Бегство капитана Т. и Наль из К. в Лондон. Свадьба 3 страница

— О да, ваши дети подходят друг другу. Признаться, когда мой оксфордский приятель рассказывал мне о красоте невесты, я ему не очень верил, потому что о женихе он мне сказал: «Такого ученого, красавца, мудреца и воспитанного человека мог найти своей дочери только лорд Бенедикт. Это надо выдумать в романе такую пару, и то в романе восточном, а не английском». Но так как Сандра бредит Востоком — я не особенно ему поверил. Теперь же я рад соединить ваших детей хоть сейчас.

Пастор был высокого роста, седой, но с розовым и молодым лицом. Необыкновенная доброта сквозила на его умном лице и в синих глубоких глазах. Он сел напротив молодых людей и, соединив их руки, сказал:

— Я уверен, что через двадцать лет, стоя во главе большой семьи, вы будете примером своим соседям и будете все так же влюблены друг в друга.

На лице Наль появилось такое явное замешательство, что добрый старик, устремив на нее пристальный взор, тихо спросил:

— Вы любите своего жениха?

— О да, очень, и давно, — не колеблясь, ответила Наль.

— Давно, значит с детства. Вам не может быть более шестнадцати лет, хотя ваш туалет и делает вас солиднее. А вы, вы любите вашу невесту?

— О да, очень, и давно, — повторяя в точности ответ Наль, сказал, улыбаясь, Николай.

Быстрый как молния взгляд, брошенный на Николая, вспыхнувший на лице Наль румянец, сменившийся бледностью, заставили на мгновение задуматься пастора. На его добром лице выразилось огорчение. Он еще раз взглянул на прекрасное, дышавшее честью лицо Николая, и внезапно его собственное лицо просветлело.

— У вашей дочери, лорд, вероятно, нет матери? Не разрешите ли вы мне переговорить с нею несколько минут без свидетелей?

— Я буду вам очень благодарен. Если вы заметили в сердце Наль какое-то замешательство, вам будет легче венчать ее, если вы уверитесь в ее любви к будущему мужу, — ответил Флорентиец.

— Нет, у меня нет сомнений, лорд. Но женщина, вступая в брак по любви, должна быть спокойна и уверена и в себе, и в муже. Я думаю, тут есть маленький детский страх, который я сумею рассеять.

Флорентиец открыл дверь в соседнюю комнату и, пропустив туда Наль и пастора, закрыл за ними дверь. Как только они переступили порог комнаты, оба замерли от удивления и какого-то особого чувства мира и благоговения. Комната была вся белая, обтянутая белой материей, блестящей, как шелк, и похожей на замшу. Пол из белых и золотых плит, походная кровать, обтянутая такой же материей, как стены, и на ней две звериные шкуры. На белом столе высилась зеленая высокая ваза с букетом лилий.

— Как здесь дивно. Здесь все как сам отец, — прошептала Наль.

— Надо и вам быть всегда таким вот храмом для вашего мужа и детей. Ваш муж сейчас относится к вам как к святыне. А вы думаете, что он вас не любит. Идите, дитя, ваш жизненный путь — как эти лилии, на которые вы похожи чистотой и красотой. Здесь, в эту минуту, я венчаю вашу душу с душой вашего мужа. Берегите его. Ему много предстоит испытаний. Охраняйте его. Неся по жизни бремя красавицы-жены, не каждый смог бы пронести сердце без ревности и подозрений. Ваш муж не мог бы перенести ни мгновения вашей неверности. Будьте честны до конца, бдительны и добры. Остальное придет.

— Я поняла вас. Я буду думать о муже, а не о себе. Отец и он помогут мне создать семью. Я благодарна вам. Теперь я знаю, я спокойна.

Точно чувствуя, что пора открыть дверь, Флорентиец встретил на пороге Наль и пастора. Если лицо Наль Николай назвал преображенным, когда пришел за ней наверх, то теперь оно сияло так, что у экспансивного Сандры вырвался не то стон, не то крик. Наль бросилась на шею Флорентийцу, который поднял ее и прижал к себе. Опустив ее на землю, улыбаясь и указывая на Николая, он сказал:

— А его разве не обнимешь?

— Завтра, — по-детски прижимаясь к Флорентийцу, закрываясь шарфом, сказала Наль.

Лицо Николая вдруг стало смертельно бледно и напряженно. Он обрадовался родственнику Наль, которого Флорентиец тут же представил гостям.

— Наконец-то я пришел в себя. Море меня уложило, а этот холод заставляет кровь стынуть в жилах.

— Это легко поправимо, — любезно ответил хоязин и приказал развести в камине огонь, чем обрадовал Наль и Сандру, к удивлению северян, которым было жарко.

Пастор подошел к Флорентийцу и, условившись о часе венчания, дав точный адрес церкви, пожал руки влюбленным и вышел, провожаемый хозяином.

Как ни хотелось Наль поговорить с Николаем и рассказать о дивной комнате Флорентийца, она инстинктивно почувствовала, что обязана занять гостей до возвращения отца. Поблагодарив Сандру за его хлопоты, она выразила удивление, как у него, такого юного, может быть такой пожилой друг, как пастор.

— Все мои попытки найти себе друзей в университете не приводят ни к чему. Я не увлекаюсь ни спортом, ни боксом, вижу в них только необходимое закаливание тела. А мои товарищи видят в них одну из осей жизни. Попытки лорда Мильдрея ввести меня в семейные дома также неудачны. Что же мне делать? Я ищу друзей среди людей науки.

— Но ведь вы не думаете, что с девушками можно говорить только о курицах и телятах. Я, правда, не знаю тоже, какие темы полагается выбирать в гостиных, — смеялась Наль, — но я представляю себе, что вы могли бы обогатить каждого своим разговором, задев в человеке мысль по-новому, если вы так потрясающе умны, как говорил нам лорд Мильдрей.

— Вот то-то и оно, графиня, что есть такое маленькое словечко «такт», которое помогает жить людям и с малым умом, — добродушно сказал лорд Мильдрей. — Оно же мешает выбраться из постоянных ошибок умнику.

Возвратившийся Флорентиец сердечно поблагодарил Сандру, сказав, что он у него в долгу. Условившись, что оба свидетеля заедут к двенадцати часам следующего дня к нему, Флорентиец просил их не беспокоиться об экипаже, который будет их ждать здесь. Из церкви все проедут к нотариусу для ввода во владение новым имуществом мужа и жены, а затем к раннему обеду вновь сюда. Удивлению двоюродного дяди Наль не было границ.

— Я получил поручение Али, моего друга и брата, доставить вам, Флорентиец, Наль, которая должна стать женой капитана Т. Но чтобы вручить ее вам как дочь, об этом я не имел никаких указаний.

— Но зато я их имел, — перебил его Николай. — Так же, как имею и еще одно указание Али, чтобы вы присутствовали на нашем бракосочетании, а затем возвращались домой вместе со своим слугой.

— Слава Аллаху, значит, мне не надо сопровождать вас ни в Америку и никуда больше?

— Нет, — смеясь ответил Николай. — Вы даже можете ехать обратно домой через Париж, и вам придется только пересечь пролив на ненавистном вам пароходе.

Флорентиец предложил Наль и Николаю проехаться с ним по городу до обеда, а дрожащему южанину дал книгу, которой он обрадовался больше, чем ребенок кукле. Укутав старика у камина в плед, трое друзей, переодевшись в подходящее погоде платье и пальто, покатили по шумным улицам Лондона. Наль, никогда не видевшая такого большого города, да и в К. знавшая только его часть, через которую проезжала в загородный дом дяди Али, была так поражена, что только молча поворачивала из стороны в сторону свою прелестную головку.

Флорентиец называл ей выдающиеся музеи, говоря, что она их вскоре посетит. Обещал свезти ее в театр, о котором она имела понятие только из книг. Изредка он упоминал, кому принадлежит тот или иной роскошный особняк или выдающийся по архитектуре дом.

Повернув в одну из улиц, экипаж внезапно остановился у небольшого одноэтажного дома. Дом был красив по архитектуре, хотя старинного и немодного образца, с небольшим, прекрасно ухоженным садом, окружавшим весь дом.

— Здесь живет милый пастор, так доброжелательно отнесшийся к нам и особенно к тебе, Наль. Не хочешь ли отдать ему визит и, кстати, посмотреть церковь, где ты будешь завтра венчаться? — спросил Флорентиец.

— Ах, очень хочу. Но не могу скрыть, отец, что стесняюсь войти первый раз в чужой дом. Я не знаю, как себя в нем вести.

— Очень просто. Так, как если бы ты пришла к друзьям. Если будешь нести доброту в сердце, не сделаешь бестактности. Кланяйся не по-восточному, а протягивай только руку, что ты, плутовка, умеешь делать теперь очень красиво.

Говоря с Наль, Флорентиец помог ей выйти из экипажа и ввел на довольно высокое крыльцо с двумя сходами. Николай ударил молотком в дверь, отчего раздался мелодичный звон, что тоже немало удивило Наль. Послышались поспешные шаги за дверью, и старый слуга впустил их в просторный холл, по стенам которого стояли высокие деревянные вешалки и стулья готического стиля, и на двух окнах стояло много цветущих цветов. Спокойствием веяло в доме. Всюду были разостланы ковровые дорожки и царили такая чистота и порядок, что удивили не только Наль, но и чрезвычайно следившего за порядком Николая.

Взяв визитные карточки гостей, слуга ввел их в гостиную, тоже старинную, с огромным камином, большими диванами и креслами, обитыми синим шелком, с белыми, безукоризненной чистоты, кружевными занавесками на трех широких окнах.

— Удивительно, как красиво внутри в западных домах. И так тихо в них, мирно, не то что у нас на Востоке в семьях, отец.

— Ты судишь по моему и этому дому, по единственным западным домам, которые ты видела. Но когда-нибудь ты увидишь и будешь различать дома так, что их внешняя роскошь не скроет от твоих глаз внутренних язв разложения, дочь моя.

Дверь соседней комнаты открылась, и вошел пастор, приветствуя своих неожиданных гостей и благодаря их за честь посещения дома.

— Я хотел сделать невесте маленький сюрприз к завтрашнему дню, — приветливо сказал пастор. — Печально должно быть всякой девушке венчаться в окружении одних мужчин. Я так много наговорил о юной невесте моей жене и дочерям, что они решили немедленно обновить свои белые платья и быть вам завтра подружками. А жена будет посаженной матерью, как полагается по здешним обычаям. Но сейчас, узнав о вашей любезности, свойственной только истинно высокой культуре, лорд Бенедикт, мои дочери и жена не желают пропустить случая познакомиться заранее с вами и вашей дочерью. Слышите, какое там нетерпеливое ожидание? Если вы ничего не имеете против, я их позову, — глядя на Наль, сказал пастор.

— О, как вы добры, вы точно поняли маленькую, детскую мою печаль, что ни одной женщины не будет на моей свадьбе. Если можно, разрешите нам познакомиться скорее.

Пастор открыл дверь, и за нею стояли три женские фигуры с цветами в руках. Одна, лет сорока, слегка полная, изящная, ярко-рыжая женщина, с большими черными глазами и резкими черными бровями, очень характерно вырезанными на белой коже высокого лба. Разделенные на пробор волнистые волосы, свитые у шеи в тугие косы, были огромны. Женщина была еще молода и очень красива.

— Моя жена, леди Катарина Уодсворд, — сказал пастор, подводя ее к Наль. — Моя жена венецианка, — прибавил он, обращаясь ко всем. — А это вот — первый номер, мисс Дженни Уодсворд, как видите, не только вся в мамашу, но даже точная ее копия. Это — номер второй, мисс Алиса Уодсворд, вся в папашу, не имеющая никакой возможности претендовать на венецианское происхождение, судя по цвету своих волос.

Девушки и мать смеялись и отшучивались от юмористических слов отца, который продолжал докладывать гостям о их нетерпении. О младшей он сказал, что она решила — тайно от всех — побежать сегодня посмотреть хоть дом невесты и оставить ей букет цветов из своего сада.

— О, папа, — засмеялась заразительно девушка, — ты приехал таким влюбленным в заморскую красавицу, что поневоле всех нас взбудоражил. Но я согласна, что причина твоего восторга очаровательнее того, что можно было бы себе представить по твоим словам.

Если Наль была восточной красавицей, бросавшейся в глаза, которую нельзя было увидеть и не изумиться; если рыжую Дженни нельзя было не заметить по яркой, медной голове, темным бровям и глазам, где поражал контраст алебастровой кожи, алых губ и черных блестящих глаз, — то Алису нужно было рассмотреть, чтобы оценить ее красоту. Пепельные, слегка с золотом, красиво вьющиеся волосы, не такие обильные, как у матери и сестры, но зато легкие, игравшие как ореол вокруг ее лица и выбивавшиеся у висков и шеи. Темно-синие, как южное небо, чуть выпуклые глаза, как у отца. И какая-то искренность, чистота во всем облике, живость манер и грация делали ее обаятельной. От нее веяло любовью и миром. Она казалась остовом, склеивавшим всю семью. Доброта Алисы покоряла каждого. Атмосфера какой-то радостности помогала устанавливаться везде простым отношениям с нею. И сейчас пасторша и ее старшая дочь, сердечно приветствуя Наль и ее спутников, все же походили на дам света, радушно принимающих приятных, но чужих людей. Алиса же сразу обняла Наль, восхищенная ее красотой, стояла перед ней, совершенно не сознавая своей собственной красоты и, по-детски всплеснув руками, говорила:

— Папа был прав. Он сказал, что Сандра не нашел красок описать вас.

— Но Сандра, кажется, что-то говорил и о нас, — раздался голос Флорентийца за спиной у Алисы. — А вы на нас и поглядеть не хотите, мисс Алиса, — с неподражаемым юмором глядя на девушку, кланялся ей и представлял ей Николая лорд Бенедикт.

Девушка, как Наль, почти ребенок, смутилась, вся покраснела и, взглянув на Флорентийца, низко присела обоим мужчинам.

— Я не могу понять, кто же из вас отец, а кто жених. Вы оба женихи, по-моему, — робко сказала она.

— Не знаю, кому из нас ваши слова комплимент, но благодарим мы за него оба, — под общий смех ответил Флорентиец.

— Не откажите выпить с нами чашку чая, — предложила хозяйка. — У нас, по старинному обычаю дедов, чай не подается в гостиную, но пьют его в столовой.

Алиса снова подошла к Наль, прося ее снять шляпу, что та охотно сделала и стала еще красивее. Флорентиец сел рядом с Алисой и спросил ее, не ей ли принадлежит инициатива быть подружками его дочери на завтрашней свадьбе.

— Нет. Папе, как, впрочем, и все самое высокое и благородное, что выходит из нашего дома, всегда принадлежит ему.

— У вас как бы две партии в доме: вы и папа, ваша сестра и мама?

— Это до некоторой степени верно, потому что мы все очень дружны. Каждый живет как ему хочется, и никогда мы не расходились во мнениях так, чтобы быть недовольными друг другом. Я думаю, вы очень хорошо понимаете меня. Вы тоже с вашей дочерью ни в чем не схожи. Но представить себе, что вы могли бы быть друг другом недовольны, невозможно.

Общий разговор как-то внезапно смолк, и все услышали, как Дженни говорила о последних книгах капитана Т., которые ей с восторгом дал Сандра. Хваля автора, девушка и не предполагала, что видит его перед собой, а желала только блеснуть своей образованностью. Николай подшучивал над дифирамбами девушки ему, указывал на недостатки книги, уверял, что автор мог бы лучше разработать свои тезисы, чем привел в негодование наследницу Венеции, горячая кровь которой вспыхнула розами на ее щеках и огнем в глазах.

— Она, граф, у нас ученая, — засмеялся пастор. — А главное, обе сестры такие поклонницы Сандры, что его авторитет в этом доме стал вроде закона. Когда-нибудь сестры поссорятся с критиками, которым Сандра не нравится. Раз книга капитана Т. признана сим ученым совершенством — кончено, граф, и не критикуйте. Но, признаться, книга и меня расшевелила. Много бы я дал, чтобы увидеть русского мудреца, написавшего ее. Это, вероятно, уже глубокий старик.

— Капитан Т. — старик? — Наль неудержимо расхохоталась, не будучи в силах представить себе Николая стариком. — Да ведь он перед вами. И ваша дочь, Алиса, несколько минут тому назад не могла решить вопроса, кто же из двух мужчин мой жених.

Пастор и вся его семья с удивлением смотрели на Наль, не улавливая соли шутки.

— Моя дочь не шутит. Капитан Т. — это псевдоним графа Т., жениха моей дочери, сидящего перед вами.

Дженни была поражена больше всех. Ей было теперь стеснительно перед Николаем, которого она только что расхваливала, а Алиса, во всем ухватывавшая юмор, сказала Флорентийцу:

— Я предполагаю, что вы нарочно, лорд Бенедикт, не сказали нам, что граф — писатель. Потому что вы сами — я уверена — не только писатель, но... вот как бы это сказать, — задумалась она, — не колдун, нет, но все же что-то в этом роде. Вы все можете.

— Всемогущий Боже! — в притворном ужасе воскликнул пастор под веселый смех гостей. — Алиса, дочь моя, ты меня угробила. Неужели же это результат нашего воспитания, мать? — громче всех смеясь, говорил пастор.

— Сэр Уодсворд, ваша дочь очаровательный ребенок, и я понял вполне ее мысль. Уверяю вас, мы будем с нею отличными друзьями, — пожимая ручку Алисе, ответил Флорентиец.

— Дай-то Бог, — покачивая головой, серьезно сказал пастор.

Весело и непринужденно простились гости с хозяевами, и Флорентиец пригласил всю семью к себе на ранний обед завтра, после бракосочетания, сказав, что его экипажи будут ждать всех гостей у церкви.

Осмотрев церковь, поразившую Наль размерами, Флорентиец и его дети возвратились домой. Наль была задумчива весь обратный путь и на вопрос Флорентийца призналась, что по обычаю Востока надо каждому что-то подарить, а у нее нет ничего, и она не знает, что и кому подарить.

— Об этом не думай. Предоставь всю внешнюю сторону и заботы о ней мне. А вот подумай об Али и Николае. Пойди в свою комнату, я приказал Дории приготовить тебе белый восточный костюм. Надень его, укрась голову по-восточному, как к свадьбе, и надень драгоценное покрывало. Думай, что не завтра совершится твоя свадьба, где будет только внешний ее обряд, а сегодня, в святая святых твоего сердца. Через час сойди ко мне, так одетая для свадьбы, и постучись в ту комнату, куда я впустил тебя для разговора с пастором.

Пройдя к себе, Флорентиец дал лекарство старику дяде, велел ему немедленно лечь в постель, обедать лежа и встать только завтра утром. Затем он вошел в свою тайную комнату, проведя в нее Николая.

— Мой друг, мой сын. Ты провел пять лет подле Али и так далеко двинулся в своих знаниях, что он взял тебя сразу в число своих близких учеников. Ты считал, что для тебя ученичество — это целомудрие и безбрачие прежде всего. Теперь, когда Али указал тебе путь семьи и брака, ты не протестовал, ты принял. Но продолжаешь думать, что чем-то провинился, сходишь с тропы ученичества, которого не достоин. И все это только потому, что женишься на женщине, которую преданно и страстно любишь много лет.

Ты выполняешь приказание Али. Ты повинуешься беспрекословно ему. Но в сердце твоем боль. Тебе кажется, что ты сворачиваешь в сторону. Ты забыл, что ученик идет так, как ведет его Учитель. Ты забыл, что те широчайшие планы, где все охватывает взор Учителя, не может охватить взор ученика, как бы мудр он ни был. Посвящения ученика идут по ступеням не только его личного роста. Но в нем учитывается и та сила помощи планам Учителя, до которой он созрел. Ты можешь служить сейчас не только великому плану Али, но и моим планам, и многих других, отдающих свою жизнь и труд на благо светлого человечества.

Падение общей культуры тесно связано с падением и разложением семьи. Люди, закрепощенные в страстях, в тысячах мелких предрассудков, не могут помочь обновлению общества. И потому на целый ряд очень высоких учеников возлагается задача создания новой, радостной, раскрепощенной семьи. Только люди, дошедшие до мудрости, прожившие до часа свадьбы в полном целомудрии, могут стать истинными воспитателями новому поколению нужных Учителю людей.

В твоей будущей семье среди пятерых талантливых детей должны воплотиться двое гениальных людей. Не огорчаться надо тебе, что ты изменяешь ту форму пути, которую сам выбрал, но быть счастливым и усердным учеником. Счастливым вдвое, ибо можешь выполнить задачу, что Учитель тебе выбрал. Создай мир под своим кровом. Создай честную семью, где будут царить правдивость и верность. Создай атмосферу доброты, чтобы Учитель мог всегда прийти к тебе и звать тебя за собою дальше.

— Я не от того страдал, что Али приказал мне изменить форму пути. Я приму всякую беспрекословно. Мне показалось, что Али, увидав мою любовь к Наль, снизошел к моей слабости. Но, Бог мне свидетель, я ни разу и ничем не подал девушке повода думать о той беспредельной силе любви, что завладела мной.

— Чем немало и огорчил бедняжку, — улыбнулся Флорентиец. — Повторяю: оставь мысль о снисхождении к твоей несуществующей слабости. Только сильные, бестрепетные сердца нужны для дел Учителя, и только им он может посылать свои зовы. Тебе его зов — семья. Войди, — на раздавшийся в дверь стук закончил Флорентиец.

Вошла вся закутанная по-восточному в драгоценное покрывало, покрывало брачное, Наль. Ее белая фигура так гармонировала с этой белой комнатой, что казалась ее неотъемлемой частью.

— Сядь здесь, дочь моя, — усадил Флорентиец Наль на маленьком диване рядом с собой. — А ты, друг Николай, найдешь в моей туалетной комнате белый халат, точно такой же, как прислал тебе в день пира Али. Найдешь длинную белую одежду ученика. Надень их и вернись сюда.

Оставшись наедине с Наль, Флорентиец притянул ее к себе и сказал:

— Когда Бог зовет человека — Он дает ему два пути: или путь радости, или путь великой скорби. Середины нет. И ты, и твой муж — вы оба счастливые избранники, ибо обоим вам Он назначил путь радости. Ты была с детства подготовлена к высокой духовной жизни дядей Али. Это редкое счастье. Обычно много скитается человек по жизни, пока подойдет к источнику мудрости. Не горюй, что тебе сейчас предстоит оставить все и всех, к чему привыкла, уйти от Али и перейти ко мне. Через много лет, закаленная, ты вернешься к Али, к его пути силы, которая сейчас подавляет тебя, и ты не можешь в этом пути развернуть всех своих дарований. Ты пойдешь сейчас путем обаяния и такта. Пленяя людей красотой, ты будешь привлекать их и своей чистотой в высокий духовный путь. Помни: зло никогда тебя не коснется, пока страх, неверность и ложь не коснутся тебя. Злу несносна атмосфера чистоты, и оно бежит ее. И только тогда, когда мелькнет тончайшая трещинка сомнений в твоем сердце, — только тогда зло сможет коснуться тебя. Все — в самом человеке. И не внешняя жизнь подавляет или обновляет его, но сам человек создает свою жизнь. Он сам носит в себе все свои чудеса.

Наль сидела, по-восточному закрывшись покрывалом, приникнув к отцу, и в этой позе нашел ее вошедший Николай.

Флорентиец откинул покрывало с лица Наль и помог ей, сверх ее белого восточного наряда, надеть халат из такой же материи, как белая одежда Николая, тонкой, как бумага, мягкой, как шелк, и матовой, как замша.

— Побудьте здесь немного вдвоем. Подайте друг другу руки и подумайте, в какой серьезный шаг вы вступаете. На всю жизнь вы отдаете свою верность друг другу. И в этой верности вы должны следовать за верностью Учителя, творя свой простой, обычный день в доброте. И так свершая закон жизни.

Оставив их одних, Флорентиец вышел. Наль подала руки Николаю.

— Прости, Наль, что я огорчил тебя и дал тебе возможность думать, что я мало люблю тебя. Я не смел говорить тебе до сих пор о любви. Я считал невозможным для себя счастье прижать тебя к себе и прожить с тобой всю жизнь. Я думал, что мне назначено одиночество, а не радости семьи. Теперь я понял, какое великое и незаслуженное счастье пришло ко мне. Я отдаю тебе всю жизнь, как я отдал ее всему, что указал мне Али. Но тебе я отдаю ее в таком счастье, о каком никогда не мог мечтать.

— Николай, я никого не любила с детства, кроме дяди Али, в котором была вся жизнь. Едва я выросла, я увидела тебя. И... уже никогда больше не была свободной. Я была всюду с тобой, ты был неразлучен со мной. И если теперь меня дают тебе — то я сама отдала себя тебе лет пять назад. Ты врезан в мое тело, в мое сердце, в мой дух точно так же, как дядя Али. И если я думала до этой минуты, что я навязана тебе, то сейчас я уже совсем счастлива: я знаю, что ты тоже хотел меня в жены. Я же не могу принять жизни иной, как только твоя жена.

Дверь открылась, и вошел Флорентиец. Он был в белой одежде с широкой вышивкой внизу и на рукавах. Талию его высокой фигуры охватывал пояс из выпуклых изумрудов, а на его прекрасной голове была повязка из таких же камней. В руках он держал маленькую светящуюся палочку. Он поднял в восточном углу комнаты белую крышку, как думали Наль и Николай, у стола, и под ней открылся небольшой мраморный престол, где горел огонь. Он поставил молодых людей перед престолом на колени и сказал:

— Здесь, перед лицом того Бога, что каждый из вас носит в себе, перед лицом вашей совести, чести и красоты, внутри вас живущих, я венчаю вас, соединяя вас на век. Сохраните вечную память об этой минуте. Не для похоти и чувственных наслаждений горит в вас любовь. Но горит в вас огонь вечной чистоты, в которой оба вы отдаете себя друг другу для великой цели: вы будете не слепыми родителями, животно, безумно и лично привязанными к детям. Вы будете хранителями тех душ, что придут через вас в тела. Вы создадите им мир. Чистый ваш дом будет им пристанищем, где им суждено будет родиться, погостить и уйти так, тогда и туда, как позовет их Жизнь.

Храните связь друг с другом, со мною и с Али. И несите не бремя жизни, не иго ученичества, но радость труда, разделенного с нами.

Он поднял обе руки над их головами. Прикоснулся палочкой к огню, горевшему на престоле, и затем, что-то говоря на языке, которого Наль не понимала, коснулся палочкой ее головы. Ей показалось, что по ней пробежал огонь, проник до самого ее сердца и что сейчас все на ней вспыхнет. Но Флорентиец уже отвернулся к престолу, снова коснулся палочкой огня на нем и прикоснулся ею к голове Николая.

Он — так же, как и она мгновение назад, — весь содрогнулся, но тоже не загорелся. А Флорентиец уже вновь повернулся к престолу и коснулся попеременно огня обоими концами палочки. Когда оба конца палочки как бы загорелись, он снова обернулся к ним лицом и положил палочку одновременно на обе головы. Глубочайшее содрогание, точно удар электричества, испытали оба сразу, Наль и Николай. Теплые струи какой-то новой силы пробежали у каждого из них с самого низа спинного хребта к голове. Флорентиец положил палочку у горящего на престоле огня. Он взял оттуда два одинаковых перстня, с изумрудом и бриллиантом каждый, и надел на палец жениху и невесте.

— Встаньте, — сказал он им. — Вы — муж и жена. Будьте всегда такими чистыми и, где бы вы ни жили, всегда ощущайте, что я подле вас. Ваши жизни — сочетав их браком перед этим огнем Вечности — я взял на себя. Перед Вечностью нет отцов, матерей и детей по плоти и крови. В Ней есть отцы и дети по духу и огню. Пойдемте, я проведу вас в вашу спальню.

Он опустил покрывало на лицо Наль, соединил их руки, обнял их обоих, крепко прижал к себе и пошел впереди их наверх. Проведя их через комнату Наль в другую дверь, которой она раньше не заметила в обоях, он ввел их в большую комнату, где посредине стояла широкая белая постель. И все в этой комнате было белое, вплоть до ковра и шкур белых медведей, брошенных у каждой стороны постели. Подведя их к кровати, Флорентиец сказал Наль:

— Твой муж так же чист, как ты. Он отдает тебе такую же девственность, как ты отдаешь ему. Прими его не только как мужа, но как воспитателя и друга, мудрого руководителя, который много больше тебя знает. До завтра, дети мои. Ровно в двенадцать часов я за вами приду. Будьте совершенно готовы к этому времени и ждите меня. Дории сказано, как завтра одеть тебя, Наль.

Опустив полог над кроватью, Флорентиец вышел, закрыв за собой дверь...