухтан лежит на могиле. Отсюда предположение, что и печь есть не что иное, как могила, и что герой, выходящий из печи, исторически может рассматриваться как вернувшийся к жиз­ни покойник. Для подкрепления этой первоначальной догад­ки можно сослаться на то, что в сказке отразилось не только захоронение под очагом, но и другие виды захоронения, при­чем мертвецы возвращаются к жизни в виде новорожденных. Можно привести еще один случай захоронения на столбах, а также один случай, отражающий сожжение трупов. В одной из русских сказок говорится следующее: «Кобыла видит ла­баз (висячая могила). На этом лабазу тунгус слабожон, по­мерший. Кобыла взяла тунгуса с лабазу и коленко погрызла право. Погрызла коленко и бережа стала» (Жив. стар., стр. 358). От этого у кобылы рождается сын, Иван Кобыль-ников. Как мы увидим ниже, представление, что для возрож­дения к жизни мертвеца надо съесть кусочек его трупа, не­когда было широко распространено, и представление это ясно и в сказке.

Случай, косвенно отражающий сожжение трупа, мы име­ем у Афанасьева (Аф. 143). В этой сказке рассказывается, что поп имеет обыкновение привозить своей дочери гостинец. Но однажды он забывает о гостинце. «И едет он по дороге, и горит человеческая голова на дороге, и вся сгорела, только пепел один остался. Он было проехал, потом и вздумал: что

Мотив чудесного рождения 219

же я проехал? Ведь человеческая голова горит. Дай я возьму в карман этот пепелок, свезу домой и погребу». Дальше рас­сказывается, что дома поп ложится спать. Дочь ищет в кар­манах гостинца. В кармане она находит ларчик — в этот лар­чик обратился пепел. Она не может его открыть, лижет его и от этого беременеет. Почему пепел обращается в ларчик — это разъясняется из привлечения сравнительного материала. В голове же, сгоревшей у дороги, мы узнаем труп, погребен­ный через сожжение. Проглоченный от этого трупа пепел вы­зывает беременность, как в предыдущем случае она вызвана тем, что кобыла грызет коленко трупа. Что во всех этих слу­чаях мы имеем дело с возвращением мертвеца,— очевидно.

Примеры такого представления ' приведены выше. Таков древнейший субстрат нашего мотива, субстрат, без которого он не мог возникнуть. Родившийся — возвращенец с того све­та. Своими корнями он восходит к формам производства И социальных отношений, сложившихся при первобытном ком­мунизме.

В дальнейшем, при дифференциации труда и собственно­сти, начинает вырисовываться дифференциация жизни и смер­ти, рождения и умирания,— но это развитие нас в пределах данного мотива может не интересовать.

Приведенные материалы очень ценны по своей ясности. Однако доказывают ли они, что герой, валяющийся в пепле и сидящий на печке или рожденный из нее, также есть воз­вращенец с того света? Они этого не доказывают. Поэтому нам нужно несколько ближе рассмотреть печь и в особенно­сти— печь как место захоронения.

Там, где еще нет печи, где нет очага, хоронят просто в домах. Представление, что человек не умирает, приводит к тому, что умершего мыслят продолжающим жить в той среде, в которой он проводил жизнь. Его хоронят в дому, и этим выражается неразрывность связи умершего и живых.

Рассмотрим несколько случаев погребения в домах. Фо­гель пишет об обитателях островов Бисмарка ¹⁸: «В одной из хижин мы увидали свежий, похороненный под тонким слоем земли и циновкой труп. Тошнотворный, сладковатый запах тления наполнял хижину, и все же в ней продолжали жить». Фон ден Штейнен пишет об индейцах Паресси: «Мертвецов хоронят в дому, головой к востоку» ¹⁹. Фогель пишет а-Новой Померании: «Труп вносится в мужской дом и кладется на

¹⁸ Н. V о g e I, Eine Forschungsreise im Bismarck-Archipel, Hamburg, 1911, стр. 10.

¹⁹ К. von den Steinen, Unter den Naturvolkern Zentralbrasiliens, Berlin, 1894, стр. 434.

220 Мотив чудесного рождения

носилки. Затем в доме выкапывается яма и дно застилается циновкой. На эту циновку кладут труп» ²⁰.

Таких примеров можно привести множество²¹. Это про­стейший' случай, непосредственное погребение в самом доме. Оно свойственно народам, достигшим оседлости. Осед­лость связана с началом земледелия. Первоначально это — полуоседлость. Хижина легко сламывается, покидается, на новом месте вновь начинают хоронить в домах.

Захоронение в домах есть второй субстрат, второй слой в истории сложения нашего мотива. Характерно, что здесь еще отсутствует печь, отсутствует очаг. Культ огня есть, но огонь культивируется еще вне дома. Фробениус сообщает о племени, обитающем в северном Трансваале: «Они содержат огни, окруженные живой изгородью; эти огни никогда не должны потухать. Вступая, туземцы снимают сандалии, це­луют пепел» ²². Это был родовой общественный огонь, кото­рый никогда не должен был потухать. Когда впоследствии является огонь семейный, огонь каждого дома в отдельности, то этот общественный огонь все же продолжает существовать. Впоследствии он переносится в храмы.

Печь или очаг появляется лишь при полной оседло­сти, связанной экономически с земледелием, а социально с развитием родового строя. Однако тут наступает интересней­шее противоречие. С достижением постоянной оседлости захо­ронение в домах становится невозможным уже просто техни­чески. Для всех умерших не хватает места внутри дома. Как же выходят из этого противоречия? Здесь можно проследить фазисы перехода от захоронения в домах к погребению вне дома. Одна из таких форм — это погребение на улице перед самым домом, близ порога. Такой способ отмечен Фюллебор-ном для обитателей Африки, живущих деревнями и занимаю­щихся земледелием. Смысл такого погребения ясен: погребен­ный должен жить с живыми²³.

Там же отмечен и другой способ: могила выносится за дом, но она принимает форму хижины, похожей на ту, где умерший жил. Здесь умерший рассматривается как выселе­нец, учреждающий себе собственный дом. -

С другой стороны, старый способ остается в силе, но не

²⁰ Н. V о g e 1, Eine Forschungsreise, стр. 226.

²¹ Е. D о е г г, Bestattungsformen in Ozeanien,— «Anthropos», Bd 30, 1935, H. 3—4, 5—6.

²² L. F г о b e n i u s, Die Weltanschauung der Naturvolker,— «Beitrage zur Volks- und Volkerkunde», Bd 6, Weimar, 1898, стр. 289.

²³ F. Fiilleborn, Das deutschen Naussa- und Ruvanagebiet,— «Deutsch-Ost-Afrika», Bd 9, Berlin, 1906.

Мотив чудесного рождения - 221

для всех, а для некоторых. Так, Раум сообщает: «Тех, кто имеет детей, хоронят в доме, если они умерли в семье» ²⁴. Это очень ценное указание. В доме хоронятся лишь те, «кто имеет детей», т. е. отцы. С развитием семьи вырастает культ пред­ка. Он только и хоронится в доме, остальные вне дома. Но — спросим себя — где же здесь печь, где очаг? Мы привели не­которое количество примеров, мы могли бы их привести боль­ше, но наши материалы и для этого фазиса умалчивают о печи, умалчивают об очаге. Остается предположить, что могила была вынесена за дом раньше, чем в доме появился огонь.

Характерно: целый ряд историков утверждает, что некогда хоронили под очагом. На это есть косвенное указание. Но мы не нашли ни одного прямого указания очевидцев, которые с такой же непосредственностью сообщали бы, что они вида­ли, как хоронят под очагом, с какой это сообщается о захо­ронении в хижине полу-охотников, полу-земледельцев, у ко­торых очага еще нет. Если хоронили под очагом, то как это происходило? Разбирали ли при этом кладку, или копали яму около очага, или умершего погребали в том месте, где скоп­лялась зола? Обо всем этом нет непосредственно никаких данных.

Все это заставляет нас предположить, что захоронение под очагом фактически никогда не производилось, но оно появи­лось в сознании людей, утверждавших, что под очагом по­хоронен предок. Впрочем, некоторые, очень малочисленные, не совсем ясные указания на то, что хоронили под очагом, все же есть, но характерно: так хоронят детей, чтобы они возродились. «Обитатели Андаманских островов хоронят сов­сем маленьких детей под полом хижины, под очагом, веря, что души умерших новорожденных могут вновь войти в чрево матери и быть рожденными еще раз». Раскопки подтвержда­ют то же для предков античных греков: под домами находи­ли сосуды с трупами детей²⁵. Но в целом следует сказать, что захоронения под очагом, как явления, мы не имеем. Име­ются отдельные случаи захоронения детей, да и то очаг в этих случаях сомнителен. Появление представления о захоронении под очагом предка есть иное явление; оно представляет собой историческую необходимость, так как с созданием собствен­ности и, что еще важнее, с созданием преемственности соб­ственности, в особенности на землю, меняется вся жизнь.

²⁴ J. Raum, Die Religion der Landschaft Moschi,—ARw, Bd XIV, 1911, стр. 183. '

²⁵ J. G. F r a z e r, The Fear of the Dead in Primitive Religion, vol I, London, 1933, стр. 18, 20.

222 Мотив чудесного рождения

Оседлость становится постоянной, прочной. С переходом на оседлость и преемственность имущества и имущественных отношений создается культ предков. Огонь, который, как мы видели, культивировался вне дома, теперь вносится в дом. Это и есть появление очага. Культ предка встречается, пере­крещивается с культом огня, и в сознании людей очаг становится местом пребывания умершего предка.

Ясно, что на этой стадии не могло быть сказки в нашем смысле этого слова. Могли быть рассказы, но они носили характер мифа, рассказа, в действительность которого верят. Зато имелись обряды, имелся ритуал, связанный с затрону­тым нами кругом представлений.

Эти обряды можно проследить вплоть до античности и дальше, и можно видеть, как они постепенно выветриваются. Этот процесс и есть процесс образования сказки, перехода живой действительности в рассказ О_г ней, в продолжение в сказке той действительности, которая из жизни уже исчезла.

У эскимосов Северной Америки в день поминовения мерт­вых мертвецы выходят из-под очага, из того углубления, где скопляется зола, и собираются к назначенной для них трапе­зе ²⁶. Известно, что у многих народов при переселении с од­ного места на другое берут с собой пепел. Этим заставляют переселиться и живущего в нем предка-охранителя. Духи дома, божества, очага, имеются везде там, где есть очаг. Зато этой веры нет и не может быть у кочевников. Этот мотив тесно связан с мотивом мертвеца-помощника.

Посмотрим теперь, что происходит с нашим кругом пред­ставлений с достижением развитой рабовладельческой госу­дарственности, образцом которой можно принять Грецию. Роде уверен в том, что в Греции некогда хоронили под оча­гом. Но он говорит об этом в таких выражениях: «Сохрани­лось воспоминание о древнейшем времени, когда умерший хо­ронился внутри своего дома, в ближайшем месте своего куль­та». Однако к этому предложению Роде делает следующую сноску: «Сомневаться в этом — пустой произвол». И далее: «Около очага Гестии должно было находиться место послед­него успокоения главы семьи». Не «было» (war), а «должно было находиться» (wird gewesen sein) ²⁷. Это доказывает, что у Роде также не было прямых указаний на погребение под очагом, но что историческая необходимость этого для него очевидна. В этом же уверен и Фюстель де Куланж. Но Фю-

²⁸ J. G. F r a z e r, The Golden Bough, pt IV. «Adonis, Atis, Osiris», 2 ed., London, 1907, стр. 302.

²⁷ E. R о h d e, Psyche, Seelenkult und Unsterblichkeitsglaube der Grie-chen, 4,Aufl., Tubingen, 1907, Bd I, стр. 228.'

Мотив чудесного рождения 223

стель де Куланж не находит иного свидетеля, кроме грамма­тика Сервия. На Сервия ссылаются и другие авторы, он —■ единственный источник для ссылок. Фюстель де Куланж пи­шет: «Грамматик Сервий, обладавший весьма большими зна­ниями по части греческих и римских древностей... говорит, что в глубокой древности существовал обычай погребать умерших в домах, а затем добавляет: „Вследствие этого обы­чая в домах именно и воздавалось поклонение Ларам и Пе­натам". Эта фраза ясно восстановляет древнее соотношение между культом мертвых и очагом. Можно, следовательно, думать, что домашний очаг был вначале лишь символом культа мертвых, что под камнем этого очага покоился какой-либо предок, и огонь возжен был в его честь: огонь этот как будто поддерживал его жизнь или представлял собою его веч­но бодрствующую душу»²⁸.

Фюстель де Куланж утверждает, что не под очагом хоро­нили, а, наоборот, над могилой возжигали огонь, и что это и есть первичная форма почитания предка. Но, как бы то ни было, культ умершего и культ огня и здесь сливаются и со­ставляют уже неразложимый комплекс.

С этой стороны античность не представляет для нас чего-либо нового или исключительного. Нам важно установить, что в пределах рабовладельческого общества затронутый круг еще настолько жив, что он на данной ступени еще не мог перейти в сказку. Родоначальник быстро превращается в бо­жество. К нему воссылаются молитвы о помощи. Он может спасти от всякой беды. Он избавитель и покровитель.

Это для нас очень важный момент. Выше мы упомянули, что в сказках на печи валяется или в печи пребывает только герой, но не его братья. Герой сказки, как показывает срав­нительный морфологический анализ, есть именно избавитель, каким никогда не являются его братья. Появление героя мор­фологически есть результат какой-либо беды, появление героя (в том числе появление его из печки) есть прямой ответ на наступление беды. В лице героя, который появляется из печ­ки, можно видеть отголосок подобного культа предков как помощников и избавителей. Однако было бы абсурдом ут­верждать, что наша сказка восходит к греческому культу. Мы берем сказку не в локальной или хронологической отграни­ченное™, а как явление социальное, и изучаем, к каким со­циально-экономическим явлениям она восходит. Античность для нас лишь иллюстративный материал. В античности мож-

²⁸ Фюстель де Куланж, Гражданская община древнего СПб., 1906, стр. 29. -

224 Мотив чудесного рождения

но найти другие примеры представления, что дитя происходит из очага, или, вернее, от очага. Когда дитя выходит из печ­ки, из золы, то печь играет роль материнского начала. Ан­тичность переносила на печь отцовскую, мужскую роль. «Жена Тарквиния однажды услышала от служанки своей, что в то время, когда она приносила пироги в жертву огню очага и делала возлияние вином, из огня явился мужской орган, хозяин огня. Тогда мудрая царица сказала ей: „Это не спроста: очевидно, у тебя родится существо, более чем смертное". И потому она велела ей нарядиться в костюм не­весты, пойти к очагу, лечь возле него и провести там ночь. И вот она забеременела от духа огня, и у нее родился Сер-вий Туллий. Аналогичная легенда существует о рождении Ромула и Рема и др.»²⁹. В этом случае на очаг совершенно ясно перенесена отцовская роль. Здесь нет представления о том, что рождение = возрождение, так как таковое возможно только через женщину.

В заключение приведем еще один случай из белуджской сказки. Этот случай показывает остатки представления о возрождении. «Был один царь, у него совсем не было детей. Он думал и размышлял; пошел и сел около очага. Люди подходили и говорили: „О царь, зачем ты сел здесь на пеп­ле?" Он говорит: „Вам нет дела" (Повторение. Является дер­виш). Тот сказал ему: „О царь, тебе вовсе не предназначено детей; а если бы и был ребенок, то мертвый, а не живой!" Царь сказал: „Хорошо, пусть будет мертвый! Я могу пойти на то кладбище, думая, что у меня,— сказал царь,— на этом кладбище есть ребенок". Дервиш сказал: „Хорошо, о царь, ты не долго будешь оставаться бездетным". Дервиш дает ему яблоко для жены, та беременеет» (Заруб. 121—122).

В этом случае царь в ожидании детей садится сперва на пепел у очага, потом на кладбище. Дервиш предвещает ему рождение мертвого ребенка. Мы видим ассоциацию очага и пепла, рождения и возрождения умерших. Но все эти попыт­ки и мысли царя оказываются неудачными, они основаны на уже отживших представлениях. Дервиш дает яблоко, и от этого жена беременеет. Продолжение сказки содержит рож­дение ребенка, который немедленно уносится на небо и ожив­ляется, т. е. действительно рождается мертвым, как предска­зывал дервиш, но этот ребенок сразу же становится живым, оживляется.

Все эти материалы заставляют нас предположить, что

²⁹ Л. Я. Штернберг, Эволюция религиозных верований,— Л. Я. Штернберг, Первобытная религия в свете этнографии, стр. 367—

Як

Мотив чудесного рождения 225

мотив героя, сидящего на печи и сходящего с нее или рож­дающегося из нее, сложился на основе обычая захоронения мертвецов в доме. С появлением очага под ним мыслился по­хороненным предок. Все эти представления скрещиваются с представлениями, что рожденный живой есть вернувшийся к жизни умерший. Сказочный герой, появляющийся из печки, в исторической перспективе есть возродившийся к жизни умерший, находившийся в очаге или при очаге. Но все же здесь не хватает некоторых звеньев. Не хватает звена, кото­рое характеризовало бы переход нашего мотива в рассказ. Причины этого могут быть двоякие. С одной стороны, затро­нутый нами круг представлений жил в обрядах, в действиях. Рассказы должны были появиться только тогда, когда эти действия стали терять свое значение и исчезать. С другой стороны, рассказы могли быть, но не сохранились.

8. Рождение от съеденных останков. С этой стороны дополнительный материал дает нам разновидность чудесного рождения, которую мы затронули выше, а именно рождение от проглоченного кусочка трупа. Эта разновидность рождения героя покажет нам, как действительность перехо­дит в рассказ, и выводы, полученные из рассмотрения этого мотива, могут быть перенесены и на рождение героя из очага.

Вопрос о съедении кусочка останков с целью возродить умершего к жизни тесно переплетается с вопросом о канни­бализме вообще. С другой же стороны, он связан и с вопро­сом о богоедстве. В весь комплекс этих представлений и обы­чаев мы здесь входить не можем. Полагали, что качества съеденного переходят на съевшего. Но убивали только врагов, а родственников не убивали. Части их тела съедались после их естественной смерти. В Океании и в части Африки сущест­вовал обычай пить продукты разложения трупа. На Адми­ралтейских островах кладут трупы на высокие сооружения вне дома и под них ставят еду, на которую капают продукты разложения с трупа. Эти продукты затем съедаются ³⁰.

Этот отвратительный обычай у более культурных народов принимает более мягкие формы, а затем совсем исчезает, сохраняясь только в виде священного рассказа. В рассказе индейцев племени Bakairi женщина проглатывает две кости от пальцев, которые сохраняются в доме ягуара, ее мужа. От этого она становится беременной³¹. Иногда умерший, раньше чем быть съеденным, превращается во что-нибудь менее от­вратительное, чем труп. У индейцев племени тлингит есть ска-

³⁰ Н. Vogel, Eine Forschungsreise, стр. 108. Много примеров: L. F г о-b e n i u s, Die Weltanschauung der Naturvolker.

³¹ К. von den Steinen, Unter den Naturvolkern, стр. 370.

15 Зал. «в

226 Мотив чудесного рождения

зание: муж убивает всех своих детей из ревности к жене. Он подвешивает трупы под самый потолок в корзинах (ср. выше, где подвешивали труп не в сказании, а в действительности). Один из убитых сыновей превращается в небольшой предмет (какой —не указано), и женщина его проглатывает. Сын рождается снова ³².

Оба эти случая представляют рассказы, весьма близкие к действительности. Что покойников сохраняют под потол­ком, причем продукты их разложения капают на еду или съедаются непосредственно — на это указывалось; еще более широко распространен обычай сохранять в доме кости.

Таким образом, и данный мотив восходит к действитель­ности. В рассказах вместо трупа иногда фигурирует предмет, в который умерший превращается. Здесь кроется разгадка превращения пепла человека в ларчик, который к тому же уже не съедается, но лижется языком (ср. выше Аф. 143).

Совершенно такой же эпизод, как в афанасьевской сказ­ке, мы имеем в турецком «Тути-намэ». Он совершенно ясно показывает рождение от съеденного пепла и вскрывает искон­ное значение ларчика. Здесь человеку предсказано, что от найденного им черепа погибнет 80 человек. Поэтому он его не хоронит, а берет с собой, сжигает и толчет его в порошок. Пепел он завертывает в тряпку и сохраняет его в ларце. Вер­нувшись однажды домой, он видит, что дочь его пробует на язык этот порошок. Она беременеет³³. Сличение этой версии с афанасьевской показывает, что непосредственно съеденный остаток трупа начинает превращаться в какой-либо предмет-посредник между съедаемым трупом и съедающей женщиной. Происходит замена, и в этой замене действительность продол­жает жить в рассказе чрезвычайно долго. В египетской сказ­ке о двух братьях Бата превращается в дерево, щепка попа­дает в рот женщине (т. е. съедается), и Бата возвращается к жизни. Подобные мифы есть и в античности. Вакх растер­зан титанами. Но сердце его сохранено Зевсом и дано в на­питке Семеле. От этого Вакх возрождается. Наконец, данный мотив перекочевывает в христианскую легенду. В несториан-ской легенде женщина по совету святого съедает печенье, ис­печенное из праха мучеников: у нее рождается три сына. В бретонской легенде служанка съедает кость сожженного святого Филиппа (кость имеет форму ложки, из ложки она ест, но случайно проглатывает ложку-кость). Филипп возрож-

³² L. F г о b e n i u s, Die Weltanschauung der Naturvolker, стр. 28. ^{1 33} А. Н. В е се л о в ски й, Славянские сказания о Соломоне и Китов -расе и западные легенды о Морольфе и Мерлине,— А. Н. Весе лов ский, Собрание сочинений, т. VIII, вып. 1, Пг., 1921, стр. 410.

Мотив чудесного рождения 227

дается к жизни (Гартл. I, 17). Этот мотив, таким образом, за­родился, как обычай, на стадии охотничьего быта. С переходом даже на первобытное земледелие он уже превращается в миф (индейцы). Как миф, он держится очень долго, о чем свиде­тельствует, например, греческое сказание о Вакхе. С дальней­шим развитием этот мотив, с одной стороны, переходит в сказку, с другой — в суеверия и в легенду.