Различия между принципом причинности и принципом вменения

 

Как принцип причинности, так и принцип вменения выражаются в форме гипотетического суждения, где определенное условие связывается с определенным следствием. Но, как мы видели, смысл связи в этих двух случаях различен. Принцип причинности значит: если есть А, то есть (или будет) В. Принцип вменения значит: если есть А, то должно быть В. В качестве примера использования принципа причинности в конкретном законе природы можно сослаться на уже упоминавшийся закон расширения металлов при нагревании. Вот примеры использования принципа вменения в области нормативных социальных наук: если кто-то сделал тебе добро, ты должен выразить ему благодарность; если кто-то пожертвовал жизнью за родину, дóлжно чтить его память; если кто-то согрешил, он должен покаяться в своих грехах. Это моральные высказывания, или моральные законы, в которых излагаются позитивные нормы, т.е. нормы, установленные предписаниями религиозного лидера или обычаем. А вот правовые высказывания, или юридические законы, в которых излагаются позитивные правовые нормы, установленные законодателем или обычаем: если кто-то совершил преступление, он должен быть наказан; если кто-то не возвращает взятую ссуду, к нему должны быть применены гражданско-правовые санкции имущественного характера. Как уже говорилось, разница между причинностью и вменением состоит в том, что отношения между условием как причиной и следствием как результатом, выражаемые законом природы, в отличие от отношений между условием и (по)следствием, описываемых моральным и юридическим законом, не создаются установленной людьми нормой и не зависят ни от какого вмешательства со стороны человека. Поскольку специфический смысл акта, которым устанавливаются отношения между условием и следствием в моральном или юридическом законе, есть норма, то здесь можно говорить о нормативных отношениях в отличие от каузальных. "Вменение" – это термин для обозначения нормативных отношений. Эти отношения – и только они – выражаются глаголом "должен", когда он употребляется в моральном или юридическом законе.

Еще одно различие между причинностью и вменением заключается в том, что всякая конкретная причина должна рассматриваться как следствие (Wirkung) другой причины, а всякое конкретное следствие – как причина другого следствия, а потому цепь причин и следствий бесконечна в обоих направлениях, что соответствует самой сути принципа причинности. К этому следует еще добавить, что всякое конкретное событие есть точка пересечения теоретически неограниченного числа каузальных рядов. Совершенно иное положение мы наблюдаем в случае вменения. Условие, которому вменяется последствие (Folge) в моральном или юридическом законе, — например, смерть за отечество, которой вменяется слава: благодеяние, которому вменяется благодарность; грех, которому вменяется покаяние (епитимья); преступление, которому вменяется наказание, – все эти условия не являются с необходимостью также и последствиями, которые непременно вменяются другим условиям. А последствия – слава, благодарность, епитимья, наказание – не должны с необходимостью быть также и условиями, которым непременно вменяются дальнейшие последствия. Количество элементов в цепи вменения ограничено, в отличие от каузальной цепи, число элементов которой бесконечно. Цепь вменения имеет конечный член, в то время как в каузальном ряду ничего подобного нет. Допущение первопричины – некоей prima causa, аналогичной конечному элементу в цепи вменения, — несовместимо с идеей причинности, по крайне мере, с тем пониманием причинности, которое выразилось в законах классической физики. Представление о первопричине как о творческой воле Бога или как о свободной воле человека, – представление, решающее для религиозной метафизики, тоже есть лишь рудимент первобытного мышления, в котором принцип причинности еще не отделился от принципа вменения.

 

Проблема свободы воли

 

Именно на коренном различии причинности и вменения (вменение имеет конечный элемент, а причинность – нет) основана противоположность между необходимостью, господствующей в природе, и свободой, существующей в обществе и столь существенной для нормативных отношений между людьми. Несвобода человека как части природы означает, что его поведение следует считать естественным фактом, "причиненным" (verursacht) – по законам природы – другими фактами; иначе говоря, следует считать, что оно есть следствие (результат) этих фактов и, значит, определено ими. Но утверждение о том, что человек как нравственная или правовая личность "свободен", а потому ответствен, означает совсем другое. Если человек признается морально или юридически ответственным (в смысле одобрения или осуждения) за свое моральное или неморальное, правомерное или противоправное поведение, т.е. если его поведение в соответствии с моральным или юридическим законом истолковывается как заслуга, грех или правонарушение и заслуге вменяется награда, греху – епитимья, правонарушению – правовое последствие (т.е. наказание в самом широком смысле), то человеческое поведение, которое истолковывается как заслуга, грех или правонарушение, становится конечным элементом цепи вменения. Правда, обычно говорят, что заслуга, грех или преступление вменяются человеку, ответственному за поведение, о котором идет речь. Но, как уже указывалось, настоящий смысл такого высказывания состоит в следующем: человек должен получить награду за свою заслугу (или, точнее, его заслуга должна быть вознаграждена); человек должен покаяться в своем грехе (или, точнее, этот грех должен быть искуплен покаянием); преступник должен быть наказан (или, точнее, за преступлением должно последовать надлежащее наказание). Ведь дело не в том, что поведение, квалифицируемое как заслуга, грех, преступление, вменяется ведущему себя так человеку: подобное вменение было бы излишним, поскольку, как уже говорилось, отделить поведение человека от самого этого человека невозможно. Если вследствие того, что какой-то человек совершил доблестный поступок, грех или преступление, возникает вопрос о вменении, то это вопрос не о том, кто совершил доблестный поступок, грех или преступление (т.е. не вопрос о факте); вопрос о вменении с точки зрения морали или права звучит так: кто ответствен за рассматриваемое поведение? И вопрос этот означает: кто должен быть за него награжден? На кого должна быть наложена епитимья? Кто должен быть наказан? Вменяются – в качестве специфических следствий специфическому условию – именно награда, покаяние, наказание. А условие – это поведение, представляющее собой доблестный поступок, грех или преступление. Вменение награды доблестному поступку, епитимьи – греху, наказания – преступлению уже заключает в себе вменение человеку, которое одно только и Выражается при традиционном словоупотреблении.

Проблема моральной или правовой ответственности принцилиально связана с проблемой воздаяния; воздаяние есть вменение награды заслуге, епитимьи — греху, наказания — правонарушению. Если принцип воздаяния связывает соответствующее норме поведение с наградой, а противоречащее ей – с епитимьей или наказанием и таким образом предполагает норму, предписывающую или запрещающую это поведение, либо такую норму, которая запрещает это поведение именно посредством того, что связывает его с наказанием; и если это поведение, составляющее непосредственное условие награды, епитимьи или наказания, в свою очередь при определенных условиях оказывается предписанным или запрещенным, — тогда и поведение, которому как непосредственному условию вменяется награда, епитимья или наказание, может вменяться тому условию, при котором оно предписано или запрещено, — если под вменением понимать всякую связь между неким человеческим поведением и тем условием, при котором это поведение предписывается или запрещается нормой (ср. § 24 и § 30 б). Например, мораль предписывает: если кто-нибудь попал в беду, ему должно оказать помощь; если человек выполняет это предписание, его поведение должно одобрить, если же не выполняет, его поведение должно осудить. Санкции одобрения и осуждения вменяются своему непосредственному условию — предписанному оказанию помощи и запрещенному бездействию (т.е. не-оказанию помощи); предписанное; оказание помощи вменяется непосредственно обусловливающему его факту, который состоит в том, что некто попал в беду. Этот факт есть опосредованное условие функционирующего «в качестве санкции одобрения помощи и осуждения бездействия. Еще один пример. Право предписывает: если человек, взявший ссуду, не возвращает ее, то на его имущество должно быть обращено принудительное взыскание в качестве санкции. Санкция принудительного взыскания вменяется невозвращению ссуды (квалифицируемому как правонарушение) как ее непосредственному условию; предписанное возвращение ссуды вменяется его непосредственному условию получению ссуды. Этот факт есть опосредованное условие санкции принудительного взыскания. Помимо этого опосредованного условия санкции нет и не может быть вменения. Но награда, епитимья, наказание (в самом широком смысле) вменяются не своему опосредованному, но лишь своему непосредственному условию — заслуге, греху, правонарушению. Вознаграждается или наказывается не условие, при котором определенное поведение предписывается как доблестное деяние или запрещается как грех или правонарушение, но человек, который ведет себя в соответствии с предписанием или нарушает его, точнее: его поведение, соответствующее предписанию, вознаграждается, а противоположное — наказывается. В этом поведении человека находит свое завершение вменение, составляющее его юридическую или моральную ответственность. Но если некоторое событие есть следствие какой-то причины, и эта причина, как обычно, тоже имеет свою причину, тогда эта причина — в качестве causa remota — также есть причина рассматриваемого события. Оно соотносится не только со своей непосредственной причиной, но также и со всеми своими опосредованными причинами и истолковывается как следствие всех этих причин, образующих бесконечную цепь. Решающее значение имеет здесь следующее: поведение, подставляющее собой конечный элемент вменения, которое есть ответственность, существующая лишь в рамках морального или правового порядка, – это поведение в рамках каузального природного порядка ни в качестве причины, ни в качестве следствия не может быть конечным элементом, но лишь одним из членов бесконечного ряда.

В этом состоит истинный смысл представления о том, что человек как субъект морального или правового порядка т.е. как член общества, как моральная или юридическая личность “свободен”. То, что человек, подчиненный моральному или правовому порядку, “свободен”, означает, что он есть конечный элемент вменения, которое возможно только на основании этого нормативного порядка. Однако, согласно обычным представлениям, свобода есть противоположность каузальной детерминированности. Свободным считается то, что не подчиняется закону причинности. Обыкновенно говорят: человек несет ответственность, т.е. он вменяем с моральной или юридической точек зрения, потому что он свободен или обладает свободной волей; а это, согласно обычным представлениям означает, что он не подчиняется определяющему его поведение закону причинности в той мере, в какой его воля есть причина следствий, но не следствие причин. Только потому, что человек свободен, на него можно возложить ответственность за его поведение; его можно награждать за заслуги, наказывать за преступления; от него можно ожидать, что он искупит покаянием свои грехи. Однако допущение, согласно которому только свобода человека (т.е. тот факт, что он не подчиняется закону причинности) делает возможной ответственность (и тем самым вменение), очевидным образом противоречит фактам социальной жизни. Ведь создание регулирующего человеческое поведение нормативного порядка, на котором только и может основываться вменение, как раз предполагает, что воля человека, чье поведение этот порядок регулирует, поддается каузальному детерминировано, следовательно, несвободна. Ведь бесспорная функция такого порядка состоит в том, чтобы побуждать людей вести себя так, как предписывает порядок, чтобы сделать предписывающие определенное поведение нормы возможными мотивами, направляющими человеческую волю к действиям, соответствующим нормам; но это означает, что представление о норме, предписывающей определенное поведение, становится причиной поведения, соответствующего норме. Лишь вследствие того, что нормативный порядок — как содержание представлений людей, поведение которых он регулирует, – включается в каузальный процесс, в цепь причин и следствий, он выполняет свою социальную функцию. И лишь на основе такого нормативного порядка, каузальность которого относительно воли подчиненных ему людей предполагается, возможно вменение.

Выше мы уже указывали (ср. § 4 в), что бессмысленной была бы норма, предписывающая то, о чем заранее известно, что – в силу закона природы – оно с необходимостью должно происходить всегда и везде. Тем самым вроде бы признается, что нормативность и каузальность исключают друг друга. Однако это не так. Норма, согласно которой человек должен говорить правду, не бессмысленна, так как у нас нет оснований предполагать существование закона природы, в соответствии с которым люди всегда и везде с необходимостью говорят правду, и мы знаем, что иногда люди говорят правду, а иногда лгут. Но в обоих случаях – говорит ли человек правду или лжет – его поведение определено каузально, т.е. естественным законом: конечно, не законом, согласно которому человек всегда с необходимостью говорит правду или всегда с необходимостью лжет, но, например, законом, согласно которому человек всегда выбирает такое поведение, которое ему выгоднее. Представление о норме, предписывающей говорить правду, в сочетании с этим естественным законом может быть действенным мотивом поведения, соответствующего норме. Норма, запрещающая людям умирать, была бы бессмысленной, так как мы заранее знаем, что, согласно закону природы, все люди с необходимостью умирают. Представление о подобной норме никак не может быть действенным мотивом поведения, соответствующего норме, но противоречащего закону природы. Именно из-за невозможности каузальных следствий сама идея такой нормы бессмысленна.

Правда, некоторые философы, не отрицая, что человеческая воля, как и все явления, на самом деле каузально детерминирована, утверждают тем не менее, что для того, чтобы морально-правовое вменение стало возможным, человека следует рассматривать так, как если бы он обладал свободой воли; иначе говоря, они полагают, что нужно сохранить свободу воли, ее каузальную недетерминированность, в качестве необходимой фикции¹⁶. Только если признать вменение как связь фактов, отличную от причинности, но ей не противоречащую, то исчезает сама потребность в этой фикции: она оказывается совершенно излишней.

Поскольку нельзя отрицать объективную детерминированность воли по закону причинности, то некоторые авторы полагают, что возможность вменения может быть основана на том субъективном факте, что человек, хотя он и несвободен, все же – пусть ошибочно – считает себя свободным. А то, что человек считает себя свободным, выводится из того, что, совершив моральное или юридическое преступление, он испытывает раскаяние и угрызения совести. Но этот ход рассуждений неверен. Далеко не все люди испытывают раскаяние или угрызения совести вследствие совершенного ими преступления. Прежде всего, многие вовсе не считают преступлением то, что господствующий моральный или правовой порядок расценивает как преступление; далее, разные порядки резко расходятся относительно того, что считать злом или преступлением. Люди испытывают раскаяние и угрызения совести, даже если они сознают, что совершили дурной, с их точки зрения, поступок под влиянием мотива более сильного, нежели тот, что побуждал их воздержаться от этого поступка. Даже убежденный детерминист может испытывать раскаяние или угрызения совести, если он совершил нечто с его точки зрения дурное; и даже убежденный детерминист отнюдь не делает из своих взглядов вывода о том, что запрещенное моралью или правом поведение не должно быть осуждено или наказано, что не должно осуществляться вменение. Предпосылку вменения не составляет ни факт, ни фикция свободы как каузальной недетерминированности, ни субъективное заблуждение человека относительно того, что он свободен.

Некоторые авторы полагают, что конфликт между свободой воли как непременной предпосылкой вменения и определяющим все происходящее принципом причинности можно разрешить следующим образом: человек морально или юридически ответствен за происшедшее, либо если оно вызвано совершенным им актом воли, либо если он не совершил акта воли, который мог бы предотвратить происшедшее. Он не несет ответственности за происшедшее, если оно не было вызвано актом его воли или тем, что он не совершил акта воли, который мог бы предотвратить происшедшее. По мнению этих авторов, свобода воли – это сознание возможности действовать в соответствии со своей волей (или желанием). Они считают, что такое положение вещей вполне совместимо с жестким детерминизмом, так как рассматриваемый акт воли или его несовершение считаются каузально детерминированными. Но и попытка спасти свободу, истолковав ее как имеющуюся у человека возможность действовать в соответствии со своей волей, оказывается неудачной. Ведь наше сознание способности действовать в соответствии с нашей волей равносильно сознанию того, что наша воля есть причина наших действий. Однако вопрос не в том, вызываются ли действия волей как причиной, — не это отрицает индетерминизм; вопрос в том, детерминирована ли каузально воля или нет. Если рассматриваемая, попытка по своему замыслу есть не просто фактическое отрицание свободы воли, но должна предложить решение проблемы при сохранении допущения о том, что ответственность возможна лишь при условии свободы воли, – то в таком случае мы имеем дело со сдвигом в постановке проблемы. При такой постановке проблемы доказывается лишь то, что при каузальной детерминированности воли морально-юридическое вменение возможно и фактически осуществляется.

Очень часто утверждают, что допущение о том, что человек обладает свободной (т.е. каузально недетерминированной) волей, необходимо для объяснения того, почему морально-юридическую ответственность несет только человек, а не вещи, явления природы или животные, почему вменение касается лишь человека. Но вменение касается лишь человека потому, что моральные и правовые порядки регулируют только человеческое поведение, а они регулируют только человеческое поведение потому, что считается, что представление об их. нормах лишь у человека вызывает акты воли, которые в свою очередь вызывают ("причиняют") предписанное поведение. Следовательно, искомое объяснение заключается не в свободе, но, напротив, в возможности каузально детерминировать человеческую волю.

Еще один аргумент в пользу догмы свободы воли – указание на то, что современные правопорядки в некоторых случаях делают исключения из ответственности, т.е. вменения, потому что – как обычно говорят – нельзя считать, что в этих случаях имеет место решение свободной воли. Согласно такой аргументации, именно поэтому не несут ответственности за свое поведение и его последствия дети, душевнобольные, а также психически здоровые взрослые, если они подвергаются "непреодолимому принуждению"¹⁷. Что касается двух первых случаев, то здесь объяснение состоит в том, что, как принято считать, детей и душевнобольных – в силу особенностей их сознания – невозможно или очень трудно побудить вести себя предписанным образом с помощью представлений о правовых нормах; другие мотивы, как правило, оказываются сильнее, чем эти представления, тем более что эти индивиды большей частью вообще ничего не знают о правовых нормах. В отношении же психически здоровых взрослых можно сказать, что для них представление о правовой норме и отрицательных последствиях, которые влечет за собой ее нарушение, оказывается, как правило, более сильным мотивом нежели те, что ведут к противоположному поведению. Разумеется, также и у взрослого психически здорового человека эти мотивы могут оказаться сильнее, но это уже исключение. Современные правопорядки исходят из представления о среднестатистическом человеке и о среднестатистическом наборе внешних обстоятельств, при которых происходят каузально детерминированные действия людей. Если человек, соответствующий среднестатистическому типу, при среднестатистических обстоятельствах совершает – каузально детерминированно – запрещенный правопорядком поступок, то, согласно этому правопорядку, он ответствен за этот поступок и за его последствия. Если он совершает запрещенный поступок, каузально детерминированный обстоятельствами, отличными от тех, которые правопорядок принимает за среднестатистические, – тогда говорят, что этот человек действует под влиянием непреодолимого принуждения; хотя принуждение, под влиянием которого действует человек, всегда непреодолимо. Ведь каузальность по своей природе как раз и есть непреодолимое принуждение. То, что в юридической терминологии обозначается как "непреодолимое принуждение", в сущности представляет собой лишь частный случай непреодолимого принуждения: а именно такой, при наличии которого правопорядок не предусматривает ответственности за поступок, за который, если он вызван другими причинами, совершивший его человек несет ответственность (при том, что его действия были каузально детерминированы). Когда происходит вменение, всегда присутствует непреодолимое принуждение. Однако не во всех случаях непреодолимого принуждения имеет место вменение.

Наконец, следует упомянуть точку зрения, согласно которой детерминизм можно совместить с морально-правовой ответственностью, лишь если признать недостаточным наше знание о каузальной детерминированности человеческого поведения: мы не знаем ничего или слишком мало о причинах, определяющих человеческое поведение. Если бы мы в точности знали эти причины, мы не стали бы возлагать на человека ответственность за его поведение и за последствия этого поведения. Отсюда и пословица: "Все понять значит все простить". "Понять" поведение человека значит узнать его причины; "простить" человека значит не возлагать на него ответственность за его поведение, не порицать и не наказывать за него, не связывать с этим поведением правовых последствий, иными словами – отказаться от вменения. Однако часто бывает так, что причины поведения очень хорошо известны, следовательно, оно понятно, и все же это поведение отнюдь не прощается и от вменения вовсе не отказываются. Таким образом, пословица основана на ошибочном представлении о том, что причинность исключает вменение.

Из вышесказанного следует, что не свобода, т.е. каузальная недетерминированность воли, но – как раз наоборот – каузальная детерминируемость (Bestimmbarkeit) воли делает возможным вменение. Человек вменяем не потому, что он свободен, но он свободен потому, что он вменяем. Верно, что свобода и вменение по самой своей сути связаны. Но эта свобода не может исключать каузальность и на самом деле вовсе ее не исключает. Если утверждение о том, что человек как моральная или юридическая личность свободен, имеет хоть какой-то реальный смысл, то эта моральная или юридическая свобода должна быть совместима с каузальной детерминированностью человеческого поведения. Человек свободен в силу того, что награда, епитимья или наказание в качестве последствия вменяются определенному поведению как условию; не потому, что это поведение каузально недетерминировано, но вопреки тому, что оно каузально детерминировано, – и даже вследствие того, что оно каузально детерминировано. Человек свободен потому, что это его поведение есть конечный элемент в цепи вменения. И оно может быть конечным элементом, даже если оно каузально детерминировано. Следовательно, между каузальностью естественного порядка и свободой внутри морального или правового порядка нет никакого противоречия, равно как и между естественным порядком, с одной стороны, и моральным или правовым порядком – с другой, нет и не может быть никакого противоречия, так как первый из них – порядок бытия, а два других – порядки долженствования. Ведь логическое противоречие может существовать лишь между одним высказыванием о бытии и другим или же между одним высказыванием о долженствовании и другим.

 

Факты, отличные от человеческого поведения, как содержание социальных норм

 

Принцип вменения – в своем первоначальном смысле – связывает между собой два акта человеческого поведения: поведение одного человека с поведением другого; так, например, в моральном законе этот принцип награду связывает с заслугой, а в правовом высказывании он связывает наказание с преступлением; или же одно действие человека может связываться с другим действием того же человека; так, например, в религиозно—моральном законе покаяние (епитимья) связывается с грехом. Во всех этих случаях предусмотренное нормой человеческое поведение обусловлено другим человеческим поведением. Условие, как и следствие, есть акт человеческого поведения. Однако нормы социального порядка не обязательно касаются только человеческого поведения, они могут относиться и к другим фактам. Как уже указывалось по другому поводу, норма может запрещать определенное человеческое поведение, имеющее вполне определенный результат (например, запрещение убийства), но норма может предписывать и определенное человеческое поведение, которое обусловлено не только поведением другого человека, но также и фактами, отличными от человеческого поведения; например, моральная норма любви к ближнему: если кто-то страдает, ты должен постараться избавить его от этого страдания; или же правовая норма: если кто-то вследствие душевной болезни представляет собой социальную опасность, он должен быть принудительно помещен в специальное заведение. Вменение, происходящее на основании принципа воздаяния и представляющее собой моральную и правовую ответственность, есть лишь особый – хотя и наиболее важный – случай вменения в широком смысле, т.е. связи человеческого поведения с тем условием, при котором это поведение предписывается нормой. Всякое воздаяние есть вменение, но не всякое вменение есть воздаяние. Далее следует заметить, что нормы могут касаться людей, не касаясь при этом их поведения. Таков, например, случай ответственности (Haftung) за противоправное Деяние другого лица и в особенности случай коллективной ответственности (ср. § 28 г).

Если в суждении о том, что при определенных условиях должно иметь место определенное человеческое поведение, в качестве условия предусмотрено не человеческое поведение или не только оно одно, и если также и в этом случае связь между обусловливающим фактом и обусловленным человеческим поведением обозначается термином "вменение", то, значит, это понятие употребляется здесь не в первоначальном, а в более широком смысле. Ведь последствие вменяется не только человеческому поведению (или — пользуясь традиционной терминологией – не только определенному лицу), но также и фактам или внешним обстоятельствам. Но вменяется всегда только одно – человеческое поведение.

 

Категорические нормы

 

Может показаться, что существуют социальные нормы, которые предписывают определенное человеческое поведение безусловно, или – что то же самое – при любых обстоятельствах, и в этом смысле это нормы категорические – в противоположность гипотетическим. Речь идет о нормах, предписывающих воздержание от действий, например: "не убивай", "не кради", "не лги". Если бы эти нормы и в самом деле имели категорический характер, то было бы невозможно нормативно истолковать созданную такими нормами социальную ситуацию в суждении, соединяющем два элемента как условие и последствие; тогда принцип вменения был бы неприменим. Но даже нормы, предписывающие одно лишь воздержание от действия, не могут быть категорическими. То, что нормы, предписывающие положительное действие, не могут быть безусловными – самоочевидно: ведь всякое действие такого рода возможно лишь при определенных условиях. Но даже и бездействие не может быть предписано безусловно: иначе рассматриваемые нормы могли бы либо безусловно соблюдаться, либо безусловно нарушаться. Бездействие тоже возможно лишь при вполне определенных условиях. Человек не может убивать, красть или лгать при любых условиях, но лишь при вполне определенных, потому и воздерживаться от этих действий он может тоже лишь при этих условиях. Если бы моральные нормы, предписывающие воздержание от действий, налагали безусловные, т.е. категорические, подлежащие исполнению всегда и повсюду, обязанности, то эти обязанности выполнялись бы и во сне, и тогда в моральном отношении идеальным состоянием был бы сон. Условие, при котором предписывается воздержание от некоторого действия, есть совокупность обстоятельств, при которых это действие возможно, К тому же в эмпирическом обществе невозможны никакие предписания, в том числе и предписания бездействия, которые не допускали бы исключений. Даже основополагающие запреты: запрещение убивать, лгать, изымать чужую собственность без ведома и согласия ее владельца; — действительны лишь с известными ограничениями. Позитивные социальные порядки всегда должны предусматривать условия, при которых не запрещено убивать, изымать чужую собственность или лгать. И это тоже доказывает, что все общие нормы эмпирического социального порядка (в том числе и нормы, предписывающие бездействие) могут предписывать определенное поведение лишь при вполне определенных условиях; и что, следовательно, всякая общая норма устанавливает отношение между двумя фактическими составами (Tatbestände), которое можно описать в суждении: "При определенном условии должно наступить определенное последствие". Как уже указывалось, таково языковое выражение принципа вменения, отличное от языкового выражения принципа причинности.

Одни только индивидуальные нормы могут быть категорическими в том смысле, что они предписывают, уполномочивают или положительно позволяют определенное поведение определенного человека, не связывая это поведение ни с каким определенным условием: например, когда суд решает, что определенный орган должен обратить определенное принудительное взыскание на определенное имущество; либо когда суд решает, что определенный орган должен подвергнуть определенного подсудимого тюремному заключению на определенный срок. Однако и индивидуальные нормы могут быть гипотетическими, т.е. устанавливать в качестве должного определенное поведение определенного человека лишь при некоторых условиях: например, когда суд назначает принудительное взыскание по отношению к имуществу просрочившего должника лишь при условии, что он не выплатит долг к определенному сроку; или когда суд назначает исполнение вынесенного определенному человеку наказания лишь при условии, что этот человек в установленный период времени вновь совершит наказуемое деяние.

 

26. Отрицание долженствования; право как "идеология"

 

Возможность нормативного (т.е. описывающего право как систему норм) правоведения часто ставится под сомнение посредством аргументации, согласно которой понятие долженствования, выражением которого является норма, бессмысленно или же представляет собой всего лишь идеологический обман. Из этого делается вывод о том, что не может быть нормативного – т.е. направленного на изучение норм – правоведения, что наука о праве возможна лишь в качестве социологии права. Социология права соотносит изучаемые ею бытийные факты не с действительными нормами, а с другими бытийными фактами (как причинами и следствиями). Например, она спрашивает, какие причины вынудили законодателя издать именно эти, а не какие-либо другие нормы, и какие следствия имели его предписания. Социология права выясняет, каким образом экономические явления или религиозные представления реально влияют на деятельность законодателя и судов и каковы вообще мотивы, побуждающие людей согласовывать или не согласовывать свое поведение с правопорядком. Таким образом, предмет этого познания составляет не право как таковое, но некоторые явления, сопутствующие ему в природе. Точно так же физиолог, исследующий химические или физические процессы, обусловливающие или сопровождающие определенные чувства, не объясняет сами эти чувства, которые – будучи явлением психологическим — не могут быть поняты (erfassen) ни с точки зрения химии, ни с точки зрения физиологии. Чистая теория права – как наука именно о праве – исследует, как уже указывалось, правовые нормы: не бытийные факты, т.е. не направленное на правовые нормы воление или представление о них, но правовые нормы как смысловые единства, объект воли или представления. И чистая теория права занимается фактическими составами лишь в той мере, в какой они представляют собой содержание правовых норм, т.е. определены правовыми нормами. Ее предмет –специфическая, подчиняющаяся собственным законам область смысла.

Если понятие долженствования отвергается как бессмысленное, то правоустанавливающие акты можно считать просто средством достичь определенного поведения людей, на которых направлены эти акты; иначе говоря, их можно рассматривать как причины определенных следствий. И тогда считается возможным объяснить правопорядок лишь как закономерность (Regelmässigkeit) определенного хода человеческого поведения. Здесь сознательно игнорируется нормативный смысл этих актов, поскольку считается невозможным признать смысл долженствования, отличный от смысла бытия. Но в таком случае смысл акта, посредством которого правовая власть предписывает, уполномочивает или положительно позволяет определенное человеческое поведение, может быть описан научно лишь как попытка создать у людей определенные представления, которые должны стать мотивами, побуждающими их вести себя определенным образом. Норма, согласно которой вора "должно" наказать или что красть "не должно", сводится к констатации того факта, что одни люди стремятся побудить других людей не красть или же стремятся наказать вора и что люди, как правило, воздерживаются от воровства, а если, в качестве исключения, воровство совершается, то вора наказывают. Право – когда речь идет об отношениях между людьми, создающими право и соблюдающими его, – воспринимается как некая затея, напоминающая то, как охотник кладет в западню приманку, чтобы заманить туда дичь. Это сравнение верно не только из-за общего для обоих случаев характера мотивации, но еще и потому, что, согласно описываемому здесь взгляду на право, когда право изображают (законодатель или юриспруденция) как норму, то совершается обман. В соответствии с этой точкой зрения "норм" вообще не "существует", а утверждение о том, что нечто "должно" быть, не имеет никакого, отличного от морального, специфически позитивно-правового смысла. С этой точки зрения заслуживают рассмотрения только естественные, каузально связанные явления, а правовые акты рассматриваются лишь в их фактичности, но отнюдь не как специфические смысловые единства. Этому специфическому смыслу долженствованию — который, согласно чисто социологическому взгляду, есть идеологический обман, нет и не может быть места в научном описании права.

Такой обман в самом деле имеет место, если правовое долженствование объявляется абсолютной моральной ценностью. Однако нельзя говорить об идеологическом обмане, если в описывающем право правовом высказывании слово "должен" выражает лишь специфическую функциональную связь. Мы уже показали, что во вменении награды – заслуге, наказания – преступлению, епитимьи – греху проявляется такого рода специфическая, отличная от каузальной, функциональная связь и что эта связь играет чрезвычайно важную роль в человеческом – и особенно в юридическом – мышлении. Каузальная связь, которую описывает социология права, существует если она вообще существует на двух уровнях: между некоторыми экономическими или политическими явлениями и создающими право актами, с одной стороны, и между этими актами и человеческим поведением, на достижение которого они направлены, – с другой. А на втором уровне каузальная связь существует, только если это поведение и на самом деле мотивировано представлением о намерении соответствующего акта, что бывает далеко не всегда, так как правомерное поведение очень часто вызывается иными мотивами. Но прежде всего следует помнить, что правовое вменение связывает между собой не правотворческий акт с правомерным поведением, но фактический состав, предусмотренный правопорядком в качестве условия, – с предусмотренным правопорядком последствием. Вменение, как и причинность, есть принцип организации человеческого мышления, и потому вменение есть или не есть иллюзия и идеология в той же мере, что и причинность, которая (говоря словами Юма и Канта) тоже всего лишь привычка мышления или категория мышления.

Тот факт, что субъективный смысл устанавливающих право актов есть долженствование, невозможно серьезно отрицать, если эти акты – в соответствии с их смыслом –рассматриваются как приказания, как императивы (ср. § 4 б).

Вопрос только в том, можно ли истолковывать его и как их объективный смысл; можно ли считать долженствование, составляющее субъективный смысл устанавливающих право актов, объективно действительной нормой, обязывающей и управомочивающей людей. Вопрос в том, чем устанавливающий право акт отличается от других актов—приказаний, например от приказания уличного грабителя. Ранее уже указывалось условие, при котором такое истолкование возможно: это допущение основной нормы.

Если отрицается всякий смысл у нормы, которая считается объективно действительной и которая устанавливает связь, называемую "вменением", если отрицается всякий смысл у того "должен", которое выражает эту связь, – тогда бессмысленными становятся утверждения типа: "это юридически позволено, а то юридически запрещено", "это принадлежит мне, а то — тебе", "X управомочен сделать это, а У обязан сделать то" и т.п. Короче говоря, тысячи суждений, в которых ежедневно проявляется правовая жизнь, стали бы в этом случае бессмысленными. Однако этому противоречит тот бесспорный факт, что всякому вполне ясна разница между двумя суждениями: "А юридически обязан заплатить В тысячу" и "Есть некоторый шанс, что А заплатит В тысячу". Всякий понимает, что одно дело сказать: "Это поведение – с точки зрения закона (т.е. общей правовой нормы) – есть правонарушение, и оно должно быть наказано в соответствии с законом", и совсем другое – сказать: "Тот, кто это сделал, вероятно, будет наказан". Тот имманентный смысл, в котором законодатель обращается к правоприменительному органу, этот орган (в форме судебного решения или административного акта) – к правовому субъекту, правовой субъект (в форме сделки) – к другому правовому субъекту, не охватывается суждением о возможном ходе событий в будущем. Такое суждение исходит из внеположной праву точки зрения, оно трансцендентно по отношению к праву. Оно отвечает не на специфически юридический вопрос: "Что должно произойти в соответствии с правом?", а на метаюридический вопрос: "Что происходит фактически и что может произойти?". Юридические суждения о том, что люди должны вести себя определенным образом, несводимы к высказываниям о настоящих или будущих бытийных фактах, потому что эти суждения вообще не относятся к подобным фактам, в частности, и к тому факту, что определенные люди проявляют волю к тому, чтобы другие должны были вести себя определенным образом. Эти суждения относятся к специфическому смыслу, которым обладает бытийный факт подобного акта воли; а долженствование, норма, есть именно этот смысл, отличный от бытия этого факта воления. Только если под "идеологией" понимается нечто противоположное реальности бытийных фактов (т.е. все, что не есть каузально детерминированная реальность или ее описание), только тогда право как норма (т.е. смысл каузально детерминированных актов, отличный от самих этих актов) есть идеология. И тогда учение о праве, которое описывает не эти акты в их каузально детерминированной связи с другими бытийными фактами, но лишь нормы, составляющие смысл этих актов, причем описывает их в форме правовых высказываний, т.е. законов, которые (в отличие от законов природы) констатируют не каузальную связь, но связь, называемую вменением", – тогда это учение о праве исследует закономерности некоей идеологии. Тогда чистая теория права открыла дорогу взгляду на право, позволяющему понимать его как идеологию в этом смысле, т.е. как систему связей, отличных от естественных.

Возможность и необходимость такой дисциплины, направленной на изучение права как нормативного смыслового целого, доказывается уже самим фактом многотысячелетнего существования правоведения, которое – покуда есть права – в качестве догматической юриспруденции служит интеллектуальным потребностям всех тех, кто имеет дело с правом. Нет никаких оснований оставить неудовлетворенными эти вполне законные потребности и отказаться от такого правоведения. Заменить его социологией права невозможно, так как она решает совсем другие проблемы. Подобно тому, как, покуда существует религия, должна существовать и догматическая теология, которую нельзя заменить ни психологией, ни социологией религии, — точно так же, покуда будет существовать право, будет существовать и нормативное учение о праве. Его место в системе научных дисциплин – это отдельный и второстепенный вопрос. Что необходимо, так это не отменять такое правоведение вместе с категорией долженствования или нормы, но четко ограничить его собственный предмет и критически прояснить его методы.

Если же под "идеологией" понимать не все, отличное от природной реальности или ее описания, но лишь необъективное, предопределенное субъективными оценками изображение предмета познания – изображение, не позволяющее приблизиться к пониманию предмета, но скрывающее его, приукрашивая или обезображивая; и если "реальностью" считать не только природную реальность как предмет естествознания, но всякий предмет познания, следовательно, также и предмет правоведения (позитивное право как правовую реальность), – то в этом случае и изображение (Darstellung) позитивного права должно быть свободным от идеологии (во втором значении этого слова). Если рассматривать позитивное право как нормативный порядок в его соотношении с реальностью фактически происходящего, которое – согласно притязанию позитивного права — должно ему соответствовать (хотя на самом деле далеко не всегда соответствует), то его можно назвать "идеологией" (в первом значении этого слова). Если же позитивное право рассматривается в его соотношении с неким "высшим" порядком, который притязает на то, чтобы считаться "идеальным", "подлинным" правом, и требует, чтобы позитивное право ему соответствовало (речь может идти о соотношении с естественным правом или с как-то иначе понимаемой справедливостью), – в таком случае позитивное право (т.е. созданное посредством человеческих актов действительное право, которое в общем и целом применяется и соблюдается) предстает как "реальное" право; и тогда теория позитивного права, смешивающая его с естественным правом или какой-либо иной концепцией справедливости, с тем чтобы оправдать или опорочить позитивное право, должна быть отвергнута как идеологическая (во втором значении). В этом смысле для чистого учения о праве характерна выраженная антиидеологическая направленность. Она проявляется в том, что чистое учение о праве представляет позитивное право свободным от всякого смешения с "идеальным" или "подлинным" правом. Чистое учение хочет представить право таким, каково оно есть, а не каким оно должно быть; оно интересуется реальным и возможным, а не "идеальным" или "подлинным" правом. В этом смысле чистое учение о праве есть радикальная реалистическая теория, т.е. теория правового позитивизма. Оценивать позитивное право оно отказывается. Чистое учение о праве считает, что в качестве науки оно обязано лишь вникнуть в сущность позитивного права и понять его с помощью анализа его структуры. В особенности оно отказывается служить поставщиком "идеологий" для каких бы то ни было политических интересов – "идеологий", посредством которых можно было бы оправдать или осудить существующий социальный порядок. Таким образом, чистое учение о праве препятствует тому, чтобы от имени правоведения позитивному праву при отождествлении его с идеальным, подлинным правом прилисывалась более высокая ценность, нежели та, которой оно фактически обладает, а также тому, чтобы за позитивным правом вообще не признавали никакой ценности и отказывали ему в действительности на том основании, что оно противоречит некоему идеальному, подлинному праву. Тем самым чистое учение о праве резко расходится с традиционной юриспруденцией, которая сознательно или бессознательно, в большей или меньшей степени отличается "идеологическим" (в только что описанном смысле) характером. Именно эта антиидеологическая направленность и показывает, что чистое учение о праве есть истинная наука права. Ведь наука как познание отличается имманентным стремлением обнажать (enthüllen) свой предмет. "Идеология" же скрывает реальность – либо приукрашивая, с тем чтобы сохранить и защитить ее, либо искажая, с тем чтобы подвергнуть ее нападению, разрушить и заменить другой. Такая идеология коренится в воле, а не в познании, она исходит из определенных интересов, точнее, из интересов, отличных от стремления к истине; разумеется, при этом не должно выносить никакого суждения о ценности или достоинстве этих других интересов.

Власть, которая создает право и, следовательно, стремится его сохранить, может усомниться в том, полезно ли для нее свободное от идеологии познание ее творения; точно так же и для сил, стремящихся разрушить существующий порядок и заменить его другим, который представляется им лучшим, подобное правопознание может оказаться бесполезным. Но науке о праве не может быть дела ни до того, ни до другого. Именно такой наукой стремится быть чистое учение о праве.