Ж. БОДЕН. Шесть книг о государстве 4 страница

впиющие различия, что это одно заставило бы их возненавидеть самое равенство, которое

желают установить у них. Благоразумие требует иногда, чтобызаконы не шли так

напрямик к своей цели.

Хотя в демократии действительное равенство есть душа государства, но его так трудно

установить, что слишком большая точность в этом отношении не всегда желательна.

Достаточно, если будет установлен ценз, определяющий и ограничивающий до некоторой

степени различия; а дело уравнения неравенств будет выполняемо отдельными законами,

посредством налагаемых ими тягостей на богатых и доставляемых ими облегчений

бедным. Только люди посредственного состояния безропотно переносят такого рода

уравнения, богачи же во всяком отказе в почестях и власти видят для себя оскорбление.

Всякое неравенство в демократии должно вытекать из природы демократии и из самого

принципа равенства. Там, например, можно опасаться, как бы люди, обязанные

поддерживать свое существование непрерывным трудом, не слишком обеднели

вследствие отправления ими общественных должностей или же не пренебрегли

обязанностями, налагаемыми на них этими должностями; чтобы ремесленники не

возгордились; чтобы слишком многочисленные вольноотпущенники не сделались

могущественнее старинных граждан, и и во всех этих случаях равенство между

гражданами может быть отменено в демократии для блага самой демократии. Но в таких

случаях нарушается только кажущееся равенство, так как человек, разорившийся на

службе обществу, оказался бы в худшем положении, сравнительно с прочими

гражданами, и этот самый человек, будучи вынужден необходимостью пренебрегать

своими служебными обязанностями, мог бы этим поставить прочих граждан в положение,

худшее __________даже по сравнению с его собственным, и т. д.

ГЛАВА VI

Как законы должны поддерживать умеренность в демократии

В благоустроенной демократии земельные участки должны быть не только равными, но

также и небольшими, как у римлян. «Не дай бог,— говорил Курий своим воинам,— чтобы

гражданин почитал слишком малым кусок земли, достаточный для прокормления

человека!»

Как равенство состояний поддерживает умеренность, так умеренность поддерживает

равенство состояний. Хотя это две различные вещи, но они таковы, что одна без другой

существовать не может; каждая из них есть и причина и следствие; если одна покидает

демократию, другая всегда уходит вслед за нею.

Правда, в демократиях, которые основаны на торговле, может случиться, что отдельные

лица будут обладать большими богатствами, а нравы, несмотря на это, останутся

неповрежденными. Дело в том, что дух торговли влечет за собою дух воздержания,

бережливости, умеренности, трудолюбия, благоразумия спокойствия, порядка и

исправности, поэтому, пока этот дух держится, богатства, производимые им, не

оказывают никакого дурного влияния. Зло наступает лишь после того, как этот дух

торговли будет уничтожен излишним накоплением богатств. Тогда все неурядицы

неравенства, которые до той поры не давали себя чувствовать, вдруг выступают наружу.

Чтобы поддержать этот дух торговли, надо, чтобы первые граждане сами занимались ею;

чтобы этот дух господствовал безраздельно, не смешиваясь с другим; чтобы все законы

охраняли его; чтобы те же законы, распределяя богатства по мере того, как они

увеличиваются торговлей, доставляли каждому бедному гражданину такое

благосостояние, которое давало бы ему возможность работать, как прочие, а каждого

богатого гражданина ставили бы в такое умеренное положение, которое заставляло бы его

трудиться, чтобы приобретать и сберегать.

Закон, уделяющий всем детям равную долю из наследства их отца очень благоприятен для

торговой республики. Благодаря этому закону, как бы ни был богат отец, дети всегда

будут беднее его и потому будут склонны избегать роскоши и трудиться по примеру

своего отца. Говоря это, я имею в виду лишь торговые республики; для прочих же есть

немало других мер, о которых следует подумать законодателю.

В Греции было два рода республик: одни — военные, как Лакедемон, а другие —

торговые, как Афины. В одних хотели сделать граждан праздными, в других им старались

внушить любовь к труду. Солон считал праздность преступлением и хотел, чтобы каждый

гражданин отдавал отчет в том, каким образом он приобретает средства к существованию.

В самом деле, при хорошей демократии, в которой все должны ограничиваться

необходимым, каждый должен приобретать средства к существованию своим трудом, так

как никто не может их ему предоставить.

 

ГЛАВА VII

Другие средства, содействующие принципу демократии

Равный раздел земель возможен не для всех демократий. Есть обстоятельства, когда такая

мера была бы неудобоисполнима, опасна и даже могла бы поколебать государственное

устройство. Не всегда необходимо прибегать к крайним мерам. И если этот раздел, цель

которого — охранение нравов, окажется неподходящим для какой-нибудь демократии, —

то надо обратиться к другим средствам.

Можно создать определенное учреждение, которое само собой явится образцом и

правилом в области нравов, например, сенат, доступ в который открывается возрастом,

добродетелью, степенностью характера, заслугами. Такие сенаторы, поставленные перед

лицом народа как некое подобие богов, внушат ему чувства, которые глубоко укоренятся

во всех семействах.

Особенно нужно, чтобы этот сенат отличался приверженностью к учреждениям старины и

действиями своими поддерживал любовь к ним в народе и его сановниках.

Нравы много выигрывают от этой приверженности к обычаям старины. Народы с

испорченными нравами редко совершают великие дела; не они учреждают общества,

основывают города, устанавливают законы; напротив, большая часть учреждений создана

народами, нравы которых были суровы и просты; призывать людей к заветам старины

значит в большинстве случаев возвращать их к добродетели.

Сверх того, когда совершалась какая-нибудь революция и государству придавалась новая

форма, то все это могло осуществиться лишь посредством бесконечных усилий и трудов и

редко — при наличии испорченных нравов и праздности. Те самые люди, которые

совершали революцию, желали сделать ее блага ощутимыми для всех, и они могли

достигнуть этого лишь посредством установления хороших законов. Древние учреждения

поэтому обыкновенно являются исправлением зла, а новые — злоупотреблениями. В

течение долгого правления люди незаметно спускаются ко злу и могут снова подняться к

благу только усилием.

Было много споров о том, должны ли члены сената, о котором идет речь, избираться

пожизненно или только на время. Конечно, пожизненно, как это было в Риме

(Должностные лица там назначались на год, а сенаторы — пожизненно), Лакедемоне,

даже в Афинах, так как не надо смешивать того, что называли в Афинах сенатом, весь

состав которого обновлялся через каждые три месяца, с ареопагом, члены которого

избирались на всю жизнь в качестве постоянных образцов.

Общее правило: в сенат, созданный для того, чтобы служить образцом и, так сказать,

хранилищем нравов, сенаторов следует избирать пожизненно; в сенат, созданный для

подготовки дел, сенаторов можно избирать на срок.

Дух, говорит Аристотель, стареет так же, как и тело. Но это замечание верно только по

отношению к единичному государственному деятелю и не может быть приложимо к

собранию сенаторов. В Афинах, кроме Ареопага, были еще стражи нравов и стражи

законов. В Лакедемоне все старцы были цензорами. В Риме цензура принадлежала двум

особым сановникам. Как сенат наблюдает за народом, так цензоры должны надзирать за

народом и сенатом. Они обязаны исправлять всякий порок в республике, отмечать

недостаток усердия, судить упущения, исправлять ошибки, подобно тому, как законы

карают преступления.

Римский закон, предписывавший, чтобы обвинение в прелюбодеянии предъявлялось

публично, в высшей степени способствовал охранению чистоты нравов; он устрашал

женщин; он устрашал и тех, которые должны были надзирать за ними.

Ничто так не способствует охранению нравов, как крайнее подчинение молодых людей

старикам. Оно сдерживает и тех и других; первых — в силу уважения к старцам, а

последних — в силу уважения к самим себе.

Ничто не придает такой силы законам, как крайнее подчинение граждан их правителям.

«Великое различие, которое Ликург установил между Лакедемоном и прочими

государствами,— говорит Ксенофонт,— заключалось, главным образом, в том, что он

заставил граждан повиноваться законам: на призыв правителя они устремляются бегом. В

Афинах же богатый человек пришел бы в отчаяние, если бы на него посмотрели как на

лицо, зависящее от чиновника».

Отеческая власть — тоже очень полезное средство для охранения нравов. Мы уже

сказали, что в республике нет той сдерживающей силы, которая есть в других видах

правления, поэтому законы должны стараться возместить ее чем-нибудь, и это

достигается отцовской властью.

В Риме отцы имели право жизни и смерти над своими детьми. В Лакедемоне каждый отец

имел право наказать чужого ребенка.

Отцовская власть исчезла в Риме вместе с республикой. В монархиях, где нет никакой

надобности в такой чистоте нравов, требуется, чтобы каждый жил под властью

чиновников.

Римские законы, приучив молодых людей к зависимости, установили длительный период

несовершеннолетия. Мы, может быть, напрасно усвоили этот обычай: монархия не

нуждается в таких стеснениях (На юге Франции совершеннолетними считались

граждане, достигшие 25 лет).

Во имя того же повиновения в республике может явиться надобность в законе,

предоставляющем отцу пожизненное право распоряжаться имуществом своих детей, как

это было в Риме. Но это не в духе монархии.

 

ГЛАВА VIII

Каково должно быть отношение законов к принципу правления в аристократическом

государстве

Если в аристократическом государстве народ добродетелен, то люди могут быть почти так

же счастливы, как и при народном правлении, и государство будет могущественно. Но так

как редко случается, чтобы там, где имущество граждан распределено так неравномерно,

люди были бы очень добродетельны, то нужно, чтобы законы старались, насколько это от

них зависит, водворить в этом государстве дух умеренности и восстановить в нем то

равенство, которое неизбежно устраняется самим характером его устройства.

Этот дух умеренности и есть то, что в аристократии зовется добродетелью; он занимает

там место духа равенства в народном государстве.

Если роскошь и великолепие, окружающие государя, составляют часть его могущества, то

скромность и простота обращения составляют силу аристократической знати. Если она

ничем не старается отличить себя от других, если она сливается с народом, носит

одинаковую с ним одежду и допускает его к участию в своих удовольствиях, народ

забывает о своем бессилии.

У каждого правления есть своя природа и свой принцип, поэтому аристократия не должна

усваивать себе природу и принцип монархии, что произошло бы в том случае, если бы

одна группа знати имела какие-нибудь личные, особенные прерогативы, отличные от тех,

которые принадлежат всему сословию. Привилегии пусть даются сенату, а сенаторам —

ничего, кроме простого уважения.

Есть два основных источника неурядиц в аристократических государствах: крайнее

неравенство между теми, которые управляют, и теми, которыми управляют; и такое же

неравенство между членами сословия, которое управляет. Из этих двух неравенств

рождаются зависть и ненависть, которые должны предупреждаться или пресекаться

законами.

Первое неравенство происходит по преимуществу в том случае, когда привилегии

аристократии почетны лишь потому, что они позорны для народа. Таков был в Риме

закон, который запрещал патрициям заключать браки с плебеями и единственные

последствия которого состояли в том, что патриции стали, с одной стороны, более

высокомерными, а с другой — более ненавистными. Нечего говорить о том, какую пользу

извлекли трибуны для своих речей из этого закона,

является еще и тогда, когда граждане поставлены в неодинаковые

условия по отношению к налогам, что происходит в следующих четырех случаях: когда

дворяне дают себе привилегию не платить налогов, когда они обманом избавляются от

платежа, когда они употребляют в свою пользу эти платежи под предлогом

вознаграждения или жалования за отправляемые ими должности, наконец, когда они

облагают народ данью и разделяют между собою налоги, взимаемые ими с него.

Последнее случается редко; в таком случае аристократическое правление является самым

тягостным изо всех.

Пока в Риме преобладали аристократические наклонности, он очень успешно избегал этих

неудобств. Его должностные лица никогда не получали жалования за свою службу.

Первые лица в республике были обложены, как и прочие, и даже больше прочих, а иногда

только они одни и облагались. Наконец, они не только не присваивали себе доходов

государства, но все, что они могли извлечь из общественной казны, и все богатства,

которыми их наделяла фортуна, — все это они распределяли в народе как бы в

возмещение тех почестей, которыми они пользовались,

Одно из основных правил состоит в том, что такие подарки народу настолько же вредны в

демократии, насколько они могут быть полезны в аристократическом правлении. В

первом случае они губят гражданский дух, а во втором — укрепляют его.

Если же эти доходы не распределяются в народе, то надо ему показать, что ими хорошо

распоряжаются: даже видя их, он уже некоторым образом пользуется ими. Золотая цепь,

которую протягивали в Венеции, богатства, которые проносили на триумфах в Риме,

сокровища, хранившиеся в храме Сатурна, были поистине богатствами народа.

В аристократическом государстве всего важнее то, чтобы взимание податей не было

делом знати. В Риме первый разряд граждан был свободен от этой обязанности: ее

возложили на второй, но и тут обнаружились впоследствии большие неудобства. При

аристократическом правлении, когда подати взимала бы знать, частные лица оказались бы

оставленными на произвол должностных лиц, и над этими лицами не было бы никакого

верховного суда. Люди, обязанные преследовать злоупотребления, предпочли бы

пользоваться ими. Знать уподобилась бы деспотическим государям, которые конфискуют

имущества у всех, у кого только пожелают.

Вскоре на получаемые таким образом доходы стали бы смотреть как на законную

собственность, которую корыстолюбие приумножало бы по собственному произволу.

Доходы от откупов резко снизились бы, доходы государства были бы сведены почти к

нулю. Вот причина того, почему некоторые государства без всяких заметных потрясений

доходят до слабости, которая удивляет их соседей и даже их собственных граждан.

Законы должны также воспрещать знати заниматься торговлей, иначе такие

могущественные купцы заведут всякого рода монополии. Торговля требует равенства

между лицами, занимающимися ею, и из всех деспотических государств самые

несчастные те, где государь занимается торговлей.

Законы Венеции запрещают дворянам торговлю, которая могла бы дать им возможность

приобретать слишком большие богатства даже невинными средствами.

Законы должны во что бы то ни стало заставить знать оказывать правосудие народу. Если

они не создали должности трибуна, то они сами должны быть трибуном.

Всякая возможность обойти закон губит аристократию и приближает тиранию.

Во все времена законы должны обуздывать высокомерие тех, кому принадлежит

господство. Необходимо учреждение — временное или постоянное, — которое заставляло

бы трепетать дворян, учреждение, подобное тем эфорам Спарты и государственным

инквизиторам Венеции, деятельность которых не была стеснена никакими

формальностями. Это правление нуждается в крутых, сильно действующих мерах. В

Венеции к услугам доносчиков была вечно открытая щель каменного ящика, словно

разверстая пасть тирании.

Эти тиранические учреждения аристократии соответствуют цензуре в демократии,

которая по своей природе не менее независима. В самом деле, цензоры не подлежат

ответственности за свои действия на протяжении всего срока исполнения ими своих

обязанностей. Им надо доверять и никогда не убивать в них энергии. Римляне были

замечательны в этом отношении: они позволяли требовать отчета у всех должностных

лиц, за исключением цензоров.

Две вещи пагубны для аристократии: крайняя бедность знати и ее чрезмерное богатство.

Чтобы предупредить обеднение знати, надо более всего стараться обязать ее к

своевременной уплате долгов. Чтобы умерять ее богатство, необходимо прибегать к

мерам благоразумным и незаметным, но отнюдь не к конфискациям, аграрным законам,

отмене долгов, что причиняет бесчисленные бедствия.

Законы должны отменить у дворян право первородства, дабы имущества уравнивались

путем постоянного раздела наследств.

Не следует допускать субституций, выкупа родовых имений, майоратов, усыновлений.

Все средства, изобретенные в монархических государствах для поддержания могущества

отдельных родов, не должны иметь места в государствах аристократических.

Уравняв роды, закон должен еще поддерживать между ними дух единения. Раздоры

между дворянами должны разрешаться быстро, иначе споры между лицами обращаются в

родовые распри. Эти споры могут разрешаться или предупреждаться посредниками.

Наконец, законы отнюдь не должны покровительствовать тем различиям, которые

устанавливает между семействами тщеславие под предлогом большей знатности или

древности. Такие притязания следует рассматривать как проявление мелочности со

стороны отдельных лиц.

Достаточно бросить взгляд на Лакедемон, чтобы увидеть, как умело справлялись там

эфоры со слабостями царей, вельмож и народа.

 

ГЛАВА IX

О соответствии законов монархии их принципу

Так как принцип этого образа правления — честь, то законы его должны соответствовать

этому принципу.

Они должны поддерживать знать, которая есть, так сказать, и создатель и создание этой

чести.

Они должны установить наследственность дворянства, но для того, чтобы оно было не

стеной между силой государя и слабостью народа, а связью между ними.

Субституции (Субституция (от лат. substituo — ставлю вместо, передаю взамен) — 1) в

наследственном праве указание (предназначение) дополнительного наследника

(субститута) на случай, если основной умрет до открытия наследства или не примет

его. При этом не имеет значения, входит ли субститут в круг наследников по закону. Он

призывается и в случае, если основной наследник отстранен от наследования по

причинам, предусмотренным законом), как средство, препятствующее переходу

семейного имущества в чужие руки, очень полезны для этого образа правления, хотя

неуместны в прочих.

Обязательный выкуп родового имущества возвращает в дворянские семьи земли,

отчужденные мотовством какого-нибудь родственника.

Дворянские земли должны обладать привилегиями, подобно лицам. Нельзя отделить

достоинство государя от достоинства его государства, точно так же нельзя отделять и

достоинство дворянина от достоинства его поместья.

Все эти прерогативы должны составлять особенности дворянства; их нельзя

предоставлять народу, если не желают поколебать принцип правления и подорвать силы и

дворянства и народа.

Право субституций стеснительно для торговли; выкуп родового имущества порождает

бесчисленные тяжбы; все запроданные земли государства остаются без владельца по

меньшей мере в продолжение года. Прерогативы, связанные с феодами, очень

обременительны для тех, кто их получает, но все эти неудобства, связанные с

существованием дворянства, исчезают перед приносимой им общей пользой. Однако

предоставить подобные привилегии народу значит поколебать без всякой необходимости

все принципы правления.

В монархиях можно разрешить отцу завещать большую часть своего имущества одному

из сыновей. Собственно, только здесь и уместно такое разрешение.

Законы должны покровительствовать всякой торговле, допускаемой этим образом

правления, дабы подданные могли без крайнего разорения удовлетворять вечно

возрождающиеся потребности государя и его двора.

Законы должны внести некоторый порядок в способ взимания налогов, дабы он не стал

тяжелее самих налогов.

Тяжелые налоги вызывают непосильный труд; труд — изнурение; изнурение — дух

лености.

 

 

ГЛАВА Х

О быстром выполнении дел в монархии

Монархическое правление имеет одно преимущество перед республиканским: так как

дела там ведутся одним лицом, то они выполняются скорее. Но чтобы эта скорость не

выродилась во вредную поспешность, законы должны внести в нее некоторые замедления.

Они должны не только покровительствовать природе каждого образа правления, но и

противодействовать тем злоупотреблениям, которые могут явиться следствием этой

природы.

Кардинал Ришелье не хотел допускать в монархиях образования промышленных

компаний, которые создают так много затруднений. У этого человека деспотизм был не

только в сердце, но и в голове.

Учреждения, обязанные охранять законы, всего лучше исполняют свои обязанности, когда

они двигаются замедленным шагом и вносят в обсуждение дел государя ту обдуманность,

которой невозможно ожидать ни от малосведущих в законах государства придворных, ни

от торопливых государственных советов.

Что стало бы с самой лучшей в мире монархией (Здесь, так же как и в следующей, XI

главе, Монтескье имеет в виду французскую монархию), если бы должностные лица своей

медлительностью, своими жалобами и просьбами не останавливали даже добрых порывов

своих государей когда те, повинуясь только одним влечениям своей великой души,

захотели бы награждать выше всякой меры за услуги, оказанные им мужеством и

преданностью, также не знавшими меры?

ГЛАВА XI

О преимуществах монархического образа правления

Монархическое правление имеет одно большое преимущество перед деспотическим. Так

как самая природа этого правления требует наличия нескольких сословий, на которые

опирается власть государя, то благодаря этому государство получает большую

устойчивость; его строй оказывается более прочным, а личность правителей — в большей

безопасности.

Цицерон считает, что учреждение в Риме трибунов было спасением республики. «В самом

деле,— говорит он,— сила народа ужаснее, когда у него нет предводителя. Предводитель

чувствует, что он за все будет в ответе, и озабочен этим, между тем как ослепленный

страстью народ не видит опасностей, которым он себя подвергает». Это рассуждение

приложимо и к деспотическому государству, которое есть народ без трибунов, и к

монархии, где у народа есть нечто подобное трибунам.

В самом деле, мы всюду видим, что в волнениях, происходящих в деспотических

государствах, народ, предоставленный самому себе, доводит всякое дело до крайних

пределов возможного, совершая ужасные беспорядки, между тем как в монархиях такие

крайности случаются очень редко. Предводители боятся за себя; они опасаются быть

покинутыми; зависимые посредствующие власти не хотят, чтобы народ забрал слишком

много силы. Государственные чины редко бывают полностью развращены; государь

опирается на них, и бунтовщики, не имея ни желания, ни надежды ниспровергнуть

государство, не могут и не хотят низвергнуть государя.

При таких обстоятельствах люди, обладающие __________благоразумием и властью, выступают в

качестве посредников. Начинаются переговоры, уступки, смягчения, законы снова

вступают в силу и заставляют себе повиноваться.

Вот почему наша история полна рассказов о гражданских войнах без переворотов;

история каждого деспотического государства изобилует переворотами без гражданских

войн.

Те, кто писал историю гражданских войн в разных государствах, и даже те, кто возбуждал

эти войны, достаточно убеждают нас, насколько мало подозрительной должна казаться

государям та власть, которую они предоставляют некоторым государственным сословиям,

ибо и писатели, и народные предводители даже среди своих заблуждений не переставали

вздыхать о законах и своем долге и более сдерживали пылкую стремительность мятежных

элементов, чем содействовали ей.

Кардинал Ришелье, полагая, может быть, что он уже слишком пренебрежительно

относился к сословиям государства, обратился для поддержки государства к добродетелям

государя и его министров, требуя от них такой проницательности, такого просвещения,

такого мужества и таких познаний, что надо поистине быть ангелом, чтобы иметь все это.

Едва ли позволительно надеяться, что за все время от наших дней до исчезновения

монархий будет когда-либо такой государь и такие министры.

Народы, которые живут под охраной хорошего управления, счастливее тех, которые, не

зная ни законов, ни начальников, скитаются по лесам; подобно тому и монархи, которые

подчиняются основным законам своего государства, счастливее тех деспотических

государей, у которых нет ничего, способного управлять сердцами их подданных и даже

собственным сердцем.

ГЛАВА XII

Продолжение той же темы

Не ищите великодушия в деспотических государствах; государь не может передать там

своим подданным величия, которого нет у него самого; слава не живет в его владениях.

Только в монархиях мы видим вокруг государя подданных, озаряемых лучами его света;

только тут каждый, занимая, так сказать, более значительное пространство, может

проявлять те добродетели, которые, не развивая в душе чувства независимости, все же

придают ей величие.

ГЛАВА XIII

Идея деспотизма

Когда дикари Луизианы хотят достать плод с дерева, они срубают дерево под корень и

срывают плод. Таково деспотическое правление.

ГЛАВА XIV

О соответствии законов деспотического правления их принципу

Принцип деспотического правления — страх; но для народов робких, невежественных,

угнетенных не нужно много законов.

Тут все должно держаться на двух-трех идеях — новых и не требуется. Обучая чему-

нибудь животное, надо всего более остерегаться менять учителей, уроки и приемы

обучения. Вы запечатлеваете в его мозгу два-три движения — не больше.

Если государь живет затворником, то он не может выйти из приюта своих наслаждений,

не приведя в отчаяние всех, кто удерживает его там. Все эти люди боятся, чтобы его

личность и власть не перешли из их рук в другие, поэтому он редко ведет войну лично и

тем более боится доверить руководство военными действиями своим полководцам.

Такой государь, не привыкший встречать в своем дворце никакого противодействия,

возмущается сопротивлением, которое ему оказывают с оружием в руках, поэтому он

обыкновенно действует в таких случаях под влиянием гнева или мстительности. К тому

же он не может иметь понятия об истинной славе. Поэтому войны здесь ведутся с

первобытной свирепостью и международное право имеет менее влияния, чем при других

правлениях.

Такой государь имеет столько пороков, что следует опасаться выставлять напоказ его

тупость. Его скрывают, и никто не знает, в каком он находится состоянии. К счастью,

люди в этих странах таковы, что управлять ими можно и одним только именем государя.

Когда Карл XII, будучи в Вендорах, встретил некоторое противодействие своей воле со

стороны сената Швеции, он написал сенаторам, что пришлет командовать ими свой сапог.

Этот сапог командовал бы не хуже деспотического государя.

Если государь попал в плен, он считается умершим и на престол вступает другой.

Договоры, заключаемые пленником, не имеют силы; его преемник не утвердит их. В

самом деле, так как в его лице соединены и законы, и государство, и государь, то раз он не

государь, то он уже ничто, и если бы его не сочли умершим, то государство оказалось бы